Лучше детей могут быть только дети
Сижу в кафе на Новом Афоне неторопливо поедая хачапур и запивая его прекрасным сухумским лимонадом. Рядом абхазские детишки лет десяти вместе с двумя учительницами отмечают окончание учебного года. С удовольствием смотрю на абхазских детей, они такие же, как и наши русские дети, такие же как, наверное, дети всех народов – веселые, непоседливые. В них столько светлой жизненной энергии, что, кажется, я невольно от них подзаряжаюсь. Глядя на этих замечательных детей не хочется думать о политике. Только о жизни.
И вдруг мне в голову приходит одна простая мысль, показавшаяся поразительной: когда я впервые побывал в Абхазии, ни кого из этих детей ещё не было на свете. Господи, как давно мне известен здесь каждый камень – вот уже новое поколение подрастает. Я, посторонний русский человек, могу рассказать абхазским детям о том, как выглядело это кафе ещё до свадьбы их родителей. По другому оно выглядело, мы вон на тех пенёчках сидели. Жизнь несется куда стремительнее, чем нам иногда кажется, и мы уходим в прошлое с поразительной скоростью. А может это и не плохо.
Одна учительница говорит другой, не стесняясь своих воспитанников: «Лучше детей могут быть только дети». Какие замечательные слова, и это даже хорошо, что они были сказаны при детях.
Взрослые, не бойтесь хвалить своих детей, иначе они, когда вырастут, начнут убивать друг друга.
Подданные Неба
Через призму литургии
На Новом Афоне – замечательный народный праздник. У храма святого апостола Симона Кананита совершают Божественную Литургию сразу 12 священников. В самом храме – ремонт, но даже если бы он был открыт, ему бы всё равно не вместить того множества людей, которые здесь собрались, всё равно пришлось бы служить на улице. Ни какому храму не вместить Церковь. Над Церковью только Небо.
Литургия выплеснулась в мир и затопила его, но не смешалась с ним. Когда-то, может быть, от такого обилия парчовых фелоней зарябило бы в глазах, но сейчас это множество торжественных богослужебных одежд создает поразительный мистический настрой, подчеркивает неотмирность совершаемого посреди мира. Вот настоящий праздник души.
Здесь не меньше роты русских солдат, некоторые из них исповедуются и причащаются, а потом во время крестного хода несут хоругви. Конечно, солдаты – очень разные, но не здесь ли бьется сердце русской армии? Здесь множество монахинь и две игумении. Между солдатскими робами и рясами монахинь – невидимая стена, но эта стена –внутрицерковная.
Становится тяжело. Солнце печет всё немилосерднее и прямо в лоб. И ни клочка тени, и шапку не наденешь, потому что мы на Литургии. Не выдерживаю и время от времени отхожу в тень, чтобы потом опять вернутся на Литургию. А другие стоят под палящим солнцем без шапок не шелохнувшись час за часом. Я восхищаюсь этими людьми и чувствую своё недостоинство. Это нормальное ощущение православного человека: в Церкви все лучше меня. Вы думаете, это обидно? Напротив, радостно принадлежать к обществу людей, которые лучше тебя.
Смотрю вокруг и вижу только радостные лица. Здесь всем тяжело и всем радостно. Таковы наши праздники. Позднее я разговорился с одним паломником из Анапы: «В прошлом году я впервые побывал на праздновании дня апостола Симона Кананита на Новом Афоне. Этот праздник произвел на меня такое огромное впечатление, что в этом году я сказал начальнику: «Как хочешь, но дай мне день. Я должен быть там». Какая здесь служба!.. Тяжело было, но я выдержал.»
Интересно, да? Человек сюда рвался, летел, как на крыльях, зная что здесь будет тяжело, и это надо будет выдержать. Воистину, православного поймет только православный. На наших праздниках тяжело, зато потом хорошо, причем тяжело – не на долго, а хорошо –навсегда. Мирские праздники – прямая противоположность. Там весело, а потом – тяжело, причем весело – не надолго, а тяжело – навсегда.
Отец Виссарион после литургии сказал проповедь на абхазском языке. Я, конечно, ни слова не понял, но… слушал очень внимательно. Грубоватые звуки абхазской речи, прославляющей Бога, радовали душу. В такие минуты глубже чувствуешь, что Православие – вера воистину вселенская.
Отец Игнатий сказал проповедь на русском языке. Его слова: «Церковь рождается не на митингах, Церковь рождается в страданиях» прозвучали актуально. Бурление страстей и мелочные словопрения, которыми сегодня переполнена абхазская церковная жизнь, совершенно отступают перед лицом Литургии. Вся эта буйная митинговщина, всё это «перетягивание каната» выглядят совершенно ничтожно, если посмотреть на них через призму литургической мистики, через призму того вечного, что содержит Церковь. Надо помнить об этом, надо смотреть на абхазский церковный конфликт именно через призму Литургии, и тогда огромное количество сказанных по этому поводу слов покажется совершенно ненужным.
А я думаю: что же сейчас в монастыре? И я бреду в монастырь, я лезу на гору, задыхаясь и обливаясь потом, больные ноги уже почти не держат меня, и я на каждом шагу скриплю зубами от боли.
Дверь в монастырскую трапезную открыта, а я имею обыкновение лезть всюду, где не заперто. Не торопясь, захожу и кто-то спрашивает меня: «Вы ели?» «Нет», – говорю я, даже не задумываясь над смыслом заданного вопроса. А мне спокойно и дружелюбно предлагают: «Тогда проходите за стол».
Ем жареную рыбу и что-то ещё, не торопясь потягиваю холодную минералку и понемногу прихожу в себя. В огромной монастырской трапезной прохладно, хорошо. Вот я уже и в норме: остыл, насытился и ноги теперь уже могут идти, а уходить не хочется. Меня очень тронуло монастырское гостеприимство. Здесь угощают всех желающих. Невольно подумал: там, внизу, у храма, было 12 священников, но изможденным людям ни кто и стакана воды не предложил, хотя для священников, не надо сомневаться, столы уже накрыты, а о мирянах у нас думать не принято. Здесь, наверху, в монастыре, только один священник, но накрыто для всех желающих. Ведь праздник же. Если бы наверху меня не пригласили к столу, я бы даже и не подумал, что там, внизу, что-то было не так. Невольно молча усмехнулся: «Вот в чем оказывается главная опасность новоафонского раскола – люди задумываться начинают», Похоже, мирские страсти уже ворвались в мою душу.
Отец Андрей сидит во главе стола на стуле с высокой спинкой. Глядя на него, я вдруг обостренно почувствовал, как он одинок. Трагически одинок. Ни один из тех 12-ти священников не поднимется в монастырь и не поприветствует его, как брата. Он им не брат. И он не мог там, внизу, служить вместе с ними, даже если бы и хотел. Его прогнали бы оттуда.
В монастыре висит объявление: «Из-за ремонта храма св. ап. Симона, служба совершается в монастыре». И я опять молча усмехнулся. Ссылка на ремонт – лукавство, а на самом деле проблема в том, что вот этот священник не может служить вместе вот с теми священниками. Он служит Богу. И они служат Богу. Но вместе служить Богу они не могут. И тут я обостренно почувствовал ненормальность происходящего.
Вижу вокруг себя в монастырской трапезной многих мирян из тех, кого видел внизу на литургии. Да, там, внизу, собрались отнюдь не поголовно желающие злобно шипеть: «рассскольники». Многие из побывавших «там», захотели побывать и «здесь», потому что праздник ведь один на всех. Это отнюдь не беспринципность, просто народная душа не хочет мириться с разделением, хочет и тех и этих внутри себя объединить. Однако, не выйдет. Факт разделения невозможно отменить, попросту его не замечая.
***
Иногда Нодара бывает трудно понять. Он может утверждать совершенно неожиданные вещи, ни как их не объясняя. Конечно, я умею вытягивать из человека объяснения, но они не на много понятнее, чем сами утверждения. О, эта загадочная абхазская душа…
В начале разговора я хотел его поддеть. Дескать, говорили вы мне полтора года назад, что через год ни какого церковного конфликта не будет, а конфликт ещё больше разгорелся. Но я не успел его поддеть, он сам начал разговор именно с этого:
– Я же говорил вам, что конфликта не будет, и вот видите – его нет.
– Да как же нет? Такой треск стоит.
– Нет… Ничего нет.
– А вы говорили, что старейшины заставят их примириться.
– Старейшины не стали вмешиваться, потому что не сочли этот вопрос достойным внимания. Всё это больше не имеет ни какого значения. Я говорил отцу Дорофею: «Ты один останешься». И вот – он остался один.
– Но он далеко не один.
– Он один.
– Ваше отношение к о. Дорофею не изменилось?
– Не изменилось и никогда не изменится. Он мой личный друг. И я всегда буду к нему относиться, как к другу. Но он не прав. Как говорится, Платон мне друг, но истина дороже. О. Дорофей не должен был так себя вести. Он начал делать то, к чему ни кто не был готов. Духовные вопросы нельзя решать политическими методами.
– Ладно. Что сделано, то сделано. А вот если бы сейчас о. Дорофей пришёл к вам и сказал: «Нодар, скажи что делать? Как скажешь, так и сделаю». Что бы вы ему ответили?
– То же, что и раньше говорил: «Ты должен пойти к о. Виссариону, попросить у него прощения и не уходить от него до тех пор, пока он тебя не простит».
– Значит, вы поддерживаете о. Виссариона?
– Я ни кого из них не поддерживаю. Пути о. Виссариона и о. Дорофея ошибочны.
– А первый чем вам не угодил?
– Вы были вчера на празднике, видели военных. Как вы поняли их присутствие?
– В самом худшем случае – как организованную массовку.
– Нет, это была не массовка. Это была демонстрация. О. Виссарион призвал войска, чтобы все видели: за его спиной стоит российская вооруженная сила. Русским это выгодно, они могут сказать: «Сами не можете разобраться? Хорошо. Будут войска».
– Они оба не правы, но вы считаете, что они должны помириться?
– Да. Виссарион и Дорофей должны были держаться вместе, как кулак. Нас слишком мало, мы не можем позволить себе разделение. Абхазы вообще не любят конфликтов, но в этой ситуации, к сожалению, слишком мало нашлось людей, которые сказали бы им обоим: «Что вы делаете? Как вам не совестно?»
– Но вы, кажется, вообще не придаете этому конфликту ни какого значения?
– Я не сомневаюсь в том, что Абхазской Церкви – быть, это лишь дело времени, и это ни как не зависит ото всех этих дрязг. Вопрос только в том, сможем ли мы положить нашей будущей Церкви достаточно чистое основание? Это тоже важно.
– Отец Дорофей делает всё для того, чтобы в Абхазии был епископ. По-вашему, этого не надо делать?
– Вот сейчас говорят о признании Абхазской Церкви. Но ведь нас же Сам Господь признал, прислав сюда своего апостола Симона. Неужели не это самое важное? По сравнению с этим всё пустяки. Если в Абхазии будут верующие – будет и Господь, и при чем тут тогда епископ?
– Неужели епископ не имеет значения?
– Имеет, конечно, просто не с этого надо начинать. Если абхазы захотят – епископ будет. Если весь абхазский православный народ соберется и потребует себе епископа – мы получим епископа. Не сомневаюсь, что епископ у нас будет уже довольно скоро.
– Из Константинополя?
– Нет, Константинополь епископа не даст. Но у нас будет епископ. Только для этого абхазам надо держаться всем вместе.
***
После Литургии у храма св. ап. Симона что-то очень сильно изменилось в моём восприятии церковного конфликта в Абхазии. Все эти церковно-политические дрязги показались какими-то мелочными, ничтожными, ни чего не значащими и ни чего не стоящими. Захотелось посмотреть на ситуацию с позиции вечности. Ну или хотя бы глазами наших потомков, которые будут жить лет через сто. Детали наших мелочных словопрений уже не будут иметь для них значения, они будут иметь дело с сухим остатком того, что мы сегодня делаем. И в чем же будет этот сухой остаток? В том, что связано с вечностью или с нашими страстями?
Но, видно, слабо меня прошибло, и разговор с Нодаром я начал с прежних церковно-политических позиций. Поэтому разговор был таким сложным: мы о разном говорили. Я ему о проблеме епископа, а он мне про апостола Симона. Я ему о канонах, а он мне о духовности. Я ему о политических ориентациях, а он мне об ориентации на Господа.
Этот разговор потом очень долго терзал меня. Я понимал: для того, чтобы схватить самую суть происходящего, надо посмотреть на дело с принципиально иных позиций, и Нодар мне это предложил, а я его не услышал. Но я очень хотел этого. И вдруг в душе всё стало ясным, как Божий день.
Мы с Нодаром разговаривали в мае 2013 года. Я пишу эти строки в сентябре этого же года. Я даже не знаю, что там у них за лето произошло. Вы прочитаете эти строки ещё позже. Наверное, ещё что-нибудь произойдет. Но это не важно. Есть смысл писать только о том, что будет иметь смысл прочитать и через сто лет. Я обнаглел? Возможно. Но любую иную задачу я полагаю абсолютно бессмысленной.
Мне кажется, я понял, почему, по мнению Нодара, о. Дорофей должен просить у о. Виссариона прощения до тех пор, пока его не получит. Да потому что отец не ошибается. Отец всегда прав. Отец не может быть виноват. С позиций современного мышления это совершенно невыносимое утверждение, но это истина – с позиций вечности. Конечно, мы знаем, что наши отцы весьма не совершенны, но мы должны относиться к ним так, как если бы они были совершенны. Если отец для человека и тем и этим не хорош, значит у человека больше нет отца, значит он сам себя объявляет сиротой без рода и племени.
Если отец перед тобой виноват, попроси у него прощения, и ты увидишь, как всё в твоей жизни встанет на свои места. А если ты будешь ждать, когда отец перед тобой покается, ты разрушишь собственную жизнь. Нам это кажется чудовищно не справедливым. Да, это не справедливо. Но это спасительно. Ведь, посягая на власть отцов земных, мы рано или поздно посягнем на власть Отца Небесного. Это путь погибели.
Неужели же прощать отцу всё, что бы он не вытворял? По возможности, желательно. Но ведь не будет же прогресса, если мы всегда будет следовать за отцами? Наоборот. Прогресса не будет, если каждое поколение, отрекаясь от своих отцов, будет начинать с чистого листа. Прогресс возможен только тогда, когда сохраняется связь поколений, а если мы разорвем ближайшее к себе звено этой цепи, мы утратим связь с нашими предками.
И ещё. Отцов не меняют. Нельзя поминать на Литургии сегодня патриарха Кирилла, завтра патриарха Варфоломея, а послезавтра патриарха Дорофея. Представьте себе, что в семье повзрослевший сын говорит родителю: ты мне больше не отец, я выбрал себе другого отца. Или ещё лучше: папа, меня тут отцом назначили, теперь ты будешь моим сыном. Отец – это судьба. Порою – тяжелая и горькая судьба. Но, отрекаясь от отца, ты отрекаешься от своей судьбы, то есть от самого себя, а значит и от будущего.
Лично мне отец Виссарион не симпатичен. Мне не нравятся коммерсанты в рясах. Но на Литургии я всей душой почувствовал, что о. Виссарион действительно Богом данный отец духовенства Абхазии и всех православных абхазов. Отвергнуть его можно было только в одном случае – если бы он впал в ересь, то есть отверг православие, но о. Виссарион далек от ереси, а значит всё остальное ему надо было прощать, и даже если не было сил простить, всё же оставаться у него в подчинении.
Уже говорил и ещё раз скажу: то, что сделал о. Дорофей с канонической точки зрения – не раскол. Не может быть расколом выход из неканонической группировки. Нельзя употреблять богословский термин в качестве ругательства. И тем не менее… О. Дорофей создал разделение в среде абхазского духовенства. Этого нельзя было делать. Это не доведет до добра.
Не сомневаюсь в искренности отца Дорофея, когда он говорит: «Если о. Виссарион станет епископом, я тут же ему подчинюсь». Уверен, что так и будет. Но вот ведь какая штука. Если о. Дорофей станет епископом, ему не подчинится большинство духовенства Абхазии, а возможно и вообще ни один абхазский священник. Обратите внимание: к инициативе двух новоафонских иеромонахов не примкнул ни один священник АПЦ. А ведь там есть замечательные батюшки, настоящие иереи Божии. Неужели вы думаете, они хуже о. Дорофея понимают, мягко говоря, несовершенство о. Виссариона? И тем не менее, они остались в подчинении у отца, уж какой есть.
Так вот что получается. Если в АПЦ появится епископ, церковное единство Абхазии будет восстановлено. А если в СМА появится епископ, церковное разделение и раздор сохранятся, может быть, на века. Значит, ради блага православия в Абхазии надо желать провала инициативы о. Дорофея, потому что торжество его инициативы увековечит раздор, закрепит существование в Абхазии двух враждебных друг другу групп духовенства.
Знаете, что самое трагичное? Какие бы иерархи по этому поводу не высказывались (русские ли, грузинские ли, греческие ли) все они как один исходят из политических соображений (хорошо ещё, если из политических, а то некоторые – из коммерческих). Не похоже, что хоть одного из них волнует судьба православия в Абхазии. Ну хоть бы кто-нибудь из них задумался, что пока они раболепно обслуживают свои правительства, дипломатничают и как в бирюльки играют с канонами, православие в Абхазии начнет просто вымирать. А вот отец Дорофей действует исключительно ради абхазского православия, и ни чем иным не озабочен. И православный народ это чувствует, и за это отца Дорофея уважают и любят не только абхазы, но и многие русские, к числу которых относится ваш покорный слуга. Я искренне уважаю и люблю отца Дорофея. Но я так же искренне желаю, что бы его инициатива провалилась.
Вспомним русский раскол. Ведь протопоп Аввакум вызывает куда больше симпатии, чем патриарх Никон. Аввакум – искренний, ревностный, жертвенный. Вера для него – это всё. Никон – властолюбивый, жестокий, гордый, да к тому же – совершенно не чувствующий православия, не понимающий русского народа. Власть для него – это всё. И не думаю, что за свои неумные реформы он шагнул бы на костер, а Аввакум шагнул, не задумываясь. Но аввакумов героизм породил жуткий раскол, который Русская Церковь и до сих пор не может полностью изжить. Аввакумова ревность о вере погубила тысячи душ, а вот никонов идиотизм Церковь переварила бы безо всякого для себя вреда, никоново властолюбие не нанесло ущерба ни одной православной душе, кроме его собственной.
То есть что? Мы не можем оценивать ситуацию в Церкви, исходя из личностных симпатий и антипатий. Тут нельзя просто взять и пойти за тем человеком, который нам нравится. И нельзя слишком полагаться на свой ум, на свою волю и на земных владык. Чем околачивать пороги то в одной патриархии, то в другой, не лучше ли было бы это время простоять на молитве? Может быть, стоило бы просить епископа не у патриархов, а у Бога? Пусть воры воруют, пусть политики политиканствуют, а ты служи Литургию, и Господь тебя не оставит17.
Белое и зеленое
Абхазский экскурсовод рассказывает нам: «Белые и зеленые полосы на абхазском флаге символизируют христианство и ислам». Отсюда нам удобно сделать вывод о том, что христианство и ислам – две религии для Абхазии как бы равновеликие. Полос, во всяком случае, равное количество и они равной ширины.
А вот абхазские политики обсуждают вопрос строительства в Сухуме мечети.
Александр Анкваб: «Вопрос строительства мечети в Сухуме не новый. Мы неоднократно разговаривали с представителями духовного управления мусульман Абхазии на эту тему… Абхазия – поликонфессиональное общество. Мы никому ничего не запрещаем».
Рауль Хаджимба: «Я считаю, что мечеть должна быть, поскольку у нас все религии равны. Государство должно помочь построить её».
Сергей Шамба: «Конечно, мечеть должна быть, а где она будет построена – надо обсуждать…»
Как видите, в этом вопросе царит полное единодушие. Мечеть должна быть. Почему же её до сих пор нет? И сколько же мусульман в Абхазии, если они всё никак не соберутся мечеть построить?
Заглядываем в статистику и узнаём, что христиан в Абхазии – 60 %, а людей, называющих себя мусульманами – 16 %. Четырехкратный перевес христианства. Не очень-то похоже на то, что эти две религии для Абхазии равновелики. Впрочем, 16 % – это десятки тысяч человек, сила всё же не малая.
А что думают по этому поводу сами мусульмане? Количество исповедующих ислам в Абхазии по официальным данным руководства мусульманских общин Абхазии составляет 1000 человек. Вот так неожиданность. Мусульмане (да и не только они) обычно склонны завышать число своих прихожан, а тут они сами называют цифру в десятки раз меньше, чем дает статистика. Если мусульман в Абхазии всего одна тысяча, то получается, что даже иеговистов здесь больше, хотя иеговистов здесь гнобят всеми доступными способами, а мусульман поддерживают на государственном уровне.
На самом деле мусульман в Абхазии ещё меньше. Их число здесь исчисляется десятками и уж ни как не превышает ста человек. В течение многих лет я много раз гулял по Сухуму, а мусульмане – народ заметный, так вот лишь однажды я увидел на сухумской набережной двух мужчин характерной исламской внешности: папахи, бороды, в руках – мусульманские четки. И то я не исключаю, что это были приезжие. Мусульмане в Абхазии ещё большая экзотика, чем у нас на Русском Севере. В наше время, когда ислам повсеместно наступает, кажется, в любой традиционно христианской стране мира мусульман уже гораздо больше, чем в Абхазии. Пожалуй, трудно представить себе страну настолько же чистую от ислама, как Абхазия.
Что же тогда значат зеленые полосы на флаге Абхазии, и почему абхазские политики хором заявляют: «У нас должна быть мечеть». И почему тысячи людей здесь охотно называют себя мусульманами, хотя таковыми совершенно не являются?
Ответ – в историческом прошлом. Когда в XVIII веке Турция подмяла под себя Абхазию, правящая абхазская элита приняла ислам. Похоже, что со стороны абхазских князей это было лишь декларацией о верности султану. То есть действием политическим, а не религиозным, а широкие абхазские массы ислам вообще не затронул, они о нем знать не знали и ведать не ведали. То есть ислама в Абхазии не просто нет, его здесь и ни когда не было. Иначе ни как не объяснить того, что за века турецкого владычества, «как бы принявшие ислам» абхазы так и не построили ни одной мечети. В Абхазии ни когда не было мечети! Значит, не было и мусульман.
Но здесь появились как бы мусульманские семьи, про которые точнее было бы сказать, что это были семьи с протурецкой ориентацией. Хотя надо учитывать, что в религиозных вопросах ни чего нельзя сделать «понарошку», лишь для вида. Человек, хотя бы всего лишь сказавший: «Я – мусульманин», уж во всяком случае перестаёт быть христианином. И, разумеется, в «исламских» семьях Абхазии крещение было уже не принято. Так что про «абхазских мусульман» точнее было бы сказать «абхазские нехристиане».
Сегодня для потомков этих семей декларация: «Мы – мусульмане» уже не означает протурецкой ориентации, это стало семейной традицией, хотя настоящими мусульманами ни когда не были ни их предки, ни, тем более, они сами. Итак, если абхаз говорит: «Я – мусульманин» на деле это означает: «Я не крещеный, в нашей семье это не принято». Но и эта традиция постепенно разрушается, многие представители «исламских семей» принимают крещение.
Одной из самых своебразных религиозных традиций современной Абхазии является совместное празднование Пасхи абхазскими христианами и «мусульманами». Кто-то видит в этом проявление абхазской веротерпимости, но веротерпимость здесь совершенно не при чем. Это просто доказательство того, что в Абхазии нет мусульман. Для настоящего мусульманина, Воскресение Христово – самый невыносимый христианский праздник. Если Христос воскрес, значит, он был больше, чем пророк, значит он выше, чем Мухаммад. Настоящие мусульмане при словах «Христос Воскресе» хватаются за кинжалы, а не за крашенные яйца. И ведь, заметьте, совместного празднования Курбан-Байрама в Абхазии отнюдь не наблюдается.
Алексей Агрба говорит: «Ислам в Абхазии не развивается, поэтому и махаджиры не приживаются, которые возвращаются из Турции. Ведь они – настоящие мусульмане, а в Абхазии нет настоящих мусульман. Репортаж с праздника Курбан-Байрам в Сухуме было смешно смотреть – сплошь одни таджики».
Спрашиваю у Нодара Цвижба, почему же абхазы за триста лет так и не построили ни одной мечети? Нодар считает:
– Абхазы сотканы из православия, наша ментальность чисто христианская, даже далекие от религии абхазы чувствуют, дышат, живут, как христиане. Иным народам, чтобы принять христианство, приходилось что-то в себе ломать, от каких-то национальных традиций отказываться, а у абхазов не было такой необходимости, всё в христианстве оказалось близким нашему национальному характеру. Поэтому, сколько бы у нас не пытались внедрить ислам, он не прижился. Как-то приезжал к нам Кадыров, предлагал мечеть построить. Наши сказали: "На школу лучше денег дай." Больше мы Кадырова не видели. Сейчас в Гудауте, в Гагре начинают появляться женщины, закутанные как мусульманки. Нашим парням это очень не нравится. Это не наше."
Но значит все-таки такие женщины начинают появляться, да и мужчины тоже. В Сухуме и Гудауте во всяком случае есть мусульманские молитвенные комнаты. Так сколько же здесь всё-таки мусульман. Очень сложный вопрос. Русские тоже порою называют себя православными, мягко говоря, таковыми не являясь. Где та грань, которая отделяет православного на словах от православного на самом деле? По отношению к исламу возникает та же сложность. Но есть некий религиозный минимум при отсутствии которого говорить вообще не о чем. Не крещеный – не православный, не обрезанный – не мусульманин.
Вот что пишет доктор исторических наук Александр Крылов: «Считающие себя мусульманами абхазы не почитают пророка Мухаммада и в своем подавляющем большинстве не имеют ни малейшего представления о Коране. У абхазов-мусульман нет ни каких ограничений в еде и питье. Обряд обрезания воспринимается ими, как нечто неестественное и постыдное.»
Так что очень интересным был бы вопрос о том, сколько в Абхазии обрезанных мусульман, но этого мы не знаем. Есть мнение, что весь ислам в Абхазии сводится к одной семье, что подтверждает первоначальный вывод: мусульман здесь несколько десятков человек.
Почему же абхазские политики настаивают на равновеликости для Абхазии христианства и ислама? Причины, как и всегда в таких случаях, к религии не имеют ни какого отношения. Для Абхазии очень важно укрепление отношений с диаспорой, прежде всего – турецкой. В Турции абхазов в несколько раз больше, чем в самой Абхазии, и многие из них отнюдь не безразличны к судьбе своей исторической родины. При этом турецкие абхазы – сплошь мусульмане, там нет абхазов-христиан. И вот историческая родина пытается изобразить, что религия вовсе не разделяет её с диаспорой. И в Абхазии тоже есть мусульмане, и в Сухуме обязательно будет мечеть. Не говоря уже о выстраивании отношений с кавказскими братьями, теми же адыгами-мусульманами.
То есть Абхазия в международной политике немножко разыгрывает исламскую карту. Удобно ведь поворачиваться к России своим христианским боком, а к Турции – исламским боком. Но игры с исламом ещё ни кого до добра не довели. Помяни кой-кого, так он и явится.
Некоторое время назад российский Национальный антитеррористический комитет сделал очень странное заявление о том, что арестованы представители «Абхазского джамаата, который является структурным подразделением «Имарата Кавказ». Абхазов это возмутило до крайности. Изида Чаниа писала: «Заявление российского НАК, превратившее, как минимум полстраны в пособников ваххабизма, вызвало в абхазском обществе смех. Оказывается, в нашей стране существует экстремистская группировка «абхазский джамаат»… Сейчас буквально из ничего создается миф об абхазском джамаате. В общественном мнении закрепляют аналогию: «Абхазско-исламский радикализм»».
Инал Хашиг писал о том же: «По Абхазии у спецслужб порядка двух десятков фигурантов, которых можно заподозрить в принадлежности к исламским радикалам, а в реальности всё может ограничиться 3-4 людьми. За всё послевоенное время в Абхазии преступлений, которые можно было бы приписать исламским группировкам, не было».
Итак, состоялось первое в новейшей истории упоминание «абхазского джамаата», причем прозвучало оно с российской стороны. До сих пор только грузины занимались выдумками про «абхазских ваххабитов» и «ваххабитскую мечеть» в Гудауте. Зачем это надо грузинам – понятно. Они сознательно и целенаправленно демонизируют образ абхазов в мировом общественном мнении. Им мало дела до того, что в Абхазии нет ни ваххабитов, ни ваххабитской мечети, да и вообще ни какой мечети нет.
Зачем русским эта песня про «абхазский джамаат» – тоже понятно. Они намеренно преувеличивают угрозу, то есть преувеличивают свой успех при предотвращении этой угрозы. Чем страшнее враг, тем громче рапорты о победе над ним. Хотя наши-то могли бы и подумать о том, что поют в унисон с грузинской антироссийской пропагандой. То есть наши, проявив невероятную гибкость, сами себя высекли.
Абхазское возмущение всеми этими фантазиями тем более понятно. Если звучит откровенная клевета на Абхазию, как по-вашему к ней должны относиться абхазы? Но у меня к абхазам есть вопрос. А вы сами не исламизировали Абхазию в мировом общественном мнении? Понятны ваши реверансы в сторону Турции, но вы же должны понимать, что вас слышат не только турецкие абхазы. Вы почаще говорите про зеленые полосы на вашем флаге, да про то, что у вас мусульман – 15 %, почаще повторяйте с высоких трибун: «В Сухуме должна быть мечеть». И тогда будут вам и ваххабиты, и джамаат, и джихад. И будут они уже не в чьих-то фантазиях, а на самом деле. «Помяни кой-кого, так он и явится». Вы же просто сами подсказываете исламским радикалам, что с Абхазией есть смысл поработать.
Итак, сегодня в Абхазии ислама почти нет, его здесь во всяком случае меньше, чем у нас на русском Севере, то есть меньше, чем где бы то ни было. Объективных предпосылок к появлению здесь ислама тоже нет, то есть сам по себе он здесь не появится, если уж за 300 лет не появился. Но есть субъективные предпосылки. Есть, например, такая точка зрения: «Запад пытается через развитие ислама подчинить себе Абхазию». Очень даже может быть. Западные стратеги вообще последнее время стали умнее. Они уже поняли, что, развивая в России или Абхазии либерализм, многого не добьешься. Они начинают опираться на местные традиции. В России они охотно поддерживают националистов, а в Абхазии готовы делать ставку на ислам. Это самый надежный способ отдалить Абхазию от России и приблизить к натовской Турции. Так что любой абхазский политик, делая происламские заявления, должен очень хорошо подумать, на чьей стороне он играет18.