– Откуда Вы знаете? – удивился Капет и неожиданно успокоился. Подойдя затем к краю эшафота он прокричал в толпу, – Я прощаю своим врагам! – На большее сил не хватило.
Его уложили на длинную доску, доходящую до ключиц. Король смог рассмотреть лишь стертые волокна деревянного ложа гильотины, за которыми виднелась корзина. Ее тростник отливал золотистой желтизной.
Десять часов двадцать минут.
Духовник ошибся.
Боль впилась в него остротой бесконечности. А затем он начал падать. Лицом вперед. Тростник, ринувшись навстречу, стукнул по носу. И стало темно от залившей глаза крови.
«Смерти нет! – была последняя мысль. – И бессмертия тоже».
– Да здравствует нация! – заорала толпа, увидев мертвую голову в поднятой руке палача.
Мальчик Сережа был настолько поражен этим зрелищем, что даже позабыл заплакать.
– Не рано, Никифорыч, кур бить начал? – Заглянул во двор сосед – местный бригадир Андрей Платонов.
– Вишь, внук приехал, – скосил на него глаза дед. – Свеженьким угостить, не в городе, чай! – облизнул кровь с лезвия топора. Продолжил. – Как у вас с продовольственной программой? Решаете?
– Программа есть, продовольствия шиш. Правильно говорю. Нет? – съязвил бригадир и решил высказаться. – Рассуди, Никифорыч. Вот ведь во мне лежит огромный заряд жизни, а как почну им палить в наше дело, так кой-что одна малость выходит… Ты стараешься все по-большому, а получается одна мелочь – Сволочь! Ты скот этот напитаешь во как! Я сам силос жую, прежде чем ее угощаю, а отчет мне показывают – по молоку недоборка, а по говядине скотина рость перестала!… На центральном взяли сорок рабочих всякого пола с завода – на выручку. По сговору, – мне два помощника, два умных на глаз мужика досталось. Что ж такое?! Ходят они, бушуют и стараются – я сам на них пот щупал, – а все в бригаде как было плохо, так стало еще хуже… Недосмотрю сам – скотина стоит в траве голодная, а не ест: не поена! А мужики енти аж скачут от ударничества, под ними быки бегом бегут, а куда – неизвестно. Одно слово – пролетарьят. Кликнешь – они назад вернуться, прикажешь – тужатся, проверишь – проку нет. Это ж что такое, это откуда смирное охальство такое получается? Злой человек – тот вещь, а смирный же – ничто, его даже ухватить не за чего, чтобы вдарить… Выходит, в злобе сила. Навык ей только и нужон. Правильно говорю. Нет?..
Тут мальчик Сережа пришел в себя и заорал во все горло.
Историю своей жизни дед рассказывал постепенно. Про то, как угостил парня, который решил приударить за его женой, вилами в бок; как пошел по этапу, как началась война и он – уголовник – оказался в штрафной роте; как он в первом бою сдрейфил, не хватило духу схватить и выбросить из блиндажа гранату, и она искромсала пятерых молодых парней, а его даже не царапнуло; как штрафники проводили разведку боем, когда из каждой десятки в живых остался только один; как немец, который уже висел на его штыке, успел полоснуть деда по горлу; как валялся потом в санбате и зверел от клопов и бессилия; про то, как он – сельский механизатор – попал в бронетанковые войска, а когда их командир сгорел под Прохоровкой вместе с танком, получил офицерский чин; как поймали власовцев и вырезали их как скот – по-тихому, чтобы никто не видел; как нашел в немецком окопе альбом с голыми фрейлейн и ни разу не смог досмотреть его до конца – так тянуло на женскую плоть, но любил всегда только жену – единственную в мире; как вошли в Германию, где уже весной 45-го подбили их танк, и он – раненный в ногу – так и остался при штабе, а потом стал комендантом маленького городка в Саксонской Швейцарии и полгода жил при коммунизме; как добирался домой на трофейном «Хорьхе», который до сих пор пылился у него в сарае; как встречали героя-орденоносца и посылали учиться, а он не поехал, не захотел оставить жену, зато породил и выучил дочь, вот она-то и стала матерью Сергея.
Дед и после войны характер имел горячий и безудержный. Связываться с ним боялись. Разве что внук.
К старости дед пристрастился читать разные книги – все больше философическую прозу. Внук часто замечал, как старик сидит возле дома, уставясь за реку – на закат – туда, где после дождя вставала над лугом радуга – и думая то ли о тайнах местного мироздания, то ли о сущности уходящей жизни. Люди – даже бабка – были ему тут без надобности. Разве что внук.
«Правильного пути нет в принципе, – всплыли в памяти слова деда. – Одна вера». А еще – как мальчик Сережа уезжал от деда в последний раз. Как тот потрепал внука за вихры и пошел было к дому. А когда Сережа оглянулся в последний раз, старик так и остался стоять у калитки. Стоял и плакал, пряча лицо в тени забора.
– Разве что внук… – проговорил мой герой, очнувшись на утро, следующее за банкетом.
Мать гремела посудой на кухне. Подошел отец.
– Проснулся. Как голова? Не махнуть ли нам на охоту, а? Гуси летят.
– Не пап, времени нет, – соврал сын.
– Зря. Когда ждешь вальдшнепа на вечерней тяге, природа в тебя вливается.
– Пап.
– А?
– Слушай, а ты куриц когда-нибудь того. Ну в смысле сам.
– Сам – нет. Не смог. Понес ей голову рубить, а она пристроилась у меня на руках и беседовать начала… Не смог.
– Это тебе не вальдшнеп на тяге.
– Вот тут ты и не прав, – грустно сказал отец. Повернулся у пошел на кухню.
Минул уже изрядный срок, после того, как он сблизился с Евдокией. Встретился и расстался. Без обязательств. И все-таки. Сергей так и не смог решить для себя, что значила для него эта встреча. Или – хотя бы – что она означала.
Собравшись с духом, он набрал свой бывший рабочий номер и хотел было уже отключиться, когда услышал ее неторопливое:
– Слушаю Вас.
– Привет! Это я! – не придумал он ничего умнее. Говорил беззаботно, а это уже неплохо.
– Здравствуйте, Сергей Николаевич… – холодность ее голоса выбила его из колеи.
– Я, собственно, звоню только засвидетельствовать Вам свое почтение, – постарался вписаться он в предложенный тон. И ему снова стало безотносительно стыдно. Словно вошел в парадном костюме в женскую баню и ждешь комплиментов. «Что это?» – успел подумать Сергей.
– Что-нибудь не так? – поинтересовалась дама. Подождала с минуту и продолжила. – Сергей, извините. Извини, но я очень люблю своего мужа. Несмотря ни на что. И, видимо, навсегда. И убеждаюсь в этом каждый раз, когда ему изменяю.
– Зачем же изменять? – выдавил из себя Сергей.
Натура, видно, у меня такая блядская, – она хотела сказать еще что-то, но промолчала. – И потом, тогда мне было действительно жаль с тобой расставаться. Очень даже. Вот так. И все это намешалось в тот замечательный вечер. Но потом. Не стоит давать этому продолжаться.
– Боишься испортить впечатление? – ухмыльнулся собеседник.
– Не начинай это делать уже сейчас.
– Пожалуй… Созвонимся?
– Когда-нибудь, – она повесила трубку.
Бывает же, что люди расходятся полностью удовлетворенные друг другом.
Приближалось первое апреля. Позвонил Сашка и обещал зайти в гости с сюрпризом.
Сергей решил не ударить в грязь лицом и подготовился основательно: выкрутил все лампочки в подъезде. Закупил в магазине приколов череп с красноватой подсветкой и упаковку резиновых кишек. Выставил покупки на тумбочке у входа. А сам нацепил на голову капроновый чулок и пристроил в него на место глаз два апельсина, предварительно выкрасив их фосфорической краской. Когда раздался звонок, он подкрался к двери, поправил экипировку. Приоткрыл.
– Позволь представить тебе… – услышал Сашкин голос и проговорил заученно-замогильным басом:
– Вход в преисподнюю открыт. Ваша очередь…
Следующим в мизансцене был легкий всхлип и звук, как будто на лестнице случайно уронили мешок с картошкой.
Из-за апельсинов не видно было не хрена. Сергей завозился, стягивая с головы свою амуницию. А когда у него это получилось, увидел друга, сосредоточенно приводящим в чувство хорошенькую девочку в светлом пальто.
– Хотел познакомить новую пассию с ученым другом, – произнес тот, закончив пыхтеть и материться. – Произвести впечатление.
– Что ж, – отметил хозяин квартиры. – По-моему удалось. Как считаешь?
Весь последующий вечер дева пролежала на ложе с компрессом на голове, грустно вздыхая и, вероятно, думая о том, что умных мужиков не бывает в принципе, а ей и вовсе попадаются стопроцентные идиоты.
Шли дни. Весна растворилась в крови. Текла ощущением праздности мироздания.
Сергей решил не обременять себя поисками работы или смысла жизни. Не сейчас! Он не был уверен, что хочет принадлежать именно этой реальности, если эта реальность была.
Все свое время – а его теперь оказалось у него предостаточно – он проводил в библиотеке, пытаясь идентифицировать свои реликвии. С одной стороны Сергей понимал, что за ним наверняка наблюдают, но с другой… С другой было совершенно ясно, что не поняв: «откуда оно взялось», «зачем», «почему» – выпутаться из этой истории абсолютно невозможно.
Он узнал массу захватывающих подробностей о существовании древних народов. Писаная история, однако, выглядела дробной и дублированной. Многие пласты, наложенные один на другой, при ближайшем рассмотрении оказывались тем же самым сюжетом.
Известные трактаты в большей или меньшей степени переписывали друг друга. И любая гипотеза, повторенная несколько раз, становилось непреложным фактом, а первоисточник объявлялся истиной в последней инстанции. Хотя в любом случае точка начала отсчета оказывалась именно там, где всякий смысл терялся окончательно.
Но Сергей был лишен догматики исторического образования и не собирался понимать, например, почему хронология славянских племен начиналась пришествием Рюрика. И как это: «Придите к нам и владейте нами»? Какое такое национально-государственное образование могло добровольно передать себя в руки завоевателей. Это как наши ребята в Афганистане? «Пришел, увидел, захватил». Переписал летописи…
Марионеточные правительства были тогда еще не в моде. Тут уже татаро-монголы. И, кстати, кто они, откуда? Пойди разберись. Кара-карум, Сарай – великие центры Империи, которая сотни лет правила миром. Где они? Куда делись несметные сокровища, собираемые данью с сотен народов? По кибиткам растащили? В каких землях скрыты фундаменты этих столиц.
И выходило, что место им в Ассирии с ее Мадруком, Набу и другими крылатыми богами. И великий царь Хаммурапи – тот самый Хан? Почему мы знаем именно его имя? И где она – страна Муравия, в которой спрятана «зеленая палочка счастья».
Или это гунны, подмявшие под себя готтские племена? Или гиксосы, покорившие Египет? Ойкумена становилась очень маленькой. И все снова сводилось к стране на берегах Нила, тысячелетняя культура которой должна восходить уже к божественным сущностям.
И дальше Библия – История народа без Родины. Почему ни одно из племен, описанных в этих книгах – кроме египтян – не существует более. Да и египтяне не существуют. Они предтечи.
А что же славяне? Не они ли пришли из Египта? И еврейский Бог Иегова, отразившись в индийских йогах выродился в бабу-ягу?
Не они ли создали на Севере обширную земледельческую культуру, язык которой – даже исковерканный кириллицей – сохранил в себе египетскую первооснову? И Мат – египетская богиня правды. А гора, к примеру – это го-Ра – место, куда уходит Солнце. И каждая река была Доном, потому что имела дно. А русло – оттого что племя Русь – первое из завоевателей славян-спаротов двигалось вдоль рек.
Россия – страна рассеяния.
И правили тогда на Руси князь Бож, распятый Германорихом. А еще ужасные Вандал и Скиф, те что вытеснили готтов с земель нынешней Украины.
И только потом: «Придите к нам и владейте нами». Орда и триста лет позорного рабства. Позорного? Какой еще народ смог бы вынести столь долгую экспансию и не только не выродиться – это и другим все же удавалось – но и не потерять свою исконную государственность?
А дальше – Москва – место перед которым падают ниц – третий Рим и основа великой империи. Почему занять этот город стремились все завоеватели, даже когда у страны была другая столица? Почему так упорно прятали «концы в воду» все приходящие на московский трон? Что мучило здешних правителей? Корни народа?
Сергей не стал изводить себя этими тайнами. Уж лучше сказки читать. Аминь!
Одно он усвоил точно – истории не бывает всеобщей. Потому что это не только набор вялотекущих событий. Вернее – это совсем не набор событий, а процесс, в котором объединены кровь, пот и сперма. Возможно сейчас законы меняются, но хочется верить, что этот триумвират до сих пор правит миром – кровь, пот и сперма.
И тогда возникает второй вопрос: что же мы – русские?
Возможно нам не хватает петушиного гонора французов или занудливой размеренности германцев, или напора американцев, для которых любовь к золотому тельцу органично сплелась с детской уверенностью, что именно им предназначено править этим миром. Все они в высшей степени цивилизованные люди. Настолько цивилизованные, что считают правилом хорошего тона презирать остальное человечество за отсутствие этого качества. И не только презирать, но и наказывать. Меня от них тошнит.
И слава Богу, что мы не с ними. Мы не с ними. Но и не с Азией. Мы не тигры и не драконы. Мы ищем третий путь. Может быть оттого нам так «мучительно больно вспоминать о бездарно прожитых годах». Мы погрязли в Православии, а вместе с ним в эсхатологической идее, которая, если перевести на человеческий язык, заключается лишь в одном – гори все синим пламенем. И мы умыли руки собственным потом и кровью, а сперму давно поглотил алкоголь.
«Я не ропщу, я анализирую, – думал читающий. – Всего лишь хочу найти ту самую географическую точку, где кровь, пот и сперма снова обретут силу в своем единстве».
Он перечел онтологию древних времен – от деяний Александра Великого до крестовых походов. И нигде – ни в одной хронике не говорилось о загадочном перстне или фигурке со странным орнаментом и лепестками стреловидной формы. Ни одна религия не имела такой символики.
Вспомнив свой разговор с Антикваром, Сергей перелистал хронологию буковины. Земля эта, которую издревле населяли гуцулы, потом долго переходила из рук в руки. Но удельными ее правителями были все же польские феодалы. И какой такой секрет мог хранить в своих анналах ясновельможный шляхтич?
– Эх, взглянуть бы на тот портрет хотя одним глазком! – проговорил он вслух. Дама за соседним столиком оторвалась от чтения и укоризненно покачала головой.
– Виноват, – произнес он одними губами. – Виноват.
Тем же вечером он решил извиниться перед Анной. И он пошел к ней – быть наказанным – потому что сам этого хотел.
Дверь открыл Писатель.
– Добрый вечер, – улыбнулся Сергей.
– Добрый?
– Анна дома? Я бы хотел ее видеть, – от волнения голос его звучал хрипловато и неожиданно представительно.
Писатель молча посторонился и церемонно пропустил его внутрь квартиры. Потом также молча принял верхнюю одежду и жестом пригласил в кабинет. Придвинул кресло. Сам сел напротив. Сергей стал смотреть на стол. Там на самом видном месте лежала книга собственного сочинения. Писатель перехватил его взгляд, но сделал вид, что ничего не заметил.
– Анна придет несколько позже. Мы можем побеседовать пока.
– Да! Что Вы знаете об артефактах? – выпалил гость, хотя на самом деле думал совсем о другом.
Писатель откинулся в кресле и долго рассматривал стопку бумаги в углу письменного стола. Похоже, он был большой любитель многозначительных и долгих пауз. Сергей уже начал жалеть, что влез со своим вопросом, когда собеседник поднял на него глаза, будто очнулся:
– Все волшебство этого мира, начиная с писаний Гермеса Трисмегиста укладывается в Формулу Любви. – Писатель опять задумался и продолжил, – Есть мир и есть мы в нем – люди и нелюди. И с нами постоянно что-то происходит. Иногда до того невероятное, что те, кто должен следить, переписывают это. Многократно. И так выходит история, которую называют наукой.
– А кто должен следить?
– Люди. Люди во множественном числе. Они рациональны. Я нет. И вы – нет… Впрочем, мы ведь о другом толкуем. История может быть только личной. Правда, правда и ничего кроме правды… Аминь! Я очень виноват перед дочерью. Перед ее матерью, тещей – кем там еще? Но прежде всего перед ней! Я хотел жить ради нее и этим все испортил. Но начнем по порядку.
Сергей вовсе не рассчитывал нарваться на подобную откровенность. Поэтому замер в своем углу и только молча хлопал глазами.
– В юности, – Писатель говорил монотонно, будто надиктовывал повесть. – Я был очень застенчив и мнителен. И долго не мог сойтись ни с одной девицей. Робел, знаете. Был слишком начитан и оттого не мог почувствовать себя достаточно умным или хотя бы чуточку привлекательным. Да-с. А потому мой первый интимный опыт вышел не по любви, а по случаю, знаете. Не хотел оставаться последним девственником.
Потом настала любовь – первая и, как положено, несчастная. Потом… Потом отношения были, но возникали скорее из любопытства. Чувств я боялся и бежал, как только видел, что они могут прийти. Так-то вот, молодой человек.
И женился потому, что так вышло. Не по любви, не по расчету – срок подошел. Сейчас-то я понимаю… Впрочем, нет, расчет был – женщина казалась воспитанной и преданной – свой круг. И я старался соответствовать. «Не было любви, не будет и ревности. – Думал я тогда, – И все пойдет своим чередом. Живут же люди..». По началу получалось. Особенно, когда родилась дочь. Вот тут я про любовь все понял – по-настоящему. Как только увидел младенца, ощутил, что для этого стоит жить – звучит патетически, но соответствует. По Вертинскому: «И прокралась в сердце доченька, как котенок в пустую кровать..».
Следующие события отложились на несколько лет. Дочь росла. А я? Я тоже хотел быть счастливым. Или я так себя оправдываю, и была просто скука. Только появилась у меня одна знакомая. Потом вторая, третья…
«Ничего серьезного, – думал я, – Потешить Эго, да и на фиг!» Выходило забавно. Я выучился виртуозно врать всем сразу. И считал себя неуязвимым. Анонимность больших городов – большая сила, знаете ли.
Так я и куролесил понемногу. И все об этом знали. Кроме жены, как мне казалось.
С точки зрения общепринятой морали затруднений я не испытывал. Изобрел карманную теорию о том, что измена происходит только внутри человека. И если ты себе не изменяешь, то и думать не о чем.
Женщины ценили мое умение стилизовать события. Я подыгрывал их слабостям и налегал на чувственность. А сам оставался почти в стороне. Так продолжалось лет десять, пока не пришла беда – я влюбился – сам не понял как – в даму, которую поначалу совсем не воспринимал как опасность… На всякого мужика есть своя Роковая женщина. Так выходит. Не всякому достается счастье встретить ее. – Писатель задумался на некоторое время. – Или беда? Так вот… Влюбил в себя по отработанной схеме. Не спеша, приучал – постепенно и исподволь – почти не касаясь. Потихоньку втягивался в новый роман, чтобы стряхнуть предыдущий. Полезно, знаете. Одна уходит – сплошная трагедийная роль. И ты переживаешь как положено, совместно проливаешь слезы и отвыкаешь заниматься взаимным сексом.
– Взаимным?
– Когда понимаешь, что все уже не так. Но в силу привычки… Я почему-то всегда думал, что новый роман лучшее лекарство от предыдущего. Получался замкнутый круг. Потому что как же иначе? Резкий разрыв происходит редко. Все-таки люди вживаются друг в друга. Мы часто насквозь аморальны, но при этом благовоспитаны и пристойны. Разлад идет по нарастающий, пока не понимаешь, что дальше уже нельзя. Однако, я отвлекся. Отвлечение. Поиск нового персонажа для того, чтобы снова ощутить себя кукловодом. Сплошная перспектива. Дрожание чувств, пальцев, сердечной мышцы – проблески эйфории. Какое-то время жизнь течет сквозь двух женщин одновременно. По большому счету ты морочишь голову им обоим. И себе тоже. Но как захватывает! Ты шепчешь одно и то же на каждое ушко. Про истерзанную душу, и в том же роде. «Все только для тебя, Родная..». И одна еще не знает, что ей уже нашли замену. А вторая и не догадывается, какую играет роль. А посредине ты – Великий Искуситель! Вы находите это пошлым? Нет? Я думаю честнее было бы к проституткам. Впрочем, тогда я действительно увлекся. Думал попользоваться так некоторое время. Ан нет! Гламура не вышло. Любовь – если настоящая – поразительно заразная штука. Если вдуматься – это случилась идеальная страсть, засасывающая обоих постепенно, но неотвратимо – как в омут. Так и было – когда людей тянет друг к другу несмотря ни на что, когда секс превращается в космос, а взаимопонимание происходит даже не в полусловах, а в ощущении желаний… – Писатель остановился и несколько раз хмыкнул в кулак. – И когда приходит такая любовь, все случается легко и просто. Ты не думаешь ни о чем другом, потому что не можешь. А когда все-таки начинаешь думать, понимаешь, что все оказывается много сложнее, поскольку у каждого своя судьба и еще то, что в книгах называется «прошлым», да и с «будущим» оказывается не очень понятно. Это в теории, а на практике – такое счастье, если от него вовремя не спастись – разнесет в клочья всю твою жизнь. Что тогда делать на пепелище? Опять впадаю в пафос? Извините! Так вот – тут я снова вспомнил о дочери и запаниковал. Начал спасаться. Проверенным способом. Навербовал себе пару резервных подруг. Мучался, знаете. Первый раз, когда решил изменить своей возлюбленной – не спал всю ночь. – Писатель вдруг захихикал. – Искал оправдания. Ведь изменить приходилось тому, кого ты любишь, то есть уже себе самому. Зачем? Чтобы спастись? Полная глупость! И все-таки – да. Сначала изменил. Потом выгнал возлюбленную замуж. Вещал, что: «всем так лучше будет». Впал в ревность к своей второй роли в ее жизни. Искал утешение с другими своими женщинами под разговоры про «пламенную страсть» и «будущий совместный быт – подожди только». И ничего не вышло. Другое тело никогда не заменит любимой женщины – это аксиома. А она уже не твоя. И это уже теорема. И я требовал доказательств, и, конечно же, нашел. А потом, понятно, все кончилось. Стерлось, как каблуки у привычных штиблет. И никакая «пламенная страсть» не помогла. Я думал, что всех обманул, а на самом деле обманулся сам. Все мы в этой жизни немного имитаторы. Но женскому полу это свойство присуще в большей степени. Может быть оттого, что они исторически дольше находились в зависимом положении. Обманулся… Да еще как! Смешно теперь говорить об этом.
«Как мы все-таки похожи», – подумал Сергей и попробовал пожалеть разговорившегося хозяина. Не получилось.
«Где-то я нечто подобное уже слышал, – была еще одна мысль. – Ладно… Потом».
«Печаль – только лишь воспоминание об ушедшей радости», – писал Эдгар По. Чересчур сакраментально, как и все у этого автора. Но что-то там, видимо, есть. Ибо сказано: «Жизнь подобна … вспышке молнии. Так к ней и следует относиться».
– Я надолго впал в черную меланхолию, – продолжил писатель – Забыл обо всем на свете. Даже про дочь, наверно. Твердил, что это – творческий кризис. Период такой… И очнулся только, когда увидел дома мертвую жену. Она не выдержала первой. Передоз. Понятно, что она знала все. Где ей удалось раздобыть героин? Хотя, что я? Наркотики – было не ее. Она попивала в последнее время. Не мудрено… Почему-то мы приходим к пониманию этой жизни только, когда она уже прошла… Были похороны, а потом я очень отчетливо ощутил, что больше ничего нет – выгорел изнутри. Пустышка. Пишу вот книги. Пытаюсь завалить пустоту словами. «Я думаю, следовательно, еще существую». Не так ли?
У каждого писателя должна быть своя Фата Моргана.
– Как у Булгакова. Да только некоторые замечают это слишком поздно! Есть еще дочь. Может быть, через нее выпрошу себе прощенье. Не трогайте ее, а? Она может иметь несчастье полюбить Вас. Я это вижу. А Вы – нет.
– Хорошо, – согласился Сергей и вышел на лестничную площадку. Там возле дверей стояла Анна, комкая в руках носовой платок.
– Что ты слышала? – спросил он шепотом.
– Твой голос…
– Иди к отцу. Он тебя заждался, – выпалил гость и побежал вниз по лестничной клетке.
День спустя в его квартиру позвонила Ольга. Он открыл дверь и остался на пороге, остерегаясь очередного подвоха. Впрочем, она не особенно спешила попасть внутрь.
– Сестру вчера сбила машина. Насмерть.
– Как? – охнул хозяин.
– Вышла из-за грузовика на мигающем светофоре. А какой-то гад решил не тормозить. Уехал. Скорая не успела. Я что? Тебя просили на похороны не приходить. Понял?
– Ладно, – согласился Сергей. «Мудрый не оплакивает ни живых, ни мертвых.» – Прощай! Надеюсь больше не увидимся.
– Отчего же?
– Как хочешь, – сказал он и притворил дверь. – Не получил прощения Писатель. Жаль. А я? В чем моя участь? – Говоря это, он дошел до кухни, плеснул водки в стакан и выпил одним духом. – Ее-то за что?
У стены мордой в пол валялся тигр Муська. Сергей поднял его за плюшевый хвост и посадил в кресло. Вот и все.
Захотелось плакать. Или выть. Он же не любил ее. Нет, ведь – не любил. Он оглянулся и увидел в зеркале отражение Анны. Она почти улыбнулась, проговорила несколько неслышимых слов, потом вытащила из кармана и скомкала в руках пестрый носовой платок, повернулась и пошла вниз по ступеням, едва различимым в глубине зазеркалья.
«Может быть, и мне сейчас с ней», – подумал Сергей и все-таки остановился.
У человека всегда есть выбор. Даже если он об этом и не подозревает. Даже если ему кажется, что от него вообще ничего не зависит. Возможно, разумнее всего просто отдаться потоку времени. Его событийность все равно куда-нибудь да вынесет. Но это – тоже выбор.
Сергей двигался в ритме людского потока, текущего от эскалатора к вагонам подземки и думал о том, что вот если он успеет без спешки сесть в заветный вагон подходящего поезда, то уж точно покончит со своими местными злоключениями раз и навсегда; не успеет – останется еще на один цикл. Он старался не думать ни о чем другом. Просто перемещался. Втирался в публичную жизнь со всей ее безликой многогранностью. И не успел. Двери захлопнулись перед самым носом – чистота эксперимента соблюдена полностью.
Можно было просунуть ладони между сходящимися створками и протиснуться внутрь, но он выполнил заключенное с собой соглашение.
«Выбор сделан. Ты просто хотел остаться. Черт его знает, может и так», – ответил сам себе на заданный вопрос и отошел к скамьям у тыльной стороны вестибюля. Еще один цикл. В данных обстоятельствах это почти что еще одна жизнь.
Он открыл дверь. На пороге стояла Евдокия. Сергей посторонился и, подумав, приветливо улыбнулся.
– Входи.
– Я только на минуточку. По делу, – сказала женщина, глядя в пол, сняла пальто и прошла на кухню.
Сергей молча достал коньяк и плеснул в бокалы. Евдокия отхлебнула, даже не взглянув на содержимое. Сделала резкий вдох. Замерла.
– Ко мне приходили из-за тебя.
– ?
– Они сунули в лицо какие-то корочки, так что я все равно ничего разобрать не успела. И выспрашивали про перстень и амулет. У тебя был перстень. Я видела.
– Был и что?
– Я сказала, что не было.
– Зачем? На нем нет крови. По крайней мере в последнее время.
– А что есть?
– Если бы я знал… И все?
– Да… Нет…
– Что?
– Мне плохо.
– Если ты скажешь, что из-за меня…
– Из-за тебя.
Сергей налил еще коньяка и сделал большой глоток. Почувствовал тепло в желудке и отвернулся к окну. «За что мне все это?»
– Я думала, пройдет. Навру. Потерплю. Время…
– Не меньше года.
– Как?
– По статистике – не меньше года. И лучше путешествовать. Путешествие как гигиеническая процедура. Понимаешь?
– Не выйдет. Семья. Мне надо было тебе изменить! – она встрепенулась.
– Сделай это с собственным мужем.
– Не проходит! – Евдокия снова уставилась в пол. – А ты? Слушай, ты вообще сомневался когда-нибудь?
– Бывает. А ты?
– Это не для меня. Я так не хочу… не могу. Это не любовь!
– Ошибаешься! Это и есть любовь. Влечение к человеку. Бескорыстное и безусловное. Впрочем, – продолжил он после паузы. – Романы с замужними женщинами длятся долго и ничего, кроме ненужной боли и разочарования не приносят, – усмехнулся, чувствуя, как прежняя нежность разливается по всему телу. – Я смогу. Мне надо исчезнуть.
– Насовсем? – глаза ее потемнели.
– А как?
– Потом вернуться, чтобы не навсегда.
– Навсегда не бывает.
– Да? Как знаешь, – она посмотрела на него долгим взглядом, видимо, стараясь отыскать что-то на его лице, потом поднялась и пошла к двери. – Я приходила предостеречь тебя. Про амулет. Ты веришь?
– Верю. Не знаю только во что и как.
Щелкнул дверной замок. Сергей вышел в прихожую погасить свет. На зеркале губной помадой были выведены несколько слов. Он прочитал: «Подумай обо мне с нежностью. Хотя бы до вечера».
– Пожалуй, – проговорил хозяин квартиры, глядя на буквы. Последняя встреча разочаровала его. Женщина нуждалась в нем. И выходило, что он теперь ей обязан. А она была лишь суррогатом. Вся жизнь была суррогатом с тех пор, как он потерял свою Машеньку.
– Пожалуй, – повторил Сергей, прибирая на кухне. – Меня провоцирует некто. И Евдокия здесь ни причем. Вполне возможно. Ей нужен был повод. Им тоже. Но зачем! Кому верить теперь? Не перечитать ли Перумова – перенять опыт по захоронению артефактов. Пожалуй… – подвел итог и решил больше не думать об этом.
В дверь позвонили. Сергей решил, что снова Евдокия. Но все-таки открыл. На пороге стоял Сашка.
– Что у тебя к ней? – спросил он вместо приветствия.
– Не знаю, откуда-то изнутри.
– А… А мы тут с Юлькой едем мимо. За город. Вот я и говорю: «Возьмем Серегу, а то он после последнего раза совсем от рук отбился». Ты как?
– Отчего же? – сказал Сергей и подумал, что, если сюжет развивается излишне напряженно, неплохо бы сделать паузу и поболтать о пустяках. И автор был вынужден полностью с ним согласиться.
Доехали до большого деревенского дома, который принадлежал еще Юлиному деду. Разгрузились и отправились на пленэр. Там – у реки были оборудованы стол и костровище. Обустроились. Развели огонь. Выпили по пиву.
С высокого берега, открывался романтический весенний пейзаж с зеленеющим лугом, перелесками и разбитым проселком, переваливающим через холм. Жаворонки заливались. Красота!
Выпили еще. Погуляли. Тем временем созрела закуска.
– Хорошо на природе! – провозгласил Сашка.
– Да уж! Особенно, после напряженных трудовых будней.
– У нас тут, – продолжил Сашка, хихикнув. – В контору новая дама трудоустроилась. Грудь! Попка! Шикарно! А мордочка! И сидит, в аккурат напротив. Так вот, я первую половину дня думаю, как бы я ее хотел. А вторую – где бы я ее хотел. Так напрягаюсь – просто жуть!
– Когда же ты дела разгребать успеваешь?
– А я и говорю. Трудные времена настали. Так что надо чаще, чтобы больше…