Лоскуты

Кредо

 
ОН создал мир.
Семи цветов
Хватило для созданья мира.
ОН полыхание садов
Вписал в осенние клавиры.
 
 
ОН грел разодранный сугроб
Разгоряченными руками.
ОН вытирал вспотевший лоб
Разноязыкими словами.
 
 
И на гончарный круг веков
Ложились мерно комья жизней.
Из гениев и дураков,
Из алчущих и бескорыстных
 
 
Тянулся вверх большой сосуд.
Но, прежде чем его наполнить,
Его упрочат, обожгут
И революции, и войны.
 
 
А черный ветер, как палач,
Сосуд, огромнейший на свете,
Разбил на тысячу удач
И миллион людских трагедий.
 
 
Зато теперь уверен я:
Моё пожизненное кредо —
Крепить осколки бытия
Раствором из добра и света.
 

Фланель

О подарках

Мне никогда не дарили воздушных шариков. Даже родители.

В моем детстве они были трех форм: круглые, грушевидные и как столбики.

На первомайской демонстрации девочки с огромными, непременно белыми бантами, шли в нашей колонне со связками разноцветных шариков – круглыми, грушевидными и длинными. Торжественные и смешные такие девочки.

Мы, мальчишки, в соседних садах ломали цветущие ветки яблонь. Это среди нас считалось подвигом, и негласно поощрялось учителями. Видно, потому что не их сад ободрали, а праздничную школьную колонну – украсили. Рядом с их домами ведь тоже яблони цвели.

Когда мне было пять лет, перед Новым Годом мы с Женькой Смирновым, закадычным моим приятелем, рванули по сугробам через весь военный городок в Дом офицеров на ёлку. Нас не приглашали, но мы этого тогда не знали, и рванули просто так, без приглашения, накатавшись на попах с горки.

Было холодно, и ледяная корка на попе оттягивала штаны вниз. Но мы все равно пошли.

Было интересно посмотреть, есть на самом деле Дед Мороз, или его нет.

Дед Мороз в Доме офицеров был. Он, наверное, был солдатом, и сидел на стуле выпрямившись и закинув ногу на ногу, как ему приказал командир взвода. Дети стояли в очереди. Каждый ребенок подходил к нему и выполнял его задание. Дед Мороз почему-то со вздохом лез в стоящий перед ним мешок и выдавал подарок за выполненное задание.

Мы с Жекой тоже встали в очередь.

Мне досталось прочесть стихотворение. Я попросил Деда Мороза о подарке, и прочел из того, что к этому времени знал. И подарок из мешка получил.

Я просил Деда Мороза подарить мне воздушный шарик, но теперь держал в руке маленького пластикового Буратино.

А мама дома не ругала, только сказала:

– Что ж вы с Женькой в Дом офицеров побежали в драных штанах!

Когда мне исполнилось пятьдесят пять, друзья мне подарили воздушный шар. Большой, цветной, красивый. Квадратный. На нем были написаны теплые слова. Я знаю, что это честные пожелания.

И мне захотелось отпустить этот шар в небо. Ввысь.

К Богу!

И чтобы ОН услышал слова друзей!

Слово на память

Жили скудновато. Отец служил в полку истребительной авиации, мама посуду мыла в столовой офицерского состава.

Выделили нам в гарнизоне домишко с печным отоплением: маленький, но, по-моему, уютный. Вечно гости толклись. Смеялись. Отец после выпитого за столом непременно запевал:

 
– Выпьем за тех,
Кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробирался болотами,
Горло ломая врагу!
 

Жили дружно. Дома стояли рядышком. Их тогда пленные немцы много после войны понастроили. Добротные. Общие сараи, где всегда остро пахли кадушки с солеными огурцами и помидорами, с мочеными яблоками.

Туалет, правда, далековато был: метров сто бежать, на несколько домов рассчитан. Дощатый, с дырками такими типа «очко». Ну так никто туда зимой и не бегал. Обходились ведрами в холодных сенцах.

Выручали огороды.

С одежкой было хуже. Но – делились. У кого кто из детей вырос – передай соседу.

Сложнее было с техникой. Не было недели, когда б у нас на обеденном столе не стоял разобранный до основания телевизор «Старт-2», который отец подвергал очередному капитальному ремонту с заменой абсолютно всех ламп!

Мы считались семьей обеспеченной. Наличествующий в доме телек должен был работать. И для нас, и для соседей.

Закончил мой старший брат с медалью школу и поступил в институт. Ничего себе!

Уж не знаю, как родители извернулись, но в нашем малюсеньком домике, где мы до сих пор спали с Валерой на одном диване, появилась невиданная роскошь! Подарок старшему сыну! Транзисторный приемник «Спидола».

Естественно, допуск к нему мне был запрещен сразу! А так хотелось ручки повертеть! Но Валере в ту пору семнадцать, а мне-то пять! А если сломаю?

Слезы, сопли и прочее не помогали никак. И Валера придумал, по его мнению, гениальный ход. Если хочешь, говорит, когда я в институте, пользоваться транзистором, выучи и четко произнеси слово "параллелепипед"!

Вечером было сделано. Надо сказать, что к этому времени читать-то я умел, но детский язык поворачивался еще плохо.

Видит братишка, что план его не прошел. Придумал новое задание. Чем-то он в это время глаза себе мазал. Взял инструкцию к лекарству, показал слово… Ну, и то же самое…

Я плакал дня два…

Прошло много лет. На похороны ни родителей, ни Валеры меня в Украину не пустили. Мечтаю хоть увидеть их могилы.

Транзистор, наверное, еще в рабочем состоянии. Где-нибудь в бывшей родительской квартире стоит, желтея боками, если не выбросили за ненадобностью нынешние хозяева.

Слово, которое мне тогда было задано для заучивания, помню до сих пор: гликокортикостероидгидрокортизон.

Желание быть

 
Я люблю, как любят поэты:
Безалаберно и непросто.
Бесконечно ищу ответы
На не заданные вопросы.
 
 
Я мечусь в переулках сердца, —
Только бы не остановиться!
В завтра – выбежать только вместе.
А сегодня – тебе присниться!
 

Сукно

Боец Бессмертного Полка

Мой отец, Анатолий Николаевич, изо всех своих наград больше всего уважал медаль "За доблестный труд в Великой Отечественной войне".

Война закончилась призывом мальчиков 1927-го года рождения. А он родился в двадцать восьмом.

Работать начал в сорок первом. Кочегаром грузовых паровозов Липецкой дистанции пути. К сорок четвертому – помощник машиниста!

Совковую лопату саму по себе в тринадцать лет поднять трудно, а ему поднимать и закидывать уголь в топку требовалось каждую минуту.

Всю взрослую жизнь папа посвятил истребительной, а после увольнения из Вооруженных Сил – гражданской авиации.

Помню, привез меня для поступления в военное училище. Территория огорожена сеткой-рабицей. Нашли укромный уголок. Я уже, считай, в военной зоне, а он – вне ее. Он с той стороны руки к сетке прислонил, я – с этой. К его рукам.

До сих пор помню тепло его рук!

Я рад, а его слезы душат. Он тогда только и сказал:

– Сынок, всегда оставайся самим собой!

Развернулся, и пошел к автобусной остановке.

В Москве папа никогда не был.

А у меня сложилось так, что живу в Москве.

Пусть хоть с портрета глянет на Златоглавую. По Красной площади с внуками пройдет.

В БЕССМЕРТНОМ ПОЛКУ.

Первый секс

Первый так называемый секс произошел у меня на третьем курсе училища. В летнем отпуске.

Военный городок. Мало кто из одноклассников поступил в гражданские учебные заведения. Такая уж традиция была – идти по пути отцов.

«Золотой медалист», я тоже было устремился в Черниговское летное. Отец тогда смолчал, но как-то договорился с командиром полка о моем нештатном полете с пилотом-инструктором в зону на «МИГ-21». На «спарке» – учебно-тренировочном, тем не менее реальном, истребителе. Привез на аэродром.

Батя, в общем, немногословным был. После облачения меня в ВПК – высотно-перегрузочный костюм, – бросил фразу:

– Летай, сынок! Наблюешь в кабине, – убирать будешь сам!

Он точно знал, о чем говорит.

До этих пор, во время нечастых отцовских отпусков, даже при недолгих воздушных путешествиях к родственникам в Саратовскую область в неспешном «АН-24», сидя рядом с мамой, которая вовсе не переносила любого подъема в воздух, мне ни разу не удавалось избежать пакета. Выдавался тогда такой каждому из пассажиров самолета. Догадались, зачем?

Батино предупреждение стало определяющим минуты через две после отрыва от взлетно-посадочной полосы. Обалденные виды через «фонарь» как-то не радовали, а только плодили муть в глазах. Кишки давали позывные, что сейчас намотаются на трахею. Ладно уж блевотина, не опозориться бы снизу!

Закончилось все минут через тридцать. Успешно. Сели.

С этого самого дня мне «не улыбалось» летное училище фронтовой истребительной авиации. Может, Курганское авиационное политическое?

Чуть позже, во время призывной комиссии в райвоенкомате, бравый подполковник, лихо отдающий свой воинский долг в тихом украинском городке, мне заявил в лицо:

– Хрен тебе, а не авиация! Такие как ты, мне нужны в погранвойсках КГБ СССР.

В погранвойска меня совсем не тянуло.

Поступил в высшее военно-морское.

Так и оказался чуть ли не единственным в нашем совсем маленьком городе курсантом в тельняшке.

Помните, великая Зыкина пела: «На побывку едет молодой моряк! Грудь его в медалях, ленты в якорях!» Медалей еще не было, а вот якоря были точно. И на погонах, и на ленточке.

Летние каникулы у всех бывших одноклассников наступали примерно в одно и то же время.

Собирались уже не мальчики, но «мужи»!

Обремененные формой, практически одинаково стриженные. Кто – будущий авиатор, кто – инженер-радиолокационщик. Ну и я – моряк.

Даже винца брали втихаря от родителей. Каждый ведь получал «денежное довольствие». У меня выходило восемь рублей 30 копеек в месяц.

Конечно, никто на встречу в брюках и рубашках не пришел. Пришли в уже притершейся парадной форме!

Ну а девчонки гарнизонные сами налетели.

На скамейке между домами выпивали. Шутили. Смеялись. Вспоминали недавно минувшую школу. Целовались даже!

– Товарищи курсанты! Наш батальон опозорен! В соответствии с поступившими ко мне заявлениями от девушки и ее матери, наш курсант, по взаимному согласию вступив в половую связь с гражданкой С., отказался на ней жениться! Это позорит честь коммуниста и члена парткома!

Стою перед строем батальона. Народ закисает от смеха. Большой мой дружище, Андрюха Котков из строя шепчет:

– Малыш, ну ты дал!

– Вызываю в училище родителей данного курсанта. При его отказе от женитьбы на гражданке С. вынужден буду поставить перед командованием вопрос о его исключении из партии и отчислении из училища! – констатирует комбат, носивший у курсантов прозвище «Муфлон».

– Не было у нас ничего с ней! Я клапан даже не расстегивал. – Блею, глотая слезы, под дружное ржание нескольких сотен «самцов».

Среди моряков бытует легенда о том, что создатель российского флота Петр I, увидав однажды в Голландии под кустом российского матроса, занимающегося любовью с неприкрытой задницей, крайне возмутился и повелел «сие безобразие прекратить!» Так вот и повелось штаны моряков ширинкой не снабжать, а пуговицы иметь по двум сторонам, с откидывающимся клапаном. Ну, как на фрачных брюках.

Родители на это позорное свидание с комбатом ехать отказались. Приехал мой брат. И жена его, Оля.

Слушая, как Муфлон бьет копытом в дощатый пол кабинета, проторчал я под его дверьми битых два часа.

Кричит мой братишка Валера:

– Я брату верю! Требую медицинского освидетельствования! Как вы смеете?! Запрос прокурору!

– Товарищи курсанты! Произошло досадное недоразумение! Наш курсант, действуя по обоюдному согласию… Тьфу ты, ёж твою медь!..

Это я снова стоял перед строем всего курса. Теперь ржал тоже, не хуже коня!

Брат, оказывается, настоял на своем!

Проверили.

Лариска оказалась девственницей.