220. Геракловы столбы
Диодор Сицилийский рассказывает, что, пройдя через безводную часть Ливии и оказавшись в обильно орошаемой и потому плодородной области, Геракл уничтожил ливийских амазонок и свирепых зверей, расплодившихся там, и основал огромный город, получивший из-за множества городских ворот название «Гекатомпил» (Стовратный). Пройдя значительную часть Ливии, Геракл вышел возле Гадир (гавань на крайнем западе древней Иберии, откуда совершались плавания в Атлантический океан) к Океану и установил на обоих материках по каменному столбу; эти столбы стали незыблемыми памятниками великим подвигам Геракла.
По словам юношей, сопровождавших в этом походе Геракла, он на привалах часто им так говорил:
– Скажу вам вполне откровенно, мои юные други, давно уж я страстно желаю совершить такой особенный труд, память о котором никогда не сотрется в веках. Чтобы там в будущем не случилось, чтоб ни человек, ни пламя, ни вода, ни – главное – время, не могли уничтожить этот великий мой труд, доставшийся мне тягостным потом: крута, трудна и длинна к нему дорога была.
По мнению одних, Геракл значительно увеличил оконечности обоих материков за счет насыпей, большую часть которых он сделал своими руками. После тяжелых дневных работ на вечерних пирах, совершив богам обильнейшие возлияния вином медосладким, он, довольный, не раз восклицал:
– Сердце мое просто поет, когда я представляю, как эти столбы, неподвластные тлену, здесь теперь вечно будут стоять, как память о великих трудах, мной совершенных! Этот пролив я сделаю столь узким, что его мелководье и узость не позволят крупным китам и другим огромным чудовищам моря, подобным убитому мной у берега Трои, заплывать во Внутреннее море из реки мировой Океана. Навсегда останется в памяти людей немеркнущая слава того, кто свершил эти столь великие труды, почти соединив, напротив лежащие земли.
Некоторые, как римляне, говорят, что Геракл, наоборот, разъединил материки, прокопав Гибралтарский пролив, который Атлантический океан соединил навсегда со Средиземным морем.
Впоследствии две горы, лежащие по сторонам Гибралтарского пролива напротив друг друга, стали называть Геракловыми (Геркулесовыми) столбами (столпами), ведь Геракл не только эти горы сделал, но сам и назвал их «столбами». Каждой из гор дали еще свое имя: северная скала стала называться Гибралтарской, а южная (со стороны Северной Африки) – скалой Абила. На этих незыблемых скалах были установлены две прекрасных статуи самому знаменитому герою Эллады, которые, возвышаясь на высоких колоннах, являлись своеобразными воротами из Средиземного моря в Атлантику. У этих ворот мореходы, благополучно вернувшись из дальних плаваний, всегда совершали жертвоприношения. Сами жители Гадира рассказывают, что по велению оракула царь Тира основал колонию около самых Геракловых Столбов.
Некоторые отрицают, что эти Столпы воздвиг сын Зевса и смертной Алкмены. Они говорят, что Столпы Геракла первоначально во времена золотого века людей назывались Столпами Крона – первого коронованного правителя богов, а потом – Столпами Бриарея – гекатонхейра крепкодушного, чья власть простиралась так далеко после того, как он освободил Зевса из пут, в которые его ввергли олимпийские заговорщики во главе с Герой. Но век золотой сменили другие века, затем и имя Бриарея было забыто в связи с тем, что он вместе с другими двумя своими сторукими братьями по велению Владыки Олимпа спустился под землю и стал неотлучно сторожить Тартар. Тартар был окружен тройным слоем мрака древнего мглистого бога Эреба и высочайшей медной стеной с двустворчатыми медными воротами, воздвигнутыми царем зыбких глубин Посейдоном. Ворота днем и ночью охранялись первым их сторожем – ужасной змееголовой драконицей Кампой. Когда Олимпиец для победы в титаномахии решил выпустить из Тартара одноглазых и сторуких великанов, полстаголовая Кампа страшно воспротивилась, так как все шестеро были ее мужьями, и Зевс сам чуть было не стал узником змеедевы. Лишь благодаря перунам и молниям, выкованным в Тартаре Киклопами, Зевс убил могучую многоголовую сторожиху и после этого зваться стал Громовержцем. Ворота же переименовали в честь Геракла, возможно потому, что расположенный в трех парасангах от них город Тартесс был основан Гераклом и в то время назывался Гераклеей.
Согласно Клименту Александрийскому, Геродот повествует, что Геракл был еще и гадателем, изучающим философию, а Столпы мира вручил ему Атлант, фригиец и варвар. Легенда эта намекает на происхождение науки о небе и астрах.
Сам герой, обязанный славою Гере, глядя в неясную даль, таящуюся за его столбами – столпами, с нескрываемой гордостью изрекал:
– Я воздвиг свои Столпы, чтобы отметить крайний предел, до которого разрешается мореходам пускаться в плавание, так я отметил самую дальнюю точку своего беспримерного по отваге похода. Эти столбы будут служить самым последним пределом для мореплавателей, ибо за ними край света, граница мира, за которой нет ничего, кроме мировой реки Океана.
Впоследствии статуи Геракла вместе с колоннами были разрушены, так варвары стерли знаменитые в древности памятники с обновляющегося все время лика земли, однако сами столбы-горы остались, так же, как и пролив, названный Гибралтарским, между ними.
221. Геракл угрожает стрелами Гелиосу и Океану
Во время своего пути через Европу Геракл перебил много свирепых зверей и, когда достиг города Тартесса, был вконец измотан. Солнце в этом месте было особенно близко к земле, и его лучи здесь жгли чрезвычайно сильно.
Стесихор Гимерский поет, как сын Гипериона сбирался взойти в свою златую ладью, чтобы в ней, низойдя Океаном, побывать в обиталище сумрачной Ночи заповедной подле матери, подле супруги законной своей, подле милых детей. А дерзкий сын Зевса направился в рощу священную, в кущи лавровые и, страдая от невыносимой жары, Гипериониду напряженным луком грозил.
Действительно, терпеть еще и страшную жару не было сил, и Геракл с сердцем, наполненным справедливым гневом, сорвал с плеча лук и яростно завопил, обращаясь к солнечному Титану:
– Гиперионид, внемли мне! Я Геракл, Зевса сын и Алкмены. На землю свет и тепло с высоты ты посылай, но от меня лучше сейчас отступи! Хоть ты из богов справедливейший, но вернись на свой вечный накатанный в небе путь по-хорошему, не опаляй здесь меня жаркими своими лучами. Иначе быстро узнаешь – доступна ли моим стрелам, смоченным в желчи Гидры Лернейской, твоя высота!
– Ты слишком дерзок, отважный сын Зевса и смертной Алкмены! Опомнись, я древний титан, тот самый, кто длящийся год измеряет, зрящий все и который землю делает теплой и светлой. Я – Око мира, и сам Зевс величайший оказывает должное мне уважение, а ты безрассудно луком мне угрожаешь!
Более изумленный бесстрашием героя, чем рассерженный его дерзостью, ответил Гелиос, ярко светясь и глядя на Геракла из-под шлема золотого страшными лучистыми очами. От висков же бессмертной главы ниспадали колеблющиеся и развивающиеся на ветру длинные кудри золотом ярко блестящие, лик обрамляя божественный, светом пронзающий темную даль. Древний Титан был могуч светящимся телом и златовлас, как Аполлон, прекрасен, но чуть полноват лицом, и большие глаза его золотистого цвета сильный свет излучали. Облаченный в тончайшее, колеблемое даже легким дыханием Ауры одеяние, он изнутри весь светился и ярко сиял.
Геракл, между тем, хоть продолжал обливаться потом соленым, но все же опустил уже напряженный лук и молвил миролюбиво:
– Я здесь не по собственной воле, а по велению царя Эврисфея, которому я служу по воле великого Зевса-Кронида. Царь приказал мне найти тихоходных рогатых скотин Гериона и пригнать их в обильные златом Микены иль в Аргос, славный своими конями.
– Я сейчас тучу помещу между нами, чтобы меньше тебя опалять своими лучами и помогу тебе перебраться на остров, муж крепкодушный, знаменитый своей сокрушительной силой. Знаю, что ты похититель и участник многих насилий, но ты не должен трогать ни одной коровы в моих тучных стадах, которые пасут на лугах заливных от божественной Нееры мои милые дочери сияющая Фаэтусса и блистающая Лампетия. Не следует тебе трогать коров так же и в стаде Аида, которое пасет преданный ему Менет. Ты можешь взять только коров Гериона, как сама Мойра Лахесис соткала свою судьбоносную пряжу.
– Обещаю, по – лаконски кратко ответил довольный Геракл.
Гелиос был самым крупным на земле владельцем скота круторогого и очень заботился о каждом своем быке и каждой корове. Утром, въезжая на огненной колеснице на небо, Титан всегда обращал свой лучистый взгляд к Тринакии и умилялся зрелищем своих чудесных коров. Точно так же каждый вечер, опускающегося в Океан бога – скотовладельца, крупнейшего во вселенной, умиротворял вид своих животных, и, засыпая на мягком, как облака, ложе, он всегда знал, что утром снова увидит все свои стада, до последней коровы, бродящие по изумрудным тринакийским лугам.
Согласно Гомеру, на земле Гелиосу принадлежали 7 больших стад прекрасных коров крепколобых и столько же стад жирных овец тонкорунных по 50 голов каждое, они не плодятся, не вымирают. Это было образным обозначением дней года, состоявшего в древнее время из 50 недель, по 7 дней и 7 ночей каждая.
Скорее всего Поэт ошибался и очень сильно, ведь даже стада смертного сына Гелиоса Авгия были в 4 раза больше. Некоторые говорят, что у бога солнца было 7 стад по 360 голов каждое, но все равно Гелиос дорожил каждой своей коровой. Когда изголодавшиеся спутники многолетнего скитальца по извилинам широкодорожного моря, хитроумнейшего героя троянской войны Одиссея съели несколько коров пламенного Титана, его яростному негодованию не было предела, и Зевсу, чтобы его успокоить, пришлось метнуть молнию и разбить в щепы корабль сына Лаэрта.
Гераклу же, давшему клятву не трогать его коров и быков, Гелиос дал на время путешествия свой дивный для взора челн из многоцветного золота в форме водяной лилии, сделанный по замыслам творческим Киллоподиона (кривоногий) искусной рукой. Солнце дало свою челн – чашу Гераклу не из страха, конечно, а из восхищения его несгибаемым мужеством, делающим ничтожными даже удары Могучей Судьбы.
В это время другой древний титан седой Океан, приняв человеческий облик, сел в колесницу, запряженную четверкой дивных белых коней и, в шутку решив испытать отвагу героя, устроил на влажной зыби ужасную качку. Геракл титановой шутки не оценил и с грозным выражением лица вновь достал упругий свой лук и, решительно натянув тетиву, направил стрелу против седого титана.
Океан был знаменит своей добротой и миролюбием, и потому отпрыск Зевса вначале старался говорить с ним почтительно, но потом, когда очередная волна его чуть с головой не накрыла, от угроз не сдержался:
– О ты, древний титан, бог реки мировой, не губимый вовеки! Ты, плодовитый родитель 6 тысяч бессмертных богов и еще большего множества смертного люда! Круг ты земной омываешь, всюду собою его ограничив, от тебя происходят все моря и глубокие реки… Я тебя почитаю, но все же лучше уймись по-хорошему престарелый родитель многих божеств! Не раскачивай, влажнодорожный, больше мой челн, иначе горько о том пожалеешь, пронзенный моей стрелой!
Еще никто стрелой не грозил праотцу Океану, древней реке мировой. Испугавшийся Океан тут же успокоил волны, плюющие во все стороны пеной соленой, поняв, что с таким дерзким героем лучше совсем не шутить.
222. Геракл убивает Эвритиона и Орфа
Прибыв в солнечном кубке златояркого Титана на Эрифию, Геракл расположился для ночлега на горе Абанте.
Некоторые рассказывают, что пастбище, где паслось герионово стадо, было столь хорошо, что жирное молоко обитавших здесь прекрасных коров, было больше похоже на чистый творог, слегка разбавленный сывороткой, коровам же через каждые тридцать дней пускают кровь, чтобы они не задохнулись от ее переизбытка.
Стадо коров особой красной, почти пурпурной масти пас великан Эвритион, а охраняла рогатых скотов огромная двуглавая собака по кличке Орф. Этот Орф был одним из сыновей стоглавого великана Тифона, незаконного своей силой ужасной. Матерью Орфа была исполинская змееедева Ехидна, которая сама прогрызла выход из материнской утробы, когда встревоженная чудовищным видом будущего ребенка Гея, хотела не дать ей родиться.
Двуглавый пес, издалека учуяв Геракла обоими своими носами, с громогласным лаем и белой пеной, клоками падавшей из обоих пастей, со всех ног бросился к герою. Для могучего отпрыска Зевса двуглавый чудовищный пес был не страшнее двух обычных собак. Предупрежденный хриплым лаем, он широко размахнулся своей смертоносной дубиной из дикой оливы и ударил Орфу в широкую, как у коня, грудь. Пес двухголовый с поломанными ребрами и сердцем безнадежно помятым, с шумом грянулся в прах, уже мертвым землю острыми клыками кусая, а в застывших глазах его непроглядная мгла разлилась.
Привлеченный предсмертным лаем двуглавого Орфа, пастух Эвритион, муж огромного роста, размахивая бичом, спешил с другого конца поля на помощь своей верной собаке и громогласно орал:
– Дерзкий безумец! Да, кто ж ты такой и как ты здесь оказался?! Кто бы ты ни был, но тебе видно жизнь совсем надоела, если ты прибыл на край света сюда, чтобы грабить имущество наше.
Увидев поверженного Орфа, покрытого еще клубящимся багровым облаком смерти, страж ленивых коров чуть не задохнулся от праведного гнева и, бросив в сторону пастушеский бич, вырвал с корнем огромную сосну и заорал так, что у зевсова сына заложило милые уши:
– Ты зачем, негодяй, собаку убил?! Теперь тебя самого ждет неизбежная и позорная смерть!
Страж коровьего стада широко размахнулся и издали мощно обрушил на Геракла тяжелое сырое дерево, однако герой, словно юноша с членами гибкими, неожиданно ловко сумел из-под него увернуться так, что даже ветви его не задели.
Отпрыск Зевеса уверенный в своей все сокрушающей силе, давно уже не страшился для него малоопасных чудовищ, Эвритиону подобных и потому горделиво промолвил:
– Ты хоть великан, но грозный лишь с виду и голосом мощный! Лучше бы тебе сюда не стремиться и совсем со мной не встречаться, ибо этот мир уж давно я очищаю от чудовищ, подобных тебе. В недра земные навечно я тебя дубиной сейчас загоню вслед за твоей двуглавой собакой.
Второй раз Эвритион не успел даже размахнуться потому, что Геракл быстро к нему подскочил и так дважды ударил свой дубиной по ногам великана, что послышался громкий хруст, словно два сухих дерева друг за другом сломались. Эвритион с диким воплем завалился на бок, прижимая руками к животу раздробленные ноги. Увидев занесенную над собой дубину, великан вопить прекратил и попытался зевсова сына за колени схватить, то ли, чтобы еще побороться, то ли, чтобы обнять и молить о пощаде.
Однако сын Алкмены прекрасноволосой не собирался ни схватку с Эвритионом затягивать, ни тем более ему пощаду давать. Так же, как в стадо коровье ворвавшийся лев сокрушает шею быку иль корове, пасущимся на лугу в месте лесистом, так беспощадно расправился он с пастухом-великаном. С неистовой силой опустил он знаменитое оружье свое из дикой оливы повалившемуся Эвритиону на голову и раздробил громадному пастуху череп, из которого вывалился мозг, перемешанный с кровью и осколками мелких костей.
223. Гера возбуждает в Менете отвагу
Некоторые говорят, что Геракл сдержал свое обещание Гелиосу и не тронул в семи его стадах коров, пасшихся под присмотром незаконнорожденных дочерей бога Солнца от божественной Нееры двух нимф пышнокудрых – сияющей Фаэтессы и блистающей Лампетии.
Не тронул он и животных в стаде черных быков и коров царя подземного мира угрюмого вечно Аида. Однако, потомственный пастух Гадеса Менет сын тоже аидова пастуха престарелого Кевтонима все равно стал истошно вопить и звать на помощь трехтелого великана Гериона то ли от гнева, то ли от страха.
Гера, оставаясь незримой, давно с низкого облака наблюдала за Гераклом и когда он расправился с Орфом и Эвритионом, вдохнула в сердце Менета отчаянную отвагу. Очень легко для богов, владеющих небом широким, сделать обычного смертного (не героя) храбрым или, наоборот, сделать его трусливым. Царица Олимпа сказала Менету:
– Менет! Быстро встань на защиту вверенного тебя имущества. Хоть грабитель много сильнее тебя, но на твоей стороне Справедливость святая, и значит, сам Зевс за тебя, ведь он ее главный охранник. Ну же, плечи расправь и подними подбородок! Покажи нечестивому вору, что не зря Аид тебе свое стадо доверил, а там, глядишь трехтелый явится Герион иль Аид, бог ужасный.
Пастух был косой и хромой, одна нога у него была короче другой, и ростом совсем он не вышел. Маленькая стриженая голова на тонкой шее, как у цыпленка поднималась над узенькими плечами, а длинный нос, похожий на клюв совсем на тщедушного птенца его делал похожим.
Как только незримая Гера отчаянную отвагу вдохнула в хилого телом Менета, так сразу перестал он на помощь звать Гериона и с криком пронзительным, громко призывая Аида, своего господина, подбежал близко к Гераклу и гневно стал нападать на него.
– Не потерплю я такого наглого грабежа! Ума, похититель коров, видно, у тебя не осталось ни крошки! Еще никогда тут никто не смел появиться затем, чтобы зарезать корову главного подземного бога Аида, родного зевсова брата. Теперь нам с тобой не избежать поединка, хоть вижу, какой огромной силой тебя боги одели! Зрю своими глазами, как ты могуч, и насколько тебя я слабее! Но, ведь все грядущее лежит у богов на коленях. Может быть, хоть я и более слабый, дух твой исторгну разбойничий, своим пастушьим посохом в ухо ударив, уж больно ты меня рассердил своим бесстыдным разбоем!
Амфитрионид поджал губы и, помотав головой, сказал не пастуху, а пока еще стремящемуся к справедливости милому сердцу:
– Передо мной совсем не чудовище, а обычный пастух, к тому ж слабосильный по виду. Этот пастух охраняет порученное его заботам стадо коров, и потому, чтобы быть справедливым, я должен постараться избежать поединка, а по сути убийства. Да и ужасного бога Аида и властительную Персефонею не стоит понапрасну сердить убийством их верного пастуха…
И Алкид сказал добродушно Менету:
– Ты не походишь, пастух, на плохого иль глупого мужа. За трудную такую работу, как у тебя, другой получал бы двойную оплату, а ты здесь ходишь в лохмотьях. Давай-ка Менет по-хорошему разойдемся, иди прочь от меня к коровам…
Не захотел принять предложенье Геракла безумец-пастух, чтобы злого жребия черной погибели избегнуть. На все воля Зевса и Геры, много сильнее она, чем людская. Храбрейшего мужа могут ввергнуть они в страх и этим победы лишить, а в другой раз слабого доблестно побуждают сражаться и даже иногда побеждать. Так и теперь воинственный дух возбудила Гера в Менете.
224. Бесславный поединок Геракла с Менетом
Пастух Аида не пожелал послушать Геракла и, перебив его, гневно воскликнул, черными сверкая очами:
– Если поединка не хочешь, вон убирайся сейчас же с нашего острова гость незваный, до чужого охотник добра! И поспеши, пока сын рожденного из крови Горгоны золотого меча – Хрисаора тройной великан Герион сюда не пришел, если жизнь тебе еще дорога. Он сильнее тебя настолько же, насколько ты сильнее меня. Да, уходи без коров, иначе со мной не на жизнь, а на смерть прямо сейчас будешь бороться. И, хоть выглядишь ты намного сильнее меня, но Правда на моей стороне, и справедливые боги меня не оставят. Ведь Правды святой путь неизменен, как бы ее ни старались исказить дароядные люди, нечестивой облаченные силой, вроде тебя. С пронзительным плачем Правда обходит города и жилища, мраком туманным одевшись, и страшные беды на таких, как ты, насылает, кто ее от себя гонит и дерзко закон преступает. Ты готов насмерть биться со мною?!
– Что ж… Раз тебя верное сердце и дух твой отважный к тому побуждают, то первым на меня нападай.
На серьезном лице Геракла не было злости и гнева, хоть очень он не любил, когда в несправедливости его обвиняют и говорят, что правда не на его стороне.
Когда пастух подбежал к нему, собираясь посохом ударить, словно пикой или копьем, он вдруг вспомнил пастуха Антагора с посохом таким же пастушьим и глаза его мстительным вспыхнули гневом. Он схватил пастуха бьющую руку и сломал ее, словно сухую тростинку.
Молва не знает границ, и на самый край света она проникает. Некоторые говорят, что Менет был застрелен Гераклом из лука. Другие же утверждают, что герой так сжал ребра худосочного Менета, что душа того, хорошо знавшая дорогу в мрачное царство бесплотных теней, не дождавшись Таната, сама отлетела к утлому челну Харона, древнего титана, порожденного Ночью.
Старец с глазами вечно горящими, в грязных лохмотьях сразу верную душу своего друга Менета узнал. Удивленный его неожиданной смертью, он без очереди и без навлона перевез трепещущую душу Менета во владенья Аида.
Плутону и Персефоне, властительным богам подземелья был очень нужен этот пастух на земле. Не желавшая терять верного Менета, суровая властительница подземного царства богине радуги Ириде крылатое слово такое торопливо сказала:
– Мчись поскорее быстротой схожая с ветром Ирида, к Гераклу! Не дай ему жизнь совсем из Менета исторгнуть! Скажи сыну Зевса от смертной Алкмены, что, убив пастуха только за то, что он безупречно охраняет стадо Аида, имя свое он позором навечно покроет. Один раз мы отпустим из нашего царства душу Менета, но Геракл пусть его больше не трогает, иначе не будет от нас ему никогда ни снисхожденья, ни милосердия.
Говорят, по быстроте передвижения ветроногая богиня превосходила самого быстролетного вестника Зевса Гермеса, и проносилась по небу быстрее своего мужа ветра Зефира так, что тяжелый сырой воздух после дождя срывал с ее стройного юного тела все семь разноцветных одежд, которые оставались на небе в виде семицветных изогнутых серединой кверху полос. Не опоздала и сейчас быстрая на обе ноги богиня Ирида. Совсем обнаженной пред Гераклом представ, все передала ему, как Персефона велела, Радуга семицветная. Застеснявшись, уж очень Геракл, глотая слюну, на нее похотливо глядел, словно щупал и мял ее тело горящими своими глазами, прочь удалилась Ирида к милому супругу Зефиру.
Некоторые говорят, что обнаженная Ирида была так прекрасна, что из-за изумительной красоты ее юного тела Геракл жизнь оставил Менету.
Другие утверждают, что герой, сокрушивший многим колени, и сам не хотел лишать жизни честного Менета и, призвав свой крепкий дух, забыл о его обвиненьях. Он оставил тело пастуха в покое, когда в него вернулась душа, отпущенная по приказу Аида, и тот, удивленный тем, что живой, открыл глаза и мучительно застонал, гладя здоровой рукой сломанную руку.
Геракл же стал собирать Герионово стадо, время от времени покачивая головой и хмыкая губами и носом:
– Странные эти бессмертные. Неужели этот Аид со своей Персефоной и вправду думают, что такой благородный герой, как я, будет еле живого противника добивать, конечно, если этот противник не чудовище, погубившее много людей.