Шпионский детектив (по следам Юлиана Семёнова…). Москва, 1937

5

Незадолго перед этим заместитель начальника разведывательного управления Наркомата обороны Артузов явился на прием к начальнику управления Урицкому.

Цепь событий, приведших к этому визиту, началась в далёком счастливом 1934 году. А может быть, ещё раньше, в безоблачном 1932-м. Или даже в 1927-м, представлявшемся теперь, десять лет спустя, и вовсе нереальным. Именно тогда по резидентурам военной разведки прокатилась первая волна провалов. Толчок последовал со стороны англичан. Британское правительство, Сикрет интеллидженс и служба контрразведки продемонстрировали своё могущество, организовав аресты советской агентуры в восьми странах от Англии и Франции до Китая. Потом, правда, шторм стих и несколько лет агентурные сети работали стабильно. Но в 32-м провалы начались снова. Австрия, Германия, Финляндия, Латвия… Причём иногда руководство разведупра узнавало о провалах только из газетных сообщений. К 1934 году ситуация обострилась настолько, что проблема удостоилась обсуждения на Политбюро.

Причины происходящего были, в общем, ясны. Главная – острый кадровый голод, приводивший к тому, что к сотрудничеству привлекались люди сомнительные по своему прошлому и связям или же иностранные коммунисты, идейные, но малоопытные и как правило успевшие неоднократно «засветиться» в полиции. Недостаток кадров был результатом пренебрежения к собственным людям, которым работа в разведке зачастую не приносила ни продвижения по службе, ни даже достатка и бытовой устроенности. Дело усугублялось огромным количеством задач и недостаточным профессионализмом высшего командного состава самого разведупра.

Нельзя сказать, что в ИНО ОГПУ под руководством Артузова дела обстояли совсем уж блестяще, но более авторитетного специалиста по разведке в то время в распоряжении Сталина не было. В пользу Артура Христиановича говорили успешно проведённые громкие разведывательные и контрразведывательные операции, огромный стаж работы и солидный опыт. И когда встал вопрос об усилении руководства военной разведкой, Сталин принял решение назначить Артузова по совместительству заместителем начальника разведывательного управления.

Правда, Артузов не был военным. Об этом он и напомнил на совещании у Сталина, где присутствовали также наркомы Ягода и Ворошилов. Новое назначение не сулило лично ему ничего кроме головной боли.

Но приведённый в ответ аргумент Генерального секретаря исключил любые возражения.

– Са времён Ленина в нашей партии существует парядак, шьто камунист не должен атказываться работать на том пасту, на каторый его назначают. Вы, таварищ Артузав, далжны будете стать нашим партийным окам в ваеннай разведке.

И без того нерадостное лицо Ворошилова при этих словах омрачилось ещё больше.

Разумеется, работать, пытаясь усидеть на двух стульях, оказалось невозможно и со временем пришлось совсем перейти в Наркомат обороны. Относиться к делу спустя рукава Артузов не привык, а потому провёл глубокую реорганизацию разведуправления, создал при нём полноценную разведшколу, добился приравнивания работы разведчиков за границей к службе в действующей армии. Но преодолеть в короткий срок основные пороки системы не смог и он.

В феврале 35-го провалилась датская резидентура связи, занимавшаяся доставкой в СССР нелегальной почты от разведывательных резидентур в других европейских странах, в первую очередь в Германии. Руководил ею старый опытный работник разведупра Улановский, который тем не менее (а может, как раз поэтому) грубо нарушал установленные ещё в середине двадцатых годов запреты на вербовку иностранных коммунистов. Запреты запретами, но людей остро не хватало, особенно с подлинными документами, со знанием языков и обычаев. Правила нарушались повсеместно, причём и в ИНО ОГПУ-НКВД и в разведупре. Если задания выполнялись, вступал в действие принцип «победителей не судят».

Но в Копенгагене в очередной раз «не прокатило». Местная полиция вела наблюдение за одним из завербованных Улановским коммунистов-датчан, и дело кончилось тем, что была накрыта конспиративная квартира, которую использовали в частности для хранения и передачи почты и приёма следовавших транзитом агентов. Согласно классическому рецепту, описанному ещё Александром Дюма, полиция устроила на квартире «мышеловку» и в несколько дней переловила всю резидентуру во главе с Улановским. А дальше вообще началась форменная комедия.

Возвращался из Германии старый работник разведупра Давид Угер. Приняв одну из германских резидентур, он ехал обратно на родину с докладом, и решил навестить Улановского, через явку которого прошёл по дороге туда. Естественно, был на проваленной квартире взят за известное место.

Следующим погорел резидент Максим Максимов, успешно проработавший перед тем в Германии более двух лет. Он также возвращался домой через Данию, ни с кем не должен был там видеться, но, зная адрес, решил навестить друзей.

Обычай навещать друзей как у себя на родине был очень популярен, и вскоре в крепкие объятия полиции угодил работник центрального аппарата разведупра Львович, возвращавшийся после инспекционной поездки по Европе. Вслед за ним был взят на нехорошей квартире агент разведупра американец Леон Джонсон.

Артур Христианович, исполнявший в тот момент обязанности начальника, имел очень неприятный разговор с Ворошиловым и вынужден был написать подробный доклад о произошедшем. Доклад ушёл Сталину с сопроводительной запиской наркома, в которой тот постарался побольше очернить именно Артузова, с назначением которого в свою «епархию» так и не смог смириться.

«Свидание резидентов» стоило начальнику разведупра Берзину карьеры в разведке. Впрочем, вскоре началась испанская эпопея и Берзин отбыл реабилитироваться в Испанию. Человека на вакантное место начальника подыскать не могли долго. В конце концов выбран был командарм Урицкий, участник Первой мировой и Гражданской, дважды краснознамёнец, с послевоенным академическим образованием и некоторым опытом работы в разведке, побывавший в двадцатых годах в Германии и Чехословакии.

Тучи над Артузовым и несколькими чекистами, приведёнными им из ИНО в разведуправление Наркомата обороны, продолжали сгущаться. Если учесть общую гнетущую обстановку в стране после убийства Кирова и застарелую неприязнь военных к НКВД, положение их к началу 37-го становилось критическим. Новый начальник, ещё один кавалерист-рубака, две войны не слезавший с седла, своего зама возненавидел с первых дней совместной работы. И за интеллект, и за мягкий стиль общения с подчинёнными. Сложилась и развивалась классическая ситуация – глупый начальник при толковом заме, и для Семёна Урицкого с его чисто военной психологией и амбициями она была невыносима. Но вот сообразить, что, утопив Артузова, он утонет и сам поскольку мало что смыслит в порученном деле, ума Урицкому недоставало.

Подбираясь к Артузову, шеф разведупра атаковал его выдвиженцев, бывших чекистов, начальников двух ведущих отделов Карина и Штейнбрюка. Особенно уязвим был умница Штейнбрюк, бывший офицер австрийского Генштаба, военнопленный, вставший на сторону советской власти. С осени 36-го шли аресты иностранных коммунистов и уж он-то как нельзя более подходил на роль врага. Урицкий с самого начала старался руководить отделами через голову Артузова, причём в своей кавалерийской манере, с разносами и выволочками по каждому даже мелкому поводу. Когда дело дошло до намёков на политическую неблагонадёжность Штейнбрюка, руководившего агентурной разведкой в странах Европы, Артур Христианович почёл своим долгом решительно вмешаться.

С некоторых пор кабинет начальника, находившийся по традиции рядом с кабинетом зама, будучи отделён общим предбанником, стал почти недоступен. Лощёный порученец вежливо, но твёрдо, тая в глазах дерзкий холодный огонёк, отвечал, что шеф занят и просил не беспокоить, или что он собирается на совещание к наркому, или… На этот раз Артузов не сдержался и резко осадил мальчишку:

– Если товарищ командарм занят, извольте записать на приём! По личному вопросу!

Порученец слегка «прижал уши» и пообещал доложить.

…В разговоре Артур Христианович сразу постарался взять инициативу в свои руки.

– Товарищ командарм! Я знаю Штейнбрюка много лет и надеюсь, что моё мнение может считаться объективным. Свой выбор он сделал давно и нет никаких оснований сомневаться в его преданности партии и нашему делу.

В ответ на это Урицкий иронически хмыкнул.

– «Сделал давно…» Ваше мнение, будь оно хоть трижды объективным, ещё не доказательство. Где доказательства?

– Простите, не понял. Доказательства чего?

– Не притворяйтесь!

– Семён Петрович! Разве многолетняя добросовестная служба – не есть доказательство преданности партии и советской власти? И если у вас есть доказательства обратного, мне кажется, это вам следует первым предъявить их.

– Крестится надо, когда кажется. Предъявим, не сомневайтесь. Чем вы можете объяснить медленное продвижение агентурной работы на важнейшем германском направлении?

– В первую очередь – трудностями объективного характера. После смены власти в Германии условия работы там кардинально усложнились. Нацисты в короткий срок сумели создать эффективную политическую полицию и контрразведку.

– Это я слышу не впервые. Что ваш подопечный сделал для преодоления этих самых объективных трудностей?

– Позвольте заметить, что предшественник Штейнбрюка Стигга добился ещё меньшего. Вся созданная им агентурная сеть посажена или перевербована.

– Нечего оправдываться чужим разгильдяйством!

Артузов глубоко вздохнул.

– Семён Петрович… Я уже имел случай беседовать с вами о методах вашего руководства. Неужели вы не видите, что бесконечные внушения и нахлобучки не приносят пользы, особенно в разведке? Они, разумеется, необходимы, но надо хотя бы чередовать их со спокойной воспитательной работой. Полагаю, это и в строевых частях практикуется.

– Вы ещё будете мне рассказывать, что и как в строевых частях?! – вспылил Урицкий.

– Разумеется, нет, товарищ командарм, – тон Артузова был подчёркнуто спокоен. – Я человек не военный, и всегда это подчёркивал, вы прекрасно знаете. И никогда я не смогу занять вашей должности, ибо для этого в первую очередь необходимо знание специфики военного дела. Я и мои товарищи пришли из НКВД сюда отнюдь не в поисках положения, продвижения или популярности.

– И что же? – высокомерно спросил начальник.

– Вы прекрасно знаете, кто меня направил сюда и зачем. Я являюсь не просто вашим, так сказать, аппаратным замом. Меня обязали, – Артузов голосом выделил это слово, – всё то полезное, что я знаю по работе в органах ОГПУ, передать военной разведке, дополняя, а иногда и поправляя вас.

– И что же? – опять спросил Урицкий. Тон его звучал уже угрожающе.

– Простите, но ваше отношение ко мне свидетельствует о том, что вы не видите во мне ближайшего сотрудника, советчика и товарища, каким, я в этом не сомневаюсь, хотел видеть меня в разведывательном управлении товарищ Сталин.

Урицкий скривил губы в издевательской усмешке и медленно, как бы крадучись, поскрипывая щегольскими сапогами, подошёл почти вплотную к своему заму. Вполголоса произнёс:

– Намекаете на высочайшее покровительство? Имеете наглость прикрываться не чем-нибудь, а именем товарища Сталина? Так это зря. Времена изменились, дорогой Артур Христианович. Поверьте, мнение о вас изменилось тоже… И не в лучшую сторону.

Артузов вспыхнул.

– Семён Петрович! Я никогда не опущусь до того, чтобы козырять чьим-либо покровительством, тем более… И вовсе не о покровительстве идёт речь, а, повторяю, о конкретных поручениях, данных мне высшим руководством партии.

– Знаем мы, как вы выполняли поручения партии…

Артузов опустил глаза и склонил голову.

– Ну тогда вот что… – произнёс он через силу. – Вижу, что моё дальнейшее пребывание в должности вашего заместителя потеряло всякий практический смысл. А потому прошу… В общем, выражаясь военным языком, прошу отставки… с этой должности. Готов в дальнейшем выполнять любую работу. Прошу доложить наркому товарищу Ворошилову.

Урицкий торжествующе осклабился.

– Ваша просьба будет немедленно удовлетворена!

– Только вот что, Семён Петрович… – Артузов поднял голову, посмотрел в глаза начальнику долгим пытливым взглядом и тихо спросил:

– Вы действительно уверены, что без меня вам будет лучше?

Что-то промелькнуло в глубине глаз командарма. Но он поджал губы и сухо ответил:

– Вы свободны. Я вас больше не задерживаю!

6

Этим утром впервые за много лет Артузов ехал не на служебной машине, а на трамвае до бывшей Каланчёвской, ныне Комсомольской площади, потом на метро, а перед этим ещё шёл пешком от своего дома до остановки трамвая. Пожалуй, впервые ему довелось ощутить, каким безнадёжно тоскливым может быть слякотное промозглое мартовское утро в Столице. Кругом были те самые люди, за которых он сражался на тайном фронте. Невыспавшиеся, хмурые, дурно одетые. В переполненных вагонах они противно дышали на него луком, табаком, а то и перегаром. В портмоне оказались только крупные купюры, залежавшиеся там бог знает с каких времён, он ведь не посещал магазины, даже продукты доставляли на дом из спецраспределителя и бухгалтерия автоматически вычитала за них. Кондуктор трамвая, измождённая женщина в сером платке, посмотрела удивлённо на представительного, с холёной бородкой мужчину в штатском и с трудом собрала потрёпанные засаленные бумажки и мелочь на сдачу. Он пожалел, что не взял такси.

Впервые в голову ему пришла мысль, что минувшие годы, в которые он с энтузиазмом горел на работе, сидя на всём готовом, вовсе не были счастливыми для его соотечественников.

Явившись в родной наркомат, Артузов сразу попросился на приём к Ежову, едва тот прибыл на службу, но порученец наркома, созвонившись с шефом, сообщил Артуру Христиановичу, что нарком приказывает ему доложить о себе в отделе кадров. Встреченный по дороге заместитель наркома Фриновский многозначительно подтвердил – Ежов занят по горло, идёт лютая борьба с троцкистами и отвлекать его не стоит. Артузов сразу почувствовал, какие ветры веют в коридорах знакомого здания.

Выжидая, пока закончится утреннее совещание у наркома, Артузов снова слонялся по коридорам, курил в «специально отведённых местах», сухо здоровался с знакомыми и полузнакомыми, стараясь избежать разговоров…

Возвратившийся с совещания начальник отдела кадров майор ГБ Литвин был явно смущён неожиданным появлением бывшего начальника ИНО.

– Боюсь, Артур Христианович, сейчас мне нечего вам предложить… по вашей части… и вообще… Придётся записать вас в кадровый резерв.

– Так-таки и нечего? – раздражённо спросил Артузов.

– Лучшее, что есть – начальник архива, – посуровел майор. – Пойдёте?

Зазвонил телефон. Майор снял трубку.

– Слушаю, Литвин… Да, у меня… Да… Понял.

Положив трубку, он обратился к Артузову:

– Товарищ Агранов просит вас через полчасика зайти к нему.

…На этот раз в комнате отдыха Якова Сауловича стол был накрыт для дружеской беседы. Скромно, в партийных традициях. Бутерброды с икрой двух цветов и ветчиной, баночка крабов, полбутылки любимого армянского коньяку, хрустальные рюмочки.

– Присаживайтесь, Артур Христианович, присаживайтесь… Нарком перезвонил мне, просил подумать насчёт вашего трудоустройства. Давайте расслабимся немножко. Наслышан о ваших неприятностях. Не стоит принимать так уж близко к сердцу, – Агранов старательно бодрился сам и старался подбодрить собеседника, хотя на душе у него было пасмурно, как и всегда в последнее время. – Что там, в отделе кадров, вам предложили?

Артузов вымученно улыбнулся.

– Вы будете смеяться, Яков Саулович, но – должность начальника архива.

– Ну?! Это вам-то?

– Мне.

– Ну, это они сгоряча. Впрочем, сейчас штаты руководства укомплектованы, и подходящей должности для вас действительно нет, но вы не огорчайтесь. Можно поработать и внештатно, в моём непосредственном подчинении.

– Что вы имеете в виду?

– Давайте для начала тяпнем по рюмочке…

Выпили, закусили. С удовольствием закурили. Агранов взял с дивана папку, на которой от руки крупными буквами было выведено «ТРИАНОН». Положил её на стол, прихлопнул ладонью.

– Есть одно чрезвычайно важное дело, Артур Христианович. Как раз по вашей части. Вовремя вы появились, не сочтите за издевку… Сейчас мне кроме вас доверять некому. Наша организация даёт мощный крен в сторону своих репрессивных функций. Она и раньше не страдала избытком интеллекта, а теперь и вовсе превращается во всесокрушающий механизм, почти лишённый его. Вот яркий пример этого перерождения – контрразведка не усмотрела возможной связи между некоторыми фактами. Это пришлось делать мне. Вот, ознакомьтесь, пожалуйста, – Агранов снова хлопнул ладонью по папке.

Открыв её, Артузов увидел подшитый сверху листок бумаги со следами сгибов и «проявленными» в лаборатории отпечатками пальцев, с написанным от руки в старорежимной манере, с «ятями», текстом:

«Выпало недавно мне прислуживать в номере, в отеле „Эксельсиор“, и был я свидетелем отвратительной сцены. Немцы вербовали русского, из новых советских. Что может быть омерзительнее? Я аристократ, офицер, белый колет носил. Я враг ваш, и то никогда мысли не было пойти на службу к исконным врагам отечества моего. Имейте в виду, большевики, ваши продаются задёшево. Повторяю, было это в „Эксельсиоре“, 4 сего ноября, в номере 71. Немец Кристман по имени Клаус вербовал нашего. Присутствовала при сём и некая красавица, подруга Кристмана, кажется испанка».

Вместо подписи стояло следующее:

«Дворянин российский, помимо воли ставший доброжелателем вашим».

Конверт с крупномасштабными фото пригодных для идентификации отпечатков пальцев (все лишние, оставленные сотрудниками, уже были отсеяны). Акт лабораторного исследования письма – бумага, чернила – подтверждавший заграничное его происхождение, что и так было известно. Помимо всего прочего, отмечены были также следы растительного масла, что вроде бы не противоречило принадлежности автора к прислуге.

Следующей страницей шла служебная записка на имя Агранова за подписью начальника 3-го (Контрразведывательного) отдела ГУГБ комиссара ГБ 2-го ранга Миронова:

«Согласно вашему распоряжению установлены лица, допущенные к информации об испанских поставках и находившиеся на 4 ноября 1936 г. в Париже…» – и список из двенадцати фамилий с инициалами и указанием должностей и наркоматов.

Далее подшиты были знакомые Артузову секретные циркулярные письма Наркомторгфлота о происшествиях в Средиземном море, Бискайском заливе и прочих акваториях с советскими, испанскими и специально зафрахтованными иностранными судами, задействованными в программе поставок. И в завершение – листы, испещрённые колонками пятизначных чисел, разделённых датами.

Закрыв папку, Артузов спросил:

– А Трианон – это что?

– Трианон – это радиопозывной, который диктор повторяет перед зачитыванием шифра.

– Понял… Что ж, версия вполне правдоподобная. Кстати, франкисты похоже увязывают свои боевые действия с графиком наших поставок – у нас в разведупре недавно это подметили.

– Вот как даже?

– Ага. Непонятно ещё вот что. В письме указана дата – четвёртое ноября прошлого года…

– Да-да, конечно. Ещё один пример эффективности нашей работы… В связи с прошлогодней реорганизацией, слиянием-разделением и ликвидацией отделов доставленное из Парижа письмо затерялось, ладно не пропало совсем. Крайнего, разумеется, нашли и загнали оперуполномоченным в самый дальний лагерь на Колыме, да что толку… Давайте ещё по рюмочке.

Выпили ещё. Прожевав кусок бутерброда, Артузов спросил:

– Так что именно вы хотите мне предложить, Яков Саулович?

– Законный вопрос, Артур Христианович! Стоило мне узнать о вашем появлении, и решение, как пишут в детективных романах, пришло мгновенно. Я предлагаю вам возглавить оперативную группу из представителей разных отделов и найти этого крота. Штатной должности сейчас нет для вас, ну, официально в резерве пока побудете, без оклада конечно, с одной доплатой за звание. Но премиальными я вас не обижу…

– Благодарю, но служу не за деньги и прочие блага.

– Уважаю вашу позицию… И к тому же на кону сейчас кое-что повесомее окладов. Наш с вами профессиональный авторитет и положение в наркомате, за которое нужно бороться. В нынешние времена мы, старая гвардия, если хотите, интеллектуальная элита, должны сплотиться. Уверен, партия и правительство без нас обойтись не смогут. Так что приступайте. Кабинет вам выделим, машиной обеспечим. В группу включим представителей контрразведки, Спецотдела, Оперативного, и, разумеется, ИНО. Ваша ближайшая задача – продумайте, кого отправить в Париж… Надеюсь, вы согласны, что первым делом нужно искать автора письма?

– Разумеется… И я уже знаю, к кому первым делом пойду с этим письмом, – вместе с ощущением того, что он снова в строю, к Артузову вернулись и уверенность в себе, и ясность мысли.

– Прекрасно, Артур Христианович, прекрасно! К четырём часам прошу сюда ко мне, на совещание с начальниками отделов. Я вас представлю в новом качестве и определимся с составом опергруппы. Со всеми вопросами, проблемами – напрямую ко мне. Общее руководство также за мной.