Временами Сергей ненавидел собственную память. Она мешала ему стать таким как все.
«А может, мир устроен как простая вращающаяся дверь, – думал один из героев Мураками, – Куда в этот момент ступила твоя нога, в такой секции ты и окажешься. В одной секции тигры существуют, в другой нет. Только и всего. И никакой здесь нет логической последовательности, поэтому выбор, по большому счету, не имеет смысла. Не потому ли я никак не могу ощутить этого разрыва между мирами?» Может быть, стоило с ним согласиться?
Как он очутился в вестибюле метро, Сергей не помнил. Очутился и все. Возможно, в его теперешнем состоянии он подчинялся совсем другим законам пространственно-временного континуума. Его сейчас подобные вопросы интересовали не очень.
Он огляделся по сторонам, силясь найти хоть одно приветливое лицо – как бы не так! Вокруг с жутковатым, жуковатым гулом и стрекотом двигались люди. Хруст, лязг и скрежет. Толпа текла. Подкатывали электрички. Контингент платформы мгновенно менялся. Он ждал.
В свои тридцать лет Сергей так и не решил, жизнь складывает обстоятельства, или они сами складывают жизнь. И где он сам в этой дурацкой игре взаимоотношений. В конце концов, мой персонаж перестал отслеживать цепочки совпадений, воспринимая их как всеобщую данность.
– Да, он пидор! Но в самом хорошем смысле этого слова… – выловил он реплику проходящей женщины и удивился, признав в ней свою всегдашнюю знакомую – талисман пути перехода. В этот раз она двигалась не одна. «Единое раздвоилось. И мимо проходит Заратустра», – в который раз повторил про себя строфу немецкого философа и подумал: «Отчего это татарские святыни больше всего напоминают зиккураты». – И не стал фокусироваться на этой мысли. Пора было возвращаться.
Елена явилась в его новый офис, когда Сергей уже собирался идти домой.
«Фурии отдыхают!» – подумал он, пробежав взглядом по лицу подруги и страстно пожелал пережить ближайшие десять минут.
– Спелись, значит… – нежно зашипела гостья.
Сергей решил не ввязываться в ее риторику, пока это будет возможно.
– Молчишь? – голос женщины становился все более ровным и проникновенным.
«Сейчас будет взрыв…» – подумал он. И не ошибся.
– Какого хрена! – от визга у Сергея заложило ухо. – Какого хрена вы тут устроили!
– А что?
– А что! – передразнила она и смахнула со стола пару склянок. – А что?! Деньгами решил разжиться у моего … – она сделала паузу, чтобы отдышаться.
«Чудовища … – молча добавил Сергей, рассматривая как разливаются по полу вещества, над которыми он трясся последние две недели. – И самой мало …»
– Я знаю, что ты сейчас думаешь … – она снова перешла в напускное спокойствие. – За долей пришла!
Он продолжал смиренно молчать.
– Ловко – нечего сказать! – продолжила дама. – Опять на мне выехал!
– Отчего же … – не выдержал Сергей и понял, что не стоило этого делать.
– Козлы! Какие же вы все-таки козлы! – говорила она почти про себя. – Трахают меня в очередь, да еще бакшиш за спиной делят. Нечего сказать. Молодцы! Спелись. А я-то дура! Ду-ра. Все за чистую монету… Выпей со мной! – продолжила она без всякого перехода.
– Тебе нельзя… – испугался хозяин офиса.
– Ах, оставь! Я машину на стоянке бросила…
– Тебе нельзя! – повторил Сергей. Он очень хорошо помнил, что может вытворить под шафе его бывшая подруга. Имел сугубо отрицательный опыт.
– Не хочешь – как хочешь, – повеселела гостья. Выудила из кармана фляжку и плеснула в подвернувшийся стакан изрядную дозу алкоголя. – За твое здоровье, милый. Мур-мур-мур… Ладно, остальное сам допивай, а я прогуляюсь – пообщаться с моим благоверным. По-ка.
Испортив ему настроение, она стала смотреть на мир много оптимистичней. Послала Сергею воздушный поцелуй, повернулась и вышла. Он не решился ее удерживать.
«Не ругай меня напрасно,
Милый друг,
Ты мила и так прекрасна,
Как утюг».
Очередная фаза производственно-сексуальной драмы разрешилась к следующему утру. Когда у Сергея в 6-00 зазвонил телефон, он уже точно знал, что случилось.
– Приезжай и забери меня отсюда, – сказала Лена удивительно ровным голосом.
– Куда? – Сергей стремительно просыпался.
– Тебе адрес напомнить? – и гудки в продолжение.
– Куда ехать – я знаю, – бубнил он себе под нос, натягивая брюки. – Куда забирать – вот вопрос!
Когда Лена открыла дверь, разгром жилища не производил уже особенного впечатления. Подумаешь: стулья переломаны и шкаф на боку. Гораздо эффектней выглядел фингал под ее левым глазом. Он еще не вызрел и переливался всеми цветами радуги.
– О как!.. – выдохнул посетитель.
– Это еще что! – заверила хозяйка и распахнула халат. – Собираю вещи, и уезжаем.
Сергей пробрался в квартиру, скрипя каблуками по битому стеклу и обломкам мебели.
– Ладно! – сказала она примирительно. – Я ему тоже нос почти откусила. А нечего меня за волосы хватать! И так почти ничего не растет… – тут она увидела на туалетном столике чудом сохранившиеся очки Аристарха Владимировича, аккуратно уронила их на пол и топтала до тех пор, пока золотая оправа не превратилась в разрозненные клочки блестящей проволоки.
– Ничего, ничего… Это еще не конец! – Лена с удовлетворением рассматривала осколки расколошмаченной посуды на кухне. И…
– Ладно – едем! – продолжила она тоном усталой деловой дамы. – Только вот фонарь припудрю. Нет – не так! – нацепила на себя темные очки на пол-лица. Повертелась у зеркала. – Сойдет! Поехали…
– Сергей взвалил на себя несколько Лениных баулов и поплелся к машине.
– Вот же гад… – задумчиво выговорила Лена, когда машина отвалила от подъезда.
– И сам все это начал… – продолжил водитель.
– Конечно! – она даже подбоченилась, насколько это позволяло пространство машины. – Он, когда выпьет, моментально с катушек съезжает. Представляешь? Раз и все… И еще орал, что ты будешь очень рад. Ты рад?..
«Еще бы!..» – хотел сказать Сергей, но тут ожила ее трубка.
– Чудовище звонит! – удовлетворенно констатировала Лена. – Чудик – и больше никто! Изувечил женщину. И вот! Может у меня сотрясение мозгов. А? Наверняка. Я еще к участковому схожу, пожалуй. А знаешь, куда он подался? К своей бывшей. Пусть она его теперь приголубит! Не прощу! – Уже почти кричала она и вдруг разом сникла. – Никогда… – произнесла растерянно. Так что вышло скорее как: «Никогда?»
Пару часов после переезда к Сергею Лена пребывала в состоянии «умирающий лебедь». Она возлежала на диване, периодически всплескивала руками и что-то бурчала себе под нос. Сергей некоторое время изображал участие, потом ушел на кухню смотреть телевизор.
«Все, что дόлжно, может решить только она сама, – рассуждал Сергей. – Все остальные – статисты в массовке. И я в том числе..».
Когда он снова заглянул в комнату, подруга лежала в той же позе, уставясь в потолок и …
– Ты еще здесь? – она обозначила его присутствие и улыбнулась. – Мы с тобой должны непременно заняться сексом. Немедленно.
– Я не против, – начал было Сергей, – Но…
– Никаких «но»! – Лена вышла на тропу войны и спорить с ней было совершенно бесполезно.
Тело любовницы было сплошь покрыто синяками и ссадинами, так что, занимаясь решением проблемы, он ощущал себя то ли садистом, то ли некрофилом. А Лена лежала стиснув зубы и каждый ее выдох ощущался как «вот тебе – получай». Так что вся сцена походила скорей на ритуальное жертвоприношение.
Чтобы как-то отвлечься, Сергей старался догадаться, как она называет своего друга в минуты нежности. Не смог, и взаимное истязание было прервано только очередным телефонным звонком.
– Надо же! – сказала женщина. – Не надоело еще! Подай мне трубку.
– Что тебе? – спросила и удалилась на кухню. До Сергея долетали только интонации ее голоса. И они плавно перетекали от яростного напряжения в тихую нежность. И ему стало ужасно жаль их обоих. И себя вместе с ними. И когда Лена вышла из кухни, он уже ни о чем не хотел думать.
– Он повесится, если я не вернусь! – выпалила как можно убедительней.
– А жена?
– Она в отъезде. А он напился, и сейчас вешаться станет! На подтяжках! – добавила немаловажную подробность. – И еще у него мигрень и малокровие!
– Мигрень – это по женской части. Хочешь побыть доброй самаритянкой?
– А ты что предлагаешь? На вот – возьми меня со всеми потрохами! Молчишь? Опять молчишь! В нищету я больше не вернусь!
– Тогда поехали! – в тон ей ответил Сергей и поднялся с дивана. – А то еще вправду повесится, не дай Бог!
– А ведь может! – сказала Лена и начала одеваться.
Всю обратную дорогу они молчали, и Сергей отчаянно надеялся, что это в последний раз. Потом она долго ревела у него на плече. Они вынимали из машины баулы и тащили до лифта. Створки сошлись. А судьбы? Судьбы разошлись теперь уже надолго. Если не навсегда. «Навсегда» и тут вырисовывалось с огромным знаком вопроса и скорее походило на: «Продолжение следует».
«И все же люди либо любят друг друга, либо изобретают препятствия из обязательств и условностей. И в такие игры я уже не играю», – подумал Сергей, вытащил из аптечки несколько капсул нитроглицерина и старательно запихал под язык.
– Мне нужен отпуск! – заявил он, плюхнувшись на водительское сиденье. – Если этот мир меня отпустит.
«Забавно, они так различны – эти мои миры. – Думал он по дороге домой. – А всюду таскается одна и та же электричка. Или только мое восприятие этой самой электрички? Или же восприятие этих миров? Или это поезд Эйнштейна и нет разницы, какая система координат будет выбрана. И тогда все опять сходится ко мне самому и личному выбору. То есть опять же ко мне самому. Получается, Беркли прав. Или – это Юм? Или они на пару? Выходит, я – центр перехода и сам тащу за собой свое мироощущение как шлейф у свадебного платья… Иначе, кто же там живет вместо меня в мирах, которые я оставил? Вопрос… А хочу ли я знать ответ на него? Это уже вопрос в квадрате!»
Сергей добрался до дома, посидел еще некоторое время в авто, глазея на будничную суматоху озабоченных индивидов, и двинулся к дому, а там ободрал со стен, засунул в короб и запихнул в угол все свидетельства своих минувших путешествий.
В это время в квартире зазвонил телефон.
– Если это опять она, – проговорил хозяин квартиры. – Сам повешусь. И дело с концом. Где мои подтяжки?
– Привет, это я! – зазвенел в трубке голос Коляна. – Надыбал кое-что про твоего комерса.
– Что?
– Да про тему твою. Тормозишь? У тебя с мозгами как?
– Плохо.
– Ну и ладно. Я тут за город выехал. Подъезжай – воздухом подышим. – Предложил Колян и рассказал, как добраться.
Дачный сезон еще не начался, и машин на трассе было мало. Пока его бэха скользила по шоссе, Сергей слушал джаз и рассматривал особенности загородного ландшафта.
– Город кончился, и началась Россия. – Высказал он, и снова загляделся на придорожные пустоши.
Что нового можно придумать, блуждая по туманным полям русского Северо-запада? Да еще ранней весной? Все та же хмарь. Та же голубоватая муть апрельских сумерек. Те же льдистые лужи и жухлая триста. Крик журавлей, скорее похожий на стон. Косяки птиц, невесть зачем тянущиеся на эти равнины. Нищие деревни, осевшие деревянные дома. Переплетение серых тонов, уходящее за горизонт.
Сергей доехал, поеживаясь, выбрался из машины. Возле одного из домиков турбазы «Буревестник» сидел Колян и мечтательно смотрел на гладь озера. Перед ним на лужайке стоял настоящий медный мангал.
– Сейчас шашлыки подойдут. Садись, гостем будешь.
– «Буря, скоро грянет буря». – Провещал приехавший.
– Откуда такой прогноз? Я ничего не слышал. – Удивился ожидавший.
– Рассказывай. – Перебил его Сергей.
– Надо еще немного покопать. Потому как фирма у этого дяди вся в дыму. Кто партнер, куда товар катит – это мои западные пацаны сейчас роют. Но деньги назад идут – закачаешься. Тебе не то что крохи перепадают – пыль!
Так бы мне и пыли не досталось.
– Компромиссы нам не чужды… Угу! Вот и шашлычки подоспели. Выпить не предлагаю. Ты у нас из правильного сословия.
– Продолжай!
– Надо, чтобы их налоговики ковырнули. Там посмотрим. Тебя сейчас спрятать придется. А то шлепнут по принципу: «он слишком много знал». Как смотришь? – Колян полил дымящееся мясо соусом, посыпал зеленью, налил себе рюмку, хлопнул ее и отправил в рот смачный кусок шашлыка. Сергей последовал его примеру.
На дорожку тем временем вышел мужик, сопровождаемый матерым курцхаром.
– Это мой пес, – сказал Колян, – не обращай внимания.
– Я бы и не обращал, – зло парировал мужик, – если бы он меня за жопу не хапнул.
Колян повернул голову и внимательно посмотрел вначале на пострадавшего, потом на собаку. Произнес:
– И чего тебе не хватает, гаденыш?
– Мне, собственно, только к лодкам пройти.
– Я, собственно, это собаке… Обиделся? Ну, хочешь, я его подержу, хвати его за зад. Можешь даже хвост откусить.
Мужик только фыркнул и засеменил вниз по склону.
– Нигде в этом мире нет ни покоя, ни воли, – продолжил Колян, задумчиво глядя в след пострадавшему. Тот прихрамывал и усиленно тер правую ягодицу. – А уж счастья и подавно. – Курцхар повилял своим обрубком, подошел к хозяину и сел рядом, сохраняя на морде выражение арийской сдержанности.
– Дальше говори! – Сергея совсем не тянуло на сантименты.
– Дальше? – Колян швырнул псу кусок мяса. – Ну, что дальше? Тебя, перед тем как в оборот пустить, здорово пробили. Подняли всю подноготную. Перекопали твои бумаги и компьютерный софт. Перлюстрировали переписку. Полагаю, отслеживали потенциальных конкурентов. Или как совсем без тебя обойтись. Знаешь, что забавно? Зачем-то скачали несколько писем от некоей Машеньки. Припоминаешь такую?
– Что! – Сергей почувствовал, как плавятся его мозги. – Ты знаешь, где она?
– К сожалению…
– Где?!
– Это письма от женщины, которая пропала три месяца назад. По официальной версии – утопилась. Не знаю, кто это придумал . Но тела нет.
– Пожалуй, ты прав, – сказал Сергей, немного помолчав, – мне надо исчезнуть на некоторое время.
Помочь?
– Сам справлюсь! – он потянул было руку к бутылке, но передумал, сел в машину и направился к ближайшей станции метро.
Думать не хотелось, плакать не хотелось. Жить?… «Снявши голову по волосам не плачут».
Кое-как прокатив очередной перегон метро, он оказался в том пространстве существования, из которого сбежал несколько недель назад. Отчего-то поехать куда-либо еще – попробовать оказаться на другой станции – ему даже в голову не пришло.
– Почувствуйте разницу! – произнес он вслух, выйдя на воздух, и ничего не почувствовал. Поплелся к своей квартире. А там настроил музыкальный центр на джазовую волну и разложил вокруг себя альбомы художников Возрождения и Прерафаэлитов. Так и сидел, блуждая взглядом по открывавшимся репродукциям и с горечью думая о том, что вот и Машеньки больше нет у него. И даже надежды. И он не сможет больше никогда грустить о ней, даже фантазировать, мечтать от том, как они встретятся вдруг где-нибудь, когда-нибудь и …
В дверь позвонили. Сергей никого не ждал. И поэтому остался за столом перелистывать альбом Альбрехта Дюрера. Дошел до гравюры «Рыцарь и смерть». Позвонили еще раз – очень настойчиво. «Достали, блин!» Делать нечего. Поднялся, пошел открывать.
За дверями стояла Евдокия Саввовна.
– Можно войти?
– Прошу.
– Не помешала? Вы один? Полагаю, что спрашивать: «Вы не рады?» – бессмысленно. Но мне надо с Вами поговорить.
– Почему бы и нет?
– Действительно, почему бы? – она позволила снять с себя пальто, прошла вслед за Сергеем на кухню и выбрала место напротив.
– Чай, кофе?
– Чай. Знаете, Сергей, а ведь я догадалась, за что Вас тогда. – Евдокия взглянула на него с выражением полной осведомленности.
– За что? – переспросил он без особого интереса, церемонно разливая душистую жидкость в большие фарфоровые чашки.
– Это Настенька!
– Но почему? С моей стороны не было даже намеков, – он продолжал сервировать стол. Взял щипчиками пару кусочков сахара и бросил их в свою чашку.
– Это для Вас. Помните историю про опера-ухажера?
– Да, кажется… Что-то там про слежку.
– Так вот. Посл е этого случая Настенька наша выучилась ловко путать следы и наводить товарищей-ментов на ложные цели. И вышло…
– Что вышло? – не понял Сергей.
– Вышло, что Вы выступили в роли мальчика для битья. Впрочем, она еще пожалеет.
– Не стоит.
Дама подалась вперед и погладила его руку.
– Жаль. Очень жаль. Правда! Мне так нравилось быть с Вами.
«Отчего это наши женщины так всегда проникаются к падшим? Милосердие – какое красивое слово!» – сказал себе Сергей и еще подумал, что, будь у него под рукой сигареты, сейчас стоило бы закурить. Такая логика событий. А ведь он сам из-за всей этой мишуры мог приличного в общем человека уделать. Слово милосердие настроило его на лирический лад. Он подумал еще немного и выговорил:
– Мне тоже, если откровенно …
Она улыбнулась.
– Знаете, во всем том, что про меня болтают, мало правды.
– Правды?
– Не знаю, зачем все это говорю. Я про мои связи и измены. И … Да что там! Все разговоры о нравственности ведутся из страха, что чужая баба сведет твоего мужика. А я не боюсь! Как можно изменить человеку, если вы с ним – единое целое? Если он у тебя внутри. А если его там уже нет, то ты все равно изменяешь, даже если сохраняешь ему внешнюю верность. В этом случае, ты уже изменяешь себе самому.
– «Не возжелай жены ближнего своего». А самый ближний – это я сам. Тавтология получается. Евдокия…
– Лучше – Даша.
– Хорошо, Даша, – улыбнулся хозяин. – Я никогда не о чем таком про Вас не думал. Мне было комфортно с Вами общаться. И все.
– И все… – Она задумалась. – А если я расскажу шефу? Он ведь вернет Вас. И снова будет, как было.
– И все пойдет своим чередом? Нет, не пойдет. Время собирать камни еще не настало. Вы знаете, как они все тогда на меня бросились.
– Подумаешь! Это разве повод для обиды? Потрендят и забудут. Они и так говорят, что вы не такой как все.
– И поэтому хуже других. Но главное не в том. Шеф этого не сделает. У него другая мотивация, и я о ней знаю. Да и у меня теперь тоже. Поговорим о чем-нибудь другом.
– Знаете, когда я была маленькой девочкой, мне очень нравилась книжка про Алые паруса. Повзрослела и все равно оставалась идеалисткой.
– «Алые паруса» не такая уж глупая книжка.
– Отчего же глупая?
– Неправильно… К тому, что романтизм там прагматический.
– Ну и что? Ждать и дождаться – разве это не мило?
– А что потом?
– А какая разница? Самое главное в жизни уже сбылось.
– А у Вас, Евдокия?
– Даша… Пока не знаю.
– И в чем же тогда ваш идеализм?
– В этом и есть. Идеализм – это дух, который бессмертен и ненасытен.
– А тело?
– Тело тоже должно к этому стремиться. Во всяком случае, дух должен постараться уговорить тело…
– Забавное у Вас мироощущение…
– Скорее – трагическое.
Странная безотносительная нежность разлилась в окружающем пространстве. Наверное, оба почувствовали это. И молчание на несколько минут заполнило кухню.
– На самом деле, – сказал Сергей, чтобы заполнить паузу, – реализуется принцип «чувственного переноса». Человек формирует в себе чувство, вынашивает и уже потом подбирает объект для его воплощения. Так же как Мозес создал народ для поклонения своему Богу. Ролевое ожидание – только и всего.
– И все-таки… – сказала Евдокия.
– Что все-таки? – ответил он с деланной непринужденностью.
– Все-таки я к Вам пришла. – «Чего же боле?» – подумал хозяин квартиры, улыбнулся и решил, что у русских мужиков вместо психоаналитика существует два «последних клапана» – «водка» и «молодка», и оба играют роль огнетушителя, когда на душе так тошно, что хоть иди да топись. Или вешайся на подтяжках. Может быть у нас оттого так много алкашей, что молодок не хватает?
Как тут не поверить в закон равновесия? Как только судьба что-нибудь отнимает, она тут же подсовывает что-то взамен.
– Вы верите в судьбу? – пробормотал размышляющий.
– В судьбу не верить нельзя. У нас против нее никаких шансов. И все-таки иногда очень хочется, чтобы она была к нам чуточку добрее.
Сергей продолжал произносить слова и двигаться, но делал это словно бы под гипнозом. Тело Евдокии становилось все более провокационным, и развитие сюжета продолжалось до того ожидаемо, что скорее напоминало рекламный ролик. А сам герой – попугая с единственным слоганом в башке: «Не уходи!»
Кожа у нее была удивительно нежная.
Ночь выдалась длинной и бессонной. А когда он все-таки забылся на несколько минут, то увидел пирамиду, которая вращалась в аморфном пространстве, поблескивая гранями, и в каждой ее плоскости – свое лицо. «К чему бы это?» – подумал Сергей еще во сне. Не нашел ответа и начал просыпаться. Ощутив его пробуждение своей кошачьей сущностью, рядом зашевелилась Даша.
– Ты был таким жадным этой ночью. – Она приоткрыла глаза и потянулась, окинув комнату плавающим взглядом.
– Моя доктрина существования в очередной раз развалилась на части.
– Мне нравится слушать, как бьется твое сердце. Мы еще увидимся?
– А может быть и не стоит строить никаких доктрин?
– У меня до сих пор бродят колики по животу. Такие легкие мурашечки.
– Я навертел слоеный пирог из разных смыслов и теперь не могу его проглотить.
– А еще ты так забавно ворочаешься во сне. Прямо как медвежонок.
– А может быть сон и есть ключ ко всем версиям существования? Недаром же еще у древних хазаров числятся ловцы сновидений. Они же – главные провидцы. Или не у хазаров? Не помню. Медведь – это опасность. Он уже приходил ко мне один раз.
– А я тогда так сильно прижалась к тебе, что чуть не получила удовольствие. Одна. Представляешь? Мы выполнены по особому заказу – друг для друга – и только. Это какая-то особая ошибка природы. Я так давно хотела это сказать.
– Взаимодействие души и тела можно представить как две точки, живущие по разные стороны плоскости. Я бы так изобразил границу жизни и смерти. И душа там – за этой гранью, «по ту строну», потому что смерть ее не касается. Но проекция души на плоскость не совпадает с проекцией тела. Она всегда впереди. И знает главное – что будет.
– Я тебе уже говорила, что ты мог бы быть прекрасным мужем… Не бойся – не для меня!
– А раз она знает, что будет, то ей приходится все время оборачиваться и готовить тело к свершившемуся событию, как к будущей данности. Поэтому провидцы всего лишь умеют читать у себя в душе. У них проекция совпадает. А еще мы видим сны. И сквозь них проходит весь мир. Как?.. Утлая идея.
– Мой мир течет сейчас через тебя. Но ты меня совсем не слышишь.
– Я уже здесь. Кажется.
– Что у тебя на душе?
– Кошки скребут.
– Из-за меня? – она приподнялась на локте.
– Нет, конечно. Ты – моя спасительница.
– Не надо преувеличивать. Просто должен же ты высказать то, что накипело.
– Накипело? Пожалуй. Но давай лучше помолчим, – она согласно прильнула к нему губами. Выходило, что ей становилось хорошо, когда им обоим было плохо. Или он теперь это придумал? В конце концов ее губы высосали из него остатки мыслей. И стало тепло и уютно. Прежнее ощущение нежности затопило его мозги.
Бывает так, что любовь концентрируется в молчании. Любовь?
«Мы любим иногда, не ведая о том, но часто бред пустой Любовью мы зовем», – резюмировал некогда Мольер. Быть может, в этом и есть сермяжная правда жизни?
Подойдя утром к зеркалу, он обнаружил там человека с растроганным и глуповатым выражением лица. Ему стало стыдно, что он при своей сноровке так обмишурился. Но волна расслабленной чувственности, снова прокатившаяся сквозь него, оставила после себя только одно – покой насытившегося тела.
Оглянувшись, он увидел Евдокию, которая расчесывалась, завернувшись в банное полотенце. Сергей никогда не замечал, что у нее такие длинные, густые, вьющиеся волосы. Как ей удавалось их прятать? Как это у него получалось ничего не видеть вокруг!
Он смотрел на нее и думал, что женщины в критическом возрасте становятся особенно – он никак не мог подобрать слово: прелестны? – нет, привлекательны? – не то, пикантны? – в точку. Очарование зрелого возраста…
– Что мы решаем? – проговорила Евдокия, стягивая на затылке тугой узел.
– Что? – испугался Сергей.
– Я про Настеньку…
– О Господи! А что про нее решать?
– Так-таки все и оставить?
– А как? Как можно судить человека только по одному поступку? – сказал он, думая скорее про себя. – Мы ведь не знаем, ни того, что она делала «до», ни того, что собирается делать «после». У каждого должно быть право на собственную стратегию поведения.
– Я знаю – это раз. Так можно и любое убийство оправдать – это два.
– Верно, – согласился он. – Однако делать мы все равно ничего не будем. И без нее проблем хватает. – Последнюю фразу каждый понял по-своему.
– На все воля Божья. Так? Какое у тебя зеркало забавное! – восхитилась гостья. – Как будто с двойным дном. – И хозяин обрадовался смене направления утренней беседы и пошел готовить завтрак.
Притворив дверь за своей гостьей, Сергей пошел мыть посуду. Обнаружил пустоту в холодильнике и начал собираться.
«До чего все-таки женщины заражены любовностью, – думал он, направляясь в ближайший супермаркет. – Они даже на службе стремятся установить сердечные отношения, чтобы наполнить свой мир эмоциями. Это физиология».
Впрочем, на выходе из магазина он успел полаяться с кассиршей и тут же изменил свое мнение. Попробовал сосредоточиться на проблемах текущей жизни. А в ней теперь он был: 1. безработным; 2. свободным от всяческих обязательств; 3. искателем потерянного счастья; 4. обладателем неких раритетов, о цене и значении которых представления не имел. Еще у него были друзья, родные и Анна. А теперь и Евдокия. Но думать о ней сейчас особенно не хотелось. То ли к стыду, то ли от стыда.
Позвонил Анне, но у нее сработал автоответчик. И так весь день.
– Хочу много позитива! – пробормотал он, болтаясь по квартире. – Но где искать?
У родителей, между прочим, надвигался очередной юбилей их совместной жизни. Так что можно было переключиться на мысли о визите, подарке и прочей ерунде.
Он вспомнил о пачках денег, рассованных по карманам его куртки, и обрадовался, что хотя бы этой проблемы у него теперь не существует.
Сергей всегда восхищался своими родителями. Они умудрялись все делать во время и к месту: на банкетах слушать спичи и вежливо подмечать обновки соседей; за столом говорить о еде; по дороге на службу обсуждать последние новости, а, придя на нее – особенности кадровой политики. Когда удавалось выбраться в театр, в антракте они пили кофе с коньяком и выражали свое отношение к драматургии. В музеях их интересовала живопись, в книгах – литература. Их сыну иногда казалось, что и он был рожден потому, что этим следовало заниматься прежде, чем отойти ко сну.
Поездка к родителям на праздник была штатной, но поздравить их очень хотелось. Поговорить не выйдет? Да и ладно – в другой раз!
Гостей прибыло много, и все они успешно изображали радость встречи после вынужденной разлуки. Звучали программные тосты и дежурные фразы. Тут Сергею напомнили, что у отца есть брат, который сидел в тюрьме и о котором стараются не говорить.
– Как дела? – спросил родитель, вырвавшись из роли юбиляра.
– Нормально, – ответил сын. К чему распространяться?
– Поговорим еще? – спросил отец.
– Безусловно, – ответил сын. – Найдем время.
Зазвучала музыка. В большой зале стояло огромное пианино фирмы DIEDERICHS FRÉRES, которое по одной версии принадлежало самому Скрябину. По другой – он имел точно такой же инструмент. Сейчас оно выдавало бравурное:
«Эй, наливай тем, кто поет,
Кто не поет, нальет себе сам…»
Гости за столом изображали хоровое пение.
Сергей перешел в отцов кабинет и решил поиграть во внимательного слушателя. Понимающе смотрел в глаза собеседникам, иногда кивал, согласно мычал или поддакивал. Так что гости сочли его очень проницательным и культурным молодым человеком. К концу вечера он даже весело нажрался – разотмечался вдрызг – и был блестящ и остроумен – во всяком случае, по собственным оценкам. Изобретательно танцевал с фигуристой партнершей, и ей это безумно нравилось, пока он не уронил ее под стол. Что ж господа: «Кто не грешил, не будет и прощенья, лишь грешники себе прощенье обретут».
Глядя на родителей в праздничной суете, он вдруг отчетливо представил себя малышом. Сухие степи летнего юга. Поля подсолнухов. Море. Глинистые обрывы над узкой полоской каменистых пляжей. Белый шелковистый глянец, лежащий на водной глади. Далекие корабли, уходящие за горизонт.
Когда он был маленьким. А когда он был маленьким? Был когда-то.
Память не может сохранить детского ощущения бесконечности. Но свет утреннего солнца… голоса родных… шершавую кожу ладони деда… запахи лета, радости, родного дома, медленную реку среднерусской равнины. Они еще приходят и живут рядом с нами. О чем это я?
Дед Сергея по матери умер давно. В этом мире парень не знал других пращуров. Только этого сухого старика с голубыми до белизны холодными глазами. Помнил, как они удили рыбу на рассвете, и над полотном реки в утренней тишине поднималось солнце. Туман таял медленно. Исчезал, возвращая миру краски и влажную магию утренней росы. В омуте у обрыва бурунила крупная рыба. И впереди был еще целый счастливый день – долгий-долгий как сама жизнь.
Помнил, как дед любил сидеть с внуком на завалинке, теребя до боли его вихры.
– Убить человека, внучек, – скрипел старик, – проще, чем высморкаться. Бабка твоя хорошо это знала. Из-за нее я свой первый срок отмотал. – Он пожевал губами и добавил:
– Жизнь прошла зря, – подумал и переставил слова местами. – Зря прошла жизнь… Зря прошла… – внук ничего не понял, но спросил:
– Деда, а расскажи про человека.
– Про кого?
– Ну про того, кого убили.
Дед снова задумался и сказал:
– Быть добрым только для того, чтобы умаслить этот мир? Смешно! И человек здесь ни к чему не нужен… Бабка твоя очень красивая была… Но ее я всегда жалел, потому что любил. А вот их…
Он подхватил одну из разгуливающих возле ног куриц и пристроил ее к колоде. Поднял топор и рубанул почти без замаха. Птичья голова с хрустом отскочила в сторону, а тело выпорхнуло из рук деда и понеслось по двору, ударилось о забор и завалилось на бок, расплескивая кровь и все еще трепыхая крыльями.
В десять с четвертью карета с Людовиком XVI Капетом, его духовником и двумя жандармами прибыла на площадь Революции, где должна была совершиться казнь. Эшафот возле пьедестала, на котором некогда возвышалась статуя Людовика XV, кольцом окружали войска. За ними колыхалась толпа. Она ждала.
Все мужество приговоренного уходило на то, чтобы хранить величие. Ему удавалось. Он не спеша взошел по лестнице, снял воротник и сюртук. Хладнокровие изменило ему лишь в ту минуту, когда палач взялся остригать длинные пряди волос и вязать руки.
– Я не позволю этого! – король покраснел от гнева.
– Держитесь, государь. – прошептал подоспевший Эджерворт. – Осталось немного. Это не больно.