Русалим. Стихи разных лет

На смерть Михаила Анищенко

 
Три бутылки рижского бальзама —
и упал на пристани поэт.
У него от русского Сезама
открывашек и отмычек нет.
 
 
Всякий волен жить среди кошмара,
а ему, подумайте, на кой?
Безпокойный городок Самара,
стихотворца Мишу упокой!
 
 
Если ты запойный алкоголик,
а не просто пьющий человек, —
эту жизнь, испетую до колик,
различишь из-под закрытых век.
 
 
Можно быть, конечно, и без рая,
если слово русское постиг,
но, к полку последних добирая,
ходит Михаил Архистратиг.
 
 
Станешь ты не совести изменник,
а рванёшься ввысь, многоочит,
если твой небесный соименник
меч тебе, тщедушному, вручит.
 

7 декабря 2012 г.

Русская песня

 
На что ты, мама, уповала, толкая колыбель рукой,
когда пила крестоповала завыла ночью за рекой?
 
 
С какого бала эта Клава влетела на метле в окно?
На ней – срамная балаклава, а вместо сердца – толокно.
 
 
Кто вырастил её такою? У алтаря скакала: глядь! —
ещё вчера – дитя родное, а нынче – купленная б…ь.
 
 
Сказали: на тюремной шконке она сидит, но при луне
с бензопилой, как чёрт в печёнке, встаёт в решётчатом окне.
 
 
И, проклиная все святыни, в плену кромешной маеты,
она летит по русской стыни и косит русские кресты.
 
 
Ты молвишь, что она другая, всплакнёшь, ромашку теребя?
Ах, мама, мама дорогая! Мне страшно, мама, за тебя.
 

28 августа 2012 г., Успение Богородицы

Про ежа и кота
(У Ирины в Береговом)

 
Ёж проходит по саду и ест из плошки кота.
Ёж никогда не скажет, что эта еда не та.
Ёж благодарен жизни за ежевечерний банкет.
Места нет укоризне, когда жуёшь китикет.
 
 
Кот, облизавший манишку, ждущий на крыше невест,
мыслит так про братишку: ладно, пущай поест…
Шёрстку морщинит в холке и думает: правда, ну,
нахрен ему иголки, серому дружбану?
 
 
Ёж не снимает шапки, ёж говорит: «Фыр-фыр».
И шустро уносит лапки в одну из садовых дыр.
Ёж знает: даются свыше пища и красота.
Уши торчат на крыше. Но ёж не видит кота.
 
 
Меж тем, посерёдке ночки так серебрится мех!
Кот надувает щёчки в преддверье ночных утех.
Вслушивается в движение кошкино на меже.
Вот оно, сладкое жжение! Не до ежа уже.
 

Сентябрь 2013 г. – 23 января 2014 г.

На Каноне покаянном

 
На Каноне покаянном
как нам страшно, окаянным,
исказившимся в лице!
Свечка каплями печётся.
Обо всех Господь печётся.
И о мне, о подлеце.
 
 
Крест кедровый. Треск искристый.
Что Андрей ни молвит Критский, —
это точно про меня.
Я во всех грехах виновен —
празднословный гордый овен,
саблезубое ягня.
 
 
Заковыка: как ни просишь,
в жертву не себя приносишь.
Раззудись, душа, виной,
жги колени студной мукой;
перед судною разлукой —
но́щный мраз и дне́вный зной.
 
 
Плачешь? Плачешь. Ах ты, зая!
Покаянье лобызая,
отрезвляясь ото сна.
Марфа с Марьей на иконе.
И оне со мною ноне.
Накануне. На каноне.
И обновка не тесна.
 

Первая седмица и шестая (седмица ваий) Великого Поста 2013 г.

Курсивом выделены обороты из Великого покаянного Канона преподобного Андрея Критского

Волчица

Марине Кудимовой

 
Когда пространство ополчится
и горечь претворится в ночь,
грядёт тамбовская волчица —
одна – товарищу помочь.
 
 
И на рассерженны просторы,
где дух возмездья не зачах,
но искорёженны которы,
глядит с решимостью в очах.
 
 
Гнетёт серебряные брови
и дыбит огненную шерсть,
и слово, полное любови,
в ней пробуждается как весть.
 
 
«Почто, безпечный мой товарищ,
ты был расслаблен, вял и снул!
Покуда тварь не отоваришь,
не размыкай железных скул!
 
 
Сжимай – до вражьего издоха —
любви победные клыки!»
Кровава хворая эпоха,
но лапы верные – легки.
 

18 февраля, 18 мая 2014 г.

Про Зеведея

 
Се – сидит Зеведей, починяющий сети.
«Где же дети твои?» – «Утекли мои дети.
 
 
В Галилее ищи их, во всей Иудее,
позабывших о старом отце Зеведее».
 
 
Так речет Зеведей, покидающий лодку.
И мы видим тяжёлую эту походку
 
 
и согбенную спину, поникшие руки,
ветхий кров возле Геннисаретской излуки.
 
 
А вдали, как поведано в Новом Завете,
оба-двое видны – зеведеевы дети,
 
 
что влекутся пустыней, оставивши дом их,
посреди первозванных, Мессией ведомых.
 
 
Да, мы видим: они, Иоанн и Иаков,
впредь ловцы человеков – не рыб и не раков —
 
 
босоного бредут посреди мирозданья
нам в укор и в усладу, в пример, в назиданье.
 
 
Вот – пред тем, как приблизится стражников свора,
сыновья Зеведея в сиянье Фавора,
 
 
вот – заснули под синим кустом Гефсимани —
от печали и скорби, как будто в тумане,
 
 
и всегда – как надёжа, защита, основа —
обнимает Иаков, старшой, Богослова.
 
 
Нам откроют деянья, где явлены братья:
Иоанн златокудрый – ошу́ю Распятья,
 
 
и, сквозь дымчатый свет тополиного пуха,
мы Святаго увидим сошествие Духа,
 
 
а потом – как, зашедшись от злобного хрипа,
опускает Иакову Ирод Агриппа
 
 
меч на шею, святую главу отсекая;
у апостольской святости участь такая.
 
 
Дальше мы озираем весь глобус как атлас:
Компостеллу из космоса видим и Патмос,
 
 
и Сантьяго де Куба, Сантьяго де Чили…
Это всё мы от братьев навек получили
 
 
в дар – свечение веры, величие жертвы.
Те, что живы, и те, кто пока ещё мертвы,
 
 
грандиозную видят Вселенной картину,
окунаясь в единую света путину,
 
 
где пульсирует Слово Христово живое,
за которым грядут зеведеевы, двое.
 
 
…Да, понятен посыл, и отрадна идея.
Отчего же мне жаль старика Зеведея?
 

29 июня 2014 г.,

преп. отцев Вологодских, соборы Новгородских, Белорусских, Псковских, Санкт-Петербургских святых; преп. Тихона Медынского, Моисея Оптинского, перенесение мощей Феофана, Затворника Вышенского.

«Закат увидеть как рассвет…»

 
Закат увидеть как рассвет,
дыша полоской заревою,
и вспомнить утренний завет —
теперь ли я его усвою?
 
 
И зреть зелёной новизной,
как зреет поросль полевая —
сквозь облак памяти земной
светлея и просветлевая.
 

III
2004–2011

«Так молись, – говорит, – чтоб в груди ручеёк журчал…»

 
«Так молись, – говорит, – чтоб в груди ручеёк журчал…»
Да откуда же, батюшка, взяться-то – ручейку?
Даже ежели б я себя, предположим, и не обличал,
даже ежели – будучи начеку…
 
 
То ли он сокрылся, утёк, золотой, под спуд,
то ли не было у меня его никогда.
Стукну в грудь – глуха. И грехов на ней – пуд.
Не журчит, родимый, да не дудит дуда.
 
 
Хоть сто раз наказ повторяй-учи,
а душа, как Герасим, – своё мычит.
Сделай милость, журчи в груди, ручеёк, журчи!
Не журчит.
 

27 апреля 2008, Пасха Христова

Стихотворцу

1

«И болен праздностью поносной…»

А. Пушкин

 
…А ежли преподобный Амфилохий
тебя не пожурил за амфибрахий,
не почивай! – тебя снедают блохи,
грехи тебя бодают, мухи-бляхи.
«Пииты мы, – ты молвишь, – а не лохи?»
 
 
Твоя самонадеянность несносна,
прискорбна, и опасна, и напрасна.
И в той же мере, что странна и злостна, —
страстна, и своевольна, и пристрастна;
Косна, и кособока, и поносна.
 

2

 
Иди туда – где вход открыт в пещеру,
где кре́стится согбенная сестрица,
где белый свод являет полусферу,
где сущим во гробех – так сладко спится,
где каждому свою отмерят меру.
 
 
…Лежат отцы святые – как младенцы,
и тает воск, и ладанка дымится,
и чернецы стоят, что ополченцы.
Клонись, клонись на эти полотенцы —
устами, лбом и сердцем прислониться.
 

Ночлег в Оптиной пустыни

Юрию и Инне Зайцевым

1

 
тот кто спал обнимая святые гроба
кто по капле в себе прозревает раба —
не отринул Господней свободы
и какая б на сердце ни пала журба
не изгнал не спугнул осененья со лба
что навеяли Оптины своды
 
 
тот кто спал – как живое обнявши гранит
кто охранную память гранита хранит
преисполнится славного Слова
да вмещает сознание меру вещей:
мощь победы исходит от этих мощей…
не ветшает вовеки обнова
 

2

 
простую постели́ рогожку на полу
в Казанском храме тут у белых плит в углу
в приделе у Креста где слышно свят свят свят
устал? приляг усни где старцы трезво спят
и с ними ж выйдешь в сон неизмеримый сей
и снимешь злобу дней… Антоний Моисей
лежат в гробах гляди учись как надо спать
сады по берегам реки уходят вспять
по синим куполам теки река теки
реки пророк пока нет края у реки
хотя б во сне… не зря ж ты меж мощей залёг
эй здравствуй Жиздра-жизнь – предвечного залог
проснёшься в двух шагах от злата алтаря
есть правда и в ногах: знать, дадены не зря
надежда не пуста как твой поклон Кресту
во дни и вне Поста стоящий на посту
 

16 января, 28 марта 2005 г.

Возле Оптиной

Ю. З.

 

 
Сосны гудят двухсотлетние у дороги.
Дождь заливает купель, что Пафнутий сладил.
Дождь не жалеет Жиздры, и Жиздры ж ради
льёт. Мы стоим в грязи. Леденеют ноги.
 
 
– Слышь, – говорю, – Юрко́, дождик стал потише.
Будем в купель окунаться, покуда? Или…
– Помнишь, – он вдруг говорит, – как в скиту звонили?
…Помню, мой друг Егорий, поныне слышу.
 
 
Мимо болид проносится – джип «Чероки»:
схимник качнул крылом, на сиденье сгорбясь.
Худо кому-то, наверно; настали сроки —
старца к нему повезли, накануне скорби.
 
 
Ну а мы тут постоим – что нам может статься?
Лучше дождя ноябрьского – в мире нету!
Вымокнуть – не растаять. Да не расстаться.
Шарю в кармане, Юрке протягиваю конфету,
что получил в обители утром, с ладони старца.
 

22 сентября 2007 г.,

Попразднство Рождества Пресвятой Богородицы, праведных богоотец Иоакима и Анны.

В Коневском скиту. 1935 г.
На Валааме

Есть такие, особенные, родятся как-то, чуждые сему миру…

И. С. Шмелёв

 
Пёрушками шеволят форелька, сижок да лосик.
А он рыбёху по тёмно-синим спинкам гладит:
«Хорошие рыбки!»
Кланяется рыбке:
«Ну, плавай, плавай!»
 
 
Две гагары – пара – прилетят издалёка,
на камушек сядут.
А он им кланяется:
«Хорошие птички!»
 
 
Взойдёт на крылечко, да скажет елям:
«Ой, меня вчера-т ангелы на лодочке навестили,
чайком для заварочки угостили.
Ой, каялись-плакали,
«грешные, – говорили, – мы человеки…»
А знаю: всё одно – ангелы, ангелы».
 
 
Скажет тако схимонах Николай,
поклонится елям, камням, гагаркам да рыбице,
да во сруб зайдёт, как солнышко, улыбаясь.
 

Восьмистрочные стансы

1

 
Я постным становлюсь и пресным,
простым, безхитростным и ясным.
Отдавший дань мослам и чреслам,
я возвращён к воловьим яслям —
тем самым, с тишиной Младенца
сладчайшей, истинной, безстрастной.
Есть счастие для отщепенца —
свет мягкий, образ неконтрастный.
 

2

 
Ты дал мне дар: живое сердце,
вмещающее всё живое, —
мерцающую веры дверцу,
в любви участье долевое.
На свадьбу в Галилейской Кане
я вышел, словно на свободу,
нетерпеливыми глотками
я пью вина живую воду.
 

3

 
Но, озираясь спозаранку,
я вижу страшные картины:
уходят люди в несознанку —
в глухую оторопь, в кретины.
К себе изживши отвращенье,
никто не шепчет: «Боже, дрянь я!»
И если есть кому прощенье,
то только после воздаянья.
 

4

 
Скажи ж, почто дрожат колени
с утра у грешников скорбящих —
от страха или же от лени
играющих в бесо́вский ящик:
горит, горит перед очами
и дразнит ложью обречённой,
и превращает, враг, ночами
им красный угол – в чо́рный, чо́рный.
 

5

 
Сорви с них лень, пугни сильнее,
чем чорт, появший их, пугает,
перечеркни их ахинеи,
ничтожный лепет попугайный!
«Любовь!» – им сказано; в любови ж
пусть и живут, отринув дрёму.
…Ловец, почто Ты их не ловишь,
клонясь к пришествию второму!
 

Радоница

 
Нас покойнички встречают у ворот,
не видалися мы с ними целый год.
 
 
То-то радость, то-то общий интерес!
То-то новость, – говорю, – Христос воскрес!
 
 
Большеглазый и улыбчивый народ
населяет этот город-огород.
 
 
Здрасьте, родичи-соратники-друзья!
Не сорадоваться встрече нам нельзя.
 
 
Вот и свечка на могилочке стоит,
усладительна и радостна на вид:
 
 
пламя свечечки колеблется слегка
по причине дуновенья ветерка.
 
 
Православные, ну как не сорадеть,
если пасочка с яичком – наша снедь!
 
 
Веселитеся, родные мертвецы, —
наши дедки, наши бабки и отцы!
 
 
Сядь на лавку, поделися куличом:
дед с отцом стоят за правым за плечом.
 
 
Подходи, безплотный дядюшка-сосед,
слушать лучшую на свете из бесед —
 
 
в оборении земного естества.
Мы ведь с вами, мы ведь с вами, вместе с ва…
 

3–4 мая 2011 г., Радоница

«мужик как будяк на погосте…»

 
мужик как будяк на погосте
торчит посерёдке пригорка
свои невесёлые кости
архипка артёмка егорка
 
 
он вынес на травы простора
хандра ли хондроз ли артрит ли
горбат от вопроса простова
ан нету ответу антипке
 
 
он тронет корову за вымя
отринет торчащие ветки
хрен с нами – мы вышли кривымя
но детки но детки но детки
 
 
он вспомнит про дочкины косы
про ейные серые глазки
и выкурит три папиросы
травинку сгрызет для острастки
 
 
иль выкрутит три самокрутки
сердешной слезе потакая
а что удалась кроме шутки
кровиночка доня такая
 
 
и этот шатун кареокий
что патлы до пояса носит
меняет портки как пороки…
остапка стоит на покосе
 
 
и видит что твердь голубая
а туча ей сущность иначит
и вспомнив сынка раздолбая
сморкается лыбится плачет
 

20–31 декабря 2004 г.

Кузнечик

Елене Буевич и сыну её Ивану

 
Час настал, отделяющий души от тел,
и застыла ветла у крыльца.
И кузнечик, мерцая крылами, слетел
на худую ладонь чернеца.
 
 
И продвинулась жизнь по сухому лицу,
и монах свою выю пригнул.
И кузнечик в глаза заглянул чернецу,
и чернец кузнецу – заглянул.
 
 
«Как последняя весть на ладони моей,
так я весь – на ладони Твоей…» —
молвил схимник, радея о смерти своей
и луну упустив меж ветвей.
 
 
«Перейти переход, и не будет конца —
в этом знак кузнеца-пришлеца.
Переходного всем не избегнуть венца —
по веленью и знаку Отца.
 
 
Нет, не смерть нас страшит, а страшит переход,
щель меж жизнями – этой и той.
Всяк идёт через страх на свободу свобод,
и трепещет от правды простой».
 
 
И ещё дошептал: «Погоди, Азраил,
не спеши, погоди, Шестикрыл!»
Но зелёный разлив синеву озарил,
дверцы сферного зренья открыл.
 
 
И послышался стрекот, похожий на гул,
и как будто бы ивы пригнул.
…И кузнечик бездвижную руку лягнул:
в неизбежное небо прыгну́л.
 

9–12 октября 2007 г.

Триптих по отцу

«Як страшно буде, коли мерзлу землю стануть на гроб кидати…»

Слова преподобного Амфилохия Почаевского (Головатюка), сказанные им перед кончиной, в декабре 1970 г.

1

 
 …А покуда шавки вокруг снуют,
 примеряя челюсти для верняка,
 ты поведать волен про свой уют,
 про уют вселенского сквозняка,
 
 
 коли понял: можно дышать и тут,
 на перроне, вывернув воротник,
 даже если ночь, и снега метут,
 и фонарь, инфернально моргнув, поник.
 
 
 Да, и в здешней дрожи, скорбя лицом,
 заказавши гроб и крест для отца,
 ты ведь жив стоишь, хоть свистит свинцом
 и стучит по коже небес пыльца.
 
 
 Город – бел, и горы белы́, холмы.
 И твоя действительность такова,
 что пора читать по отцу псалмы.
 …Где ж тот поезд каличный «Керчь – Москва»?
 
 
 Ведь пора идти отпевать отца
 по канону, что дал навсегда Давид.
 Да в итоге – снежище без конца
 и ментов патрульных унылый вид.
 Ты живой? Живой. Вот и вой-кричи!
 
 
«Всюду жизнь!» – нам сказано. Нелегка?
Но прибудет тётушка из Керчи.
И Псалтирь пребудет во все века.
 
 
А отец лежит – на двери, на льне,
в пятиста шагах, как всегда, красив…
В смерти есть надежда. Как шанс – на дне
ощутить опору, идя в пассив.
 
 
Смерть и есть та дверь, что однажды нас
приведёт, как к пристани, в те сады,
где назначен суд и отмерян час,
и лимита нет для живой воды.
 

13 марта 2005 г., Прощёное воскресенье

2

 
Катафалк не хочет – по дороге, где лежат гвозди́ки на снегу.
…Рассказал профессор Ольдерогге то, что повторить я не смогу:
 
 
про миры иные, золотые, без придумок и без заковык.
Пшикайте, патроны холостые! Что миры? Я к здешнему привык.
 
 
Катафалк, железная утроба, дверцей кожу пальцев холодит.
А внутри его, бледна, у гроба моя мама бедная сидит.
 
 
Этот гроб красивый, красно-чёрный, я с сестрицей Лилей выбирал.
В нём, упёрший в смерть висок точёный, батя мой лежит, что адмирал.
 
 
Он торжествен, словно на параде, будто службу нужную несёт.
Был он слеп, но нынче, Бога ради, прозревая, видит всех и всё.
 
 
 Я плечом толкаю железяку: не идёт, не катит – не хотит.
 Голова вмещает новость всяку; да не всяку сердце уместит.
 
 
 Хорошо на Ячневском бугрище, где берёзы с елями гудут!
 Ищем что? Зачем по свету рыщем? Положи меня, сыночек, тут!
 
 
 Через сорок лет и мне бы зде́сь лечь, где лежит фамилия моя.
 Буду тих – как Тихон Алексеич с Александром Тихонычем – я.
 
 
 А пока гребу ногой по снегу, и слеза летит на белый путь.
 Подтолкнёшь и ты мою телегу – только сын и сможет подтолкнуть.
 

5, 17 марта 2005 г.

3. СОРОКОВИНЫ

 
Третий день… девятый… сороко́вый … Враз поправит Даль: сороково́й.
Что толочь-трепать словарь толковый, безтолковый в песне роковой!
Горевые думы домочадца: домовиной память горяча.
Батя прилетает попрощаться. Тает поминальная свеча.
 
 
Я гляжу, поддатый, бородатый, на немую вертикаль огня.
Батя, ты теперь – прямой ходатай пред Престолом Божьим за меня.
Ты отныне выйдешь в бело поле Серафимов, Ангелов и Сил.
Ты такого не видал – тем боле ты всегда немногого просил.
 
 
Как тебе? Не холодно скитаться? Может статься, даже весело́?
Я – с тобой не прочь бы посмеяться. Только – нынче губы мне свело.
Всё сегодня видится нерезко… Колыхнулась пламени стрела.
Шелохнулась, что ли, занавеска?.. И душа – узнала, обмерла.
 

20–21 марта 2005 г.

«В неделю первую Поста…»

 
В неделю первую Поста
была еда моя проста,
да тяжек ум. Хотя в капели,
слетавшей с синего холста,
я слыхом слышал Те уста,
что говорили или пели.
 
 
В неделю первую Поста
была душа моя чиста
и по отцу сороковины
справляла. И, неся свой крест,
сквозь слёзы видела окрест
свои ж безчисленные вины.
 
 
Не досчитавши до полста,
я список лет прочёл с листа
и, ужаснувшись, благодарен:
у Гефсиманского куста
мне тоже Чаша – не пуста,
напиток огненный – нектарен.
 

29 марта, 7 августа 2005 г.

«Никакой надел не хочу делить…»

Маме

 

 
Никакой надел не хочу делить.
Я и сроков вовсе не жажду длить.
Но – как Бог велит. Значит, жив покуда.
И, сквозя, как ялик, меж битв, ловитв,
я храним лишь словом твоих молитв.
Знать, свинья не съест, коль продаст иуда.
 
 
Много-много звёздочек в небесех.
Отчего же матушку жальче всех?
Погляди, скиталец, сквозь сор метельный.
И видна ли зиронька – не видна,
Но хранит тебя – лишь она одна.
Как един, на ниточке, крест нательный.
 

29 марта, 15 августа 2005 г.

Про Иова

 
1. И тогда Саваоф говорит:
Я не слышу, что он говорит.
Погодите, пусть он говорит…
2. Все затихли, а он говорит:
Подаянье Твое – велико.
Стражник Твой меня зорко стерёг.
3. Ты пролил меня, как молоко,
Ты сгустил меня, словно творог.
Надо мной Твоя стража стоит.
4. А на мне – плоть гниёт и болит.
Я живу, опрокинутый ниц.
Я не вижу ресницы денниц.
5. Мои вежды закрыла метель.
Вот во тьме застелю я постель,
Вот я гробу скажу: ты отец,
6. Вот я червю скажу: ты мне мать,
И настанет конец наконец.
Кого нету – не сможешь имать
7. Даже Ты, даже Ты, даже Ты…
Что же Ты свысока, с высоты
Малых плющишь и нищишь?.. Я – плющ,
8. Овивающий стопы Твои.
Но скажи, где же дети мои,
Где верблюды и овцы мои?
9. Отчего я и гневен, и злющ,
И гугнивее день ото дня?
И тогда Саваоф говорит:
10. Твои дети, стада – у меня.
Не пекись, не печалься о них.
Я забрал их от здешних корыт,
11. Чтоб сокрыть во чертогах иных.
Отвечай перед Отчим лицом:
Ты ли будешь тягаться с Отцом?
12. Ты ли выправить волен Мой суд,
Оправдаться ль, Меня обвинить,
Коркодела поддети на уд,
13. Нечестивых во тьму отменить?
Бедный Иов тогда говорит:
Был я слухом, но зрением – врал,
14. Я в Тебе видел только себя.
А теперь я увидел Тебя!
И тогда Саваоф говорит:
15. Посему – принимаю тебя,
Вдвое больше воздам, чем забрал.
И другим говорит: этот – мой.
16. Этот – мой, пусть его поживёт,
На земле поживёт на живой
И, насыщенный днями, умрёт.
 

Памятник

На 70-летие со дня рождения художника Станислава Косенкова

 
Се, в бронзе замер ты, провидец Косенков,
в прозябшем свитерке на улице Попова —
Рождественки росток, остудою секом, —
На ход земной отсель глядеть всегда и снова.
 
 
По левую – базар, по правую – собор,
завязаны узлом в душе иль свет, иль темь их.
Но русский лишь тому понятен разговор,
кто в русском поле сам – и борозда, и лемех.
 
 
Нет, весь не умер ты! Сказали: стань и славь,
и ты взошёл на столп – всецелая награда —
возне́сен на века, как орден, Станислав,
близ Огненной дуги, на грудь у Бела града.
 
 
Пусть бражники нальют тому, кто недобрал,
пусть слабые, боясь, забудутся в постели.
А столпнику – стоять. Предтечею добра.
И вслушиваться в звук свиридовской метели.
 

21.10.2011 г.

Виноград

 
Ветку выставил пикой и врезался в глаз —
мой открытый, красивый, здоровый —
сверх очков. Ну а в чём виноват грешный аз?
С табуретки коровой
 
 
перепуганной прянул, ладонью закрыл
бедный глаз. Раскатились
грозди враз из ведра. Виноград – пятикрыл
бросил лист на тропинку… Так стилос
 
 
указующий ткнулся мне в око, и вот
я «снимаю умняк», разумея:
виноград, как старинная битва, живёт
иль Егорий, пронзающий змея.
 
 
Значит, левый – закрой? Стал-быть, правым глядеть.
Видит хуже, но правый.
Виноград-гладиатор поймал меня в сеть,
честной палкой сразил – не отравой.
 
 
Думай, думай, мудрило, смекай, просекай,
в чём вина, коли плачет и плачет
половина лица. Знать, зашёл ты за край
и в вине твоя истина, значит.
 

«…вот именно, между. Меж властных пространств…»

 
…вот именно, между. Меж властных пространств,
укрытых снегами сбежавшего лета.
Тристан без Изольды – то ль в транспорт, то ль в транс;
ладонь ему жжёт неподъёмная лепта.
 
 
…почти непроглядны. Черны ли? Вполне.
Но грезятся между разлук-расстояний
умытые звёзды на тёплой волне
и ноги, входящие без одеяний
 
 
в летейское море. А третий катрен
даётся труднее. Что делают двое,
попавшие в непредусмотренный плен?
Шуршат за Лаврушинским павшей листвою —
 
 
часа полтора, чтоб расстаться опять
на месяцы злые (без малых изъятий)
и память хмельную прокручивать вспять
взамен говорений, глядений, объятий,
 
 
и в пятом катрене – опять – восемь сот
меж них километров сплелись осьминогом.
Кто стоик, тот стоек: вне ласк и красот
живёт, находя утешенье в немногом.
 
 
«Молчит этажерка, а с нею – тахта, —
сказал Винни-Пух, – не дождёшься ответа…»
Но вспомни, неспящий, а что тебе та,
родная чужая, сказала про это?
 
 
«Не в ней лишь, – сказала, – не только лишь в нём,
отдельно, живёт это нечто, а между:
царапает небо и общим огнём
горит и трепещет, рождая надежду».
 
 
Что ей ты ответишь? …Настала зима
и стынет скрещение лучиков слабых —
почти что не видных, дрожащих весьма —
над сирой планетой. Задумчивый лабух
 
 
глядит на старанья двоих, на тщету
и пальцы замёрзшие трёт об одежду.
А двое – хватаются за пустоту
и дышат, и живы… Вот именно, между.
 

Октябрь 2005 г.