Линия жизни. Книга первая

– Слушаюсь….

Далее они перешли на полушепот и обсудили все детали предстоящей операции. Закончив, они тотчас покинули конспиративную квартиру

Выйдя во двор, они прошли под монументальной аркой в переулок. Когда офицеры удалились, молодой чумазый паренёк, который до этого на входе во дворик упорно зазывал редких прохожих почистить им обувь, вдруг собрался уходить. Он так торопился, что его не смог остановить даже подошедший выгодный клиент.

– На сегодня я закончил, приходите завтра, – сказал чистильщик сапог удивлённому господину, – мне срочно нужно домой.

Но как же, позвольте, как приходите завтра? Что значит, нужно домой? Это чёрт знает что твориться, мне нужно сегодня, а не завтра! – настаивал господин, доставая пухлый кожаный бумажник. – Я хорошо заплачу!

Чистильщик не ответил. Он собрал все предметы ремесла в маленький ранец, накинул на плечо и пошёл своей дорогой, оставив клиента в замешательстве. Ещё секунду и оставленный потенциальный клиент разозлился – у него была назначена галантная встреча и на ней, он никак не мог явиться в нечищеных туфлях.

– Это до чего мы, господа и дамы дошли, если чистильщики сапог отказывают уважаемым господам в чистке сапог!? – пафосно в сердцах пожаловался господин дородной бабе.

Баба, упустившая одного покупателя, поняла ситуацию по-своему:

– Не расстраиваетесь, господин хороший, лучше вот – купите сладости, не пожалеете. Есть бублики, пряники…, – стала она перечислять ассортимент товара.

Тут «господин хороший» стал чернее тучи (ему нужно было обувь почистить, а не сладости покупать), зло плюнул на раскалённую брусчатку, артистически развернулся и гордо-смешной походкой, пошёл своей дорогой.

Сцена была достаточно смешная, но почему-то никто не рассмеялся. Только молодая мамаша, у которой на руках мирно спал сытый младенец, растерянно сузила прекрасные глазки и тихонько прыснула. Ребёнок вздрогнул, заставив мамашу прекратить смех.

– Нет, вы это видели? – спросила мамашу, дородная баба, откусывая по причине нервного состояния бублик из товара, – взял, нахамил и гордо ретировался! Сдался ему этот чистильщик, туда, куда он приглашён, пряники были бы более к месту, чем его туфли! Всё равно до места покроются толстым налётом проклятой, вездесущей пыли! Павлин и только!

В подтверждение своих слов, дородная баба, сделала соответствующий случаю воздушный жест. Тут ребёнок на руках молодой мамаши, ни с того ни с сего рассмеялся и разговор пошёл о другом, простом – бабьем.

Тем временем, чистильщик обуви, провёл сыскарей до здания жандармерии. Не останавливаясь, он заскочил за буханкой хлеба в булочную напротив. Пока его обслуживали, чистильщик понаблюдал и успел заметить, в каком кабинете здания жандармерии бликанула потревоженная дверь. Расплатившись за покупку, он довольный поплёл домой.

«Теперь домой, я свою часть задания выполнил», – по дороге, закусывая горячим хлебом, думал чистильщик обуви. Мякиш падал в голодный желудок и мгновенно растворялся в кислой среде; сегодня хозяин не успел позавтракать, верно, были занятия поважнее.

Дойдя до рабочего квартала, парень свернул в узкую, похабного вида улочку. Здесь город терял даже свой скромный лоск и превращался просто в большую деревню. По грязной улочке беспорядочно гуляли куры, а в самом центре, в луже грязи мирно спал огромный боров. Одним словом – большая дыра.

Чистильщика, неопрятность улицы совсем не тревожила. Молодой парень петлял, поминутно проверяясь – нет ли слежки? Он не сразу завернул домой. Для подстраховки, парень сделал ещё несколько лишних кругов и вконец, не заметив ничего опасного, резко прошёл через разлом в заборе и оказался во дворе нужно ему дома. Быстрым шагом он приблизился к дверям, достал ключ. Зайдя в дом, он принялся за работу. Сначала он скинул одежду, снял парик, усы; смыл грим. Перед небольшим зеркалом на стене, стоял другой человек – даже не человек, так – серая мышка; глазам не на чем зацепится. Лицом, фактурой – самый типичный «обычный» человек, каких пруд пруди на белом свете.

Но, такое первое впечатление было немного обманчивым. Это для тех, кто его не знал близко, он стал обычным человеком. На самом деле, он всё же многим отличался от обычного человека. Например: у него отсутствовали особые приметы, которые непременно есть у любого обычного человека: шрамы, родинки…

– Глаша, неси гуся! – завершив своё перевоплощение, агент Отшельник позвал колдовавшую на летней кухне хозяйку. Это он после встречи, расстался с первым агентом, быстро перевоплотился и вернулся отслеживать нового начальника. Он был кротом и это ему нравилось. То есть, если быть более точным, он стал кротом, так потребовали обстоятельства. Настоящий агент, давно покоился на дне пруда под названием «Французский».

Когда крот вернулся из города, хозяйка Глаша, даже не обернулась. Она знала: «Не бабьего ума дело, куда носит её квартиранта». Она по-бабьи, сердцем почувствовала, когда тот вернулся. Сердце ёкнуло, заторопилась. Мужика, тем более любимого, нужно всегда хорошо кормить, Глафира свято верила в то, что: «Путь к сердцу, он через желудок».

Он ждал гуся. Предвкушал плотный, сытный ужин, которого надеялся, хватит надолго. «В вагоне – ресторане так не кормят». Ему всегда везло с квартирой. Так случилось и в этот раз: за сравнительно маленькую плату, он нашёл в этом богом забытом городишке не только квартиру, но и отличную в готовке хозяйку.

– Глаша, ну где ты там? – нетерпеливо, требовательно, повторил квартирант, – заснула что ли? И опять на вопрос, ему ответили молчанием.

Насторожился квартирант, потянулся к удобно лежавшему на столе новенькому нагану – потянулся, но не успел добраться. Ему просто не дали этого сделать. Внезапно, от удара кованным, тяжёлым сапогом, дубовая дверь слетела с петель и грохнулась на пол. Следом, не давая хозяину опомниться, ворвались необычно сноровистые жандармы. Отшельника хватили по морде кулаком, выбив недавно вставленный за большие деньги зуб, а уж потом – оглушили ударом приклада по мускулистому затылку.

– А ну лежать, не сопротивляться, – зарычал дюжий жандарм, – силён вражина, стоять я говорю!

Отшельник послушно притих. В помещение зашли несколько крепышей в штатском, и начался тщательнейший обыск. Работали профессионально, но нарочито грубо. Перерыли шкафы, рассыпали бумаги, щупали одежду, разбирали кровать. Затем, не найдя ничего существенного, стали раскурочивать мебель, вскрывать деревянный пол.

Когда контуженого Отшельника повели в участок, в доме остался невообразимый бардак. Убирать было некому – Глафиру забрали тоже. Только жареный гусь, под действием тлеющего огня долго ещё шипел жиром, своими ароматами сводя с ума испуганную, спрятавшуюся в конуру Лайку.

Так агент Отшельник, вместо Санкт – Петербурга, куда стремился, попал в местный отдел жандармерии. Окончательно он пришёл в себя только в тесной, запыленной камере-одиночке. Обычная тюремная камера: каменный, холодный пол, толстые стены, уборная в углу и жёсткие нары. Стены, были сплошь исцарапаны сидельцами. Особенно явственно выделялся своими размерами большой, отчего-то немного кривой крест. На него с противоположной стороны, пробиваясь через толстую решётку окна, падал слепой луч солнца, заставляя крест слабо светится. Какой в этом был посыл, Отшельник не понял; наверное, что-то суеверно-христианское?

Затуманенным взглядом он посмотрел на яркое пятно на полу. Свет всегда ярче, когда стоишь в темноте подвала. Зачем-то подумалось: «Зайчик на полу, совсем как в детстве. Только детство прошло, я повзрослел, почему же декор не поменялся?»

Мыслям мешал непрерывный чахоточный кашель за стеной. Кто-то там о чём-то истерически бормотал и это при таком ужасном кашле. Отшельник сконцентрировался на то узкое пространство, в котором он находился. В камере было достаточно сумрачно. Дневному свету мешала пробиться толстая, ржавая решётка давно нечищеного окна. За окном, судя по звукам, веселилась свободная улица.

Люди. Голоса. Простор и свежий воздух. От нехватки всего этого, случился приступ клаустрофобии, и Отшельник стал задыхаться. Он с детства страдал этим недугом; слабость, который скрыл от работодателя. Он закрыл глаза, представил: большое заснеженное зимнее поле, за ним – дедушкин дом, синие окна. Ему полегчало от ясного осознания заботы и уюта, которым его там и тогда окружали.

«Странно, – подумал он, – вроде бы нигде слежки не заметил. Где-то я прокололся, знать бы где, да ведь никто не скажет. Может Глаша сдала? – холодно-предательски подумал бессовестный мозг. – Нет, она не могла, Глаша ничего не знает о моей истинной работе. Тут что-то другое. Всё равно задуманному быть. Механизм запущен, его уже не остановить…»

Присел, затем улёгся на жёсткую доску нар. «Может попробовать прикинуться больным, разыграть сотрясение, тогда меня обязательно переведут в медицинский сектор; откуда будет легче сбежать? Вариант? Нет, не поверят. Нутром чувствую – не поверят. Нужно пораниться, тогда у них не останется выбора».

Заключённый осмотрелся, решился. План был не так уж плох и возможно бы сработал, если бы ему не помешали. Он не знал, что за ним следили через специально устроенный потайной глазок и как только Отшельник решился, заскрипели засовы железной двери и в камеру не вошёл, вбежал надзиратель.

– А ну не балуй, – громко, закрыв собою опасный для заключённого участок, приказал надзиратель, – кому говорят, не балуй!

Раздался треск готовой треснуть по швам ткани; в одежду Отшельника вцепились железными пальцами. Пудовая рука гнула куда-то назад. Отшельник подчинился. Одного жандарма он бы конечно одолел, так не знал – есть ли за дверью другие. Смолчал. Протянул вперёд руки. На запястьях, впиваясь в кожу, больно сомкнулись наручники.

– Ну-у-у, давай, пошли, – толкнул надзиратель. На его поясе зло звякнули разномастные крупные ключи. Какой-то он был угловатым, похожим на медведя, что ли, этот служивый. Крупный, лицо в оспинах, нос картошкой, рыжо-бурые, всклокоченные волосы под фуражкой. Толчок в спину: – Иди-иди.

Отшельник пошёл. Когда переступил порог, за дверью увидел парочку верзил; те притворялись, что просто беседуют. За ними наблюдали пара острых цыганьих глаз из соседней камеры, оттуда же прорывался ы коридор кашель.

«Стояли на подхвате», – твёрдо решил Отшельник. Присмотрелся к метнувшимся в его сторону глазам: «Конокрад. Значит, повели в общую…». Он снова ошибся.

– Стоять, лицом к стене, не двигаться! – надзиратель достал большой ключ из связки и стал отпирать крепкую решётку. Хорошо смазанный замок легко поддался; конвойный толкнул решётку. Ржавые засовы жалобно лязгнули – освобождая путь. – Повернись, вперёд, не оглядываться!

Наконец-то последнее препятствие – теперь уже железная дверь со створкой для надсмотрщика, привычное: «Стоять, лицом к стене, не двигаться».

Вышли на первый этаж. В коридоре было почти пусто; в сторону выхода из здания прошли несколько вооружённых жандармов. Вместе с конвойным без приключений прошли весь первый этаж и стали подниматься на второй.

Здание было старым, с импозантными каменными колонами и капитальной лестницей в два ската. Кованые сапоги конвойного неприятно громыхали по камню. Стало легче, когда лестница кончилась и пошли по длинному коридору. Ступая мягко, Отшельник с интересом всматривался в таблички на обитых кожей дверях. В основном там мелькали знакомые ему фамилии жандармского руководства. Скоро дошли до нужного кабинета; доложились.

– Войдите! – вежливо, но твёрдым, приказным тоном, пробасил кто-то внутри кабинета.

– Ваше Высокоблагородие, задержанный по вашему приказанию доставлен! – подобострастно доложил конвоирующий Отшельника, жандарм. На его лбу выступила испарина, которую тотчас лизнули сухие солнечные лучи.

Задержанного ввели в просторную комнату. Сзади мягко затворилась дверь. Тут же, яркий солнечный свет через просторные окна больно ударил по зрачкам Отшельника, вызвав минутное ослепление. Отшельник зажмурился, выждал несколько долгих секунд, давая глазам, возможность оправится от солнечного удара. Когда наконец-то он открыл глаза, у окна он увидел широкую спину разглядывавшего улицу офицера. Отшельник его признал – это был местный начальник – Ларион Петрович Кренсен.

Офицер устало рассматривал до боли знакомую улицу и казалось, ему небыло дела до вошедших. Наконец-то минуты через пять, он медленно, словно нехотя – повернулся. В левой руке Ларион Петрович держал маленькое фарфоровое блюдечко, а в правой – крошечную чашечку из того же материала. Приятный запах отличного кофе ударил в ноздри Отшельника и к его стыду, ему жадно захотелось кофе. Вот так банально и по человечески – захотелось кофе. Агент вспомнил Львов, небольшие ресторанчики в которых всегда подавали отличный кофе. Казалось, прошла целая вечность, хотя был он там совсем недавно.

Отшельник постыдился своей слабости, с ненавистью посмотрел прямо в глаза офицеру. Тот, выдержал с лёгкостью тяжёлый взгляд – на Лариона Петровича редко преступники смотрели с восхищением. Шефу жандармского управления было достаточно того, что его боялись и опасались. Ларион Петрович слыл человеком крутого нрава: «у него либо признавались в преступлении и дело шло в суд, за которым следовала каторга, либо двигали вперёд ногами в больницу на поправление и далее опять в кутузку, а уже оттуда в суд и на каторгу». Был он такой с рождения или жизнь его таки сделала, никто не знал. Свою жизнь от посторонних шеф скрывал тщательнейшим образом.

– Садитесь, что же вы стоите уважаемый? В ногах правды нет, не так ли господин …? – Ларион Петрович посмотрел вопросительно на арестованного. – Раньше мы Вас знали как неплохого агента охранки под псевдонимом Отшельник, как теперь Вас прикажете называть? – не закончив кофе, начал Ларион Петрович допрос.

Арестованному подали стул, на который он сел. Ему удалось скрыть своё удивление. Он знал, что его личные данные проходят по особой картотеке, к которой местный шеф доступа не имеет. Но у него эти сведения теперь были, а это могло означать лишь одно – он в разработке.

Нужно было что-то говорить, но почему-то хотелось молчать. «Что это со мной, раньше такого со мной не бывало? Необходимо собраться. Ненависть, страх – туманят разум, мешают думать и принимать правильные решения. Соберись. Разговор только начинается, – приказал себе арестованный».

Ларион Петрович, спокойно наблюдал за поведением Отшельника, стараясь не упустить ни мельчайшей детали его лице. Неожиданно он проявил себя с незнакомой молве стороны. Прервав неловкое молчание, шеф приказал охране выйти и ждать за дверью. Затем, предупредительно он собственноручно снял с Отшельника наручники и даже предложил агенту сигарету, и стакан воды. Такой приём смутил Отшельника. Он ждал вопросов и применения физической силы; к ним он готовился. Вода и сигареты, не входили в его планы – по крайней мере, в таком контексте. Пришлось срочно импровизировать. Проверяя нервы офицера на прочность, Отшельник заговорил:

– Пусть принесут сигареты и кофе, и тогда я отвечу на все ваши вопросы.

Какого же было удивление, когда его просьбу удовлетворили. Было подано горячее, чёрное ароматное кофе и отличные сигареты. Такое обращение заставило агента ещё сильнее насторожиться. Если бы Отшельника в кабинете шефа стали бы сразу мордовать, допрашивать с пристрастием, он бы такое обращение бы понял – такая практика была обычной для жандармских отделений по всей России. Сейчас же, с ним обращались иначе, шли навстречу и от этих «нежностей» мурашки забегали по волосатой спине Отшельника. Он понял, это была другая, высшая лига игр органов сыска, где игра на вылет идёт по другим – вычурным правилам. Теперь он знал: предстоит очень длинный и трудный разговор – возможно последний в жизни разговор – финальный.

Не начавшийся разговор неожиданно отложил стук в дверь. «Ну, прямо день сплошных неожиданностей», – успел подумать Отшельник.

Шефа жандармов деликатно позвали в коридор. Ларион Петрович хмурясь – он не любил когда его прерывали и отрывали от дел, по-военному резко вышел. Вместо него, тотчас в кабинет зашёл прежний жандарм. Блюститель закона удивился, что на задержанном, не пристёгнуты наручники, но не стал их надевать. «Начальству виднее», – правильно решил стороживший Отшельника жандарм. Сидели молча, а по комнате, дразня нос, плавал растворённый в знойном, немного ленивом летнем воздухе, запах дорогих сигар и кофе. Видимо хозяин кабинета так пристрастился к этим двум изделиям, что их запах крепко въелся в окружающую обстановку. Сигарами и кофе пахла дорогая мебель, персидский ковёр, люстра, уголовные дела, тяжёлые шторы и даже огромная печать на столе. Всё это резко контрастировало с той спартанской обстановкой, которая царила двумя этажами вниз.

– …ять, – из-за дверей проскочил искалеченный обрубок непристойного слова. – Да, непременно будет через час. Да, так и запишите: Будет через час!

Было не совсем понятно: о чём там, за дверью? Кому и где надо успеть через час?

«Кто это интересно позвал Лариона Петровича на разговоры? Думай, скорее, думай – пока есть время – думай, рассчитывай возможности, – вторил себе Отшельник. Что вообще происходит: я просто задержан или арестован? Может они только решили меня прощупать и…», – Отшельник не успел додумать свою фразу, его прервал вернувшийся в кабине шеф. По его виду Отшельник понял: «У Лариона Петровича только что состоялся непростой разговор».

– Ну, что-же голубчик, теперь я надеюсь на то, что на нашу любезность вы ответите своею. Будьте добры, объяснитесь: – Что вы за фрукт?

Масляными глазами хищника смотрящего на свою законную добычу, жандарм хитро мигнул ёрзавшему на ставшем неудобном стуле подозреваемому. Дело казалось, набирало приличный оборот, и шеф предвкушал ожидаемую развязку: признание, раскаянье – суд.

И тут Отшельник начал говорить, много с деталями и так интересно, что его прерывали только чтобы успеть всё внести в протокол. Он добивался одного, чтобы его отправили в Санкт-Петербург, пусть даже под усиленным конвоем. Его желание исполнилось, в тот же вечер, Отшельника отправили под конвоем в столицу. Но ему не суждено было доехать; потерялся в пути.

Глава третья: Происшествие

Нельзя представить Бессарабию начала XX-го века без этого живописного, вошедшего в историю, фольклор и народную память, персонажа. Сейчас его конная статуя, красуется в Кишинёве. На массивном красном пьедестале из красного гранита, с высоты пятиметрового роста, строго и гордо на прохожих смотрит бронзовый человек, будто спрашивает: «А ты, что сделал для своей страны?». Перенесёмся же обратно в гущу того времени:

Раздирающие душу гудки паровоза, орущие машинисты, скрежет тормозов, искры от трения железа колодок, неприятный запах гари и всё это посреди глубокой южной ночи. Сонные пассажиры попадали с мягких коек на жёсткий пол, проклиная хулигана машиниста, посмевшего так грубо и против правил резко затормозить.

Но бурю слов быстро заткнули звуки выстрелов. На поезд напали. Напали подло, ночью, как всегда внезапно и не вовремя. Спилив и свалив огромный орешник на рельсы, бандиты заставили машиниста стать хулиганом. Вообще-то налётчики не собирались стрелять по пассажирам. В воздух, для острастки «Да», но в пассажиров «Нет». Их интересовали не пассажиры, а известный груз, который ехал под надёжной охраной в российский Центр спецопераций того времени. Напав ночью, лихие люди надеялись застать солдат охранения врасплох и избежать кровопролития. Но они быстро поняли, что просчитались. Виною стала случайность: у старшего офицера охраны в дороге страшно разболелся зуб.

Коренной начал болеть еще в Кишинёве, при отправке. Тогда офицер неосмотрительно решил, что зубная боль пустяк, мелочь. В пути, может быть от сквозняков, может от чего другого, пустяк перерос в большую проблему. Адская боль съедала офицера изнутри, мешала службе и отдыху. Как же теперь он жалел, что – до поезда, не заскочил к зубному на Измайловской. Лилия Романовна быстро бы проблему решила: удалила бы зуб и не мучился бы он теперь. Но кабы он знал. Не знал – не сделал – страдай! Всё как в той – из детства присказке. А тут как назло ещё одного задержанного передали на конвоирование в столицу: «Сдался он ему, когда и так ценный груз на душе».

Боль, адская боль – ни сна, ни поесть, ни отдохнуть. Осунулся, под глазами набухли, почернели мешки: «ноет и ноет проклятый». Офицер испробовал все знакомые методы: табак под язык, немного коньяку – не помогло.

«Скорей бы столица, сдам груз и к врачу. Удалю, достаточно натерпелся. Хоть бы день поскорее наступил, днём как-то веселее». Отчего-то онемела рука, решил пойти проверить: не спят ли солдаты в карауле?

– Не спится Ваше благородие? – спросил старый солдат Петренко, когда старший офицер показался на горизонте.

– Зуб, проклятый замучил, – показал офицер на вздутую щеку, – флюс, как бы заражению не случиться.

Петренко помялся, сунул здоровенную, крестьянскую лапу в карман не по погоде тёплой шинели, порылся и достал какой-то свёрток.

– Держите Ваше благородие, мне одна знахарка дала измельчённую траву, головную боль мигом снимает при хвори; может, поможет и при зубной?

Офицер нерешительно взял свёрток, высыпал в ладонь несколько сморщенных лепестков непонятной травы; остальное, вернул хозяину. Сушёные лепестки, были крохотные, воздушные, вызывали недоверие. Как назло, зуб кольнул подсказывая: «А чем чёрт не шутит, попробую» – решился офицер.

– Горька… – лицо офицера скукожилось в гримасе, – горька проклятая.

– Горька Ваше благородие, горька, но помогает, обождите чуток, – ободряюще проговорил Петренко и, забывшись – закурил на посту. Офицер, расстроенный болью, не рассердился, позволил подчинённому эту вольность. Это только в штабах, да книгах по Уставу живут. В повседневной армейской жизни, офицеры и солдаты соприкасаются так близко, что имеет место быть дружбе, солдаты они же в первую очередь – люди. С Петренко офицер познакомился ещё безусым, с юнкерской школы офицером. Прослужили они вместе не один год и теперь, когда солдату оставалось несколько месяцев до демобилизации, не стоило портить дружбу ради сигареты на посту. Тем более что вроде бы целебная трава, стала работать. Боль ещё присутствовала, но стала слабее, забилась куда-то в угол разума.

Именно в этот момент поезд задёргался, затрясся. Где-то там впереди, прерывисто визгнул гудок, по змеиному зашипели горячим паром котлы и поезд затормозил.

– Что там – чёрт побери, происходит у машинистов, пьяны ли они что-ли, не дрова везут?! – рассердился офицер.

Офицер, забывший про зубную боль, выглянул в окно, но кроме черноты ночи да слабого света вереницы окон вагонов, ничего не разобрал. Он всмотрелся, сколько смог в темноту. Из того, что увидел, определил, что местность было глухое, опасное.

– В ружьё, – приказ всполошил солдат охраны и те заняли посты; зацокали затворами.

– Стрелять только по моему приказу, патроны беречь, – тихо, но отчётливо отчеканил командир – на поезд совершенно нападение.

Кто-то выключил свет. Стало совсем темно, но постепенно, глаза изготовившихся к бою солдат, привыкли. На улице забегали тени – словно не люди, а черти.

– Заходи справа. Наш вагон номер четвёртый. Не суйтесь под пули. Быстрее, поторопитесь же…

Тени спешили, взяли поезд в клещи. По вагону №4, крупным градом забарабанили пули. Обшитые толстыми листами железа стенки вагона, пока что держались. Пули отскакивали тупыми болванками и падали с глухим звуком на железнодорожную насыпь. Слабым местом оставались окна, на которых – по причине конспирации, не повесили решётки. На них и сконцентрировали обстрел налётчики. Легко бронированное стекло, отчего-то расползлось после первых же выстрелов и не прошло и нескольких минут, как все стёкла вагона были побиты.

«Чертяки вагоностроители, на всём жульничают. Стекло то не того качеству, когда же на Руси научаться делать всё по хозяйски, как для себя? Впрочем…» – выругался солдат. Офицер вспомнил родную деревню и решил: «Никогда. Наше авось никуда не деть и не пропадёт».

Просвистела тупоносая пуля и врезалась в доску, в сажени от головы офицера. Налётчики явно стреляли наобум. Царившая в вагоне №4 темнота, мешала рассмотреть притаившихся солдат. Опять цвенькнуло, – теперь о железо, затем: ещё и ещё, в этот раз в несколько пядей от живых мишеней внутри вагона.

«При такой плотности огня, потерь не избежать», – решил старший офицер и стрельнул в ответ. Солдаты молчали, ожидая приказа.

На одинокий выстрел офицера, налётчики ответили беспорядочной пальбой. Пули, пущенные из оружия разных калибров, градом устремились в сторону того места, откуда стрелял офицер.

«Раз, два, три …пять», – сосчитал офицер нападавших по вспышкам.

– Стрелять на поражение, – наконец-то скомандовал офицер и выстрелом в упор, ловко осадил одного пытавшегося попасть в вагон наглеца. Тот охнул, сполз с окровавленного окна и так и остался на каменной насыпи.

«Теперь четыре, одного уложил, – подумал офицер и сразу же поправился: – скорее всего, это не все». Последующие события служили ому подтверждением.

В перестрелку разом вступили все солдаты и бандиты поняли: силой им хорошо засевшего в вагоне противника не одолеть. Тогда налётчики решили пойти на хитрость, сменив тактику. В дело вступил их главарь – тот самый, колоритный персонаж.

Но сначала нужно приглядеться, к другой, может не такого ранга, но не менее интересной личности, Отшельник, разбуженный звуком близкого боя, успел прийти в себя, разобраться в происходящем и решил воспользоваться возможностью бежать. Это он был тем самым конвоированным. Стараясь не вызвать подозрений, агент стал расшатывать нащупанный им ещё вечером плохо вбитый в доску пола огромный железный гвоздь, намереваясь его использовать не по прямому назначению.

Гвоздь царапался, не поддавался, но Отшельник упрямо делал своё дело. Миллиметр за миллиметром, сдирая кожу, гвоздь отошёл от доски ровно настолько, чтобы под него было возможно подсунуть крепкую цепь наручников. Сделав это, Отшельник осмотрелся – не следит ли кто. Выждав, когда перестрелка ожесточилась, Отшельник потянул обеими руками на себя и вытащил упирающийся гвоздь. Он мгновенно перехватил гвоздь юркими пальцами, воткнул остриё в замочную скважину и наручники расстегнулись. Цоканье можно было бы расслышать, если бы не выстрелы. Осмотрелся – не заметили. Теперь руки были свободны. Массируя по очереди пришибленные запястья, ещё раз проверил, не следит никто?

Охрана отстреливалась и была занята налётчиками. Он остался сам по себе. Повезло, что от изрешечённого окна было рукой подать. Со свежей струёй, в вагон ворвались запахи поля, леса и всё это вместе манило свободой. Прыжок в окно, стекло выпало наружу и вместе с ним, Отшельник очутился на свободе. И сразу задышалось вольнее, радостнее.

Однако рано он радовался, к нему тотчас подбежали крепкого вида незнакомцы, заломили руки назад, прикрыли рот рукою.

– Не шевелись, иначе…

Грубоватая речь не обещала ничего хорошего. Он уже не хотел быть невольником; решил отбиться. Приём рукопашной и сустав напавшего на него незнакомца глухо хрустнул; револьвер перекочевал в руки Отшельника.

– А-а-а-а, – заорал бандит во весь голос, – ах ты гадина, да я тебя за это…

Последовал удар ребром ладони в кадык, бульканье. Бандит затих и задёргался в коротких конвульсиях. Его мозг уже умер, следовала очередь молодого тела.

– Филимон, что там у тебя? Зараз помогу, – поспешил кто-то на стон.

Подручный бандита не успел понять, что у Филимона? Вошедший во вкус драки Отшельник убил его ударом пальцем в глаз. С характерным неприятным хрустом, натренированный палец, вонзился по корень в мякоть мозга. Бандит, к его счастью, даже не успел понять, что случилось? Он мгновенно умер; без боли умер. Отшельник вытер палец о воротник убитого и словно пантера, по-кошачьи, изящно хищно кинулся в ночь. За ним сомкнулась густая, желеобразная темень южных широт, которая скрывала два лежащих рядом на железнодорожной насыпи тела.

Перестрелка в вагоне продолжалась уже порядка четверти часа. Отшельник как раз огибал вагон, когда заметил, как внутри соседнего вагона грабили пассажиров. Напуганные, безропотно, словно загнанные овцы пассажиры, снимали с себя все дорогие вещи и покорно отдавали налётчикам. Граждане лишались ценностей: бижутерии, дорогих портсигаров и конечно денег, которые покидали одни карманы, чтобы осесть в другие. Странные какие-то были эти грабители: они не скрывали свою внешность, видимо не опасаясь преследования властей. Тут только Отшельник увидел главаря. Крупный, хорошо сложенный молодой мужчина выделялся среди своих подручных. Одет он был по последней тогдашней моде: хороший шерстяной костюм, франтоватый галстук, дорогое пальто и отличные ботинки. Голова мужчины была гладко выбрит, а в каждой руке он держал по новенькому револьверу.

Отшельник задержался у окна и услышал как приблизившийся к пассажирам главарь, среди которых было много светских дам, вдруг обратился к ним на прекрасном французском языке:

– Madames, Monsieurs, je vous prie de m’éxcuser pour avoir vous déranger ci tard! En effet, je n’envisage pas de vous faire peur plus que crla est nécessaire, – сказал он с любезностью вхожего в утончённое общество, светского господина.

Поклонник Арсена Люпена продолжил монолог по-русски:

– Дамы, Господа! Прошу ещё раз у Вас прощение за столь беспардонное ночное вторжение; обстоятельства-с вынудили. К сожалению, несколько господ, которые так некстати засели в нужном мне вагоне – не хотят сдаваться. Они вынуждают меня прибегнуть к вашей помощи! Мне не остаётся ничего другого, как попросить оказать мне маленькую услугу.

Как-бы в подтверждение сказанного, в смежном вагоне раздались пару винтовочных и несколько револьверных выстрелов со стороны тех самых господ, которые не хотят сдаваться. За выстрелами послышались отчётливые стоны раненых.

Вожак, отобразил на лице искреннее неудовольствие происходящим, продолжил свой монолог:

– А вот и подтверждение моих слов. Прошу Вас господа, выслушайте меня внимательно и тогда всё закончится быстро и безболезненно. Чтобы ни у кого не остались сомнения, разрешите представиться: Григорий Иванович Котовский. Для Вас господа, просто Григорий Иванович. Я думаю этого имени будет достаточно, для того чтобы убедить Вас в моей серьёзности в деловых отношениях.

Сказав это, Григорий Иванович пытливо обвёл глазами присутствующих, ища подтверждение того, что его знают и понимают. Судя по лицам, пассажиры всё поняли. Григорий Иванович не ошибся.