Источники по истории московского некрополя XII – начала XX в.

Кладбища стольного града

XV в. – белое пятно в истории московского некрополя. Летописи отмечают в это время только погребения правителей и митрополитов, эпитафии еще не сформировались, актовый материал чрезвычайно беден. Археологические свидетельства существования некрополей в это время прослеживаются слабо, их трудно выделить из всего средневекового периода.

Можно предположить, что в это время продолжались погребения знати в ктиторских монастырях, а рядовых горожан хоронили в общегородских монастырях и на погостах приходских храмов^[244]. Во второй половине XV в. начинает складываться аристократический некрополь Троице-Сергиева монастыря. В это время некоторые бояре и представители боярских фамилий принимают здесь постриг и находят место последнего упокоения. Вслед за знатными иноками потянулись к чудотворцу Сергию и их родственники. Многие из тех, кто принял постриг и/или был погребен в обители, являлись соседями-землевладельцами. Однако родственные и соседские связи, скорее всего, уступали другому фактору – славе основателя обители и чудотворной силе его мощей^[245].

Погребение «у Троицы и великого чудотворца Сергия», с одной стороны, воспринималось как важный фактор, влияющий на посмертную судьбу, а с другой – быстро стало вопросом престижа. Спасению души должен был содействовать обычай пострижения в монахи на склоне лет или перед смертью. А интересы родовой чести, по утверждению Дэвида Б. Миллера, исследовавшего характер формирования средневекового некрополя Троицкой обители, требовали «публично прославить свой род в самом важном из всех священных мест»^[246]. Этим объясняется появление аристократических усыпальниц в удаленных от Москвы Кирилло-Белозерском и Иосифо-Волоколамском монастырях.

В XVI–XVII вв. Троице-Сергиев монастырь является наиболее популярным местом погребения для московской аристократии. Согласно подсчетам В. А. Ткаченко, здесь в XV–XVII вв. похоронены более 170 представителей титулованной знати и примерно 61 представитель родов нетитулованных бояр; всего 48 родов^[247]. В Кирилло-Белозерском известны погребения 14 родов, в Иосифо-Волоколамском – 12, в Суздальском соборе и монастырях – 13. В московских монастырях (с XVII в. и при храмах) известны погребения 65 родов, из них 38 пересекаются с теми, кто похоронен вне Москвы. Таким образом, известно о месте погребения 114 родов, и еще около 10 были погребены в других провинциальных монастырях и храмах (итого – 124).

Эти цифры соотносятся с данными о количестве вкладов, выявленными А. В. Сергеевым. Он установил, что из 150–160 княжеских фамилий более 90 родов были вкладчиками Троице-Сергиева монастыря, 32 – вкладчиками Иосифо-Волоколамского монастыря, около 30 – Кирилло-Белозерского и Симонова, 16 – Ростовского Борисоглебского^[248].

По сведениям А. А. Зимина и Е. Я. Водарского, в XV–XVII вв. было 188 родов, чьи представители входили в Думу в чинах бояр и окольничих^[249]. Таким образом, перед нами предстает достаточно полная картина предпочтений мест погребения и поминовения московской аристократией.

В XVI–XVII вв. список московских обителей, служивших боярскими усыпальницами, выглядит следующим образом:

^aМартынов А. А. Надгробная летопись Москвы. Вып. 7. С. 385.

^bМакаров Н. А., Энговатова А. В, Коваль В. Ю. Археологические исследования в восточной части Московского Кремля в 2014–2016 гг. // Краткие сообщения Института археологии. 2017. № 246. С. 12, 23.

^cПанова Т. Д. Некрополи Московского Кремля. С. 28–50.

^d Там же. С. 30, 31, 33, 35, 49–52.

^e Материалы для истории, археологии и статистики города Москвы. Собр. и изд. руководством и трудами И.Е. Забелина. М., 1884. Ч. 1. Стб. 399–403; Древняя российская вивлиофика. изданная Николаем Новиковым. Изд. второе. М., 1791. Ч. XIX. (далее – ДРВ). С. 323, 325, 329, 332, 334, 339–341, 344–347; Гиршберг В. Б. Материалы для свода. Ч. 2. С. 253–254; Беляев Л. А. Древние монастыри. С. 58, 78–85, 88–99; Он же. Русское средневековое надгробие. С. 309; Мельцин М. О. Указ. соч. С. 10–11.

^fБеркович В. А., Егоров К. А. Московское белокаменное надгробие. С. 298–299.

^g Материалы. Ч. 1. Стб. 535–536.

^h Там же. Стб. 568–570.

ⁱ Мартынов А. А. Надгробная летопись Москвы. Вып. 3. С. 411.

^j Материалы…Ч. 1. Стб. 553–554.

^k Там же. Стб. 557–558.

^l Там же. Стб. 542–543; Беляев Л. А. Русское средневековое надгробие. С. 321, 340.

^m Материалы. Ч. 1. Стб. 528–529.

ⁿ Там же. Стб. 506.

^o Там же. Стб. 533–535; Мартынов А. А. Надгробная летопись Москвы. Вып. 6. С. 229; Гиршберг В. Б. Надписи из Георгиевского монастыря. С. 95–130; Он же. Материалы для свода. Ч. 2. С. 244–245.

^p Материалы… Ч. 1. Стб. 522.

^qКренке Н. А., Беляев Л. А. Указ. соч. С. 45–47. Вероятно, Феодосий Воронцов и Соломонида Матвеевна Собакина не принадлежат к боярским родам. Во всяком случае, в известных генеалогических росписях такие лица не упоминаются.

^r Материалы. Ч. 1. Стб. 841–846; Станюкович А.К., Звягин В.Н., Черносвитов П. Ю., Елкина И. И, Авдеев А. Г. Указ. соч.; Беляев Л. А., Медникова М. Б. Указ. соч. Пять фамилий представлены только единственными захоронениями, в основном замужних женщин из рода Юрьевых (Захарьиных-Юрьевых).

^s Материалы. Ч. 1. Стб. 801–802; ДРВ. Ч. XIX. С. 294–302; Трубникова О.А. История некрополя Новодевичьего монастыря… С. 106–123. Шесть фамилий из этого списка представлены единичными захоронениями знатных монахинь.

^t Материалы. Ч. 1. Стб. 855; ДРВ. Ч. XIX. С. 383–393; Гиршберг В. Б. Материалы для свода… Ч. 1. С. 22, 23, 28, 31–32, 37, 47; Ч. 2. С. 228.

^u Материалы. Ч. 1. Стб. 836–837; ДРВ. Ч. XIX. С. 375–376.

Собранные сведения не полны и требуют уточнения и дополнения, однако на их основании можно сделать следующие предварительные выводы:

1. Чем древнее традиция погребения аристократов в том или ином монастыре, тем больше в нем погребено знатных родов. Лидируют по количеству аристократических фамилий Чудов и Богоявленский монастыри^[250], где традиции погребения бояр уходят в XIII–XIV вв. При этом древность самого монастыря, по-видимому, не имела значения. Спасо-Андроников монастырь известен с XIV в., однако здесь только в последней четверти XVII в. была создана усыпальница Лопухиных, представителей «новых людей» в Боярской думе. К XV в. относится основание Рождественского монастыря на его современном месте, но только в XVII в. там появляются единственные известные погребения бояр – князей Лобановых-Ростовских.

Фактор соседства места жительства и места последнего упокоения мог учитываться, а мог и не учитываться. Этот вопрос затронул В.Б. Гиршберг при публикации эпитафий XVI–XVIII вв. из Георгиевского монастыря. Отметив, что в средние века создаются семейные усыпальницы боярских и дворянских родов в различных монастырях, он определил пять фамилий, которые «особенно упорно» хоронились в Георгиевском монастыре. Проанализировав сведения о погребенных, В. Б. Гиршберг установил, что большинство известных адресов XVII в. находятся в соседних кварталах. При этом из семейств, наиболее «упорно» хоронившихся в Георгиевском монастыре, только два были соседями монастыря. Таким образом, близость места жительства к месту погребения оказалась не единственной причиной упокоения в Георгиевской обители^[251].

Рассмотрим фактор соседства на примере сведений о погребениях московской знати в монастырях. Аристократы, упокоившиеся в Симоновом, Новоспасском или Новодевичьем монастырях, жили в Кремле, Китай-городе или в Белом городе (в XVII в.), сравнительно далеко от обителей, в которых были погребены. Напротив, в Воздвиженском монастыре, располагавшемся на Смоленской улице (Воздвиженке), в XVII в. прослежены погребения вельмож, живших на соседних улицах. В 1637 г. здесь похоронили сноху боярина М. М. Годунова^[252]. Возможно, имеется в виду жена Ивана Матвеевича Годунова, Прасковья, вотчина которой в 1642–1643 гг. была записана за ее мужем^[253]. Двор какого-то Ивана Годунова упоминается в 1629 г. на правой стороне Знаменской улицы (Знаменки)^[254]. Вероятно, это двор И.М. Годунова, следовательно, от него до Воздвиженского монастыря было недалеко. В 1670 г. в монастыре был похоронен боярин князь В. Г. Ромодановский, двор которого находился на Арбате; в 1680 г. – К. М. Ртищева, вдова окольничего Ф. М. Ртищева, двор которого был на Знаменке; в 1683 г. – княгиня А. Ф. Прозоровская, жена боярина князя П. И. Прозоровского, жившего в приходе церкви Николая Чудотворца в Старом Ваганькове, в 1684 г. – боярин И. Ф. Стрешнев, двор которого стоял, вероятнее всего, на Воздвиженке^[255]. Не ясно, где жил боярин Н. К. Стрешнев, жену которого Ирину Григорьеву похоронили в Воздвиженском монастыре в 1695 г., однако двор их сына, боярина Тихона Никитича, в начале XVIII в. располагался в Большом Афанасьевском переулке^[256]. Таким образом, известные данные за XVII в. показывают, что хоронили в Воздвиженском монастыре аристократов из соседних усадеб. К этому времени район Смоленской улицы был заселен боярами и дворянами, служившими по московскому списку.

2. Некоторые монастыри (например, Никольский греческий, Заиконоспасский, Знаменский, Моисеевский, Донской и др.) не рассматривались московским боярством в качестве усыпальниц. Одни из них расположены в Китай-городе, другие – в Белом городе, еще один – загородный; время их создания – от XIV до XVII в. По каким причинам в них не совершались погребения бояр – непонятно. Однако нельзя исключить возможность, что эти погребения были, но сведения о них не сохранились.

Представители фамилий, вошедших в Боярскую думу в XVII в., включая царских родственников и других сравнительно худородных бояр и окольничих, хоронились в монастырях, не входивших ранее в число аристократических усыпальниц. Это Златоустовский, Спасо-Андроников, Рождественский, Никитский монастыри. Известно, что для некоторых из думцев эти монастыри были усыпальницами до того, как данные роды вошли в состав московского боярства. Таковы, например, Апраксины, чья усыпальница в Златоустовском монастыре известна с 1635 г.^[257], или Лопухины, хоронившиеся в Спасо-Андрониковом с 1677 г.^[258] Таким образом, круг аристократических усыпальниц расширяется в XVII в. за счет увеличения числа боярских фамилий.

Погребения московской знати в приходских храмах и на кладбищах приходских храмов прослеживаются с начала XVII в., но нельзя утверждать, что ранее их не было. Можно только предположить, что в XVII в. захоронения знати в приходских храмах стали совершаться, поскольку многие из них были отстроены в камне и стали удовлетворять требованиям аристократов к статусному погребению. Другой фактор, который также мог оказать влияние, – переполнение монастырских усыпальниц в храмах и на кладбище.

Так, в 1606 г. тело боярина Петра Федоровича Басманова, убитого вместе с самозванцем, похоронил у церкви Николы Мокрого в Китай-городе его сводный брат князь И.В. Голицын^[259]. Неподалеку от Николы Мокрого, у Китайгородской стены в 1626 г. упоминается двор И. В. Басмановой, вдовы Ивана Федоровича^[260]. Возможно, это владение ранее принадлежало фавориту Лжедмитрия I.

В 1635 г. в храме Николая Чудотворца в Старом Ваганькове были погребены боярин князь Д. И. Шуйский и его супруга, княгиня Е. Г. Шуйская. Их тела привезли из Речи Посполитой, где они скончались в заточении. До Смуты двор князя Д. И. Шуйского находился на месте Опричного двора, между Воздвиженкой, Никитской, Моховой и Романовым переулком^[261], а погребение в храме Николая Чудотворца связано с тем, что его прихожанином был брат Д. И. Шуйского, боярин и князь И. И. Шуйский, который жил на Знаменке^[262].

В 1682 г. в церкви Николая Чудотворца в Гнездниках отпели и похоронили боярыню А. Ф. Шереметеву, жену боярина и оружничего П. В. Шереметева Большого (сам он похоронен в Богоявленском монастыре)^[263]. Двор Шереметева находился в Никольском переулке, в приходе этого храма^[264]. В этом же храме погребена А. П. Шереметева, супруга их сына боярина Ф. П. Шереметева (умерла в 1715 г.)^[265].

В XVII в. при церкви Николая Чудотворца в Столпах складываются усыпальницы Милославских и Матвеевых, этих московских Монтекки и Капулетти. Первого из Милославских, неизвестного по имени, погребал здесь патриарх Филарет еще в 1627 г.^[266]В 1638 г. перепись отмечает в приходе этого храма дворы пятиюродных братьев Богдана Емельяновича и Ильи Даниловича (будущего царского тестя) Милославских^[267]. Вероятно, тогда складывается здесь родовое гнездо и родовое кладбище Милославских. Позднее хоронили здесь Милославских, живших далеко от храма Николая Чудотворца в Столпах. Например, царский тесть Илья Данилович на момент кончины (1668) жил в Кремле. Сохранилось массивное надгробие Анастасии Васильевны Милославской (урожденной Толстой), жены стольника (затем боярина) Л. С. Милославского (☨ 1674). Один московский двор Л. С. Милославского находился на Покровке, другой – на Петровке^[268]. В 1685 г. в храме Николая Чудотворца был погребен разжигатель стрелецкого бунта И. М. Милославский (отсюда его труп, извлеченный из гробницы в 1697 г., Петр I повелел привезти на свиньях в Преображенское для посмертной экзекуции)^[269].

Перепись 1638 г. упоминает в приходе Никольской церкви двор дьяка Сергея Матвеева^[270]. Его сын, боярин Артамон Сергеевич, жил на отцовском дворе, из-за чего переулок рядом с церковью стал называться Артамоновым. Здесь в 1682 г., после своей трагической кончины, А. С. Матвеев был погребен, и здесь же похоронены его жена, сын, дочь, невестка, внуки и внучки, служители^[271].

Известны случаи погребения не в приходской, а в соседней церкви. В 1689 г. в церкви Василия Кесарийского упокоился боярин и князь Ф.Г. Ромодановский. Жил он на Тверской, возле церкви Преображения Христова, но по какой-то причине местом его погребения был избран другой храм, находящийся поблизости^[272]. Здесь также похоронили боярина князя Федора Семеновича Урусова и его мать, вдову Феодосию Борисовну Урусову (обоих – в 1693 г.). Двор князя Ф. С. Урусова был между Никитской и Тверской, рядом с церковью Св. Леонтия Ростовского, но в другом приходе. Чем-то церковь Василия Кесарийского была привлекательнее, а, возможно, в Спасской и Леонтьевской не было соответствующих условий для статусного погребения.

Возвращаясь к мотивациям выбора – тот или иной монастырь либо приходская церковь, – необходимо вспомнить о религиозной ситуации XV–XVI вв., когда формируются родовые усыпальницы московской аристократии, служилого дворянства и горожан, принадлежавших к другим сословиям.

С конца XIV в. религиозный оптимизм Киевской Руси сменяют представления об индивидуальной ответственности души на Страшном Суде и обострение эсхатологических представлений^[273]. Вершина эсхатологических ожиданий приходится на 1492 г., завершивший седьмую тысячу лет от сотворения мира. Но и после несостоявшегося Конца Света забота о личном спасении и душах родных не оставляла средневекового человека. Лучшим средством «устроения души» было «честное» погребение и регулярное поминовение. С начала XVI в. центром хорошо разработанной и дифференцированной поминальной практики становится Иосифо-Волоколамский монастырь. Затем она распространяется в других крупных монастырях, в первую очередь в Троице-Сергиевом и Кирилло-Белозерском^[274].

Эти монастыри в XVI в. становятся наиболее популярными аристократическими усыпальницами, за которыми следуют московские монастыри – Чудов, Новоспасский, Новодевичий, Богоявленский, Симонов и др. В этих обителях вклад за погребение и организацию поминальных служб (внесение в синодики, панихиды, кормления) составлял не менее 100 рублей, что было под силу только состоятельным людям. Проповедь Иосифа Волоцкого о необходимости регулярного поминовения нашла живой отклик у землевладельцев, которые получали в монастырях надежду на избавление от посмертных мытарств и статусное погребение рядом с чудотворцами, святынями, могилами властителей, предков и потомков. Авторитетные центры поминальной практики, крупные монастыри становились привлекательнее маленьких ктиторских («своих», «боярских») обителей. Это связано с почитанием монастырских святынь, публичным характером поминовения, включением в состав молящихся за упокой души вкладчика братии и богомольцев монастыря во время службы и кормов, раздачей милостыни и созданием мемориальных сооружений (храмов-усыпальниц, «палаток»). Такая молитва представлялась более действенной, а с ней была связана уверенность, что крупные монастыри имеют больше шансов молить Бога за жертвователя «дондеже и мир вселенней и святая обитель стоит». Добавим к этому и ожидаемое благодатное заступничество чудотворцев, о котором уже говорилось выше. Каждый из крупных монастырей-некрополей Московской Руси был местом погребения и почитания святых мощей его основателя (Троице-Сергиев, Иосифо-Волоколамский, Кирилло-Белозерский, Чудов, Спасо-Евфимиев и др.).

Важной частью поминальной практики становятся заупокойные службы на могиле, которые чаще всего совершались два раза в год: в день рождения и в день кончины, либо в один из этих дней. «Обиходник» волоколамского старца Евфимия Туркова и Кормовая книга Иосифо-Волоколамского монастыря особо отмечают, где находятся «гробы» тех или иных вкладчиков, «подписаны» ли «цки» (надгробия) или «заросли», указывают, в какой день памятная служба или кормы^[275]. Описания-путеводители по кладбищам были также составлены в XVI–XVII вв. в Кирилло-Белозерском и Троице-Сергиевом монастырях^[276]. Л. А. Беляев отмечает, что появление на русских надгробиях эпитафий, содержащих указание на имя и дату смерти покойного, связано с необходимостью совершения поминальных служб на могиле^[277].

Погребение в знаменитых обителях с высокоразвитым церемониалом поминовения требовало средств, что стало, как известно, причиной роста монастырского землевладения в XV–XVI вв. По образному выражению Б.Д. Грекова, монастырские вотчины «росли на боярских костях»^[278].

Самые состоятельные и знатные аристократы не останавливались на том, что приобретали места на престижном монастырском кладбище, а строили над могилами родственников и местом будущего упокоения храмы или палатки, которые можно соотнести с мавзолеями или часовнями (подробнее об этих сооружениях см. далее, в гл. IV). Таковы, например, храмы над могилами князей Мстиславских и князей Сулешовых в Симоновом монастыре. В Новоспасском монастыре погребения рода Юрьевых (Захарьиных-Юрьевых), Яковля (Захарьиных-Яковлевых), Романовых (Романовых-Юрьевых) и их родни – князей Сицких, князей Трубецких, князей Катыревых-Ростовских и др. совершались в Спасском соборе и соседней Знаменской церкви. Превращение Новоспасского монастыря в усыпальницу, почти полностью принадлежавшую Романовым и их родственникам, свидетельствует об огромном влиянии этого рода в XVI–XVII вв.^[279]

Возвращаясь к мотивации выбора той или иной обители, следует отметить очевидное – факторов, которые влияли на этот выбор, было несколько, и со временем они менялись, слабели или усиливались.

Как уже говорилось выше, важным фактором была связь с монастырем через ктиторство. Потомков ктитора хоронили в созданном им монастыре, который с течением времени мог изменить свой статус – из вотчинного становился городским (Богоявленский) либо переходил под покровительство великого князя (Симонов). По-видимому, практика создания «своих» монастырей переживает расцвет в XIV в. и угасает в XVI в., когда бояр привлекают монастыри, славные именами основателей-чудотворцев.

В XVI в. получает наибольшее распространение обычай погребения в одном из трех монастырей, прославленных своими святыми, – Троице-Сергиевом, Иосифо-Волоколамском и Кирилло-Белозерском. В Москве был один монастырь, в котором покоились чудотворные мощи его основателя, – Чудов – с гробницей святого Алексия, митрополита Киевского и всея Руси. Ожидаемо, в нем прослеживается наибольшее число аристократических погребений. Представляется, однако, что популярность Чудова монастыря связана не только с фигурой его основателя, но и с местоположением – в Кремле, священной цитадели Московского государства, по соседству с Успенским и Архангельским соборами, а также с местом жительства наиболее значимых бояр.

Погребение одного представителя рода влекло за собой захоронения его потомков и родственников, вне зависимости от того, мужской это был монастырь или женский. Вопрос о гендерном разделении умерших по разным монастырям был затронут на Стоглавом соборе 1551 г. Его решение было следующим: «Божественные правила не повелевают в мужских монастырех жен погребати, ни в женских мужей погребати, а от обычая же земля не токмо зде в российском царствии погребаются, но и в тамошних странех во Иерусалиме и во Египте и в Царе граде и в прочих странех свидетельствуют Божественные писания от жития святых…»^[280] Таким образом, обычай, противоречащий церковным установлениям, был узаконен ссылкой на традицию, распространенную не только в России, но и на православном Востоке. Тем не менее женских погребений в мужских монастырях меньше, и наоборот. Согласно подсчетам В. А. Ткаченко, в Троице-Сергиевом монастыре в XIV–XVII вв. две трети погребенных составляли мужчины, одну треть – женщины^[281]. По находкам надгробий с эпитафиями XVI–XVII вв. из того же монастыря В. И. Вишневским установлено другое соотношение: 153 мужчины и 72 женщины, т. е. женщин чуть менее половины. Это расхождение, очевидно, связано с тем, что эпиграфические источники полнее отражают состав некрополя – многие имена на плитах не встречаются в монастырской документации или в списках погребенных^[282].

В московском Зачатьевском женском монастыре, наоборот, мужских погребений около четверти и встречалось много детских. В Высоко-Петровском монастыре – 70 % погребений мужчин; в Кирилло-Белозерском монастыре надгробий, отмечающих женские или детские захоронения, почти нет. В палатке князей Пожарских и Хованских 61 % составляли мужские захоронения, 32 % – женские и 7 % – детские. На территории монастырского кладбища Спасо-Евфимиева монастыря (мужского) доля мужских погребений сильно возросла – до 84 %, а детских захоронений не было вообще^[283].

При создании усыпальниц учитывалось родство как по мужской, так и по женской линиям, а также свойство по бракам, причем по нескольким. Яркий пример влияния извилистых семейнобрачных отношений демонстрирует обширная эпитафия стольника и полковника Ивана Ильича Дмитриева-Мамонова (морганатического супруга царевны Прасковьи Иоанновны) (1680–1730) в храме Флора и Лавра у Мясницких ворот:

«…И соизволением отца его стольника и полкового воеводы Ильи Михайловича, погребена жена его, Ивана Ильича мать, Акилина Игнатьевна роду Вердеревских, а потом и отец его Илья Михайлович и другая жена Ильи Михайловича Параскева Ивановна роду Ададуровых и сын его, Ивана Ильича, Федор Иванович, который умер в младенчестве и прочие младенцы роду их Дмитриевых-Мамоновых обоих полов при сей церкви и на сем месте, а прародители их Дмитриевых-Мамоновых по древнему обычаю и вкладам погребены все в девичьем Георгиевском монастыре, что на Дмитровке, а жена его Ивана Ильича, Авдотья Стефановна, которая была роду Плещеевых, помянутого Федора Ивановича мать, погребена в Чудовом монастыре, по соизволению ея, при гробах родительских»^[284].

Таким образом, несмотря на то, что родовой усыпальницей Дмитриевых-Мамоновых был Георгиевский монастырь, И. М. Дмитриев-Мамонов избрал местом погребения для себя и своей второй жены церковь Флора и Лавра, где была погребена первая. Вслед за ними там же погребены его сын и внук, И. И. и Ф. И. Дмитриевы-Мамоновы. Зато первая и вторая жены И. И. Дмитриева-Мамонова были похоронены на семейных некрополях: Е. С. Дмитриева-Мамонова (урожденная Плещеева) – в Чудовом монастыре, а царевна Прасковья Иоанновна – в Вознесенском соборе одноименного кремлевского монастыря.

Интересным примером является усыпальница Шереметевых в храме Афанасия и Кирилла на кремлевском подворье Кирилло-Белозерского монастыря. Этот монастырь был родовой усыпальницей бояр Шереметевых, поэтому в церкви Афанасия и Кирилла боярин Ф.И. Шереметев временно похоронил сына Алексея (☨ 1632), которого затем перевезли и похоронили на монастырском кладбище. Ранее в этом храме был похоронен еще один сын Ф. И. Шереметева, младенец Мокий, а затем – третья жена боярина, Мария Петровна, и его дочь княгиня Евдокия Одоевская. Эти погребения вполне укладываются в традицию раздельного погребения мужчин, женщин и детей (она прослеживается, например, у князей Воротынских, жены которых были похоронены в Троице-Сергиевом и Новодевичьем монастырях). Однако четвертое захоронение в кремлевской усыпальнице Шереметевых оказалось неожиданным. По вероятному предположению Т. Д. Пановой, в саркофаге, который не имеет надписи на крышке, был похоронен боярин и князь Яков Никитич Одоевский, сын Евдокии Федоровны Шереметевой и внук Ф.И. и М.П. Шереметевых, унаследовавший кремлевский двор деда. Известна документальная запись, что патриарх Адриан 5 августа 1697 г. отпевал князя Я. Н. Одоевского в храме на Кирилловском подворье. Т. Д. Панова также полагает, что тут был похоронен и муж Е. Ф. Шереметевой, боярин и князь Н. И. Одоевский^[285]. Но это ошибка – его имя упоминается в списках погребенных в Троице-Сергиевом монастыре^[286]. Погребение князя Я.Н. Одоевского с матерью и бабушкой необычно – по статусу его должны были похоронить в Троице-Сергиевом монастыре с отцом. Возможно, такова была воля самого князя или вмешались какие-то особенные обстоятельства.

Существуют многочисленные свидетельства о перевозе тела умершего от месте смерти к погребению на родовом некрополе. Согласно летописи, князь Андрей Дмитриевич Можайский и Белозерский скончался в 1432 г. в Можайске и был погребен в Архангельском соборе^[287]. Князь Дмитрий Юрьевич Красный (☨ 1441) был перевезен для погребения в Архангельском соборе из Бежецкого Верха^[288]. Тело князя Дмитрия Андреевича Углицкого, скончавшегося в 1540 г. в Переславле, было привезено для погребения в Спасо-Прилуцкий монастырь на Вологде, «идеже положен брат его князь Иван Андреевич»^[289]. Умерший в заточении на Белоозере князь И.Ф. Бельский был похоронен «у Троицы в Сергиеве монастыре»^[290]. Князь Андрей Михайлович Шуйский, казненный по приказу Ивана IV в декабре 1543 г., был «послан в Суздаль, где их родители кладутца»^[291]. Жертвами другой расправы юного государя стали князь И. И. Кубенский, Ф. С. и В. М. Воронцовы, казненные 21 июля 1546 г. Внимательный к таким деталям «Постниковский летописец» сообщает: «И взяша их по велению по великого князя приятели их и положиша их, где которой род кладетца»^[292]. Из московского Георгиевского монастыря происходит надгробие князя Ю.Ю. Мещерского, убитого при осаде Калуги в 1607 г.^[293] Боярин и князь И. С. Куракин, умерший в ссылке в Галиче, был похоронен в Троице-Сергиевом монастыре^[294]. Летом 1642 г. князь Н. Мещерский бил челом о том, чтобы ему было дозволено перевезти тело матери из Верхотурья в Москву «и погребсти на Москве у родителей», а для его сопровождения было разрешено приехать игумену Никольского Верхотурского монастыря Игнатию^[295]. М.В. Апраксин, убитый «в степи меж Саратова и Пензы» в 1668 г., был похоронен в московском Златоустовском монастыре^[296].

Генеалогические и просопографические изыскания Н. В. Мятлева, Д. Г. Давиденко и А. И. Алексеева позволяют проследить родственные связи, определившие погребение в Симоновом монастыре князей Мстиславских, царя Симеона Бекбулатовича, князей Черкасских и князей Сулешовых^[297] (см. графическую схему). Согласно предположению А. И. Алексеева, князья Мстиславские избрали Симонов монастырь в качестве усыпальницы по родству с Головиными (через деда жены князя И. Ф. Мстиславского, казначея Петра Ивановича Головина). Правда, известен вклад его отца князя Ф.М. Мстиславского в Симонов монастырь, однако это не означает, что он уже в 1540 г. был похоронен в этой обители. По вероятному предположению А. И. Алексеева, прах князя Ф. М. Мстиславского был перенесен в Симонов монастырь, о чем свидетельствует особый корм на погребение князя 30 июня^[298]. Эти перенесения могли быть совершены в 1610-1620-е гг., когда боярин князь Ф.И. Мстиславский создавал в Симоновом монастыре родовую церковь-усыпальницу во имя Божией Матери Одигитрии, придел Успенского собора. В грамоте Симонову монастырю князь Ф. И. Мстиславский говорит, что выстроил церковь «по указу государя отца моего князя Ивана Федоровича»^[299]. Следовательно, формирование родовой усыпальницы началось после 1566 г., когда здесь была погребена по соседству с дедом П. И. Головиным княгиня Ирина Александровна Мстиславская, урожденная княжна Горбатая. Ее погребение повлекло за собой перенос праха князей Ф. М. и И. Ф. Мстиславских и создание Одигитриевской церкви ее сыном, князем Федором Ивановичем.

Вкладная книга содержит сведения о кормах на память зятя И. Ф. Мстиславского, боярина и князя Василия Кардануковича Черкасского, убитого Лжепетром в Путивле в 1607 г., однако где он был похоронен – неизвестно^[300]. Могли похоронить его и в Симоновом монастыре. Во всяком случае, во вкладной книге содержатся вклады по князьям Черкасским и Ахамашуковым-Черкасским, а последние в XVII в. хоронились в Симоновом монастыре. Третья жена князя Ф. И. Мстиславского, княгиня Ирина Михайловна, похоронила в Симоновом монастыре свою мать – княгиню Анну Темкину-Ростовскую, инокиню Анисью^[301].

Через дальнее свойство с Мстиславскими, в Симоновом монастыре упокоились князья Сулешовы. Они были крымскими выходцами и не имели связей в кругу московской аристократии. Князь Василий Яншеевич Сулешов в 1622 г. похоронил жену, княгиню Анну Ивановну (урожденную Нагую) рядом с сестрой – княгиней Прасковьей Ивановной Мстиславской, второй женой князя Ф.И. Мстиславского. За этим последовали захоронения Сулешовых в Симоновом монастыре – самого князя В. Я. Сулешова, его второй жены Ф. И. Сулешовой, их детей, княгини М. М. Сулешовой, жены брата В. Я. Сулешова боярина и князя Юрия Яншеевича Сулешова, его детей и, наконец, в 1643 г. – самого боярина^[302].

Как и князь Ф. И. Мстиславский, князь Юрий Яншеевич построил над могилами родственников придельный храм – во имя иконы Божией Матери «Знамение». В данной Симонову монастырю князь Ю.Я. Сулешов говорит: «Да по обещанию моему сооружена церковь в Симоновом монастыре над гробами родителей моих во имя Знамения Пречистые Богородицы»^[303]. О матери князя Ю.Я. Сулешова ничего не известно, но его отец не был крещен, иначе Юрий Яншеевич носил бы другое отчество. Следовательно, под «родителями» надо понимать родственников князя, начиная с жены брата княгини Анны Ивановны, благодаря которой и сложился этот семейный некрополь в Симоновом монастыре. Аналогичным образом другой крещеный аристократ – боярин и князь Д. М. Черкасский (шурин князя Ю. Я. Сулешова) завещал: «И как судом Божиим меня не станет и прикащикам моим пожаловать, похранить мое грешное тело у Спаса на Новом, где родители мои лежат»^[304]. Очевидно, ни Мамстрюк Черкасский, брат царицы Марии Темрюковны, ни его супруга, не известная нам по имени, не были погребены в Новоспасском монастыре, а под «родителями» имеются в виду знатные родичи – дядя князь Б. К. Черкасский, его супруга М. Н. Черкасская (урожденная Романова) и их сын князь И. Б. Черкасский, двоюродный брат завещателя.