***
Забавно вспоминать все это теперь.
Много позже, в то самое лето, когда мы резвились под ливнем, я напомнил тебе о том кольце. Был вечер, окно в твоей комнате было открыто, и ветер раздувал тюль. Мы валялись в кровати, утомленные бурным сексом. Ты лежала на боку, прикрывшись уголком простыни, теребила мои волосы, пытаясь накрутить их на палец, и думая о чем-то своем… Я любовался тобой сквозь ресницы. И вдруг вспомнил ту историю.
– Эх, Пашка… – тихо рассмеялась ты в ответ и перевернулась на спину. Простынь соскользнула, оголив одну грудь, и ты поспешно, словно застеснялась, натянула ее обратно. – Я же тебя любила. Ты был такой… такой… взрослый и красивый… – хихикнула ты, и взгляд твой потеплел.
– А сейчас? Любишь? – вдруг ляпнул я, и под ложечкой сладко заныло. Не знаю, какой ответ я хотел услышать. Наверное, любой, который позволил бы обнять тебя, откинуть дурацкую простынку и снова вернуться к тому, чем мы занимались не так давно.
– Дурак ты, Пашка, – буркнула ты, но уже не весело, словно уколола, и тут же сдернула с меня простынь и, завернувшись в нее, как в кокон, закрыла глаза. И стало понятно, что мне пора идти к себе…
***
Хорошее было лето. Вспомнил – и грустью согрело. Тогда мне было двадцать пять, а тебе – уже семнадцать. Ты только поступила в какой-то университет в Севастополе, а я как раз закончил архитектурный и теперь лелеял наполеоновские планы, а пока решил устроить настоящий отпуск и снова прикатил погостить к тете Тамаре.
До сих пор не могу понять, как случилось, что в то лето мы были вместе. Все вышло само собой.
Помню, приехал поздно, солнце уже едва выглядывало из-за моря, но еще окрашивало все вокруг предзакатными красками, и дом казался розовым и очень уютным. Вишни щедро свесили ветки через старенький деревянный заборчик, на лавке возле калитки дремала кошка, а вокруг пахло морем и летом. Тетя Тамара возилась во дворе: развешивала белье на протянутых между деревьями веревках и ворчала что-то под нос. Увидев меня, всплеснула руками:
– Паша! Добрался!
– Добрался, теть Тамар, – улыбнулся я.
– Ну хорошо, ну славно, – засуетилась она, пропуская все традиционные церемонии. – Ну, бог с ним, с бельем, пойдем, пойдем в дом. А я Ольгу посылала хоть на Северной тебя встретить, так она, засранка, на дискотеку умотала… Ну, добрался, и хорошо…
– Так я помню дорогу, теть Тамар!
– А, ну да, ну, молодец…
Она повела меня в ту же комнатку, где я жил прошлый раз, рассказывая попутно, сколько всего понастроили за последние годы, и где лучше теперь купаться, и какие нынче цены… И только в комнате, когда я бросил на кровать сумку и, наученный мамой, вручил тете Тамаре пакетик с деньгами «на питание», она, наконец, умолкла и, оглядев меня, вспомнила о церемониях.
– Совсем растерялась, – бормотала она, целуя меня в обе щеки. – Ну, здравствуй, Паша, здравствуй! Вырос-то как, совсем мужчина, а глаза-то Володины! Все наши девки твои будут… Ну, устраивайся, устраивайся.
Оставшись один, я распахнул окно и уселся на подоконник. С моря дул ветерок, небо темнело, а издали долетали обрывки музыки. Впереди простирались дома и сады, а где-то за ними едва слышно шелестело засыпающее море.
К утру погода испортилась. Дождем не пахло, но солнце почти не показывалось, и по улицам гулял ветер.
Тетя Тамара накормила меня нехитрым завтраком, сетуя, что ты еще спишь.
– Ну ничего, вот к обрыву выйдешь, там по тропинке налево, и к спуску дойдешь, – наставляла она меня. – А Ольке я покажу гулянки, как проснется…
Море штормило. Невысокие волны разбивались о прибрежные камни, обильно пахло водорослями и казалось, что соленые капельки витают в воздухе. На пляже было пустынно, и я долго сидел на берегу, не решаясь зайти в воду, но, в конце концов, желание поплавать пересилило, и я бросился в море. Волны подбрасывали меня, словно щепку, я чувствовал, что течением меня относит в сторону, но не мог из воды отыскать брошенные на берегу вещи, чтобы понять, куда плыть. Попробовал лечь на спину, но волны накрывали с головой, и я занервничал.
– Забирай правее! – вдруг услышал я рядом и, обернувшись, увидел тебя. Ты глядела на меня с насмешкой и снисхождением и улыбалась, а на губах дрожали капли воды. – Давай правее, на камни, видишь?
Ты плыла рядом, казалось, волны тебе не помеха: ты то подныривала под них, то вырывалась вперед и поворачивалась к ним спиной, поджидая меня. Как там у Андерсена, кажется, русалки именно в такую погоду поднимались на поверхность?