Еще мне в голову начали приходить всякие мысли по поводу нас с тобой. И я полностью признаю, что ты прав. Если ты настаиваешь и уверен, и хочешь, то, конечно, я откажусь от тебя. Просто в глубокой старости мне вдруг осознается, что это было ошибкой – прожить всю жизнь с другим человеком (Пусть даже очень хорошим и любящим меня навсегда) и тогда это будет обидно. В том, что ты считаешь, что так будет лучше, я полагаюсь на тебя, но в том, что ты лучший – положись на меня.
Сейчас ехали по Городу – такой туман. И Город такой странный, и очень красиво. Я бы погуляла с тобой по такой погоде. Все такое инопланетное, еле слышное и еле видное. Вот Сестра и усвистала гулять куда-то. А на меня нашло задумчивое настроение, и я решила написать тебе ночное послание.
Спать совсем не хочется (зато завтра захочется дико) и я почти разговариваю с тобой. В субботу я признаюсь тебе в мелкой (хоть и не такой уж мелкой) корысти, если нам удастся проехаться по магазинам. Насчет мягкой игрушки – я абсолютно серьезно. Я буду обнимать ее ночью, и мне будет очень сладко спаться. Но так как она должна олицетворять тебя, то надо выбрать что-нибудь подходящее. Какое бы животное подобрать? Сусликов, наверное, не продают. Но на суслика ты теперь не очень похож, потому что я узнала, как ты занимаешься любовью. Ты явно не суслик. Суслики так не занимаются. Я была бы не права. Может быть большой мягкий кот? Или ты можешь предложить свои варианты? Подумай, пожалуйста, и вышли свои предложения. А я их буду рассматривать.
Наш Шустрик нашел, где ему жить, и мой Друг теперь дико радуется и находится в предвкушении обладания мной. Он такой счастливый, что мне становится неуютно. Можешь так сделать, чтобы я все время не думала о тебе? Не зря я тогда в мае ныла Подруге, что я в первый раз в жизни боюсь. Она меня хорошо знает и знает, как я относилась к молодым и немолодым людям в последние десять лет. А тебя я испугалась, и есть, чему пугаться. Подкрался незаметно, когда уже поздно было бежать.
Был еще шанс до первого поцелуя, потому как не была я уверена, что мне хочется с тобой целоваться, и что мне нравится это прекрасное времяпрепровождение с тобой. Но ты вынудил меня это сделать, как будто знал, что стоит тебе поцеловать меня, и я уже никуда не денусь. Так и вышло.
Сегодня ты правда был очень мягкий и романтичный, и мой. Я чувствую, когда ты мой, а когда ты совсем не мой, и тебя занимают другие более важные мысли. Пожалуйста, постарайся на подольше побыть со мной и во времени и в пространстве.
Поеду в январе в Ебург, поплачусь Подруге, может она скажет что-нибудь умное. Хотя вряд ли. Она сама будет ждать от меня что-нибудь мудрое, потому как у нее самой хватает проблем на личном фронте. Готовься – икать будешь все время.
Вспомнила про смерть на могиле. Но ведь необязательно же себя убивать, чтобы почувствовать себя мертвой. Можно же умереть внутри, и это выйдет то же самое, просто будет присутствовать физическая оболочка – и все. Так что, пожалуйста, следи за собой. Не хочу пока умирать так рано. Я еще не нажилась с тобой. Это мне бабушка всегда так говорила, когда я приходила к ней в гости. Мы болтали часами про литературу, про мальчиков и про Город – это были основные темы наших бесед. А когда я собиралась домой, она говорила: «Ну вот уже уходишь, а я еще не нажилась с тобой». А сама ушла, а я ведь совсем не нажилась с ней. Ладно, что-то мне стало грустно совсем. Пойду я лучше почитаю твою книжку. Я очень начало люблю перечитывать. Хотя сейчас под настроение – лучше стихи..
Целую тебя, Солнце мое ясное.
Пиши.
Я наверное проснусь часов в десять и пойду сразу проверять почту.
Целую тебя нежно-нежно. Сейчас очень хочется к тебе прижаться и рассказать что-нибудь тайное и задушевное. Или просто помолчать рядом. Мне, правда, иногда очень хочется тебе рассказать про себя, но, понимаешь, мы все время бежим, а я так не умею. Мне нужно много времени, чтобы прийти рядом с тобой в лирическое настроение, потому как когда ты рядом, меня сначала всегда тянет на страсть, а на лирику уже времени не хватает. Ты ведь очень мало про меня знаешь. Ты никогда об этом не думал, или тебе просто не очень интересно.
Целую тебя опять.
Надеюсь, письмо дойдет.
Сегодня были проблемы с почтой – то письма твои не удалялись, то не доходили.
Ужасно не хочется расставаться с тобой. Помню то пьяное состояние, когда я писала тебе из Е-бурга, а потом наутро сходила с ума, что же я такое тебе написала. Так вот тогда я тоже сидела часа три, все никак не могла уйти от компьютера и написать последнее «пока»....
Ну все, целую тебя в последний раз и ухожу.
Спокойной ночи......................»
Сергей перечитал письмо несколько раз и понял, что не должен потерять женщину, которая писала ему эти строки.
Он подскочил со стула и забегал по комнате, бурча под нос нечто невразумительное. Подошел к стене и несколько раз с силой ткнулся в нее лбом – память не возвращала ни единой черточки. Только кровь туго застучала в висках. Перестав метаться, он сполз на пол и уставился в окно.
– Если я попал в этот мир и почти избавился от амнезии, – бормотал он, елозя затылком по шершавой поверхности рифленых обоев, – должно быть так, что стоит вернуться в исходную точку, и я что-нибудь вспомню и там. И тогда…
Неплохая идея. Тем более проверить – пару плюнуть. Он выскочил из дома, спустился в метро и занял место на подходящей скамейке у путей, ведших в направлении, обратном тому, по которому он сюда приехал. Оставалось только выбрать правильную дверь. Сергей долго рассматривал пространство подземного зала, двигающиеся фигуры, вывески – ждал знак – дождался. На этот раз мужчина в длинном, темном пальто наступил ему на ногу, наставительно сказал:
– Черт подери! – и подался по своим интересам.
Следующий поезд выпустил аналогичного субъекта. Сергей машинально засунул ногу под скамью, пропустил отмеченного пассажира и двинул в вагон.
– … дующая станция: «Сортировочная» – пропел артикулированный женский голос. Двери закрылись – поезд тронулся.
«Когда становится так тошно, что даже само название жизни превращается в нечто неопределенное, – отметил про себя автор повествования, – я выхожу на путепровод над огромной сортировочной станцией и гляжу, как, извиваясь, железными гусеницами ползут по рельсам товарные поезда. Я заглядываю в прозрачные глаза локомотивов. Завидую их кочевому быту. Жду… Наверное, оттого название «Сортировка» ассоциируется у меня с духом перемен. Но я отвлекся…»
Сергея пару раз пнули в бок и прижали к хозяйственной сумке. Так он и тянул до следующей остановки. «Ну вот – перепутал», – отметил он почти разочарованно, выпрессовываясь из вагона. Ничего нового в голове не прибавилось. Сергей решил, что не стоит пока без толку болтаться под землей, и двинулся к поездам, идущим в обратном направлении. В следующий момент на него налетел крупный мужчина, споткнулся и завалился на встречную пару немолодых женщин. Раздалось несколько возгласов, ахов и извинений. Самым странным было то, что Сергей оказался совершенно исключен из участия в этой сцене. И не успел он задуматься над этим, как сам наскочил на дамочку, которая тут же выпустила из рук пакет с апельсинами. Оранжевые шарики покатились под ноги пассажирам. И дама, бормоча себе, под нос, какая она неуклюжая, кинулась собирать разваленную сумку. И опять – ноль внимания на виновника происшествия. Сергей пожал плечами и двинулся к эскалатору, стараясь держаться в стороне от скоплений передвигающейся публики.
Поднявшись наверх, молодой человек оказался на бульваре, который замыкался белым собором с голубыми куполами. Волей-неволей пришлось двигаться мимо. Он прошел к храму сквозь скопище нищих и калек, выставивших напоказ свои язвы и обрубки, кинул несколько монет в расставленную посуду. Никто не заметил. Уже перестав удивляться, Сергей приостановился в дверях, перекрестился, но внутрь не пошел. Нельзя было представать перед Господом в таком виде. Решил податься к дому. Благо территориальных изменений пока вроде бы не обнаруживалось.
Он вошел в знакомое здание, поднялся на нужный этаж и поковырял ключом в замочной скважине – ничего не вышло. Все еще соображая, что же ему теперь делать, Сергей автоматически ткнул клавишу звонка, и дверь приоткрылась. В образовавшуюся щель выглянула женщина в халате, шлепанцах и бигуди.
– Кто там? – произнесла она шепотом, глядя на лестничный проем, практически сквозь стоявшего напротив посетителя.
– Извините… – начал, было, он и осекся, поняв, что его все равно не воспринимают.
– Кто это? – вопрос хозяйка отнесла уже к самой себе, сняла цепочку и вышла на площадку. – Шутники еще нашлись! – Сказала и отправилась обратно.
От нечего делать Сергей двинулся следом. Квартира по планировке оказалась той же самой, что и его, но только по планировке. В руках у хозяйки оказалась телефонная трубка, и она продолжила прерванный разговор с возгласа:
– Ах оставь! Из всех ощущений с ним, что сижу на большом остром колу, и что эта штука, которую он в меня сунул, застряла где-то внутри. Представляешь… – дальше Сергей слушать не стал.
В это время в коридоре появилась рыжая кошка. Сначала она приглядывалась к посетителю, пряла ушами, потом выгнулась, зашипела и бросилась внутрь комнаты.
– Ты что, дура! – взвизгнула женщина. – Да это Муська чуть с ног меня не сбила. Иди кисонька, молочка попей. Ну и сиди себе под шкафом… Так вот, продолжаю…
Внутреннее помещение оказалось образчиком женского быта. Чистота, салфетки, кружева, пара изящных бантиков, компенсирующих недостающие винты на кресле и настольной лампе. Картина на стене – скучающий котяра на груде фруктов. Внушительных размеров фикус возле окна.
Компьютер на письменном столе намекал на принадлежность обитательницы интерьера к бизнес- или интернет-сообществу. И еще – двуспальная кровать с невероятным количеством вышитых подушек, подушечек, думочек и мягких игрушек была настолько большой, что даже не сразу бросалась в глаза.
Двинувшись в кухню, он проследовал к холодильнику и заглянул внутрь. Там обнаружилась кастрюлька куриного супа, миска мясного салата, ветчина, овощи в ассортименте, упаковка яиц, несколько пачек рыбной нарезки, пара бутылок кефира, сыр, вареная колбаса, майонез и что-то там еще. Хозяйка вегетарианством не страдала – уже хорошо. Разглядывая продуктовые запасы, Сергей вспомнил, что давненько не потреблял ничего съестного и решил компенсировать этот пробел, зажарив себе яичницу с ветчиной и помидорами.
Пока он кулинарил, хозяйка, не прекращая говорить по телефону, уселась смотреть телевизор – шел очередной сериал. Реплики женщины накладывались на развитие латиноамериканской мелодрамы:
– Да я любила его, – услышал он нервический женский голос. – Любила и, видимо, люблю до сих пор…И что с того? Что с того? Ведь теперь – ни когда мне плохо, ни когда мне хорошо – его нет рядом. Его вообще нет! Он стал всего лишь моим воспоминанием, – поди разберись, кто это произнес.
– О донна Мэри! – взмолился Сергей. Встал и закрыл кухонную дверь.
Он уже заканчивал ужин и пил холодную жидкость из пузатого чайника, когда женщина появилась в кухне и принялась убирать посуду. Пока она делала это, всякое выражение сползло с ее лица, превратив его маску прощания с ушедшей молодостью.
Расставив все на привычные места, женщина вздохнула и направилась в ванну, долго плескалась, напевая простенькие мелодии, и появилась оттуда в короткой ночной рубашке василькового цвета с кружевами и рюшечками.
Когда в комнате погас свет, Сергей еще некоторое время сидел в кухне, рассматривая очертания зимнего города. Решил все-таки, что кровать достаточно велика и хватит на всех и еще, что он чертовски устал за последние дни. Отправился в комнату и обосновался на свободной части спального места.
Уснул он на удивление быстро и так бы и проспал всю ночь, если б не ощутил вдруг, что накрывшие его эротические сны уж больно отчетливы. Проснулся разом и, еще не открывая глаз, он понял, что оглаживает ягодицы соседки, у которой ночнушка сбилась уже к самой шее. Женщина дышала часто, слегка пристанывая, и бормотала во сне разные смешные нежности.
Сергей замер и постарался, было, высвободиться, но хозяйка только крепче прижалась к нему всем телом, перебегая кончиками пальцев от плеча к мочке его уха. С одной стороны ситуация выходила чертовски забавной, а с другой… Предстояло либо попробовать вырваться, либо начать исследовать локальные проявления женской анатомии. Сергей пошевелился. Дама тут же открыла глаза и посмотрела на него совершенно отсутствующим взглядом. Потянулась и промурлыкала:
– Приснится же такое… Как хорошо! – она перевернулась на другой бок, дав Сергею возможность вытащить руку, которой он почти автоматически провел по бедренной части женщины, невольно разделившей с ним постель. Та то ли сказала, то ли выдохнула:
– Ох.... – и заурчала, но больше никак не отреагировала на его присутствие в своей опочивальне. В ответ из-под шкафа мяукнула кошка.
– Верните мне мой моральный облик! – высказался постоялец. И продолжил. – Так получается, что я могу вытворять здесь все, что захочу, а меня никто и не заметит… Какая скука!
Сдвинув от себя женщину, пребывающую в посткоитальной расслабленности, Сергей лежал и долго пялился в потолок, стараясь уснуть, но голова оставалась ясной. Отключиться не получалось, и постепенно от этого лежания и глядения перед собой время стало переливаться в образы и откатываться назад. Его память, походившая сперва на архив беспорядочно разбросанных образов и предметов, начала упорядочиваться.
События выплывали и таяли, накладываясь друг на друга. Сначала он увидел свой полет в ледяную реку, обломки ограды и лобовое стекло, парящее на фоне ночного неба.
Подобные ситуации врезаются в память будто видеозапись: полное отсутствие мыслей, зато масса ощущений; ты не успеваешь их зафиксировать, но все они тут как тут, если мозг почему-то вдруг вздумает снова прокрутить эту ленту.
Финал сцены тонул в яркой вспышке, которая оборачивалась кромешной тьмой. И ничто из явленного прошлого больше не просачивалось сквозь завесу рухнувшей пустоты. Зато выплыли лица друзей уже другой линии существования.
Сначала явился Сашка с неизменной саркастической улыбкой на тонких губах. Как-то раз Сергей заказал в подарок другу визитки: «Люцифер Мефистофилиевич» и номер его машины «н 333 ет» всегда мысленно множил на два.
Отец у Сашки был алкоголик. И потому сын считал себя собственным началом. Избегал разговоров о прошлом. Любил девочек с куриными мозгами и книгу «Граф Монте-Кристо».
В ранней молодости друг обожал ходить на чужие свадебные банкеты, когда приглашенные от невесты считают, что ты гость со стороны жениха, а близкие жениха – дальний родственник невесты, и адреналин в крови мешается с шампанским, приличной закуской и знойными подругами молодой четы.
В перерывах между банкетами он развлекался селекцией мухоморов. Что еще добавить? Сашка – это Сашка – креативно-аттрактивный тип с мистическими наклонностями.
А еще у него имелась младшая (на 3 года) сестра Настасья. Лицо ее было улучшенной версией Сашкиной физиономии. И все знали, что она – женщина прогрессивная, имеет двух мужиков и вполне понимает и брата, и его друзей.
Она иногда находила возможным привносить свой шарм в их сугубо мужскую компанию, но делала это редко то ли из-за общей занятости, то ли из-за отсутствия действительного интереса.
Потом возник Юлий. И это уже совсем другая история. И сначала, как водится, было Слово. И слово было Имя. И имя было Юля… Это сейчас он стал вальяжным и уверенным в себе рачителем собственного благополучия. А было время…
Гордое имя римского Цезаря, которое дал ему просвещенный родитель, превратилось в среде дворовой пацанвы в обидное девчоночье прозвище-дразнилку. Поэтому борьба за мужественность существования составила стержень Юлькиной жизни, даже когда он подрос и перестал обращать внимание на подобные глупости.
Теперь Юлий носил строгие костюмы от Hugo Boss, поливал себя одеколоном Calvin Klein, ездил на больших черных машинах, ходил в спортивные клубы для сильных мужчин и выражался на людях исключительно сквозь зубы. И то невозмутимое безразличие, которое он надевал на себя вместе с костюмом, импонировало многим.
На самом деле Юлька был вовсе не тем, кем казался, но знали об этом только самые близкие друзья.
Что еще добавить? Жил он в малюсенной однокомнатной хрущобе, где коридор, кухня и смежный санузел помещаются на четырех квадратных метрах, а из мебели имел один матрац, телевизор и газовую плиту. А, значит, впечатление на женщин должен был производить ошеломляющее.
Сергей не раз интересовался у друга, как ведут себя дамы, прибыв в первый раз в такое жилище холеного джентльмена.
– По контрасту, – небрежно отвечал Юлий, – когда уже пришла, куда деваться…
Женщина, которая решила стать его спутницей, экзотику, впрочем, тоже любила, и отдалась ему настолько искусно, что наш полководец на время утратил бдительность и оказался в роли продолжателя рода, сам не поняв, как все это произошло. Однако…
Семейная жизнь, по мнению Бернара Шоу – не более естественна, чем клетка для какаду. Но плохо ли какаду в клетке? Только в том случае, если он знал другую жизнь. Юлий, похоже, ее знал. Знал превосходно и в клетку лезть ни коим образом не собирался.
Женитьба так и не выгорела, но сына новоявленный папаша вниманием не обделял и окрестил Харитоном.
Прошли времена, когда с подавляющим большинством соотечественников Юлий пребывал в странном оцепенении, наблюдая захватывающую картину разброда и распада. Ныне стал он житейски мудр, торговал недвижимостью и с возрастом начал обживаться. Его квартира состояла уже из пары залов, в одном из которых к дивану и телевизору добавился письменный стол с компьютером и музыкальный центр класса HI-END. Посередине второго зала стояла большая деревянная астролябия, словно громадная летающая машина с другой планеты. И все.
Юля имел желание стать писателем, но при этом – математические мозги. В итоге, все, что он наговаривал себе, прежде, чем сесть за рукопись, оборачивалось одной единственной выверенной фразой. Писать больше было не о чем.
А еще он любил, когда предметы превращались в знамения, полных женщин, еврейскую водку, врать в три короба и куртуазный маньеризм. Что поделать – у каждого свои слабости…
Явились и братья – Петр и Павел – сыновья отца, убитого по недоразумению. Разница между ними была восемь месяцев и учились они когда-то вместе с Сергеем в одном классе средне-советской школы. Но это было давно.
Если вы были ребенком в 60-е, 70-е и даже 80-е, оглядываясь назад, трудно поверить, что нам удалось дожить до сегодняшнего дня.
В детстве мы ездили на машинах без ремней и подушек безопасности. Поездка на телеге, запряженной лошадью, в теплый летний день была несказанным удовольствием. Наши кроватки были раскрашены яркими красками с высоким содержанием свинца. Не было секретных крышек на пузырьках с лекарствами, а зубная паста с клубничным привкусом подчас заменяла отсутствие конфет. Двери часто не запирались, а шкафы не запирались никогда.
Мы пили воду из колонки на углу, а не из пластиковых бутылок. Никому не могло придти в голову кататься на велике в шлеме. Ужас! Часами мы мастерили тележки и самокаты из досок и подшипников со свалки, а когда впервые неслись с горы, вспоминали, что забыли приделать тормоза. После того, как мы въезжали в кусты шиповника несколько раз, разбирались и с этой проблемой.
Мы уходили из дома утром и играли весь день, возвращаясь тогда, когда зажигались уличные фонари, там, где они были. Целый день никто не мог узнать, где мы. Мобильных телефонов не было. Трудно представить!
Мы тырили малину и били стекла, приводя в замешательство своими выходками местных садоводов. Мы запускали воздушных змеев, резали руки и ноги, ломали кости и выбивали зубы, и никто ни на кого не подавал в суд. Бывало всякое. Виноваты были только мы и никто другой. Помните? Как дрались до крови и ходили в синяках, привыкая не обращать на это внимания. Как делали рогатки, самострелы и бомбы из болтов и спичечных головок. Мы ели пирожные, мороженое, пили лимонад из бутылки – одной на всех, но никто от этого не заболел спидом, не умер и не потолстел, потому что мы все время куда-то неслись. И, невзирая на надзор с полит-небес, мы были храбры и своевольны. Даже во время пионерлагерей.
Наши отцы ездили на «Запорожцах», которые зимой заводились исключительно с помощью паяльной лампы, зато летом забирались в такие чащобы, где другим транспортом был только вертолет. Но какая там была рыбалка! Ягоды и грибы. Какой оглушительной была тишина!
Мы не имели игровых приставок, компьютеров, 155 каналов спутникового телевидения, компакт дисков, сотовой связи и интернета. Мы неслись смотреть мультфильм всей толпой в ближайшую квартиру, где был телевизор, ведь видиков то тоже тогда не водилось! Зато у нас были друзья. Мы выходили из дома и находили их. Мы катались на плотах и пускали спички по весенним ручьям, сидели на лавочке, на заборе или в школьном дворе и болтали, о чем хотели. Когда нам был кто-то нужен, мы стучались в дверь, звонили в звонок или просто заходили и виделись с ними. Помните? Без спросу! Сами! Одни в этом жестоком и опасном мире! Без охраны… Как мы вообще выжили? Мы придумывали игры с палками и консервными банками, мы воровали яблоки в садах и ели вишни с косточками, и косточки не прорастали у нас в животе. Каждый хоть раз записался на футбол, хоккей или волейбол, но не все попали в команду. Те, кто не попали, дулись во дворе и научились справляться с разочарованием.
Некоторые ученики не были так сообразительны, как остальные, поэтому они оставались на второй год. Контрольные и экзамены не подразделялись на 10 уровней, и оценки включали 5 баллов теоретически, и 3 балла на самом деле. На переменах мы обливали друг друга водой из брызгалок и старых многоразовых шприцов!
Воспоминания о расточительной жизни нам не грозят. Мы жили в другие времена. Жили и любили друг друга крепко. С нами осталась та часть судьбы, которую мы пересекли вместе. И пока она здесь, все остальное не имеет значения.
Наши поступки были нашими собственными. Мы знали о последствиях. Прятаться было не за кого. Понятия о том, что можно откупиться от ментов или откосить от армии, практически не существовало. Родители тех лет обычно принимали сторону закона, можете себе представить!? Это поколение породило огромное количество людей, которые могут рисковать, решать проблемы и создавать нечто, чего до этого не было, просто не существовало. Значит, наша свобода действительно была. Была без приставки «псевдо». У нас была свобода выбора, право на риск и неудачу, ответственность, и мы как-то просто научились пользоваться всем этим. Если Вы один из этого поколения, я вас поздравляю. Нам повезло, что наше детство и юность закончились до того, как правительство не купило у молодежи свободу взамен за ролики, мобилы, фабрику звезд, пиво и классные сухарики… С их общего согласия… Для их же собственного блага…
Пройдет еще несколько лет и по улицам этой планеты пройдут люди с электронными имплантантами – по своему совершенные, и это уже будем совсем не мы. Наше поколение увязло в прежней системе ценностей как динозавр в реликтовом болоте. Там и останутся его кости. Так же как наша жизнь.
– Эх, парень! – оборвал себя автор. – Стареешь ты, наверное, и слабеешь – уж точно. Ты сам превратился в субъекта с башкой, фаршированной чужими мыслями и общими местами – ходячий гибрид газетного штампа с программой новостей. Ты стал приторно-сентиментальным, брат, скоро и менторствовать начнешь: мол учитесь, юные – берите пример. С чего? А черт его знает! Да простит мне читатель краткое отступление в страну утраченного детства. – Ему стало грустно. Выходило, что с этим бардаком он тоже что-то терял.
Прошли времена, когда раз в неделю – минимум – он принимал решения начать жизнь сызнова. Что поделаешь – возраст. Старость? Еще нет. Ее предчувствие.
«Счастливые годы, веселые дни, как вешние воды…» – и ничего не осталось, кроме слабо раздражающих воспоминаний. «Когда поймешь умом, что ты один на свете», – вот правда жизни. Правда, но не вся. Впрочем, не слишком ли много цитат для одного раза?
Так вот, были еще Павел и Петр – два громилы с добрыми глазами. Внутрисемейные драки школьных лет сменились легким подтруниванием друг над другом и настоящим мужским взаимопониманием.
Они имели яицатупер (репутация, по-русски выражаясь) своих в доску во всех компаниях и были любителями поиграть в подкидного дурака не только в карты. Получалось здорово. Потому как, когда клиент соображал наконец, что его разводят, он уже оказывался в такой букве Ж, что даже обидеться забывал.
И потом они были всякими и жили по правилам и без, исключая лишь одно – предательство своих близких и особенно не доверяя скрытным натурам, которые ведут подчеркнуто добродетельную жизнь.
Ближний круг оказался узок, и в нем хватило место разве что женщине. Той самой, которую Сергей выковырял из своей памяти уже ускользнувшей из пространства его жизни. Он не сводил глаз с удаляющейся фигуры, точно надеясь, что сила его взгляда заставит ее вернуться. Хотя бы обернуться. Нет… Она медленно растворилась в пространстве прошлого. Или будущего. Перед глазами остался только потолок, подсвеченный лучами всходящего светила.
– Какой прок мне от будущего или прошлого, если я не успеваю сосредоточится даже на настоящем, – наконец выговорил Сергей, встал и пошел умываться. Собрался он быстро, наскоро поел и удалился неторопливо, сунув руки в карманы и напевая нарочито охрипшим голосом: «Я влетаю в комнату с дубиной, весь в надежде на испуг…».
–
А что – мог бы многим помочь в их тягомотной жизни, – рассуждал он вслух, уже направляясь к дверям подъезда, – Великий Аноним. – Что-то ему не понравилось в этом созвучии. Сергей разочарованно сплюнул, вышел на улицу и сразу же едва не попал под грузовик.
–
Куда прешь, придурок, – выпалил он скорее по привычке. На ситуацию не обратила внимание даже старушка, чапающая по тротуару в трех метрах от происшествия. – Вот блин! – сказал в продолжение, – пора валить отсюда, пока голова еще цела.
Говорят, что если дикаря посадить перед телевизором, то он ничего там не увидит. Электронная картинка окажется за гранью его восприятия. В этом мире в роли телевизора выступал Сергей – могучая сущность, до которой никому нет дела.
Для чистоты эксперимента Сергей решил устроить на прощанье показательную «акцию вандализма». Он влетел в ближайший ресторан и повалил несколько стульев. Поначалу никакого эффекта не последовало. Официанты кинулись возвращать на место опрокинутую мебель – только и всего. Но когда новоприбывший крушитель опрокинул за шиворот чопорному господину в белой рубашке графин с красным вином, публика зашевелилась. Посетители закрутили головами, метрдотель начал извиняться, сам не зная, за что…
«Проняло», – удовлетворенно констатировал Сергей и удалился вальяжно, прихватив с собой пару бутербродов с осетриной и уронив музыкальный автомат. Разрушения на этом и закончились. Надоело.
На следующее утро выпуск местных новостей начался с истории о бесчинствах полтергейста в заведении общественного питания. Сергей, который из любопытства остался у своей «доброй самаритянки» скоротать еще одну ночь, встретил новость разочарованно:
– Имя мне – барабашка! – пробормотал он и окончательно понял, что надобно выметаться отсюда. – Выходит так, что абсолютная свобода – это когда ты никому не нужен. Абсолютно. – Привычка резюмировать собственную жизнь в этот раз показалась Сергею особенно отвратительной.
Очередной поход в метро протекал по почти накатанному сценарию.
– Простите, который сейчас час? – спросил у него высокий гражданин в длинном сером пальто, только что покинувший вагон подошедшей электрички. От неожиданности Сергей долго хлопал глазами и соображал, что же такого от него хотят.
– Без пятнадцати десять, – сам себе ответил встреченный субъект, – Пора… – и двинулся в сторону эскалатора.
– Пора, – подтвердил Сергей, уже точно зная, кто должен появиться из дверей следующего поезда. Прошмыгнув мимо двигавшегося навстречу серого пальто, он оказался в подкатившем вагоне. Следом за ним в вагон ввалилась целая орава подростков-старшекласников обоего пола, направляющихся в очередной музей. Пространство разом заполнилось яркими куртками, мельтешением рук, воплями, кличками, непонятными диалогами и взглядами с неуемной сексуальной озабоченностью. Атмосфера сумасшедшего дома плавно затопила мозги Сергея.
– Осторожно, двери зарываются. Следующая станция Сортир… – остаток фразы утонул в гомоне проезжающей публики.
К тому, что его не замечают, пассажир уже успел привыкнуть. Но… Было что-то не то даже для этого способа его существования. В набитом вагоне вокруг Сергея сохранялось пустое пространство, куда никто так и не сподобился разместиться. Поезд тронулся, и его движение погрузило одинокого путника в круг собственного забвения. Память – и та не желала проникать за эту невидимую границу.
«Выходит так, – пытался объяснить себе Сергей, – что чем дальше я от той, чье письмо попалось мне в вечер начала моих путешествий (да ведь о ней еще Сашка рассуждал, а я – дурень – не слушал). Так вот, чем дальше я от нее, тем менее значим для мира вокруг». Вывод получался спорным, но вполне мотивированным. Во всяком случае, Сергею хотелось так думать. И поэтому оставалось одно – найти и убедиться.
Пока он так рассуждал, поезд подкатился к следующей остановке, и все вокруг опустело так же стремительно, как и было заполнено. Выйдя из вагона, задумчивый странник оказался на полустанке, окруженном заснеженными деревьями. В отдалении пейзаж дополняли несколько громоздких построек. На куполе центральной из них обозначалась фигура в балахоне, которая держала в руках предмет, напоминавший одновременно и крест, и секиру. Причудливая игра света делила статую на две равные части: сияющую белизной и утонувшую в глубокой тени без полутонов и переходов. Воздух вокруг был так тих и прозрачен, что от долгого взгляда начинали болеть и слезиться глаза.
Сергей спустился с перрона и двинулся по натоптанной дорожке в сторону комплекса зданий, которые при ближайшем рассмотрении оказались чем-то средним между профилакторием и монастырем. Табличка при входе гласила: «Дом отдыха – Пролетарий». Войдя в холл первого из строений, гость сразу наткнулся на стенд с исторической справкой санаторного учреждения.