Мудрость леса. В поисках материнского древа и таинственной связи всего живого

Моим дочерям, Ханне и Наве

Но человек – часть природы, и его война с ней неизбежно становится войной с собой.

Рейчел Карсон

SUZANNE SIMARD

Finding the Mother Tree: Discovering the Wisdom of the Forest

Copyright © 2021 by Suzanne Simard

All rights reserved. Published in the United States by Alfred A. Knopf, a division of Penguin Random House LLC, New York, and distributed in Canada by Penguin Random House Canada Limited, Toronto.

Knopf, Borzoi Books, and the colophon are registered trademarks of Penguin Random House LLC.

© Поникаров Е.В., перевод на русский язык, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

От автора

Для обозначения видов я использовала сочетание латинских и общеупотребительных названий. Для деревьев и растений – как правило, общеупотребительное название на уровне вида, однако для грибов ограничиваюсь наименованием рода. Я изменила имена некоторых людей для защиты их личности.

Введение
Связи

На протяжении многих поколений моя семья зарабатывала на жизнь рубкой леса. Наше выживание зависело от этого скромного ремесла.

Это мое наследие.

Я тоже срубила немало деревьев.

Ничто на планете не может избежать смерти и разрушения. Из смерти возникает новая жизнь, а рождение приводит к очередной смерти. Этот круговорот жизни научил меня сеять семена, выращивать сеянцы, заботиться о молодых деревцах – я стала частью этого цикла. Лес – часть гораздо более масштабных процессов: создания почвы, миграции видов и циркуляции океанов. Это источник чистого воздуха, чистой воды и здоровой пищи. В компромиссе с природой – в молчаливых соглашениях и поисках равновесия – есть необходимая мудрость.

Природа необыкновенно щедра.

Я стала ученым, разгадывая тайны того, что заставляет леса жить, как они связаны с землей, пожарами и водой. Я наблюдала за лесом, прислушивалась к нему. Следовала туда, куда вело любопытство, слушала истории своей семьи и других людей, училась у специалистов. Шаг за шагом – головоломка за головоломкой – отдавала все силы, чтобы отыскать то, что исцелит мир природы.

Мне повезло стать одной из первых женщин нового поколения, работающих в лесозаготовительной промышленности, но то, что я обнаружила, не соответствовало моим ожиданиям. Я увидела обширные ландшафты без деревьев; почвы, лишившиеся сложной природной структуры; постоянную суровость стихий; сообщества, где не осталось старых деревьев, отчего молодые оказались под угрозой; и промышленный порядок, который казался абсолютно неправильным. Промышленность объявила войну тем частям экосистемы, которые считались конкурентами и паразитами для коммерческих культур, но которые, как я обнаружила, были необходимы для исцеления земли, – лиственным растениям и широколиственным деревьям; поедающим, подбирающим и заражающим организмам. От этого страдал весь лес – центр моего бытия и ощущения вселенной, а потому страдало и все остальное.

Я отправлялась в научные экспедиции, чтобы понять, где мы ошиблись, и раскрыть тайны того, почему земля сама латает себя, когда ее оставляют в покое. Я видела, как это происходило, когда мои предки вырубали лес не так усердно. При этом мне казалось странным, почти жутким, что моя работа шла нога в ногу с личной жизнью, которые переплетались так же тесно, как части экосистемы, которую я изучала.

Вскоре деревья раскрыли поразительные тайны. Я обнаружила, что они образуют взаимозависимую сеть: деревья связаны системой подземных каналов, через которую воспринимают, соединяются и взаимодействуют с древней мудростью, которую больше нельзя отрицать. Я провела сотни экспериментов, одно открытие влекло за собой другое. В ходе поисков я узнала о способах коммуникации между деревьями, об их взаимоотношениях, которые создаются в лесном сообществе. Поначалу свидетельства были весьма спорными, однако сейчас мы имеем строгие, рецензируемые и широко публикуемые научные данные. Это не сказка, не полет фантазии, не волшебный единорог и не выдумка из голливудского фильма.

Такие открытия ставят под сомнение многие методы управления, которые угрожают выживанию наших лесов, особенно в условиях, когда природа пытается приспособиться к потеплению климата.

Мои первые вопросы были вызваны серьезной озабоченностью будущим наших лесов, однако вскоре переросли в острое любопытство: одна подсказка вела к другой, и лес оказывался чем-то большим, нежели просто совокупностью деревьев.

В этом поиске истины деревья демонстрировали восприимчивость и отзывчивость, связи и разговоры. То, что начиналось как наследие, а затем как место дома детства, утешения и приключения в Западной Канаде, переросло в понимание разума леса, а далее – в изучение того, как мы можем вернуть уважение к этой мудрости и наладить отношения с природой.

Одна из первых подсказок появилась, когда я занялась сообщениями, которыми деревья обмениваются через загадочную подземную грибную сеть. Я узнала, что эта сеть пронизывает всю поверхность почвы, создавая систему из деревьев-узлов и грибов-связей. Грубая карта показала, что самые большие, самые старые деревья – источники грибных связей с молодыми ростками. Более того, они соединяются со всеми соседями, молодыми и старыми, становясь ключевыми элементами для джунглей нитей, синапсов и узлов. Я проведу вас путем, на котором был обнаружен самый шокирующий аспект этой системы: она имеет сходство с человеческим мозгом. В ней старые и молодые растения ощущают, общаются и реагируют друг на друга, испуская химические сигналы. При этом используемые химические вещества идентичны нашим нейромедиаторам, а сигналы порождаются ионами, проходящими через мембраны грибов.

Старые деревья способны различать, какие из молодых растений являются их родственниками.

Старые деревья ухаживают за молодыми, обеспечивая их пищей и водой, как мы делаем это с нашими детьми. Этого достаточно, чтобы сделать паузу, глубоко вдохнуть и задуматься о социальной природе леса и о том, насколько это важно для эволюции. Похоже, грибная сеть приспосабливает деревья к среде. И даже больше. Эти старые деревья по-матерински заботятся о своих детях.

Материнские деревья.

Умирая, Материнские деревья – величественные узлы в центре лесной коммуникации, защиты и разума – передают свою мудрость сородичам, поколение за поколением, делясь знаниями о том, что помогает, а что вредит; кто друг, а кто враг; как приспосабливаться и выживать в постоянно меняющемся ландшафте. То, что делают все родители.

Каким образом они посылают предупреждающие сообщения, сигналы о распознавании и донесения о безопасности так же быстро, как мы звоним по телефону? Как они помогают друг другу при бедах и болезнях? Почему их поведение похоже на человеческое? Почему они функционируют так же, как гражданские общества?

Проработав всю жизнь лесным детективом, я перевернула свое восприятие леса. С каждым новым открытием я все сильнее погружаюсь в него. Невозможно игнорировать научные данные: лес пронизан мудростью, разумом и исцелением.

Это книга не о том, как мы можем спасти деревья.

Это книга о том, как деревья могут спасти нас.

Глава 1
Призраки в лесу

Я замерзала в одиночестве на июньском снегу в стране гризли. Мне было всего двадцать. Не имея опыта, я пошла на сезонную работу в лесозаготовительную компанию, расположенную в суровых горных хребтах Лиллуэт на западе Канады.

В затененном лесу стояла мертвая тишина. С того места, где остановилась, я видела множество призраков. Один из них поплыл прямо ко мне. Я открыла рот, чтобы закричать, но не смогла издать ни звука. Ком застрял в горле, я попыталась призвать на помощь рассудок… и рассмеялась.

Призрак оказался тяжелым клубившимся туманом, щупальца которого обвивали стволы деревьев. Никаких фантомов – только прочные стволы моей промышленности. Деревья были просто деревьями. И все же мне всегда казалось, что канадские леса населены привидениями – в частности, моими предками, которые защищали землю или завоевывали ее, приходили рубить, жечь и растить деревья.

Кажется, лес всегда это помнит.

Даже если бы мы хотели, чтобы он забыл наши проступки.

Была середина дня. Туман пробирался сквозь пихты субальпийские^[1], окутывая их блестящим нарядом. Капельки, преломлявшие свет, хранили целые миры. Ветви вспыхивали изумрудной порослью над ворсом нефритовых иголок. Удивительно, с каким упорством почки каждую весну пробуждаются к жизни, с каким ликованием они встречают удлиняющиеся дни и теплую погоду, и неважно какие беды принесла зима. Код, скрытый в почках, заставляет их раскрыться зачатками листьев – ровно так же, как это было в предыдущие годы. Я коснулась воздушных иголок, радуясь их мягкости. Их устьица – крошечные отверстия, вбирающие углекислый газ, который соединяется с водой, производя сахар и чистый кислород, – выдавали свежий воздух исключительно для меня.

Рядом с высоченными трудягами-старцами приютились деревца-подростки, к ним прислонились еще более молодые сеянцы, и все жались друг к другу, как это делают в семьях в холодное время года. Шпили старых морщинистых пихт тянулись в небо, давая укрытие остальным. Именно так мать и отец, бабушки и дедушки защищали меня. Видит бог, я нуждалась в заботе не меньше, чем юное деревце, учитывая то, как часто я попадала в неприятности. Когда мне было двенадцать, я полезла по дереву, склонившемуся над рекой Шусвап, чтобы проверить, насколько далеко смогу забраться. При попытке вернуться я соскользнула и упала в воду. Дедушка Генри прыгнул в построенную им лодку и ухватил меня за воротник за мгновение до того, как я исчезла среди порогов.

Девять месяцев в году снег в здешних горах глубже, чем могила. Деревья намного превосходили меня: их ДНК позволяла им процветать, несмотря на экстремальные климатические условия, которые могли бы разжевать меня и выплюнуть. Я коснулась ветки «старейшины» в благодарность за то, что он присматривает за уязвимым потомством, и пристроила упавшую шишку в изгиб ветки.

Я натянула шапку на уши, свернула с лесовозной дороги и двинулась по снегу в глубь леса. Хотя до темноты оставалось всего несколько часов, я остановилась у бревна – жертвы пил, расчищавших полосу вдоль дороги. На бледном круглом торце просматривались годовые кольца, тонкие, как ресницы. Светлая ранняя древесина – весенние клетки, напитанные водой, – окаймлялась темно-коричневыми клетками поздней древесины, сформировавшейся во время засушливого августа, когда солнце стоит высоко. Я подсчитала кольца, отмечая карандашом каждое десятилетие, – дерево росло пару сотен лет. В два с лишним раза больше, чем в этих лесах прожила моя семья. Как деревья переносили циклы роста и покоя, и как это соотносилось с радостями и трудностями, пережитыми моей семьей за долю этого времени? Одни кольца были пошире, поскольку дерево тогда росло лучше – возможно, в дождливый год, но, возможно, и в солнечный – когда упало соседнее дерево; другие оказывались настолько узкими, что я едва их замечала, поскольку во время засухи, холодного лета или других неблагоприятных условий рост замедлялся. Эти деревья пережили климатические потрясения, удушающую конкуренцию, опустошительные пожары, нашествия насекомых и ураганы – события, затмевающие колониализм, мировые войны и десяток премьер-министров, которых видела моя семья. Они были предшественниками моих предков.

По бревну пробежала тараторящая белка: предупреждает, что нужно держаться подальше от тайника с семенами у основания пня.

Я была первой женщиной, работавшей в лесозаготовительной компании, которая занималась суровым опасным бизнесом, только начинавшим открывать свои двери для случайных студенток. В мой первый рабочий день, несколько недель назад, мы с моим начальником Тедом посетили вырубку – полную валку деревьев на участке в тридцать гектаров, чтобы проверить, высадили ли там новые растения в соответствии с государственными нормативами. Он знал, как следует и как не следует сажать деревья, и его сдержанность помогала рабочим справляться с усталостью. Тед с терпением относился к моему смущению из-за нехватки знаний, а я смотрела и слушала. Вскоре мне доверили работу по оцениванию созданных лесопосадок взамен вырубленных деревьев. Я не хотела облажаться.

Сегодняшние насаждения находились за этим старым лесом. Компания вырубила большой участок старых бархатистых пихт субальпийских и высадила весной молодые елочки. Мне требовалось проверить, как растут новые деревца. Я не смогла добраться до вырубки по лесовозной дороге, потому что она оказалась размыта. Это был настоящий подарок, поскольку на кружном пути увидела этих окутанных туманом красавиц, но огромная куча свежих экскрементов гризли остановила меня.

Туман все еще окутывал деревья, и я могла поклясться: вдали что-то шевелится. Я присмотрелась. Это оказались бледно-зеленые полосы лишайника, который называют «бородой старика»^[2] из-за того, как он свисает с ветвей. Лишайник особенно разрастается на старых деревьях. Я утопила кнопку воздушного горна, чтобы отпугнуть призрак медведей. Я унаследовала страх перед ними от матери: она была ребенком, когда ее дед, мой прадед Чарлз Фергюсон, застрелил зверя, которому не хватило всего нескольких сантиметров, чтобы растерзать ее на крыльце. Прадедушка Чарлз был первопроходцем в начале двадцатого века в Эджвуде, форпосте в долине Иноноаклин, идущей вдоль озер Эрроу в бассейне реки Колумбия в Британской Колумбии. С помощью топоров и лошадей они с женой Эллен расчистили участок земли, принадлежавший индейскому племени синикст: здесь они выращивали траву для сена и пасли скот. Чарлз боролся с медведями и стрелял в волков, которые пытались утащить его кур. Они вырастили троих детей: Айвис, Джеральда и мою бабушку Уинни.

Я перебиралась через стволы, покрытые мхом и грибами, вдыхая вечнозеленый туман. По одному из них бежала целая река крошечных грибов мицен, которые текли по трещинам по всей длине дерева, а затем расходились веером вдоль вывернутых корней, истончившихся до гнилых веретен. Я размышляла, какое отношение корни и грибы имеют к здоровью леса – гармонии больших и малых явлений, включая скрытые и упущенные из виду элементы.

Мое увлечение корнями деревьев началось еще в детстве: меня поразила неудержимая сила тополей и ив, посаженных родителями на заднем дворе. Их массивные корни раскололи фундамент нашего подвала, опрокинули конуру и подняли дорожку.

Мама и папа с тревогой обсуждали решение этой проблемы, которую они невольно создали на нашем маленьком участке земли, когда пытались воссоздать ландшафт у домов их детства. Каждую весну я с трепетом наблюдала, как из тополиных семян посреди грибных кругов, раскинувшихся вокруг деревьев, возникает множество проростков, а в одиннадцать лет ужаснулась, когда город провел трубу, сбрасывавшую пенистую воду в реку рядом с моим домом, и эти стоки убили тополя вдоль берега. Сначала поредели верхушки крон, потом на морщинистых стволах появился черный некроз, а к следующей весне огромные деревья погибли. Посреди желтых стоков не взошло ни одного нового ростка. Я написала мэру, но мое письмо осталось без ответа.

Я сорвала один из крошечных грибов. Колоколообразные эльфийские шляпки мицен, темно-коричневые сверху, к краям постепенно становились прозрачно-желтыми, открывая пластинки-ламеллы и хрупкую ножку. Ножки уходили в борозды коры, разрушая дерево, – грибы выглядели настолько хрупкими, что это казалось невозможным. Но я знала, что они способны на это. Те мертвые тополя из моего детства упали, а вдоль их тонкой растрескавшейся коры проросли грибы. Через несколько лет пористые волокна перегнившей древесины полностью исчезли в земле. В ходе эволюции эти грибы выработали метод разрушения древесины: они выделяют кислоты и ферменты, а затем поглощают энергию и питательные вещества из древесины. Я соскочила с бревна, ткнув шипованными подошвами в почву, и, хватаясь за стволы пихтовых саженцев, стала подниматься по склону. Саженцы нашли себе место, где были в балансе солнечный свет и влага от талого снега.

Рядом с деревцем, которому было уже несколько лет, примостился масленок с коричневой плоской шляпкой; отслаивающаяся пленка сверху и желтый пористый низ; его мясистая ножка исчезала в земле. Во время дождя гриб вырвался из густой сети ветвящихся грибных нитей, глубоко уходящих в лесную подстилку, подобно землянике, созревающей над огромной запутанной системой корней и побегов. Получив заряд энергии от нитей в земле, шляпка гриба раскрылась, как зонтик, оставив следы кружевной вуали, обнимающей покрытую коричневыми пятнами ножку примерно до середины. Я вырвала плодовое тело гриба, который жил преимущественно под землей. Нижняя сторона шляпки напоминала циферблат солнечных часов с радиально расходящимися порами. В каждом овальном отверстии находились миниатюрные трубочки, из которых, как искры из хлопушки, вылетали споры.

Споры – это «семена» грибов, наполненные ДНК, которая соединяется, рекомбинируется и мутирует, порождая новый генетический материал, весьма разнообразный и приспособленный к изменяющимся условиям окружающей среды.

Вокруг ямки, оставшейся после гриба, рассыпался ореол из спор цвета корицы. Другие споры могли улететь с ветром, прилипнуть к ножкам какого-нибудь летающего насекомого или стать обедом для белки.

Из крошечного кратера, в котором еще сохранились остатки ножки, вниз тянулись тонкие желтые нити, создающие причудливую разветвленную вуаль грибного мицелия – сети, покрывающей миллиарды органических и минеральных частиц, образующих почву. На ножке виднелись обрывки нитей, которые были частью этой паутины, пока я безжалостно не оторвала гриб от его «швартовов». Плодовое тело – это видимая верхушка чего-то глубокого и сложного, похожего на толстую кружевную скатерть, вплетенную в лесную подстилку. Нити, оставшиеся от него, расходились веером сквозь опад – иголки, почки, мелкие прутики, разыскивая, обвивая и впитывая минеральные богатства. Я задумалась, может ли этот масленок, подобно мицене, разлагать древесину и опад, или у него другая роль. Я сунула его в карман вместе с миценой.

Вырубка, где спиленные деревья заменили саженцами, все еще не просматривалась. Собирались тучи, и я достала из жилета желтый дождевик. Он поистрепался от ходьбы по зарослям, и его водонепроницаемость оставляла желать лучшего. Каждый шаг от пикапа усиливал ощущение опасности и предчувствие, что до ночи я не вернусь к дороге. Однако я унаследовала инстинкт преодоления трудностей от бабушки Уинни, которая была совсем юна, когда ее мать Эллен в начале 30-х заболела гриппом. Снег тогда отрезал семью от мира, и Эллен умерла в своей комнате, прежде чем соседи наконец-то пробились через замерзшую долину и снег глубиной по грудь, чтобы проведать клан Фергюсонов.

Ботинок соскользнул; я ухватилась за деревце, но вырвала его из земли и покатилась по склону, придавливая другие саженцы, пока не налетела на мокрое бревно, все еще сжимая осьминога из зазубренных корней. Это молодое деревце было подростком: мутовки боковых веток, отсчитывающие года, говорили о пятнадцатилетнем возрасте. Туча начала плеваться дождем, джинсы промокли. Капли бусами висели на непромокаемой ткани дождевика.

На этой работе не было места слабости, и я, сколько себя помню, культивировала суровое внешнее поведение в мальчишеском мире. Я ни в чем не хотела уступать младшему брату Келли и тем, кто носил квебекские имена вроде Леблан, Ганьон и Трамбле^[3], поэтому научилась играть в уличный хоккей с соседской компанией при минус двадцати. Я была вратарем – самая непрестижная позиция на поле. Мне сильно бросали по коленям, и я скрывала под джинсами ноги, покрытые синяками.

После смерти своей матери бабушка Уинни продолжала жить, как могла: развозила на лошади почту и муку по домам в долине Иноноаклин.

Я уставилась на комок корней в кулаке. Его облепил блестящий гумус, напомнивший мне куриный помет. Гумус или перегной – это жирная черная гниль в лесной подстилке; он находится между свежим слоем из опавшей хвои и отмирающих растений сверху и минеральной почвой, выветрившейся из коренных пород, снизу. Гумус – продукт разложения растений, именно в нем похоронены мертвые растения, жуки и мыши-полевки. Природный компост. Деревья любят пускать корни в гумусе, а не выше или ниже, поскольку именно здесь они могут получить доступ к куче питательных веществ.

Но кончики этих корней светились желтым, как огоньки на рождественской елке, и заканчивались паутинкой мицелия того же цвета. Нити этого струящегося мицелия имели практически тот же цвет, что и нити, уходившие в почву, от ножек маслят, и я достала из кармана сорванный гриб. В одной руке я держала комок корней с ниспадающей желтой паутинкой, а в другой – масленок с оборванным мицелием. Я внимательно рассматривала их и не находила различий.

Может быть, масленок был другом корней, а не разрушителем мертвых предметов, как мицена? Я всегда прислушивалась к тому, что говорят живые существа. Мы думаем, будто самые важные подсказки – это нечто большое, однако мир любит напоминать нам: они могут оказаться удивительно мелкими. Я начала ворошить лесную подстилку. Казалось, что желтый мицелий покрывает каждую частичку почвы. Под моими ладонями расходились сотни километров нитей. Эти ветвящиеся нити, называемые гифами, вместе с плодовыми телами грибов, которые они порождают, казались лишь крохотной частью обширного мицелия, залегающего в почве.

В заднем кармане жилета, застегивающемся на молнию, у меня была бутылка с водой, и я смыла крупицы почвы с кончиков корней. Я никогда не видела такого богатого букета грибов и определенно не встречала такого блестящего желтого, белого и розового – каждый цвет легкой паутинкой обвивался вокруг отдельного кончика. Корням приходится тянуться за питательными веществами далеко и в самые неудобные места. Но почему множество грибных нитей не только выходило из кончиков корней, но и пылало такой палитрой? Есть ли свой цвет у каждого вида грибов? Есть ли у них собственная функция в почве?

Я была влюблена в эту работу. Эмоциональный всплеск при подъеме через эту величественную прогалину заглушал страх перед медведями и привидениями. Я положила корни вырванного деревца с яркой сеткой грибов возле дерева-покровителя. Саженцы продемонстрировали мне текстуру и цвета подземного мира. Желтые, белые и бежевые оттенки напомнили о шиповнике, среди которого я росла. Почва, где они нашли себе место, была похожа на книгу: одна красочная страница наслаивалась на другую, и каждая рассказывала историю о том, как происходит питание леса.

Наконец, добравшись до вырубки, я сощурилась из-за бликов, пробивавшихся сквозь морось. Я знала, что увижу, но сердце все равно дрогнуло. От деревьев остались только пни. Из земли торчали белые древесные кости. Последние клочья коры, измученные ветрами и дождями, отслоились и упали на землю. Я пробиралась сквозь отрубленные конечности, чувствуя боль от того, что ими пренебрегли. Подняла ветку, освобождая молодое деревце точно так же, как в детстве освобождала цветы, пытавшиеся расцвести под мусорными кучами на соседних холмах. Я осознавала важность этих действий. Несколько мелких бархатистых пихт сиротливо стояли возле родительских пней, пытаясь оправиться от шока утраты. Заменить родителей им будет крайне сложно, учитывая медленный рост побегов после валки леса. Я коснулась верхушки ближайшего растения.

Пилы избежали и несколько рододендронов с белыми цветками и кустики гекльберри^[4]. Я была частью бизнеса заготовки пиломатериалов – валки деревьев и расчистки диких, нетронутых мест.

Мои коллеги составляли планы следующих вырубок, чтобы лесопилки продолжали работать и кормить их семьи. Я понимала необходимость этого. Однако пилы не остановятся, пока не исчезнут целые долины.

Я направилась к сеянцам, выстроившимся по кривой линии среди рододендронов и зарослей гекльберри. Бригада, занимавшаяся заменой вырубленных зрелых пихт, использовала сеянцы ели голубой; сейчас они были по щиколотку. Может показаться странным, что срубленные пихты субальпийские не заменили такими же. Однако еловая древесина ценнее. Она обладает плотной структурой, устойчива к гниению и подходит для производства высококачественных пиломатериалов, а зрелая древесина пихты субальпийской слаба и ломка.

Власти также рекомендовали высаживать саженцы рядами, как в саду, чтобы ни один участок почвы не оставался пустым. Причина в том, что лес, высаженный в определенном порядке, давал больше древесины, чем разрозненные скопления. По крайней мере, в теории. Предполагалось, что, если заполнить все промежутки и забить до отказа все уголки, будущая лесозаготовка даст больше материала. При этом правильное расположение растений облегчало подсчет. Примерно так же бабушка Уинни сажала рядами растения в своем саду, однако она обрабатывала почву и с годами меняла культуры.

Первый проверенный мною еловый саженец едва был жив, его иголки пожелтели. Тонкий стебель выглядел жалко. Как он должен был выживать в этой суровой местности? Я окинула взглядом ряд новых растений. Все саженцы боролись за жизнь, каждое грустное молодое деревце. Почему они выглядели так плохо? Почему дикие ели, выросшие в этом старом лесу, напротив, выглядели великолепно? Я вытащила полевой журнал, смахнула иголки с водонепроницаемого чехла и протерла очки. Предполагалось, что новые посадки восполнят отнятое у леса, однако мы потерпели неудачу. Какие рекомендации следует написать? Мне хотелось сказать компании, чтобы она начала все заново, однако такие расходы никого бы не обрадовали. Я поддалась страху перед строгим ответом начальства и написала: «Удовлетворительно, но замените погибшие растения».

Я подняла кусок коры, закрывавший саженец, и отбросила его в кусты. Соорудила из бумаги конверт и собрала желтые иголки. Я радовалась тому, что у меня был стол вдали от картографических столов и шумных офисов, где сотрудники заключали сделки и обсуждали цены на древесину и стоимость лесозаготовок; решали, какие участки леса вырубать; получали контракты на работу, словно ленточки в легкоатлетическом забеге. В своем крошечном тихом пространстве я могла сосредоточиться над проблемами лесопосадки. Может быть, симптомы этого саженца будет нетрудно найти в справочниках – пожелтение могут вызывать самые разные причины.

Я безуспешно пыталась найти хотя бы один здоровый саженец. Что привело к этой болезни? Без правильного диагноза, скорее всего, пострадают и те растения, которые высадят на замену.

Я корила себя за то, что завуалировала проблему, выбрав легкий путь для своей компании. На насаждении случилась беда. Тед хотел бы знать, соответствует ли наша деятельность на этом участке государственным требованиям по лесовосстановлению. Неудача означала финансовые потери. Он стремился соблюдать основные правила лесопосадок с минимальными затратами, но я понятия не имела, что предложить. Я вытащила еще один еловый саженец из посадочной лунки, подумав, что ответ, возможно, кроется в корнях, а не в иголках. Они плотно погрузились в гранулированную почву, влажную даже в конце лета. Идеальная посадка. Лесная подстилка снята, посадочная лунка сделана во влажной минеральной земле ниже. Все по инструкции. Как в книжке. Я прикопала корни и проверила еще одно растение. И еще одно. Каждое из них находилось точно в лунке, выкопанной лопатой, а подсыпанная земля не оставляла места воздуху, однако корневые пробки выглядели забальзамированными, как будто их засунули в гробницу. Корни, казалось, не понимали, для чего они предназначены. Ни один не выпускал новые белые кончики в поисках питания в земле. Грубые черные корни просто ныряли в никуда. Саженцы сбрасывали желтые иголки, потому что им чего-то не хватало. Между корнями и почвой было какое-то возмутительное разъединение.

Неподалеку из семени выросла крупная пихта субальпийская, и я выкорчевала ее для сравнения. В отличие от посаженной ели, которую я выдернула из почвы легко, как морковку, корни этой пихты закрепились так прочно, что мне пришлось упереться ногами по обе стороны ствола и тянуть изо всех сил. Наконец корни оторвались от земли, и я даже оступилась. Самые глубокие кончики отказывались отлипать от почвы – несомненно в знак протеста. Но я счистила гумус и рыхлую грязь с той части вырванных корней, которая меня интересовала, достала бутылку с водой и смыла оставшиеся крупицы. Кончики корней походили на тонкие кончики иголок.

Я поразилась, обнаружив вокруг кончиков корней те же самые ярко-желтые грибные нити, на которые обратила внимание в старом лесу, точно такого же цвета, каким был мицелий – сеть грибных гиф, отходивших от тел маслят. Покопавшись еще немного вокруг ямки, я обнаружила, что эти желтые нити проникли в органический слой, покрывавший почву, образовав сеть мицелия, которая расходилась все дальше и дальше.

Но что именно представляли собой эти ветвящиеся грибные нити, и что они делали? Возможно, это полезные гифы, пробирающиеся сквозь почву в поисках питательных веществ, которые они доставляют саженцам в обмен на энергию. Или, возможно, это патогены, заражающие корни и питающиеся ими, в результате чего уязвимая поросль желтеет и погибает. Маслята могли выскакивать из подземной ткани, чтобы распространять споры при наступлении благоприятных времен.

А может быть, эти желтые нити вовсе не были связаны с маслятами, а принадлежали другому виду грибов. На Земле существует более миллиона видов грибов (в шесть раз больше, чем видов растений), и только около десяти процентов идентифицировано. С моими скудными знаниями шансы определить вид этих желтых нитей казались ничтожными. Если нити или плодовые тела грибов не давали подсказок, то могли найтись и другие причины для плохого роста насаждений молодых елочек.

Я стерла пометку «удовлетворительно» и записала, что растения не прижились. Повторное засаживание участка с использованием тех же саженцев и методов – годовалые растения, массово выращиваемые в питомниках, и лопата – казалось самым низкозатратным решением, к которому могла прийти компания, но только не в том случае, если придется постоянно переделывать работу из-за удручающего результата. Для восстановления этого леса требовалось что-то другое, но что?

Посадить пихту субальпийскую? Ее не выращивали в питомниках и не считали перспективной коммерческой культурой. Можно было посадить еловые саженцы с более мощной корневой системой. Но корни все равно погибли бы, если бы не смогли породить новые сильные побеги. Или мы могли сажать растения так, чтобы их корни касались желтой грибной паутины в почве. Может быть, эта желтая сеть сохранила бы здоровье саженцев. Однако нормы требовали, чтобы корни саженцев находились в зернистой минеральной почве, а не в гумусе: считалось, что песчинки, ил и глина удерживают больше воды в конце лета и поэтому дают больше шансов на выживание; грибница же в основном располагалась в гумусе. Предполагалось, что вода – самый важный ресурс, который почва должна поставлять корням для выживания саженцев. Казалось крайне маловероятным, чтобы политика поменялась, и мы могли размещать корни таким образом, чтобы они добирались до желтых грибных нитей.