Сквозь наваждение

Подготовив ванну, открыла и отрегулировала воду. Пошла в свою комнату. Собрала постель. Сложила диван. Все это время она разговаривала с матерью. В основном отвечала на вопросы. Что-то спрашивала и сама. Так – ничего особенного: обычные разговоры матери с взрослым ребенком. Наконец, сбросив халатик, влезла в довольно горячую воду. Аж дух захватило. Тепло активно стало проникать в клетки кожи, и дальше, в мышцы, приятно расслабляя их, делая более эластичными. Настя чувствовала, как активизируются все силы организма. Как сильнее становится сердце, качающее кровь. Подумала, что сейчас каждая клеточка живет в ее теле своей неповторимой жизнью – берет то, что ей приносит кровь, и отдает ненужное. Она даже попыталась представить длинный и трудный путь, которым кровь, принимая и отдавая, умирая и возрождаясь, пульсирует по сосудам, циклически возвращаясь в исходную точку, чтобы вновь и вновь выполнять свою трудную и благородную работу.

– Настюша, ты сегодня ничего не планировала на вечер? – мама неожиданно появилась за распахнувшейся дверью.

– Мама! – Настя встрепенулась, – Ты же меня заикой сделаешь.

– Ой… прости, моя дорогая! – на лице матери проступила нежность, – Доченька, ты у меня такая красавица.

Настя хотела – первое, что пришло в голову – сделать матери замечание, за то, что та без стука врывается в ванную. Но, увидев умиленное лицо, посчитала грехом прерывать материнское счастье. Она тонко чувствовала окружающих, и старалась по возможности не делать им плохо, даже тогда, когда ее интересы при этом страдали.

– Мам, а ты что-то хотела?

– Я? А-а… – вспомнила та, зачем пришла, – Да у нас сегодня гости намечаются. Вот я и подумала: может, ты испекла бы чего?

Мама не любила заниматься, как она говорила, тортиками. Но ей очень нравилось, когда это делала Настя. Доставляло удовольствие похвалить ее при гостях – погордиться своим чадом. В противном случае, если Настя по каким-то причинам отказывалась творить свои кулинарные изыски, обед или ужин заканчивался затрапезными шедеврами хлебозаводов – тортами типа  «Киевского», «Ленинградского» или, на худой конец, «Птичьего молока».

– А кто к нам придет? – полюбопытствовала Настя, – Судя по тому, как преподносишь, кто-то незнакомый?

– Для тебя – да. Это моя сестра, если можно так сказать, в четвертом колене. Мы как-то в юности пытались выяснить свое родство. Но у нас не хватило информации о предках. Те, кто мог бы хоть что-то прояснить, поумирали. Да и раньше, когда живы были, туманно отвечали. Революция, две войны, детдома, эмиграции. Все настолько перепуталось, что диву даешься, неужели такое вообще могло быть?

– Так она, судя по всему, живет не здесь, раз я до сих пор ее не видела?

– Как сейчас говорят, в Украине. В Киеве. Позвонила, что будет проездом. Они семьей едут в Питер… Брата хоть увидишь своего… пятиюродного, – усмехнулась мать.

– Седьмая вода на киселе? – засмеялась Настя. Однако любопытство, связанное пусть даже и с дальними родственниками ею завладело. «Зов крови», – улыбнулась, – Мам, но это ж такие родственники… что и не родственники вовсе. А что связывает вас?

– Мы, доча, все детство вместе, – мама прислонила голову к наличнику, – Мы – больше подруги детства и юности, чем родственники, – в ее голосе появилась теплота.

– Так это, может, та Светка, о которой ты рассказывала?

– Ну да. А получается – она еще и твоя тетка.

– Мутная какая-то тетя получается, – с сарказмом заметила Настя, – Но почему ты раньше не говорила, что она тебе родственница?

– Да мне казалось – говорила. Папа знает. Я думала и ты знаешь. Может, ты слышала это в детстве,  и попросту забыла, – высказала она свою догадку.

– Может? – пожала плечами Настя. В ее сознании уже роились вопросы, связанные с приездом гостей. Но один интересовал больше остальных, – А сколько моему братцу лет?

– Ему? – мама сделала паузу, – По-моему, где-то – не то двадцать два, не то двадцать три. Он – то ли, в прошлом году, то ли в позапрошлом – окончил Киевский университет. Кстати, он, как и ты, психолог…

– Мам, я еще далеко не психолог, – перебила Настя, – мне еще три года учиться, – она всегда смущалась, когда мать в этом плане опережала события. Это, скорее всего, происходило от того, что ею были поставлены такие сверхзадачи в изучении психологии, что нынешние знания оказывались каплей в океане. Тем более, когда познания внутренних дисциплин увеличивались, увеличивалась и поставленная задача. Она разрасталась по мере того, как отодвигались горизонты непознанного. Настя уже постигла одну из прописных, но главных истин жизни: чем больше знаний, тем больше вокруг них неизвестного, и в этом – величайшее чудо для осознающего себя живого существа.

Приезд новых для нее родственников стал и рядовым событием, и чем-то взволновал. Волнение, как бы перекликаясь с тем – другим, напомнило о недавней встрече. Снова пришли воспоминания. Горячая вода помогла отрешиться от реальности, погрузиться в мечты.

Пауза, которая возникла после разговора с матерью, вряд ли была длительной. Вода еще оставалась горячей, когда Настю к действительности вернул телефон. Очнувшись от противного жужжания виброзвонка, усиленного пустотами раковины, чувства не то чтобы возмутились, но неудовольствие из неожиданного пассажа продемонстрировали. Так не хотелось шевелиться, но состояние транса улетучилось, а отвратительное жужжание не умолкало. Настя стянула полотенце, висевшее рядом, вытерла руку и взяла трубку. «Кулагина? Что ей надо?»

– Да, Тань. Слушаю тебя.

– Привет! – звонкий голос подруги, как всегда поначалу, оглушил неумеренной громкостью, – Ты где?

– Привет. В ванне лежу. Пока ты не заорала мне в ухо, наслаждалась выходным.

– Извини, ты же знаешь…

– Знаю, проехали.

– Так, может, сходим куда? – в голосе Татьяны прозвучала неуверенность. Будто она уже передумала, потому что ждать, пока подруга будет собираться, не входило в ее планы, а поинтересовалась машинально – по инерции.

– Нет, Танька, не сегодня. К нам родственники приезжают. Мама попросила помочь. Да и мне, честно говоря, любопытно самой. Представляешь, у меня братик объявился.

– Да ты что?! – в голосе подруги появился живой интерес, – Откуда? – и не дожидаясь ответа, она вкрадчиво добавила, – А сколько ему лет?

– Он из Киева. Мама сказала – то ли двадцать два, то ли двадцать три.

– А он кто? – продолжала сыпать вопросами Танька. Чувствовалось, что тема ее затронула крепко, и она не отстанет еще долго.

– Мой коллега, – улыбнулась такой ретивости Настя, – Только он уже закончил.

– Ой, Настен, а можно я к вам приду? – закапризничала Танька, – Я пораньше… – осенило ее, – чего-нибудь помочь по-хозяйству.

– Не знаю, Танюха, – в голосе Насти появились насмешливые нотки, – Может, не совсем удобно?

– Ну, Настюша, ну, Настюша… – Танька начинала уже причитать.

– Ладно, – засмеялась Настя, – вижу: не отстанешь. Поговорю с мамой. Я тебе перезвоню, – она положила телефон и задумалась: «А, может, и вправду… с Танькой легче будет общаться на первых порах. А то вдруг братишка букой окажется? А эта бестия любого разговорит». Она облокотилась о край ванны и толкнула дверь.

– Ма!?

– Что? – откликнулась та.

– Я Таньку Кулагину приглашу… ты не против?

Мать появилась в дверях.

– Танюшку? Ну, пригласи… конечно, – улыбнулась, – Она же – можно сказать, член семьи.

– Хорошо, – согласилась Настя, будто не она этого хотела, – Мам, прикрой мою дверь.

Последние слова матери всколыхнули память. У мамы с «Танюшкой» на протяжении многих лет сложились особые отношения. В детстве Таня днями пропадала в их квартире. Лет, наверное, с четырех-пяти. Семья Кулагиных считалась не совсем благополучной. Отец, хоть и вел тихий образ жизни, пил беспросветно, пока от этого и не загнулся. А потому в своем доме был человеком бесполезным, если не сказать – обузой, создавая собственным существованием невыносимые условия для домочадцев, провоцируя скандалы. Видимо, поэтому Танюшка и тянулась к семейному теплу Захаровых. Ну а Татьяна Васильевна жалела ее, благоволила девочке. Говорила в шутку, что она – член их семьи. Последнее время, повзрослев, «Танюшка» уже не позволяла себе прежних вольностей, как раньше. Но теплые отношения между ней и Татьяной Васильевной остались прежними. «Надо же, – подумала Настя, – Как будто вчера все было». Она освободила от пробки сливное отверстие. Встала. Обмоталась полотенцем, закрепив его над грудью. И, вытерев ступни, прошла в свою комнату.

Время до приезда гостей пролетело незаметно. Настя бегала в магазин – два раза, потому что первый раз не купила соду – просто не подумала. А вернее, надеялась, что она в доме есть, и матери не позвонила – не спросила. Прилетала Танька – предлагала помощь. И мама ее куда-то отправила. Настя сначала спросила – куда, но та не ответила – была, видимо, на балконе. А потом забыла переспросить – закрутилась. Звонил отец. И мама, глядя на Настюшу, говорила, что за ним – только спиртное. Под этим подразумевалось, что торт не нужен. Потом была частичная сервировка стола. И наконец – занятие собой. Подготовка волос много времени не заняла. Да и все остальное тоже. Настя решила выглядеть буднично: праздника ведь никакого нет.

Пришла Танька, расфуфыренная донельзя – с перекрашенными до вульгарности глазами. На гримасу Насти со смехом жеманно ответила:

– Для братика старалась.

«Ну и черт с тобой, – подумала Настя, – тебе же хуже». Татьяна же Васильевна, никогда к ней строго не относившаяся, произнесла свою дежурную фразу – «красавица моя». Тем и определила свое отношение к Танькиной внешности. Наконец, пришел отец. Принес, как он сказал, и для девочек и для мальчиков. И почти тут же подал голос мамин телефон.

– Минут через десять должны быть, – торжественно сообщила она, – Звонили из такси.

И вот над входной дверью раздался металлический голос соловья. Папа с мамой – оба пошли встречать гостей.

15.

Терпеть не мог девушку Руслана. И чем дальше, тем больше. Иначе, как козой, за глаза не называл. И при Руслане позволял себе такую вольность. А при встрече с ней самой не называл никак. И почти не разговаривал. Впрочем, Лена от него тоже не отставала. Язвительность ее междометий всегда достигала цели. Это было видно по дьявольским улыбкам, когда Максим не успевал сделать, как говорят, хорошую мину при плохой игре. И, естественно, долго оставаться в обществе друг друга оба не могли. А потому находили причины не видеться в зависимости от предлагаемых условиями жизни обстоятельств. «Удивительно – думал Максим – как при подобных между мной и ею взаимоотношениях мы с Русланом до сих пор еще умудряемся оставаться друзьями? При таком-то раскладе». А влияние Ленки на Руслана – это тема отдельная. Он, если говорить образно, около нее – кролик около удава. Максим первое время удивлялся: как могло случиться, что такой умный – из интеллигентной семьи – молодой, прекрасно ориентировавшийся в потоке жизни человек мог подпасть под влияние такой пустоголовой особы? Но со временем, наблюдая за другом, понял: у того слабый социальный иммунитет. По отношению к агрессии он оказывался сильным и стойким. А вот экспансии не чувствовал. В его душу только нахрапом не могло войти что-то без его ведома. Вползти же тихой сапой – запросто. А плюс ко всему – экспансия исходила со стороны довольно красивой женщины. «Вот уж поистине, как форма может не соответствовать содержанию, – мысль, словно челнок, нырнула в память и принесла оттуда аналогию, – Точно. Как цветы некоторых кактусов. Смотришь издали – душа в восторге. Но, не дай бог, приблизиться к ним и ощутить запах – то зловоние, которое они источают». Максим вспомнил, как одно время увлекся анализом такой диалектики. Стал наблюдать за Ленкой. Хотелось понять – чем же это она взяла Руслана. Может, есть нечто такое, на что он не обратил внимания? Может, что-то пропустил из-за своей неосознанной до конца антипатии? Правда, хватило его ненадолго. И единственным, что он вынес при более детальном рассмотрении, оказалось то, что Ленка вовсе даже не монстр, каким показалась изначально. Но все же, как говорится, чувствам не прикажешь. Участие ее в судьбе друга не то чтобы раздражало его, а все же слегка коробило. Эта девочка – он так видел – сидела у друга на плечах, погоняя невзначай. По отношению к окружавшему ее миру она была груба и казалась невоспитанной, инстинктивно, видимо, защищая себя, а, значит, и все то, что считала своим. С Русланом же вела себя, как самка, знавшая свое место и исподволь, всегда вовремя пользовавшаяся своим влиянием.

И, конечно же, Максим молчал не всегда. Как-то вечером, когда Руслан рассказывал ему анекдот, сознание вытащило из памяти загадку. И тут же пришло  осмысление ее сквозь призму волновавших отношений. А точнее, через призму мужской солидарности, когда друга надо спасать любой ценой.

– Руслик, а ты слышал, чем отличается мужик от мужчины?

– Не помню. Может, и слышал? – он выжидающе взглянул на Максима, – Давай, уже – не томи. Чем?

– От мужика воняет мужиком. А от мужчины пахнет…

– А-а, точно… – вспомнил Руслан, – женщинами. Слышал когда-то. Ну, и к чему все это? По глазам же твоим подлым вижу: без подвоха, ну, никак не обойдется.

– Конечно. А ты как думал? Не хочу, чтобы из моего друга сделали абы что. Я тебе так скажу, и это опыт поколений: если мужик возле дамы еще может, если постарается, стать мужчиной… под большим вопросом, конечно. То баба около мужчины… дамой – никогда. Она, скорее, его сделает мужиком. Жизнь – это тебе не интерпретации Бернарда Шоу на тему античных героев. Да и обстоятельства там были совсем иные.

– У тебя все, остряк-самоучка? – улыбнулся Руслан. Он уже не обижался. Привык к нестыковке друга и подруги. Да и разговаривали друзья между собой обычно грубовато. Конечно, все делалось нарочито, с улыбкой. Так легче было говорить правду в лицо – стиль шута при королевской особе. Общались, хоть грубовато, но по-доброму. Как-то, еще в начале их пикировок на эту тему, когда Руслан только начинал с Ленкой, был такой разговор. Они так же, как и сейчас – в такой же манере перемывали друг другу косточки.

– Руслик, ну о чем ты можешь с ней разговаривать? – спросил Максим, подловив удобный момент, – Ну о чем – скажи?

– А тебе дело? – отмахнулся тот, – Да обо всем, о чем хочешь. Это она при тебе такая… Ты же ее одним своим видом зашугал. Она без тебя – нормальная. Как все.

– Вот именно. Как все. А ты знаешь, что среднестатистический человек, еще и не человек вовсе. Это заготовка. Кандидат в человеки, с которым поговорить можно только о хлебе насущном. Все его потуги жизненные ограничиваются идеей выживания. И притом любой ценой.

– Макс! Остановись. Ты уже бредить начинаешь…

– А что – я не прав? – перебил Максим, – Что ты о ней знаешь? Кто она? Где живет? Кто ее родители? Сколько ты уже с ней? Два месяца?– задал он риторический вопрос, – А даже фамилии ее не знаешь…

– А мне это надо? – Руслан – было видно – начинал злиться, – Мне с ней что – детей крестить? Мне с ней хорошо. Захочет – сама расскажет о себе. И вообще – зачем мне это? – повторился он, – Я ведь жениться не собираюсь.

– На ней? – не смог скрыть удивления Максим.

– Да вообще не собираюсь! Отвали!

– Это ты сегодня так рассуждаешь. Я же вижу – как она приручает тебя.

– Макс, отвали, наконец. Я тебе что – собачонка, чтобы меня приручать. Я самостоятельный человек: все вижу и все понимаю. И разговариваем мы с Леной о вещах – далеких от того, о чем ты думаешь.

Максим, в истовом рвении  доказать собственную правоту, незаметно для себя повысил градус чувственности.

– Ну, и о чем, на самом деле? Ведь весь ее словарный запас, если исключить сленг и междометия, от силы двести слов… Она же – говорящее животное, – он не заметил, как заступил за опасную черту, – Полный отстой…

Он почти сразу все понял, но было уже поздно: слово не воробей, назад не воротишь. Конечно, если бы почувствовал раньше, что у друга с этой уличной девкой серьезно, от таких резких заявлений воздержался бы. Но, увы. Что произошло, то произошло. Руслана зацепило – разозлился он не на шутку.

– Да пошел ты, Макс! И вообще, мы с ней не разговариваем. Мы трахаемся! Так тебе легче будет понять? Да тебя это вообще трогать не должно, – и он оформил свое возмущение аргументом, – Если хочешь знать, наши университетские фифы со своими словарными запасами – вот где полный отстой, – Руслану можно было верить – девчонки его любили. До Ленки, фигурально выражаясь, он переспал с половиной факультета. А факультет – сугубо дамский. Впрочем, и, будучи с ней, он не терялся: не упускал случая, если такой имел место, – А еще это животное, как ты говоришь, не заморачивается всякой белибердой, типа любишь-не любишь или женишься-не женишься. Она, как гласит народная мудрость, не смешивает мух с котлетами. У нее, если секс, то секс – все остальное по боку.

– Так и я же об этом, – не унимался Максим, – У нее два направления мышления – секс и пожрать. Не скучно?

– Будет скучно, я скажу. И вообще, завязывай, Макс, не твое это дело. Мне с ней хорошо – она живая. А мой друг-ментор, – он вдруг сотворил улыбку, заглушая в себе раздражение, – должен радоваться за меня… Все! Алес! Конец прений.

Тот разговор всплыл неожиданно  сегодня, когда Руслан заговорил о его внешнем виде, о том, что он похож на покойника. Словно бы затронул его отношение к девушке, встреченной на проспекте, когда заставил посмотреться в зеркало. Словно, это была попытка перевести рельсы разговора. Типа, а у тебя что – лучше? Вроде бы, Руслан вторгался в его интимные отношения, как когда-то делал он. «На вору и шапка горит», – вспомнил поговорку. Сознание тогда попыталось зацепиться за соломинку, чтобы не обсуждать ночной страх, возникший там – за пределами привычного мира – и перешедший в него. В этот – теперь уже казалось – тоже не совсем реальный мир. Потому что та реальность теперь виделась не менее реальной. Даже, пожалуй, более. Все ощущения там были и ярче, и живее. Максим вдруг осознал, что его внутренняя жизнь стала более интенсивной и богатой на чувства на фоне внешней – инертной и иллюзорной. Все наоборот. И кроме принесенной из сна тревоги, засевшей в солнечном сплетении, ощущалась лишь с новой силой притягательность всех этих  женщин. А вернее, женщины – многоликой и одноликой в разных ипостасях одновременно.

Не хотелось делиться с Русланом. Да и как рассказать, как передать это? А еще боялся –  только начни, тут же забудешь детали. Неудобство, возникшее после извинений друга, заставило пожалеть о несдержанности.

– Руслан, – Максим как-то исподволь перешел на полуофициальный тон, – давай я вечером тебе все расскажу. Мне нужно сначала переварить то, что со мной происходит.

На Руслана такие нотки подействовали молниеносно. Он, видимо, что-то хотел сказать, но застыл на мгновение. И после паузы, приподняв плечи, с тенью удивления пробурчал:

– Ну ладно… вечером, так вечером.

Остаток времени до выхода на занятия они собирались молча. Каждый думал о своем.

16.

Проехав под виадуком, машина вырулила на кольцевую, и затем, немного прокатив по ней, повернула, и, съехав, направилась к центру города.

Руслан умудрился сесть в пол оборота – что-то рьяно выяснял в разговоре с соседями по блоку, иногда забываясь и мешая коленом переключать передачи. Максим слышал и не слышал, о чем они спорили. Машинально выполнял движения, погрузившись в раздумья. Два раза проскочил светофор – уже на «розовый», идя в фарватере предыдущей машины. Автоматом. Ночные образы чуть потускнели, но все еще оставались четкими и волнующими. Особенно девушка в живописном крестьянском убранстве, с обережным от нечистой силы орнаментом, вышитым красными нитями по серовато-белому фону домотканого льняного полотна. Такая нежная и замечательная своей наивной правдой. А еще раскидистая груша посреди зеленой улицы. И две узкие цвета золотистой охры колеи, рассекавшие пополам широкую полосу низкой травы между домами. Они огибали дерево с обеих сторон и снова возвращались к середине, чтобы, уходя вдаль, где-то там – впереди соединиться в одну линию и затем затеряться в деревенской перспективе.

Что-то, правда, уходило. Многократно прокрученное оно начинало забываться. Но вдруг вспоминалось другое – уже, казалось, навсегда потерянное. Появлялось, чтобы тоже исчезнуть из поля зрения, уступив место новым деталям. «Что я должен понять? Что? – пульсировало в сознании Макима, – Что-то же должен… но что?» Внутренний радар бесполезно выискивал в памяти хоть что-нибудь, что могло бы прояснить туман, который окутывал разгадку. Нет-нет, да и проскальзывало ощущение находки, ощущение озарения, как во сне. Вот! Вот оно! Ну?! Но туман, будто расступившись на мгновение, снова сгущался, и Максим, уже успевший поверить в чудесное откровение, оставался, как Иван-дурак, с ослепительным перышком надежды в руке. И пусть это перо сияло светом догадок, но оно отнюдь не было тем, что он искал в себе, что пытался извлечь, грубо работая скальпелем интеллекта там, где нужен был инструмент более тонкий и совершенно иного характера. Где-то в глубине души очень тихо и почти невнятно пробивался росток осознания того, что направление, путь размышления – правильны. Но дорога, выбранная им впопыхах – наугад – не та. Что нужно объединять события, а не расчленять их при помощи интеллекта, как он это делал. В сознание вплыл образ Брюса Ли. Его взгляд во время боя. Окоемный. Всеохватывающий. Расконцентрированный. В итоге позволявший видеть все, что возникало перед ним.  Но почти сразу, не дав насладиться победой, пришло сомнение. Максим с сожалением констатировал, что событий, произошедших с ним за последнее время, кот наплакал. И из этих разрозненных пазлов вряд ли удастся собрать достойную понимания картину. Простая, рожденная всем страждущим существом мысль – как-то вдруг – успокоила. Правда, она, как и все остальные догадки, не сулила ничего конкретного – ничего, что он тщетно искал. И даже наоборот – подразумевала лишь потенциал новых событий, а не сами события, необходимые, как оказалось, для полноты представления, чтобы можно было извлечь из него нечто истинное…

– Вот, козел! – Максим, не выжимая сразу сцепления, надавил на педаль тормоза, отчего чуть не заглушил двигатель. Красная «мазда», подрезав его почти впритык, стала довольно резко останавливаться у светофора. От столкновения их спасло только чудо.

– Сейчас я его, – Руслан стал отстегивать ремень.

– Да брось ты его, Руслик. Уже едем.

Как раз загорелся желтый, и «мазда», взвизгнув резиной и чуть дымнув ею, рванула вперед.

– Ну, придурок! – выругался Руслан, – Полуфабрикат для морга!

Не отстали от него со своими характеристиками и остальные. Но Максим почти сразу же выключился из обсуждения: то, о чем думал до этого, поглотило снова. «Надо, надо искать ее, – думал, – Это как раз и будут новые события – те, что приведут к полноте картины». На какое-то мгновение он даже воспрянул духом. Но лишь на мгновение, пока вновь не одолели сомнения, вылившиеся почему-то в сарказм по отношению к себе самому. «А что я скажу ей при встрече? Здравствуйте, вы мне снитесь? – он кисло улыбнулся, – Или – здравствуйте, зачем вы ко мне по ночам приходите? Или еще лучше – с какой целью вы меня в моей бане соблазнили?» В конце концов он рассмеялся.

Ощущение, что жизнь в салоне замерла, заставило взглянуть на Руслана. А, увидев его физиономию, не удержался – рассмеялся снова. Вспомнилась Юля. Скорее всего, через выражение лица Руслана. Он почти так же удивился, когда Максим – уже после примирения – назвал его в шутку предателем. С нарочито серьезным лицом, как будто пеняя другу за то, что тот вошел с ней в сговор. Тогда он тоже хохотал над его гримассой.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж учебного корпуса, Максим вдруг озадачился вопросом – закрыл ли машину. «Блин! Сомнамбула». Посмотрел на часы: времени до начала пары еще есть.

– Я сейчас, – бросил парням, повернув обратно. Сбегал вниз, чертыхаясь и ругая себя по дороге за автоматизм.

Машина оказалась закрытой. Поднимаясь вновь по лестнице, решил поисками заняться сегодня же – после второй пары. От принятого решения на душе стало легче. Действия обещали развязку, и он начал обдумывать план этих действий, хотя плана, как такового, быть не могло по определению. Что он знал о девушке? Абсолютно ничего, кроме того, что зашла в главный корпус университета…

– Гарецкий? А ты чего это не здороваешься? – раздался сзади голос. Максим не заметил, как обогнал на площадке между лестничными проемами Юлю. «Легка на помине», – подумал, представив, как только что смеялся в машине над Русланом. Вслед за этим ожили в ощущениях обрывки образов той неожиданной для него встречи с ней. Ее сначала неистовые, ненасытные движения. А позже – такая нежность во всем, что она делала, какой ему не доводилось чувствовать ни с одной до этого женщиной. На душе потеплело.

– Прости, Юль. Задумался. Как ты?

– Лучше всех! – засмеялась она и взяла его под руку, – Идем, а то опоздаем.

В этом смехе, в выражении лица, и даже в этом движении – во всем сквозила бравада. «Жаль, – подумал Максим, – Конечно же, она чувствует, что у нас не может быть будущего. Хорошая девочка. Но…»

Они вошли в аудиторию и, взглянув друг другу в глаза, разошлись. Максим пошел в одну сторону – к Руслану, а Юля – в другую.

Как только началась пара, рутина учебного процесса вернула его к мысли о поисках. И, конечно, тут же снова вступили в свои права сомнения. Они появлялись всегда, если идея не воплощалась сразу. А в данном случае сразу не получалось. Казалось, совершенно смешная преграда – каких-то две пары: но четыре часа придется отсидеть. Латынь и историческая грамматика – практические занятия. Пропускать их не то, что не хотелось – не возникало даже мысли. На них отмечали и затем спрашивали по полной. Иногда он интегрировался во внешний мир. Слышал и преподавателя, и сокурсников, отвечавших на вопросы, особенно когда ухо улавливало что-то, за что могло зацепиться любопытное сознание.

– Гарецкий, вы там что – заснули? – спросила «латиница», пристально посмотрев на него смеющимися глазами, – Переведите фразу, которую я только что произнесла…

Максим встал, хотя этого можно было и не делать.

– Принцессу видно по походке…

Что-что, а эту фразу он заучил сразу, как услышал. Первой из всех.

– Хорошо, Гарецкий. Оставайтесь, пожалуйста, с нами. Не пропадайте, – улыбнулась преподаватель.

«Добрая ты сегодня…» – съязвил Максим.

На втором часу «латиница» потеряла интерес к аудитории – дала задание готовиться самостоятельно к предстоящему зачету. И Максим снова с головой ушел в свои размышления. Временами уставал от этого прессинга, пытаясь призвать на помощь свой конек – «мысль». Но тут же забывал об этом, снова и снова впустую гоняя по кругу одни и те же сомнения. Иногда «мысль» помогала на время очистить поле сознания. Появлялось удовлетворение собой, и место нерешительности заполняла ненадолго уверенность. Уверенность расслабляла, и он снова пропускал момент, когда все начиналось сначала. Не узнавал себя – своего внутреннего состояния. Не понимал, что с ним твориться. Периодически спрашивал себя: «Что это?» И тут же понимал, что вопрос риторический и не нуждается в ответе, потому что он – Максим, пожалуй, уже догадывается – что. Просто  еще пугается чувства, которое настойчиво пробивается в сознание, пытаясь преобразоваться в мысль – стать своим вербальным эквивалентом.

И все же трансформация случилась. «Люблю?! – удивился он, – Но ведь я совсем не знаю ее», – последовал наивный бред. Именно бред. Словно незнание объекта обожания могло быть показателем невозможности того, что происходило. Появилось ощущение, что на него кто-то смотрит, что его застукали за чем-то, что хотел скрыть. Машинально посмотрел на Руслана. Понял, что показалось. Тот сосредоточенно что-то писал. Почувствовав взгляд, повернул голову в его сторону и улыбнулся. «То, что свершилось судьба? – вернулся Максим к своим размышлениям, – А то, что еще не произошло? Разве оно обязано произойти само по себе? Не-ет. Ждать и уповать на судьбу нельзя». Больше он не позволит себе спасовать в подобных обстоятельствах. Ни за что.

На перемене Коля – сосед по блоку в общежитии – подсунул ему листок с распечаткой застольных тостов. И Максим немного отвлекся. А последний тост, показалось, точно о нем. В самую десятку.

«У короля с королевой очень долго не было детей. Они отчаянно молились, и через несколько лет, откликнувшись на просьбы, Господь послал им сына. И когда тот родился, весь двор постигло удивление. У младенца, вместо пупка, оказалась замочная скважина. Шло время. Мальчик рос, мучимый вопросом – почему он не такой как все. И однажды, когда он уже стал прекрасным юношей, ему в голову пришла мысль – раз есть замочная скважина, значит, где-то должен быть и ключ к ней. Но никто в королевстве не смог ответить ему на этот вопрос. Тогда он обратился к отцу с просьбой, чтобы тот отпустил его на поиски. И король согласился, зная, как сына это мучает.

После многолетних поисков, объездив полмира, принц все-таки нашел то, что искал. И вот когда он вставил ключ в замочную скважину и повернул его, у него отвалилось то, на чем люди сидят».

Тост заканчивался до безобразия просто: «Так выпьем же за то, чтобы мы не искали на свою задницу приключений».

История показалась настолько созвучной его нынешнему состоянию, что просто смех. Максим и посмеялся. Но мысль, что смеется над собой, что он прекрасно вписывается в образ принца, развеселила его гораздо больше, чем сам тост. А не пожалеет ли он, когда найдет то, что ищет?

Наконец, звонок возвестил о конце второй пары. И Максим понял, что путь к победе открыт – дальше лекция, которую можно пропустить. Отдав Руслану ключи и документы на машину, как договаривались, он сбежал по лестнице и вышел из корпуса.

Погода конкретным образом менялась. Голубых просветов меж облаками становилось все больше. И временами  появлялось солнце. Облака, конечно, не сверкали белоснежностью, как летом. Но и таким, как утром – беспросветным – небо уже не казалось. Максим вышел на центральный проспект и, растворившись в его суете, почувствовал себя живым, как никогда. «Я обязательно ее сегодня встречу».

17.

– Ленуся?  Але? Ты меня слышишь?

– Да, Русланчик. А ты где?

– Я еще на занятиях. Освобожусь через пару часов. Давай встретимся. Я сегодня на колесах – Макс машину отдал. Могу тебя подхватить. Где скажешь.

– Прелесть! Давай на проспекте – там, где бульвар начинается. И тебе будет удобнее, и мне. Позвони, как закончишь – уточним тогда время.