– О-ой! Как же так-от, беда-то кака-ая! – запричитала Розка, очнувшись от отупения. Её старый дребезжащий голос крепнул с каждой минутой, разливался по всей кухоньке. Он как будто заглядывал во все проёмы и двери и возвращался обратно, отражаясь от стен и углов.
Алёна Алексеевна также молча, не переводя взгляда, не меняя выражения лица, смотрела на неё и думала: «Хорошая плакальщица на похоронах из тебя выйдет, Розка. Воешь ты и впрямь натурально. Если бы я не знала тебя хорошенько, так поверила точно, что ты это искренне».
– Да хватит выть-то тебе, Роза! – Алёна выпрямилась, приладила волосы. – Тише, там Олька спит, полночи не спала.
Это был словно сигнал для Розы. Она соскочила с лавки и быстрыми шагами подошла к Алёне, гладила её по голове, целовала, прижимала к груди.
– Горе-то какое, горе, горе, горе! О-ой! – Розка перешла на истерический шёпот: – Как же вы теперь, сиротинушки, как же вы теперь, доченьки мои. Совсем сиротами остались.
Алёна попыталась высвободиться из её объятий и поцелуев, поняла, что это бесполезно. Сил никаких не было, Роза отбирала последние.
Наконец бабка освободила Алёну, чуть отодвинулась.
– Где покойница-то?– Роза посмотрела в сторону комнаты, где в последнее время безвыходно жила Надежда Николаевна. – Там, али где? ну, я пойду гляну, посмотрю на бедную Николавну.
Алёна молча кивнула. Розка, расстегнув пальто, распустив шаль, пошла тихонько в комнату. Алёна смотрела ей вслед, пока занавески на дверях, качнувшись, не скрыли Розу полностью. В комнате послышалось сдержанное причитание.
Алёна встала из-за стола, подошла к шкафчику. Мельком взглянув на часы, открыла дверцу и достала початую бутылку с самогоном, два стакана.
Поставила всё на стол, порезала солёный огурец, выложила на тарелку варёные яйца. Сходила в кладовку, принесла ломтик сала и села.
Розка вышла почти сразу, как бы, не обратив внимания на стол, скорбно произнесла:
– Надо покойницу-то помянуть! – она взяла раскинутые на лавке вещи и подошла к вешалке, повесила пальто, опустила шаль на плечи, присела напротив. Алёна налила в рюмку самогон, поставила её перед Розой. Та загребла рюмку пальцами.
– Хороший человек была покойница-то наша, Надежда Николавна-а! Всю жизнь страдала, хорошего-то мало чего видела. Была тихонькой, спокойненькой бабулечкой. Как говорится, царствия ей небесного, пусть душа её покоится с миром,– Роза страдальчески вымученно зыркнула в рюмку и, закрыв глаза, махом опрокинула её в рот. Глотнула, скорчив гримасу, замахала ладонью у рта. Взяла с тарелки дольку огурца, захрумкала полубеззубым ртом.
– А ты чё, Алёнушка? Чё не пьёшь, выпей! – У Розки заискрились глаза, в щёки ударил румянец.
– Нет, я не буду, не хочу.
– Буду не буду – надо! Случай жизненный, печальный,– Роза уже сама потянулась к бутылке, разлила себе в рюмку. – Выпей. Полегчает. Раз такое дело – не грешно. Надо сердечишку роздых дать, грусть сердце носит…