Чумной доктор

– Ян, да какой смысл? Ты что, думаешь он там паспорт свой оставил?

Но Листьев уже отключился, не желая слушать истеричных причитаний Манжос. Ему необходимо было как можно скорее вернуться на место преступления.

11

Георгий

Иногда в клинике, в которой я теперь работаю врачом, мне дают своеобразного подмастерья. Молодого, неопытного врача, путающего язву и панкреатит, или студента-медика. Как известно, опыт надо передавать. Если учесть, какие кадры попадаются на моем жизненном пути, с современным медицинским образованием дела у нас идут из рук вон плохо.

Я прихожу в небольшую комнату, которая служит нам своеобразной ординаторской. На входе для начала подвергаюсь унизительному контролю температуры и допросу медсестры, нет ли у меня признаков респираторного заболевания. С одной стороны это мера действенная, с другой всегда можно обмануть. Или быть просто бессимптомным переносчиком нового вируса, будучи гораздо заразнее людей, у которых непрекращающийся кашель и сопли.

В комнате всего четыре рабочих места, оснащенных компьютерами и блокнотами для записей. Все они огорожены специальными панелями. Несмотря на то, что мы проводим тут немного времени, сразу отправляясь по вызовам, или ожидая вызова, находясь вообще у себя дома – безопасность превыше всего.

Я плохо знаю своих коллег по «выездному отделению». Нас не больше восьми, и мы дежурим посменно. Если случай сложный, нам дополнительно выдают какую-нибудь скучающую медсестру. Посетителей в клинике с момента начала пандемии, как ни странно, мало, поэтому часть персонала иногда прохлаждается на рабочем месте целыми сутками.

Большинство клиник и медицинских центров с начала пандемии перестали принимать больных с респираторными заболеваниями, опасаясь, что среди обычной сезонной простуды может умело замаскироваться тот самый вирус. Наше руководство не пожелало терять огромные деньги, которые можно было бы брать с таких больных, и потому принимать мы можем абсолютно любых больных. Естественно, за весьма неразумную плату. Но, как известно, за неимением альтернатив человек готов заплатить сколько угодно. Либо он приходит к нам в назначенное время или же просто ждет нашего приезда, если сил дойти у него уже нет (что, как правило, случается чаще всего). В противном случае, ему придется идти в муниципальную поликлинику и часа четыре стоять в нескончаемой очереди с кашляющими и озлобленными больными.

Выбор, увы, невелик.

Самая большая проблема озаботиться автомобилем. Фирменные белые минивэны клиники с логотипом, красным крестом и мигалками на перечет, и дождаться свободной машины практически нереально. Поэтому мы либо ходим пешком, в случае если пациенты живут поблизости, либо пользуемся собственными авто. Надо ли говорить, что бензин нам никто не оплачивает? На худой конец, можно воспользоваться общественными транспортом. На худой, потому что это постоянные толпы людей, и о дистанции, а тем более о масках, там вспоминают редко. До сих пор не понимаю, какой смысл вводить ограничения на посещаемость концертных залов, ресторанов, закрывать в период поднятия заболеваемости все торговые центры, если в это же самое время в любом автобусе или вагоне метро раздраженные на всех люди трутся друг о друга, как сельди в бочке.

Сегодня, не успеваю еще войти в комнату, как по коридору, устланному чрезвычайно ярким бордовым линолеумом, резко контрастирующем на фоне молочно-белых стен, ко мне бежит высокий и очень худой молодой человек.

– Постойте, это вы Георгий Мельников?

Если не ошибаюсь, его зовут Рудольф – у него практика в ординатуре. В красную зону он чудом не попал, в обычной больнице мест не было и видимо по знакомству его, опять же чудом, устроили к нам. Человека с таким именем не забудешь точно. У него слегка манерный голос, чуть жеманный, который иногда бывает довольно неприятно слышать. Лично мне.

Киваю ему в ответ и застываю в молчании, ожидая объяснений. Что же тебе от меня надо? Хотя скорей всего, его…

– Меня прикрепили к вам сегодня.

Я угадал.

– Кто? – ответ мой звучит чуть грубо, но я не зацикливаю своего внимания на этом. Мои пальцы сжимают ручку двери нашей импровизированной ординаторской. На мое счастье, студентам туда вход воспрещен. Негласное правило клиники.

– Заведующий отделением.

Понятно. Вот уж удружили.

– Вы что, скрепка, чтобы вас прикрепляли?

– Простите?

Шуток он, дурак, не понимает.

– Хорошо, подождите меня здесь. Я сейчас возьму наш маршрутный лист и выйду.

Он покорно кивает и опускается на белую скамейку, которая почти сливается со стеной, становясь практически невидимой.

В ординаторской распечатываю себе маршрутный лист, просматриваю адреса, которые ближе к клинике и выхожу обратно. Рудольф покорно ждет меня на скамейке, блаженно разглядывая в мобильнике фотографии природы.

– Идемте.

Словно не ожидав меня так скоро, он испуганно вздрагивает.

Выходим из клиники и бредем по мокрым от изредка моросящего дождя улицам Екатеринбурга к первому пациенту.

– Меня зовут Рудольф, – говорит он мне, когда мы проходим здание старого больничного морга, ныне не работающего. Позади него церковь, чуть дальше районный загс. Фантастическое соседство. – Рудольф Юрьевич, если конкретнее.

– Я в курсе.

Он согласно кивает. На нем надет серый плащ, поразительно сливающийся с серостью наших осенних улиц и однотипных панельных домов. На ногах огромные черные ботинки, своей уродливой формой больше похожие на сапоги. Ему холодно, и от каждого порыва ветра он недовольно ежится, при этом Рудольф принципиально не носит шапку. Дурость и принципиальность – вещи необъяснимые.

– Как вы думаете, – спрашивает он, когда мы оставляем позади морг и небольшой сквер с церковью. – Когда закончится пандемия?

Пожимаю плечами. Вопрос довольно непредсказуемый. Как и ответ.

– Прошлая длилась почти год. Думаю, эта продлится еще не менее полутора лет как минимум.

Он согласно кивает, будто я подтверждаю его собственные размышления на эту животрепещущую тему.

– А если вирус вдруг мутирует?

– А если вирус мутирует, вдруг, то тогда нам полная… крышка.

– Почему люди так и не меняются, – возмущенно говорит Рудольф. Мы подходим к перекрестку. Дом, где нас ждет пациент, уже показался в поле зрения.

– Люди никогда не меняются, – возражаю ему я и перехожу с ним на «ты». – Странно, что ты это так и не понял.

– Дело же не в этом. Одни люди наживаются на вирусе, другим плевать на всех, они чувствуют себя бессмертными. Отдельная история про врачей. Сколько было таких, которым было лень лечить пациентов от нового вируса? Которые боялись портить статистику? Они просто назначали больным лекарства от обычной простуды и уходили, в то время, когда организм уже изнывал от нового опасного вируса. А людям надо было сразу же подключать антибиотики! Потом эти зараженные, уже запустив болезнь, оказывались в больнице, где мгновенно умирали. А все разводили руками и жаловались – ну надо же, смотрите, какой смертоносный вирус. Георгий, почему даже врачам иногда плевать на людей?

– Врачи разные. Есть хорошие, а есть те, которым лучше всего было бы идти мести улицы или чистить туалеты. Собственно, заниматься тем, для чего они предназначены судьбой.

Мы подходим к желтому дому постройки шестидесятых годов, где живет первый пациент. Рядом парк, по правую сторону от него телевизионная вышка с антеннами и здание областной телерадиовещательной компании. На первом этаже жилого дома вижу узнаваемый коричневый логотип с дымящейся чашкой «Кофейни №1». На тонированных дверях висит объявление «К сожалению, мы закрыты. Навсегда. Спасибо, что были с нами вплоть до последних дней перед локдауном».

Еще одно заведение, которое убил этот вирусный мерзавец. Оказывается, он любит гробить не только людей, но и предприятия малого и среднего бизнеса. Удивительное создание природы. Или не природы?

– Вы читали «Голем» Майринка? – внезапно спрашивает Рудольф, пока мы пытаемся найти вход во двор дома, огороженного старым кованым забором.

– Слышал, но не читал.

– Возвращаясь к нашей беседе, там в самом начале книги есть история про врача Вассори. Знаете, что он делал?

Я не знаю, поэтому молчу. Парень кажется чересчур возбужденным. Лицо его слегка краснеет, на тонкие губы, практически невидимые, вылетают брызги слюны. Возможно, студенту надо просто выговориться.

– Доктор Вассори в романе оперировал несуществующую глаукому у пациентов, и тем самым наживал себе целое состояние. Он пользовался беззащитностью своих подопечных, которые больше всего боялись потерять зрение. Понимаете, он наживался на чужом горе? И точно также сейчас люди наживаются на чужих страданиях, болезни, обманывают, ставят во главу угла собственные корыстные интересы. А другие нагло делают из вируса целый бизнес.

Нам, наконец, удается найти вход во двор.

Рудольф слегка успокаивается и произносит:

– Выродившееся, беззубые хищники, напрочь лишенные силы и мужества.

– Что, прости?

– Так герой романа говорил о жителях гетто.

Не понимаю, куда он клонит.

– Посмотрите вокруг, Георгий. Ведь сейчас точно так. Нынешнее поколение людей выродилось. Они живут как хищники, жадные до добычи, будь это или деньги, или выгодное положение в свете, или какие-то привилегии.

С ним трудно не согласиться. Люди действительно не меняются.

И вряд ли кому-то под силу их изменить.

Мы входим в подъезд, и первое что видим – подросток, который пишет на стене «вы все умрете, сцуки!».

Увидев нас, бросает равнодушный взгляд и еле слышно говорит:

– Че вылупились то?

И после широко улыбается, обнажая слегка желтоватые зубы.

12

Марта

– У вас такое красивое имя…

Молодой человек произносит это не столь восхищенно, сколь удивленно. Она же делает вид, что не расслышала комментария. Он все равно продолжает:

– Оно редкое и необычное.

Повисает вынужденное молчание, и отчего-то ей становится неловко. По большему счету плевать. Этого паренька вместе с его машиной, удушливо пропахшей приторной мятной отдушкой, она видит первый и, сомнений нет, последний раз в жизни. Конечно, вполне возможно, что их жизненные пути еще пересекутся, но то будет случайная встреча, не более того – в одном самолете, в очереди к кассе супермаркета, за соседними столиками в кафетерии или даже ресторане.

Ей все же неудобно оставить неуместный комментарий без ответа.

– Красивое, редкое или все же необычное? Надо бы определиться.

Парень-таксист поднимает глаза к зеркалу заднего вида и недоуменно смотрит. Марта, не моргая, перехватывает его взгляд.

Теперь молчание воцаряется в машине до самого окончания поездки, пока такси не останавливается возле уныло-серого девятиэтажного здания. Вокруг только небольшие строения – пятиэтажные, где-то позади него на удивление есть даже пару трехэтажных, несколько комплексов университетского городка. Потому здание среди таких карликов выглядит буквально небоскребом.

Оно офисного назначения, но только Марта знает, что внутри его практически никого нет. Последние офисы, наполнявшие стены и лестницы своими голосами и телефонными звонками, съехали отсюда лет десять назад. Им не нравилось старое здание, вечно ломающиеся лифты, плохое кондиционирование и, наконец, полное отсутствие парковки. Рядом политехнический университет и радиотехникум. Студенты наводняют все ближайшие улочки своими автомобилями с раннего утра и до позднего вечера. Припарковаться где-то поблизости невозможно. Такси приходиться вставать вторым рядом и выслушивать позади себя недовольные сигналы автомобилистов и скрипучих троллейбусов, со скоростью черепах проползающих по узким улицам.

Она расплачивается и выходит прямиком в промозглое пространство ноября. А таксист провожает ее взглядом, в котором читается подозрение (в себе ли эта черноволосая дама?), и интерес (да кто же она такая и зачем сюда приехала?), и еще видится небольшое возмущение (она чересчур спесива, не много ли себе позволяет, смотря так свысока на простых таксистов?). Марте все равно. Она, пройдя через шумный гвалт студентов, наводнивших уличную кофейню с длинным названием «Возьми кофе сегодня. Ведь завтра уже может не наступить!», поднимается по высоким бетонным ступеням в здание и скрывается за металлическими дверями. Их бы неплохо поменять на нечто более современное, а еще лучше поставить автоматизированные раздвижные двери, или установить какую-нибудь новомодную вертушку. Но Марта прекрасно понимает, что этого уже точно никогда не случится.

Двери уже сомкнулись позади нее, но она внезапно возвращается. Вновь выходит на улицу. Оглядывается, слегка нервно. Толпа студентов по-прежнему гогочет у уличных столиков, от которых по тротуару плывет еле заметный аромат крепкого и не самого хорошего кофе.

Марта достает из темно-фиолетовой сумочки цифровой фотоаппарат. Иногда на него удивленно косятся люди. Навроде сегодняшнего таксиста. Такие же молодые и незрелые. Зачем сейчас фотоаппарат? Ну ладно если бы был профессиональный, с кучей примочек и в разы больше. А так обычный, цифровой. Смысл? Все же есть на телефонах, и даже не у очень дорогого смартфона камера снимает как профессиональная.

Вот только Марта – заложник собственных привычек. Собственных установок. Потому, включив устройство и поймав на дисплее отображающихся студентов, она начинает их фотографировать.

Раз, два, три. Меняет ракурс. Потом еще.

Затем убирает его, предварительно мельком просмотрев получившиеся снимки. Получилось. Все четко. Сколько лет фотоаппарату? Лет пять, а снимает лучше многих современных. Хорошо, что она тогда не поскупилась на эту модель. Очень хорошо.

Фотосессия закончена, и теперь она снова внутри здания. Поднимается по лестнице на самый верхний этаж. Лифты на работают уже второй месяц. Впрочем, на это совершенно плевать. Лестница – практически произведение искусства. Она возведена в середине небольшого атриума, куда выходит коридоры всех этажей, и в зависимости от этажа лестница меняется – где-то более широкая, где-то уже, где-то меняет свою форму, образует на переплетениях балконы, на которых можно наблюдать за всеми нижними этажами. Марта никогда не понимала офисных работников, когда они еще здесь были, постоянно жалующихся на неработающие лифты. Подниматься по ней одно наслаждение. На переходе с третьего на четвертый этаж панорамное окно. Вниз к железнодорожному мосту устремляется прямая как стрела улица, до отказа запруженная машинами, мелькающими круглый день вереницами огней фар и стоп-сигналов. Поздним вечером вокруг начнется какофония цвета и звука одновременно. Удивительно красивое зрелище.

Открыв свою лабораторию, она включает все компьютеры – стационарный, ноутбук, второй компьютер. Подключает планшет. Минуту ждет загрузки, затем подсоединяет фотоаппарат к планшету и сбрасывает фотографии. Внимательно просматривает каждую.

Нет, пусто. Да и вряд ли он мог быть там. Студентам от силы лет двадцать. Может двадцать с небольшим. Молодые ребята. Совершенно ни в чем не виноватые.

Это действительно глупо. Еще зачем-то выскочила из здания и начала и снимать. Ладно хоть никто не заметил, а то бы приняли за сумасшедшую. С тем же успехом можно было сфотографировать и того желторотого таксиста. Результат тот же.

Да уж, глупо. Не мог он быть среди них. Пусть даже случайно.

Хотя нет. Не он. Зря она так, ох зря!

Оно.

Именно с этим она имела дело.

Нужно искать не его.

Нужно искать ОНО.

Найти пока не стало слишком поздно.

Она удаляет все сделанные фотографии за сегодня с карты памяти (их уже около сотни, хотя день только начался), и отключает планшет

Я найду тебя, говорит она вслух, но слышат ее только стены. В большом офисном здании, некогда шумном от многочисленных работников и арендаторов, она сейчас одна.

Я. Найду. Тебя.

И точка.

13

Ян

Спустя полтора часа он вновь подъехал к девятиэтажному дому. Еще одно место деяний неуловимого чумного доктора. Как и в предыдущих здесь точно также не было найдено следов или улик. Только изощренное издевательство над всеми стражами правопорядка. Будто эта человеческая субстанция в маске и куртке в реальности не из плоти и крови.

Во дворе на свободном парковочном месте дежурила одинокая машина полиции. Через открытые окна вился сигаретный дым. Патрульные курили, равнодушно наблюдая за подъездами. Ян подошел к ним и представился.

– Да мы поняли, кто вы, – ответил один из патрульных точно также равнодушно глядя на следователя, как смотрел на весь окружающий его мир.

– Давно здесь? – поинтересовался у них Ян.

Полицейские пожали плечами.

– Нас оставили наблюдать за обстановкой.

– Но ведь убийца уже ушел и явно больше не вернется сюда.

На этот вопрос ему не ответили. Было ясно, что их просто отправили смотреть за упущенной возможностью поймать убийцу. Подходи они тщательнее к своей работе, возможно чумной доктор уже сидел за решеткой.

Ян оставил скучающих полицейских, направившись к подъезду, отмечая, что вокруг было непривычно холодно и стояла гнетущая тишина. Нет, не гнетущая. Погребальная. Точно такая бывает на кладбище.

Подъездная дверь с домофоном. Зыбкая иллюзия надежности. Домофон не предоставил никакой трудности для убийцы попасть внутрь. Для него вообще не было препятствий. Он делал ровно то, что хотел и собирался сделать.

Листьев наугад позвонил в первую попавшуюся квартиру, где ему ответил недовольный женский голос, на заднем фоне которого заливисто бубнил телевизор.

– Что?!

– Откройте, полиция.

Это до невыносимости банальная, хоть и пугающая фраза, тем более никакой полицией Ян не являлся, но ему было все равно. В динамике кто-то испуганно ойкнул, и дверь мгновенно зазвучала приветственным зумером, пропуская следователя внутрь.

В подъезде по-прежнему пахло чем-то тухлым, и даже аромат духов неизвестного человека, видимо недавно прошествовавшего из лифта по первому этажу, не мог перебить нестерпимо вонючий запах. Листьев стал подниматься наверх и увидел открытое между вторым и третьим этажом окно. Но холодный воздух все равно не смог перебить вонь.

Ян почти не сомневался, что так пах чумной доктор. Или его бокс, что было одно и то же. Вопрос был ли то естественный запах, или же "ароматный" шлейф оставлен специально?

Шаг за шагом поднимаясь на самый верх, он сосредоточенно обходил каждый этаж, заглядывая в закуток к лифтам, осматривая двери квартир – в этом доме подъезд не разделялся на отдельную лестницу и площадку с лифтами. Он старался подметить или увидеть то, что могло хоть как-то привести к убийце. Вдруг он оставил следы или какие-то пометки, как делал ранее в квартирах убитых?

Но везде был только запах.

И только на самом верхнем девятом этаже на подоконнике нашлась книга.

Густав Майринк «Голем».

Старое издание, невообразимо потрёпанное и зачитанное в буквальном смысле до дыр. Книга лежала на подоконнике высокого окна, откуда открывался вид на улицу и обширный одноэтажный частный сектор справа. Поодаль от него, на московской горке, виднелись гигантские жилые и офисные высотки, все больше делавшие Екатеринбург похожим на какой-нибудь западный город, но не придавая мегаполису никакого узнаваемого архитектурного облика.

Ян надел латексные перчатки и взял книгу в руки. Он не знал, лежала ли книга здесь раньше, или ее принес с собой чумной доктор. Убийца почти двенадцать часов ждал, когда уедут полицейские, после чего ему можно будет спокойно покинуть место преступления. Что он делал все это немыслимое количество времени? Смотрел на город? Читал почти в кромешной темноте, ведь лестницы в старых панельных домах подсвечивались не слишком ярко. Что же он делал все эти часы?

Или просто ждал?

Ян еще раз посмотрел в прямоугольное лестничное окно на город.

Нет, чумной доктор созерцал ночной Екатеринбург. Любовался ли или восхищался городом? Скорей просто смотрел как на пространство, в котором каждую ночь убивал людей наравне с новым вирусом. И творил все безнаказанно.

Достав пакетик, Ян аккуратно положил в него книгу, чтобы принести в комитет на экспертизу. Хотя пожилой следователь не сомневался, что отпечатков чумного доктора там не будет. А если даже и найдется хоть один жалкий след, что с того, если убийца не проходил ни по каким базам? Это всего лишь отпечаток, тем более на вещи, которая фактически найдена не на месте преступления.

Еще один изощренный плевок в их сторону.

Ян поднялся на еще один уровень к металлической двери, ведущей на чердак. Почти не сомневаясь в том, что она окажется запертой, он практически равнодушно подергал ручку. Но внезапно дверь, резко скрипнув, отворилась. С чердака мгновенно пахнуло еще большей вонью, чем та, что царила в подъезде. Но это был уже не запах убийцы. То запах запущенного старого чердака многоквартирного дома, где явно можно встретить все что можно. И все что нельзя.

Листьев осторожно взобрался на чердак и оглядел темное пространство, куда проникал еле заметный свет через небольшие чердачные отверстия. Жутко свистел ветер, где-то во мраке вязко скрипела какая-то конструкция. Если Ян правильно помнит расположение дома, по чердаку можно попасть из одного подъезда в другой. Сейчас он находился в первом. Значит, пройдя дальше, он может оказаться в любом другом подъезде. Всего их в доме семь или восемь. Вопрос открыта ли еще где-то чердачная дверь и если открыта, то случайности ли все это или нет?

Пройдя по чердаку вдоль дома, подсвечивая фонариком на телефоне путь, но все равно периодически спотыкаясь о какие-то доски и всякий хлам, невесть как взявшийся на чердаке, Ян добрался до последнего подъезда. Их действительно оказалось восемь – большой, длинный дом. И чердачная дверь последнего подъезда тоже была открыта. Замка нигде не наблюдалось. Убийца запросто мог пройти по чердаку все подъезды и покинуть дом в самой дальней части двора. Практически в любое время, даже когда вокруг сновали десятки полицейских. А бокс… бокс можно оставить и на чердаке. Можно даже было переодеться, чтобы не выходить в уже приметной длинной черной куртке… Одним словом, вариантов много.

Главное, чердачные двери не заперты. Почему? Это так полагалось в следствие чьего-то разгильдяйства, или же замки взломаны? И если взломаны, то кем? Обычными хулиганами, громящими все целое, так некстати попадающееся им под руку? Или же ИМ.

Чумной доктор не мог так просто ожидать полицию в подъезде, желая посмеяться или выразить свое пренебрежение. Оперативники могли в любой момент подняться на самый верх, например, для опроса жителей дома, не видели ли те чего-то странного. И точно заметили бы его. С боксом. Со всеми уликами.

Убийце обязательно нужен был запасной вариант для бегства, если его ожидания по наивности полицейских не оправдаются.

А открытый чердак позволял ему выйти где угодно. И вернуться.

Он мог уйти. А потом, когда захотел, прийти обратно, чтобы попасть на камеру.

Если только это чудовище не летает по воздуху.

Ян улыбнулся столь фантастической мысли.

Больше ничего интересного не было, между тем необходимо было двигаться дальше. Сняв перчатки, Листьев достал свой блокнот и посмотрел переписанные из протоколов контакты ночного свидетеля. Из материалов дела известно, что этот человек якобы случайно увидел чумного доктора на улицах ночного Екатеринбурга, узнал убийцу по описаниям, и решил проследить. После чего успешно потерял, явно запоздало испугался, но мгновенно связался с полицией. Рядом с именем и фамилией стоял статус «самозанятый».

Самозанятый, кисло ухмыльнулся он. Ну-ну.

Самозанятые были для Яна настоящей загадкой нынешней действительности. Про себя он называл такую категорию людей «нежелающих работать как все». Галя, наоборот, пыталась убедить супруга в обратном. Он вдруг вспомнил их недавний разговор, после очередных новостей, где с воодушевлением рассказывали о растущим количестве людей, зарегистрировавшихся в качестве самозанятых.

– Мир поменялся, – твердила она, указывая на телевизор. – Сейчас это точно такие же работающие, как и другие. Пора привыкать, что в общественной жизни происходят тектонические изменения.

Ян не хотел принимать этих изменений, предпочитая жить в мире, где бездельников зовут бездельниками, журналистов – журналистами, а не блогерами, а порок ни в коем случае не станут называть добродетелью. Но в итоге выходило все шиворот навыворот, из чего Листьев делал неутешительный вывод, что мир катится в пропасть под радостные крики окружающей толпы идиотов.

– Последним нормальным журналистом был наш однофамилец, – вынес он вердикт, переключаясь с новостей на другой канал. С питерского телеканала вновь послышалась музыкальная заставка сериала про несуществующее следственно-экспертное управление. Ян в ужасе переключил на другую программу. – Господи, триста пятьдесят каналов, а смотреть нечего!

Он остановился на «Культуре», где играли концерт Рахманинова. Потный дирижер в неудержимом экстазе управлял послушным оркестром. Молоденькая девушка скрипачка испуганно косилась в темный зал, где словно призраки мелькали лица безликих зрителей, наполовину скрытые масками.

– Доренко тоже был нормальным журналистом! – осадила мужа Галя, вступая в дискуссию.

– И когда он последний раз появлялся в роли ведущего на телевидении?

– Ты иногда невыносим!

Она тогда встала с дивана и отправилась на кухню приготовить чаю, резко закончив дискуссию.

Сейчас, немного поразмыслив, Ян все-таки решил созвониться с «самозанятым» свидетелем, имевшего самые тривиальные фамилию, имя и отчество, а потом еще раз пересмотреть остальные записи по новому делу. Пока он и примерно не представлял, в каком направлении следует двигаться дальше.

Впервые за всю свою карьеру следователя.

– Что говорят о докторе те, кто его видел? – спросил во время первого разговора Ян у Аллы. – Сколько ему дают лет?

– От тридцати до шестидесяти, – ответствовала Манжос. – Одна свидетельница утверждала, что перед ней был молодой человек, другая уверена, что убийце хорошо за пятьдесят.

– Мистика какая-то. Неужели нельзя даже в маске отличить молодого человека от пожилого?

– Это еще что. Еще одна утверждала, что у доктора не было лица. Вообще.

– Идиотизм.

– Вовсе нет. Свидетельница молодая женщина тридцати восьми лет, работник крупной компании. И совершенно не похожа на истеричку, либо фантазерку.

Ян помолчал.

– Тогда у вас и у нас действительно все очень хреново.

Убийца без лица. Что-то до ужаса новенькое.

14

BigBOOK

Всегда думал – каково это оказаться на первых полосах газет? Или стать героем дня для журналистов? Мечтал ли о таком? Наверное. А вы когда-нибудь мечтали? Мечтали же, признавайтесь.

Утром следующего дня после моей встречи с чумным доктором, а сомнений, что это был именно он, не осталось ни малейших, я брел через почти вымерший частный сектор к газетному киоску. Гуляя до судьбоносной «встречи» вчера по району, я приметил на углу остановку и возле нее скромно стоящий ларек.

«Роспечать» – всегда свежая пресса!»

Помнится раньше около таких киосков приятно пахло свежими газетами, а со всех концов к низенькому окошку спешили люди с зажатой в кулаке мелочью для покупки любимого издания. Сейчас здесь пахнет только выхлопными газами, а на остановке рядом стоят хмурые люди в спущенных масках, в праздном ожидании непунктуального автобуса. Да и газет-то хороших почти не осталось. Все ушло в интернет. Частично, вместе с литературой. Через мутную витрину я, словно соглядатай, наблюдал за первыми полосами пришедших газет. В стране, где количество бумажных изданий каждый год катастрофически сокращалось, также как и точек их продажи, читать свежую газету, пахнувшую типографией и трудом людей, не спавших всю ночь, выпуская издание, было приятно.

Несколько федеральных изданий молчат. Они готовились к выпуску раньше. Пестрые издания о звездной жизни, лежащие рядом вперемешку, вновь рассказывают о двадцать первом разводе титулованный звезды шоу-бизнеса, и о подающей надежды блогерше, одни губы которой занимают пол-лица, на страх и ужас музыкальных гурманов вдруг решившей стать певицей. Ничего интересного.

А вот две местные ежедневные газетенки выделяются двумя крупными заголовками – яркими и пугающими одновременно.

ОЧЕРЕДНОЕ, ДВЕНАДЦАТОЕ ПО СЧЕТУ, УБИЙСТВО ЧУМНОГО ДОКТОРА. ПОЛИЦИЯ В НЕДОУМЕНИИ.

Заголовок один.

И заголовок два.

СЛУЧАЙНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ ВСТРЕТИЛ ЧУМНОГО ДОКТОРА ПОСРЕДИ НОЧНЫХ УЛИЦ, НО ПОЛИЦИЯ УПУСТИЛА УБИЙЦУ!

Знает ли мой неудачливый киллер, о ком кричат сегодняшние передовицы местных изданий? Думаю, нет. Вряд ли он читает газеты. Впрочем, как и книги.

– Сегодняшние выпуски, – гордо указала на них пальцем киоскерша, открывая мне навстречу крохотное окно. Я не успел раскрыть рта, а она уже поймала мой взгляд за витриной и знала, что мне нужно. – Ночью экстренно печатали тираж, только-только привезли.

– Дайте оба выпуска, – ответил ей я и шумно выгреб из карманов мелочь.

Она неторопливо пересчитала монеты и сокрушенно выдала:

– Ну почему эти дураки журналисты называют этого подонка доктором! Какой же он доктор, если он убивает людей?!

Я не мог не согласиться и лишь кивнул в ответ, выражая полное одобрение ее взволнованной речи.

После утреннего моциона за прессой, я вернулся в дом, позавтракал, и прочел статьи, частично посвященные не только загадочному убийце, но и мне.

Итак, ночью убита двенадцатая жертва, у следствия по-прежнему не было версий, а единственный свидетель, то есть я, назывался важным шагом в продвижении расследования к финальной точке. Эти слова записали со слов высокого руководителя Следственного комитета, некой Аллы Манжос. С фотографии на меня смотрела строгая, не слишком красивая женщина, от строгого взгляда которой хотелось убежать как можно дальше.

Правда в том, что я являлся не таким уж и важным свидетелем, благодаря мне чумного доктора не поймали, и ничего нового в облике загадочного убийцы не увидели. Следовательно, руководительница комитета нагло врала. И вранье ничто иное, как откровенное бессилие в деле поимке подонка. Между тем страх и недовольство жителей города, и естественно недовольство кое-кого сверху, только нарастало.

Я бросил газеты на старенькую прикроватную тумбу, и решил навестить мою возлюбленную, не в силах оставаться дома.

Кажется, я уже рассказывал вам о своем приятном одиночестве? Отсутствие семьи, минимум знакомых и людей, смеющих себя назвать себя моими друзьями, и никакой женщины на горизонте, с которой можно бы приятно разделить холодную уральскую ночь.

Ничего этого у меня не было. Я одинок, но не унываю и не предаюсь печали. Я счастлив несмотря ни на что. Ведь в моей жизни есть возлюбленная.

Фаина. My love. My darling.

Наша любовь состояла исключительно в духовной связи. Всю жизнь Фаина работала в областной межнациональной библиотеке, где мы как-то давно познакомились. Как сейчас помню, лил сильный дождь, затопивший все тротуары. Я неуклюже бежал под ледяными струями небесных потоков и отчаянно искал укрытия, понимая, что проигрываю битву со стихией. На мрачном грозовом горизонте маячила пневмония. Тут я увидел светящиеся крошечные окна библиотеки, и приоткрытую дверь, покачивавшуюся на ветру, буквально приглашавшую случайного путника вроде меня войти в книжные пространства. Так я и сделал. А уже через полчаса в пустом читальном зале пил чай с обаятельной заведующей. С тех пор началась наша дружба, с годами переросшая в нечто большее, чем просто товарищеское знакомство.