Read the book: «Стальной рассвет. Пески забвения»

Пролог

Когда-то очень давно в Междуземье царили мир и благоденствие. Люди, не ведавшие войн, вели примитивную жизнь. Знания о Междуземье не менялись из века в век. Все продолжали верить, что оно является центром мироздания, солнце ходит по небосклону, вставая в Неизведанных Землях таинственного и мрачного Мембра. Где-то там находится вход в Эрид, куда уходят грешные тени умерших. Пройдя через весь небосклон, солнце опускается в пучины всегда неспокойного моря Энóтра.

Никому из мореплавателей-купцов, рыбаков и даже бесшабашных пиратов не удавалось достичь места, где светило прячется в солёную воду. Говорят, вода там кипит, как в котле над жарким огнём, недаром отважившиеся заплывать так далеко, никогда не возвращались.

Очень древние предания утверждают, что когда-то боги спускались с неба. Они были отстранёнными от забот предков, населявших тогда Междуземье. И лишь самые благосклонные из богов дали знания о том, что высшими божествами являются Предтечи. Благосклонные боги оставили Откровения о высших божествах и научили предков молиться им.

Древние предания также говорят, что с неба спускались и другие боги. Они тоже были отстранёнными от мирских забот и принесли каноны Учения Трёх Великих Первопредков. Когда же боги узнали, что людям даны Откровения Предтечей, то очень разгневались и убили почти всех молившихся им. Напуганные люди приняли каноны, отказавшись от Откровения. И всё же остались избежавшие кары разгневанных богов, продолжавшие тайно почитать Предтечей.

После того боги сражались меж собой на небесных колесницах, и всё небо озаряли молнии и множество огненных шаров – ярких, как солнце.

С той поры как боги покинули Междуземье и больше не возвращались, минула бездна времени. Появилось неравенство, а с ним – зависть, хитрость, подлость, злоба, ненависть. Мир нарушился. Многое забылось, многое исказилось, поистёрлась память о богах, оставив лишь смутные предания. Никто не смог бы сказать наверняка, как выглядели боги и какими в первоисточнике были знания о высших божествах. Но люди продолжали верить в каноны Учения Трёх Великих Первопредков и Откровения Предтечей, изменившиеся с тысячелетиями, обросшие культами и религиозными течениями. Служители высших божеств наставляли на путь истинный свою паству, проклиная верующих не так. Поэтому в Междуземье не утихали кровавые войны за веру, захватнические войны, междоусобные клановые войны, распри вельмож, стычки искателей приключений, авантюристов, пьяного сброда, перепившего в тавернах крепкого эля.

Тени убитых грешников уходили в мрачный Эрид, над которым покоятся суша и моря. И лишь тени редких праведников возносились в Силóн, где радовались, наслаждаясь изобилием лучших яств.

Каждый из живущих полагается на острый меч, длинное копьё, добротный щит, латы и кольчугу, чтобы подольше оставаться в этом мире, для чего любой готов отправить хоть в Эрид, хоть в Силон кого угодно. Если человек не трус и умело владеет оружием, то с ним считаются желающие поживиться за чужой счёт.

Много в Междуземье зла, несправедливости, подлости и других низменных пороков, овладевающих сердцами нестойких. Больше, чем добра, справедливости и чести. Каждый выживает, как может, как умеет.

Глава I
Прощание

Настоятель монастыря старый монах Ирýст Сур давал последние наставления своему ученику Эрлу Сýру. Настало ему время покинуть стены обители, где он жил и учился все двадцать лет своей жизни. Учился не только воинскому искусству, без которого выжить в этом мире невозможно, но и постигал знания о высших божествах – Предтечах и Откровениях, данных в незапамятные времена людям богами, спустившимися с неба.

Старый монах и молодой ученик сидели на вершине холма, откуда открывался красивый вид на возделанные поля, где трудились местные крестьяне, отдавая десятину урожая монахам обители, расположенной на соседнем холме. К ней с давних времён не иссякал поток пилигримов, идущих поклониться камням, видевшим богов. Из этих священных камней позже построили монастырь. Воздвигать его начали братья, уцелевшие от гнева других богов. Сначала здесь поставили скромную часовню. Потом появилась церковь на террасе, расчищенной от священных камней, подготовленных к строительству главного храма. Тогда же и произошло чудо: одному из монахов было указано на источник пресной воды, таящийся в скале. Много трудов ушло на пробитие штольни и сооружение колодца. Но зато у братьев появилась своя вода. Ранее её носили от реки, несущей воды за много лиг от будущего монастыря, и берегли как сами знания о божествах. С появлением своей воды более не существовало никаких препятствий для изоляции от внешнего мира.

На вершине, продуваемой ветрами с холодного северного моря Сенгрéта, в туман, холод или в редкую здесь жару в своём вечном уединении неутомимо молились монахи. Век за веком в исключительно суровых условиях они славили богов, продолжая дело создателей монастыря. Но покой обители не раз нарушали мирские конфликты. На протяжении многих столетий монастырь захватывали и даже частично разрушали. Братья стали изучать воинские искусства, достигнув в этом совершенства, передавая вместе со знаниями об Откровениях ещё и эти знания молодым послушникам. Когда у монастыря появилась своя защита вкупе с мощными стенами, его уже не пытались захватить и разграбить, да и приобретенный с годами статус обители уже останавливал лихих людей от святотатства.

Седобородый Ируст с прищуром осматривал монастырские угодья. Седые власы трепал северный ветер, дующий на вершинах холмов во все времена. На морщинистом аскетичном лице лежала печать задумчивости.

– Пришёл час, Эрл, – произнёс Ируст, глянув на юношу, не скрывая привязанности. – Ты окреп, возмужал, стал искусен в поединке, превзойдя всех послушников и монахов, да и меня тоже. Полагаю, немалая причина этому твои предки. Я давно обещал рассказать о том, как нашёл тебя. Настал час, теперь ты вправе знать всё. Слушай же.

В те годы я уже был немолод, но ещё крепок, как и ныне. Тогда шла война между Колмадóром и Аджéром. У подножий этих холмов встретились их армии, закованные в железо, бесстрашные и жаждущие победы. Битва началась на восходе, а закончилась уже на закате. От топота десятков тысяч ног гудела земля, звон оружия, вопли ярости и боли не утихали весь день, как и дождь, ливший с утра на головы сражающихся. Красные от крови ручьи стекали с холмов, знавших более благословенные времена, видевших самих богов. Тысячи тел устилали всё вокруг, а битва не стихала, потому что сражались суровые воины приученные к лишениям и войне с самого детства, не знавшие другой жизни кроме войны, почитающие за великую честь погибнуть в битве.

Мы наблюдали за сражением и молились за погибших. А когда солнце коснулось дальних холмов, оставшиеся победители покинули это скорбное место. Мы спустились с холма, слыша беспрерывный стон тысяч поверженных, видя в красном от заката небе десятки стервятников, слетевшихся на мрачное пиршество.

Мы бродили среди тел, стараясь облегчить муки раненых, продолжая молиться за тех, кто не увидит следующее утро. Вот тогда я и услышал детский плач. Я пошёл на него, обходя тела, слыша стоны, вслушиваясь, стараясь понять, откуда доносится плач. Я увидел особо много тел, лежащих вповалку, и понял, что в этом месте сражение было наиболее яростным. Среди этих тел на спине лежал огромный воин весь изрубленный, окровавленный. Его кольчуга больше напоминала лохмотья: так много ударов мечей и копий она выдержала, прежде чем порваться, круглый щит воина был весь разбит, а меч иззубрен. Его светлые волосы разметались по земле, а мёртвые голубые глаза смотрели на появившиеся первые звёзды. Рядом лежала белокурая женщина-воительница. Несмотря на тяжёлые раны, она была ещё жива. С удивлением я понял, что эта женщина родила несколько часов назад, то есть, прямо во время сражения. Я обратил внимание, что она лежит на круглом щите, из-под которого вдруг вновь раздался детский плач. Женщина посмотрела на меня затухающим взглядом и прошептала: «Мой сын… Мой сын Эрл…». После этого она умерла.

Под щитом я нашёл тебя, Эрл. Я дал тебе имя моего рода – Сур. Ты должен гордиться этим, потому что мой род, а теперь и твой – род благородных людей не только по рождению, но и по духу.

Ты очень похож на отца, оставшегося на этом поле. Но глаза у тебя не голубые, как у него, а серые, как у матери, тоже оставшейся здесь. Я похоронил их вон на том склоне, тебе известно это место, где лежит камень, у которого мы бывали много раз. Тогда я не говорил тебе, что это за место и зачем мы приходим туда, а теперь настал час и ты вправе знать всё.

Ты родился во время битвы, что для вашего народа считается особо почётным. Ты также крепок и силён, как твой отец, хоть и молод ещё, но с годами станешь могучее, как и он. По рождению ты колмадориец. Этот народ всегда был и остаётся народом воинов – суровых и часто жестоких, дерзких и не знающих слова «нет» по отношению к себе. Они делают, что им нужно не считаясь ни с чьими интересами. Основное их занятие – война. Они часто служат наёмниками и нередко становятся разбойниками. Они берут, что хотят и говорят что думают. Ты один из них, но отличаешься от своего народа тем, что прошёл обучение и тебе более других известны истоки Откровения Предтечей.

Я помню о высказанном тобой желании увидеть мир, мне оно понятно, ведь ты молод. Здесь, на вершине холма мы простимся, мой мальчик. Впереди у тебя целая жизнь полная опасностей и приключений. Кем быть в этой жизни, выбирать тебе. Может, ты станешь не знающим покоя странником, может, наёмником или даже разбойником, как знать? Но я до скончания своих дней буду молиться о твоём благополучии, чтобы и ты смог встретить достойную старость, ведь ты люб мне как сын, коего я вырастил, обучил всему, что умею сам, и теперь могу быть спокоен.

Вот ещё что я должен сказать тебе, мой мальчик, для этого тоже пришло время. Когда я под щитом нашёл тебя, у твоей головы лежал вот этот золотой венец, – старик извлёк из складок плаща украшение, сделанное без особого изящества, но в этой грубости изделия таилась некая энергетика таких же грубых и сильных людей, привыкших к трудностям и лишениям. – Я полагаю, что твой отец был знатного происхождения, хотя мне это неизвестно наверняка, подтвердить это никто не мог, так как войско твоего народа в той битве потерпело поражение. Даже израненные воины продолжали сражаться неистово и отчаянно, и были настолько изрублены, что умерли той же ночью, не дожив до утра. Уже позже до меня дошёл слух, что в той битве погиб король Колмадора Атуал Третий Саорлинг и его жена – королева Сиола из рода Варбургов.

Думаю, этот крупный рубин свидетельствует о том, что венец использовался не просто для поддержки волос, а у него был статус власти. Возьми его и храни как память о родителях. Может быть, тебе удастся узнать о них больше, но предупреждаю, мой мальчик, не показывай его везде и всякому, ибо правящий сейчас наместник Минýк Уулк наверняка не обрадуется появлению возможного претендента на трон, если учесть, что этот венец является символом королевской власти, а твои убитые родители были королевской крови.

Если всё же ты когда-нибудь заявишь о своём возможном праве, не забудь, что в этом случае не миновать войны. Простым людям она не принесёт ничего, кроме горя. Знай, всегда найдутся те, кто под видом помощи тебе станет преследовать свою корысть и погубит ради неё не только тебя и многих, но и сам мир, если понадобится. Это очень важно, не забывай об этом и доверяй с большой оглядкой.

Кроме того, найдётся немало желающих завладеть этим украшением хотя бы из-за его ценности, как таковой. Хоть ты силён и искусен в поединке, однако должен быть разумно осторожен. Помни о моём предостережении и о главной заповеди Откровений:

«Ничего не проси и ни на что не рассчитывай, но принимай всё, что даётся. Знай, – ничто не имеет значения, кроме Откровений. Конец жизненного пути у любого живущего в Междуземье один и тот же».

Я скопил кое-что, возьми, – монах протянул юноше кожаный мешочек. – Здесь достаточно, чтобы приобрести меч и кольчугу. Всё остальное добудешь сам. Это всё, что я хотел сказать тебе, мой мальчик, – вздохнул старик и поднялся с травы. – Пришло время прощания.

Юноша тоже встал и опустился перед монахом на правое колено, протянул руки к ногам старика, склонившись почтительно, а монах положил ладони Эрлу на голову с рассыпавшимися по плечам светлыми волосами.

Затем Эрл поднялся, сложил в перемётную суму венец и мешочек с монетами, улыбнулся старику, глядя в его глаза, сказал:

– Благодарю тебя за всё, отец Ируст. Благодарю за воинскую науку и за Откровения Предтечей. Я запомнил твои наставления и всегда буду помнить о тебе. Не сердись на меня за мой выбор, ведь и ты сам не сразу стал монахом, а прошёл путь воина и побывал во многих славных битвах. Может быть, я тоже когда-нибудь вернусь сюда и попрошу у братьев разрешения присоединиться к ним, чтобы постигать далее всю глубину Откровений. А пока моё сердце зовёт меня вдаль. Прощай, отец Ируст.

Эрл не оглядываясь, пошёл вниз с холма. Старик смотрел ему вслед. Он видел, как юноша спустился в распадок, приблизился к большому камню, стоящему у подножия соседнего холма, опустился перед камнем на правое колено, склонившись, положив руки на его шершавую поверхность. После чего поднялся и, обогнув холм, скрылся за ним.

Старик тоже пошёл в обитель, спеша к очередной службе, собираясь помолиться за приёмного сына.

Путь Эрла лежал на запад, в Пиерóн – столицу Колмадора. Путь предстоял неблизкий, почти через полстраны, так как монастырь находился в северо-восточных отрогах высоких заснеженных Химадáйских гор, вытянувшихся на тысячи лиг бесконечно длинной извилистой цепью, на востоке отделившей от Колмадора Аджер, на юге – Энгóрт, на западе – Альгáмр.

Эти четыре державы постоянно враждовали, иногда объединяясь в странные союзы, чтобы разгромить противника. Причём в следующей войне союзники могли стать непримиримыми врагами, а бывшие противники – союзниками. Так продолжалось не одно столетие, королевские дворы плели свои политические интриги, а служители богов – свои, призывая королей обрушить на еретиков «верующих не так» или вообще исповедующих иную религию гнев богов в виде закованных в железо головорезов. И тогда лилась в сражениях кровь воинов, а в грабительских набегах кровь мирных людей. Тогда враждующим сторонам требовались наёмники, готовые за золото воевать за кого угодно и где угодно.

Колмадор и Аджер омывало холодное северное море Сенгрéта. Альгамр с запада омывало море Энóтра. Энгорт морских границ не имел, но вместе с Аьгамром на юге граничил с большим государством Нермутáн, также омываемым с запада всегда неспокойным морем Энотра, куда каждый вечер опускается солнце. С юга Нермутан омывало Холеакéйское море.

В разных концах этого мира природа отличалась также разительно, как и вероисповедания. Если на севере, в Колмадоре и Аджере было довольно холодно, снег укрывал землю по полгода, а где-то не таял вообще, то Альгамр и Энгорт уже отличались более мягким климатом, тогда как Нермутан был жаркой страной, где снега не видели никогда.

Также и люди этого мира отличались друг от друга. На севере они были белокожие, светловолосые, с голубыми, серыми и зелёными глазами. В средней полосе – в Альгамре и Энгорте уже встречались более темноволосые люди с разным цветом глаз. В Нермутане преобладали темнокожие, а дальше на юг жили чернокожие люди с карими и чёрными глазами, с иссиня чёрными копнами прямых волос, или наоборот – мелко вьющимися, тонкими и непослушными.

Весь восток для цивилизованного мира был Неизведанной Землёй Мéмбра – таинственного и мрачного. Где-то там вставало солнце и где-то там есть вход в Эрид, куда уходят тени умерших грешников. Многие считали, что солнце появляется как раз оттуда, проходит по небосклону и на ночь опускается в море, отчего оно кипит, а солнце немного остывает и попадает в Эрид, принося страдания теням умерших. А утром снова выходит на небо, чуть остывшее, чтобы вновь повторить всё сначала.

Мембр с юга, со стороны Холеакейского моря был закрыт от остального мира неприступными высокими горами Большого горного хребта Чентáр. Лишь неширокая прибрежная полоса в несколько лиг отделяла от моря подножия возносящихся к небу гор, и чем дальше от моря – тем выше и выше, уходящих заснеженными неприступными пиками за облака. А на узкой прибрежной полосе безраздельно хозяйничали пираты, используя для укрытия многочисленные бухты изрезанной береговой линии. Там опасались появляться корабли императорского флота Нермутана. Капитаны делали вид, что никаких пиратов в Холеакейском море нет, но при этом с охотой за вознаграждение сопровождали караваны купеческих судов.

На востоке Нермутана распростёрлась бесконечная, безводная, раскалённая, непроходимая пустыня Теотиýк, закрывающая путь в Земли Мембра. На востоке Энгорта и Аджера Неизведанные Земли Мембра от цивилизованного мира отделяли не менее высокие и неприступные, чем Чентар, горы Ленгáи. На севере, с моря Сенгрета, проход в Земли Мембра закрывал Каньон Монументов. Туда опасались заходить самые отчаянные авантюристы, зная о том, что до сих пор из Каньона не вернулся ни один из отважившихся углубиться в него. Говаривали разное, ходили слухи о каких-то чудовищах, вырвавшихся из самого Эрида и пожирающих смельчаков, рискнувших углубиться в Каньон.

Поэтому о Неизведанных Землях Мембра весь цивилизованный мир не знал почти ничего, кроме различных пугающих сказаний и легенд. Никто не мог заявить, что побывал в тех краях. Разве что какой-нибудь перепивший эля трепач, хвастал, что был там. Однако слушали его такие же пьяницы, как и он сам. Серьёзные люди обычно скептически махали рукой и отходили от болтуна подальше. Все знали, что нет на свете человека, ведающего хоть какой-то путь через неприступные заоблачные заснеженные горы, или через раскалённую пустыню Теотиук, или с севера через полный опасностей Каньон Монументов.

Таковым был цивилизованный мир Междуземья. Мир, раздираемый бесконечными кровавыми междоусобными и религиозными войнами, мир, населяемый разными людьми, поклоняющимися разным богам, но по-настоящему признающими лишь одного бога – золотого тельца.

До города с названием Фéссар, стоящего на дороге в Пиерóн, Эрл добирался пешком больше десяти дней, спустившись в долину с предгорья Химадайских гор, где обосновался монастырь.

Вначале его путь пролегал по побережью моря Сенгрета на запад. Кругом простирались вересковые пустоши, попадались рыбацкие посёлки, где юноша находил скромный ужин и пристанище на ночь, наблюдая за немудрёным бытом простых людей. Настоятель учил Эрла наблюдательности, что по его словам обязательно должно было пригодиться юноше в жизни.

С рассветом он отправлялся в дальнейший путь, всё больше сворачивая от моря на юг, так как стольный град располагался довольно далеко от северного побережья.

Вересковые пустоши сменились лесом. Добрые люди, встретившиеся на пути, не советовали идти одному. Лучше дождаться попутного каравана, идущего под охраной наёмников, и за небольшую плату пройти с ними через лес. Эрл пренебрёг советом. На него напали четверо разбойников, их он убил голыми руками, выбрав из чужого арсенала оружие получше: добротный прямой обоюдоострый меч и крепкое острое копьё.

Также он позаимствовал красный плащ и на правах победителя обшарил карманы поверженных, но ничего не нашёл. Одно было неплохо – он раздобыл хорошее оружие и сохранил деньги, ведь они всегда могут пригодиться для чего-то ещё. Например, для жизненно необходимой кольчуги и для той же одежды, так как его одеяние послушника не подходило для мирской жизни. А у разбойников кроме приличного плаща, явно у кого-то отнятого, ничего другого, что стоило бы присвоить, не нашлось.

Поэтому плащ до времени последовал в перемётную суму следом за кожаным мешочком с монетами и золотым венцом, его Эрл не раз успел повертеть и примерить, чувствуя непривычную тяжесть и твёрдость металла. Он старался представить венец на голове отца, и никак не мог поверить, что этот неудобный, твёрдый, тяжёлый предмет тот постоянно носил. А может, не постоянно, а только в торжественных случаях? Ответа у юноши не было.

После расправы с разбойниками он отошёл подальше от места драки и вознёс молитву богам, чтобы успокоиться. Это были первые люди, кого ему довелось убить, да ещё голыми руками, чувствуя, как содрогаются в конвульсиях тела.

Дальнейший путь через лесную чащу прошёл без происшествий.

Вскоре он увидел каменные крепостные стены Фессара. Ещё в монастыре юноша узнал немало из истории города.

Фессар стоял на пересечении главных дорог, ведущих в столицу. Помимо тех, кто шёл через город, в него стремились переселенцы, селясь общинами, согласно принадлежности к тому или иному народу или племени, когда-то объединённых завоевательными походами колмадорийцев, укреплявших и расширявших своё государство.

Подходя к каким-либо из крепостных ворот, каждый путник знал, что пришёл просить гостеприимства у основателя города и его покровителя – Идáрла Хитрого, получившего такое прозвище ещё при жизни и видевшего самих богов.

Согласно преданию, Идарл вначале принял Откровения Предтечей. Потом, когда другие боги спустились с неба и стали убивать всех, кто исповедовал Откровения, Идарл принял каноны Учения Трёх Великих Первопредков и сумел сохранить жизнь.

Когда войско колмадорийцев подошло к стенам Фессара и осадило город, Идарл был уже очень стар, а боги давно покинули людей. Идарл возвестил о своём отказе от Учения и опять принял Откровения, вновь сохранив жизнь и город вместе с его жителями.

После отказа своего правителя от веры, горожане сочли за правильное отказаться от одних богов, принять других и уцелеть от бойни. Колмадорийцы, ярые приверженники Откровений Предтечей, обязательно устроили бы её при захвате города. А так всё обошлось без крови. К тому же Идарл выдал свою поздно рождённую дочь от одной из многочисленных наложниц за военачальника колмадорийцев.

В память о том, как был спасён город, заложили храм Предтечей. Люди ежегодно раскидывали у храма огромные шатры и несколько дней выражали радость обильными пиршествами, музыкой, танцами. Торжества проводились за счёт артелей богатых торговцев и знати Фессара. Ткачи на собственные средства украшали гробницу Идарла покровом из расшитого золотом шёлка, купцы, кожевенники, красильщики, чеканщики, кузнецы, сапожники приносили в дар жертвенных быков. Так благодарные жители почитали память усопшего, принявшего новую веру и спасшего город и жителей от неминуемой резни.

Из века в век Фессар рос и укреплялся, оставаясь верным вассалом колмадорийцев, поддерживая их во всех войнах и обороняясь от набегов иноземцев. Так как он находился на пересечении наиболее удобных путей, то и торговля здесь шла бойкая. Караваны один за другим входили в город или покидали его через многочисленные крепостные ворота.

Войдя в Фессар под бдительными взглядами стражников, несколько удивлённых тем, что человек в одежде послушника вооружён, Эрл направился на базарную площадь, каковая имелась в каждом уважающем себя городе. А в большом торговом и ремесленном городе таких площадей и базаров несчитано. Там можно купить всё, что захочется, только плати звонкой монетой.

По сходной цене юноша приобрёл необходимую верхнюю одежду, добротную обувь и купил отличную кольчугу, набранную из мелких колец. Стальная рубашка оказалась настолько хороша, что за неё пришлось выложить почти все монеты. Она собиралась в небольшой и увесистый рулончик и вполне могла поместиться в той же перемётной суме, но Эрл, прежде чем надеть купленную одежду, нырнул в стальную рубашку, с лёгким звоном осыпавшуюся вниз. Одежда и красный плащ укрыли поблёскивающую на солнце защиту. Теперь Эрл ничем не отличался от многих горожан, снующих по базарной площади.

Продолжить дальнейший путь в столицу юноша собирался утром. А пока решил провести приближающуюся ночь в какой-нибудь таверне. Заодно там же подкрепиться на жалкие остатки монет затерявшихся в складках изрядно похудевшего и полегчавшего кожаного мешочка.

Таверна гудела от гомона многочисленных посетителей.

Компания дородных купцов в богатых одеждах отмечала удачно окончившийся базарный день. Неподалёку пристроились их телохранители, без них купцам довольно опасно появляться где-либо: всегда найдётся немало желающих поживиться добром торговца. Телохранители ничего не пили, а лишь с мрачным спокойствием осматривали таверну, контролируя любого, казавшегося им подозрительным. По этой причине группа как раз подозрительных типов, не менее мрачных чем телохранители, упорно не смотрела в сторону купцов, но типы не оставили своего намерения очистить содержимое карманов торговцев. Охрана в данном случае не помеха: здесь всё решает умение владеть мечом, тёмная улица и отсутствие зевак. Однако время для этого ещё не пришло, вечер только начинался.

В другом углу несколько наёмников развалились за грубо сколоченным пустым столом. Дела их в последнее время шли не очень, средства закончились, им была нужна работа, поэтому они с надеждой ждали приближения ночи, когда грабители нападут на купцов и перебьют телохранителей или наоборот те перебьют грабителей. Тогда сами наёмники подключатся к делу, добьют остальных и предложат купцам свои услуги. Деваться торговцам будет некуда, придётся или соглашаться или расставаться с добром, а заодно и с жизнью, чтобы не донесли потом. Выбор купцов здесь очевиден. А может быть, кто-то раньше наймёт их, мало ли кому могут понадобиться услуги крепких ребят, побывавших не в одном сражении?

В тёмном закутке два странствующих монаха в длиннополых пенулах – плащах серого цвета с откинутыми с голов капюшонами вкушали скромную пищу, запивая её простой водой.

Эрл пристроился неподалёку от них за небольшим столом у шершавой холодной каменной стены, чувствуя с соседями некое единение, хоть и не были они знакомы.

Другая группа посетителей шумно отмечала какое-то событие, со стуком сдвигая большие кружки с плещущимся пенистым элем, запивая куски едва прожёванного жареного мяса.

Остальные столы в зале таверны занимала прочая разношерстная толпа – жующая, пьющая, весело смеющаяся, что-то обсуждающая, о чём-то спорящая.

За исключением монахов все были увешаны оружием. Даже у купцов на поясах висели внушительные кинжалы. Да и монахи не выглядели людьми, кого можно безнаказанно обидеть. Если кто-то из таких, ему не место в подобной таверне. С наступлением темноты такому человеку лучше укрыться в своём жилище и ждать наступления следующего дня, а он вполне может стать последним, ибо ничто не вечно, особенно в мире, где сила и острый клинок определяют всё.

По ночам то и дело слышался звон мечей, разносящийся тревожным эхом по узким кривым улочкам. Доносились крики сражающихся, метались пляшущие тени по стенам домов с наглухо закрытыми крепкими ставнями и запертыми мощными дверями. Ещё не уснувшие, а иные, наоборот, продрав глаза, чутко приникали к дверям и окнам, вознося молитву богам, что это случилось не с ними, успевшими загодя запереться в своих жилищах.

Оказывавшиеся поблизости стражники спешили на помощь, но чаще находили убитых, уже обобранных до нитки, а от разбойников и след простыл. Когда же лихих людишек удавалось схватить, их отправляли в сырую темницу, а оттуда на эшафот. Там, на городской площади, всегда собирались зеваки готовые поглазеть на очередную казнь. Как правило, разбойникам отрубали руки, а потом головы. Тех же, кто был известен и совершил немало злодеяний, ждали изощрённые казни: как-то ломание костей, сдирание кожи, сажание на кол, кипячение живьём в котле с маслом, и прочие ужасы, до коих так охочи добропорядочные подданные королевства. Пока зеваки глазели на жуткое зрелище, карманники не теряли время даром, освобождая карманы простаков. А заплечных дел мастера меж тем проявляли нешуточную изобретательность в своих страшных профессиях, оправдывая потаённые ожидания зрителей, глазеющих на казни со смесью ужаса, любопытства, содрогания, а потом обсуждающие увиденное в узком семейном кругу.

Таверну распирал густой запах эля, жареного мяса и угрозы, всегда сгущающейся с наступлением сумерек и ночи – времени, когда почти безраздельно властвовали лихие людишки, стерегущие припозднившихся путников, подвыпивших бездельников, бредущих по тёмным улицам домой, случайных прохожих, вдруг зачем-то вышедших в ночь из дому.

На грубо сколоченных столах стояли светильники, заправленные маслом. Огоньки слабо освещали помещение и посетителей, сгущая тени там, где светильников было мало или не было вовсе. Неверный колеблющийся свет выхватывал из полутёмного помещения засаленные патлы, быстрые колючие взгляды, грубые лица с часто встречающимися на них шрамами. Эти лица не обременял интеллект, скорее, наоборот, на них лежала печать если не скудоумия, то приобретённой с годами хитрости, звериной осторожности, готовности нанести удар кинжалом в спину доверчивому простаку.

Двое играли в кости. Несколько человек, прихлёбывая эль, наблюдали за игрой, где одному отчаянно не везло и он, уже скрипящий зубами, глядя в алчное лицо второго игрока, сжимал рукоять кинжала, висящего на поясе. Второй же, алчный и насмешливый, зная, что под одеждой у него тонкая крепкая незаметная другим кольчуга, тряс стаканчик с дробно стучащими костями, и всё подмечал. Готовый к тому, что удар кинжалом может угодить ему не в грудь, а в незащищённое горло, он уселся на скамье так, чтобы при первом же выпаде уклониться, а потом с полным на то правом перерезать глотку напавшему.

Хозяин таверны, чувствуя, что дело идёт к поножовщине, сделал незаметный знак одному из своих помощников. Тот, не привлекая к себе внимания, выскользнул на улицу и, поглаживая рукоятку меча, прихваченного на всякий случай, побежал к ближайшему посту стражников, чтобы позвать их на помощь. Хозяин таверны, добропорядочный горожанин, всегда поступал так, считая, что хорошие отношения с властью важнее каких-то там посетителей, которым обязательно не понравится появление стражников. Иногда случалось так, что стражники запаздывали, а кутерьма поножовщины уже вовсю гуляла по таверне, с грохотом переворачивая столы, скамьи, опрокидывая светильники, бьющиеся глиняные блюда с едой, кружки с элем, сбивая кого-то с ног, топча лежащих, заливающих своей кровью неровный каменный пол… Тогда хозяин выхватывал из-под прилавка внушительную палицу и крушил всех подряд, самостоятельно наводя порядок. Однако подобное не приветствовалось законом, во всяком случае, официально, поэтому владелец питейного заведения лишь изредка позволял себе подобные вольности, полагаясь на быстроту стражи. Сами стражники в этом тоже были заинтересованы: если они успевали вовремя, то сытный ужин и хороший эль им были обеспечены.