Во второй половине жаркого летнего дня, когда духота и зной ощущались особенно остро, Раздрызг выглядел вымершим. Орки были заняты или на работах, как правило, за пределами города, или прятались в своих глинобитных домах, спасаясь от палящих солнечных лучей. Скрывшись в тени навесов, они неторопливо, чашку за чашкой, поглощали горячий травяной чай, и вели неторопливые беседы бытового характера, обсуждая стабильный рост цен на все или жалуясь друг другу на жару. Все с нетерпением ждали осенней прохлады и проливных дождей, чтобы начать жаловаться уже на них.

Городские ворота были распахнуты настежь, их створки давно и успешно вросли в землю. Их уже давно не закрывали и не охраняли. Последние лет сто Вдребезгария жила в мире. Орки не только перестали ходить в гости к эльфам и гномам, но и прекратили вечные междоусобные распри, которые в древние времена продолжались десятилетиями, и, порой, принимали довольно бурный характер.

На непростительно затянувшийся мир указывал и внешний вид городской стены. Точнее, не стены, а тех ее фрагментов, что до сих пор каким-то чудом уцелели, не рассыпавшись от времени и непогоды. Некогда стена была высока. Построенная из бревен и глиняных кирпичей, она вполне могла выдержать штурм средней интенсивности. А часто стоящие башни обеспечивали фронтальный прострел всего периметра, так что у врагов, прижмись они к стене, не было ни единого шанса уцелеть.

Ныне же из сорока трех башен уцелело восемь. Остальные или разрушились полностью, или обвалились частично, и теперь напоминали обломанные зубы. Участки стен между ними тоже сильно пострадали от времени и отсутствия ремонта. В иных местах в них зияли огромные сквозные дыры, сквозь которые наружу и внутрь проходили орки, буйволы и куры. Глиняные кирпичи рассыпались в пыль, обнажив ряды бревен. Бревна выглядели массивными и прочными, но на деле являли собой сущую труху, в которую их превратили время и насекомые.

Ни на тех стенах, ни на башнях, что еще уцелели, никакой караул не несся. Все эти защитные сооружения воспринимались местными жителями как элемент ландшафта, а не что-то непосредственно нужное. В городе даже не было гарнизона, способного оказать организованное сопротивление захватчикам, если те вдруг появятся. За порядком следила немногочисленная стража, но эти вояки были хороши только в борьбе с безоружными орками. Окажись перед ними серьезный противник, к примеру, какой-нибудь матерый воин из орды Вандала, все они тут же разбежались бы, побросав свое оружие, тупое и некачественное, носимое чисто для виду.

Жалкий вид городской стены лишь подчеркивал тот возмутительный упадок, в который скатился некогда великий народ. Подходя к Раздрызгу, и видя его внешнее убожество, Ухряк всякий раз испытывал острое чувство горечи. Утешало только то, что очи великого Вандала не зрят всего этого безобразия. Впрочем, тело древнего полководца мертво, но дух его живет и поныне. И все видит. Не потому ли послал он знак, что не смог и дальше выносить сего прискорбного зрелища? Это, по крайней мере, объясняло, почему в избранные был назначен Ухряк. Видимо, духи предков замучились ждать подходящую личность, и назначали первого попавшегося орка, лишь бы только прекратить творящийся позор и упадок.

Они с Эгуром вошли в городские ворота, возле которых, в тени наполовину разрушенной башни, валялся прямо на земле грязный тощий орк. Рубаха его была покрыта жирными пятнами, порты сползли, оголив ягодицы. Рядом с павшим телом валялась пустая глиняная бутыль. В таких бутылях, грубо и небрежно вылепленных, в Раздрызге продавали дешевый самогон, который, по слухам, гнали из навоза буйволов. Тем не менее, напиток пользовался спросом, и пьяниц в городе хватало с избытком.

– Полюбуйся, – сказал Эгур, указав на растянувшегося под башней орка. – Вот к чему приводит честный самоотверженный труд. Пашешь, пашешь, а толку никакого. Как был нищим, так им и остаешься. С горя начинаешь пить. Пьешь все больше, работаешь все меньше. Потом только пьешь. Горе тем, кто отринул путь предков. Их участь страшна.

Пьяный орк, не просыпаясь, неуклюже закинул руку за спину, и деловито почесал пальцами зад. На его физиономии вдруг расцвела глупая улыбка. Возможно, ему приснилось что-то хорошее.

На улицах не было ни души, только с внутренних дворов доносился смех и детские голоса. Окна домов были закрыты ставнями или плотными занавесками из грубой материи, чтобы летний зной не проникал в жилища. На углу, в тени высокого строения, прибился продавец кваса с бочкой на тележке. Вид он имел несчастный и измученный, с него градом катился пот. То и дело лениво приподнимая веки, он осматривал улицу на предмет потенциальных клиентов, понимал, что сегодня выручки ему не видать, и вновь погружался в дрему, привалившись крепким затылком к глиняной стене дома. Когда Ухряк с Эгуром проходили мимо, торговец удостоил их секундного взгляда, и вновь зажмурился. Он сразу определил выходцев из окрестных деревень, и сообразил – если у этих олухов и появятся деньги, они скорее спустят их на спиртное, чем на квас.

Затем повстречался средних лет орк, катящий за собой большую тележку на двух колесах. Тележка явно была нагружена чем-то тяжелым, но ее содержимое скрывал тент из мешковины. Катить ее пришлось в гору, и орку явно приходилось несладко. Пот катил с него градом, хриплое дыхание шумно и часто рвалось из груди. На двух молодых орков, когда те проходили мимо, владелец тележки покосился подозрительно и недружелюбно.

– И это народ-завоеватель! – покачал головой Эгур. – До чего мы докатились, переняв эльфийские ценности! Вот оно как – чужим путем идти.

– Скоро все переменится, – неуверенно сказал Ухряк. Перемен, желательно, конечно, к лучшему, ему хотелось всей душой, но он крепко сомневался, что сумеет стать творцом этих перемен. Эх, был бы рядом мудрый наставник, готовый в любой момент подсказать, что делать, научить, как действовать. Он покосился на Эгура. Нет, это не наставник. Этого самого наставлять и наставлять.

Путь их лежал к центральной площади города – большому круглому пространству, где проводились ярмарки и праздничные гуляния, а так же вершились суды, имевшие публичный характер. Ярмарки и гуляния у орков случались редко, и с каждым годом все реже. Из-за того могло показаться, что орки вообще не любят веселиться, что, конечно же, было неправдой. Повеселиться орки любили, задорно, с огоньком. Но не больно-то тянет плясать, когда целый день вкалываешь за еду. Легенды гласили, что во времена расцвета и процветания, при Вандале и после, орки на праздники гуляли неделями, да так лихо, что после всякий раз приходилось отстаивать Вдребезгарию заново. А иногда праздничный угар достигал такого накала, что собирались, да шли в гости к соседям, к эльфам или гномам. Шли, конечно, не со злым умыслом, а лишь с целью заразить вечно угрюмых соседей радостью и весельем. Но вот только заканчивалось все это очередным погромом, разорением и геноцидом.

Что тут скажешь – умели орки веселиться, умели. Умели, да разучились. И не только этому.

А еще на главной и единственной площади Раздрызга стоял грубо сколоченный деревянный помост, из которого вверх торчало толстое бревно. А на бревне том висел большой медный колокол. Как гласило предание, колокол этот был привезен в Раздрызг одним из военачальников Вандала, который происходил родом из здешних краев. И с тех самых пор висел на площади. И каждый орк, у которого наболело на душе, и возникла нестерпимая нужда высказаться, мог воспользоваться этим правом. Делалось это следующим образом: всякий желающий толкнуть речь звонил в колокол, собирая слушателей, а затем следовало излияние души в массы. Являться на зов колокола было необязательно, но все же, как доводилось слышать Ухряку, орки подобные мероприятия не игнорировали, и в каком-то количестве собирались, дабы послушать, что им хотят сказать. Но вот лично эту процедуру ни Ухряк, ни Эгур никогда не видели. Потому что в последний раз колокол на площади Раздрызга звонил еще до их рождения.

Площадь была пуста. Суховей гонял по ней пыль и пучки сухой травы, сорванные с кровель домов. Ухряк и Эгур медленно пересекли ее и остановились напротив помоста. Оба, как завороженные, смотрели на старинный колокол. И оба понимали – колокол, это рубеж. Все, что уже произошло с ними, можно просто выбросить из головы и забыть. И продолжить жить так, как прежде – скучно, бедно и бессмысленно. Но после того как они позвонят в колокол, обратного пути не будет. Раз уж позвонил в колокол, то говори. А что им еще говорить, кроме открывшейся им воли высших сил?

Ни Ухряк, ни Эгур не торопились подниматься на помост. Оба мешкали. Обоим им было страшно. Как-никак, но дело намечалось серьезное.

– Ну, звони, – нарушил молчание Эгур.

Ухряк покосился на спутника, и едва сдержался, чтобы не спросить, не хочет ли он сам потревожить древний колокол. Но спрашивать не стал. В конце концов, ему ведь были явлены знаки. А если так, то ему и звонить в колокол. И держать речь перед орками.

Ухряк медленно поднялся по скрипучим ступеням на помост, чувствуя себя смертником, восходящим на эшафот. Затем сделал два шага, слыша, как стонут под его весом старые доски настила, и остановился напротив столба, к которому крепился колокол. С минуту он глядел на него, борясь с охватившим его страхом. Эгур стоял внизу и помалкивал. Он ждал.

Наконец, собравшись с силами, Ухряк стиснул зубы, протянул руку, и обхватил пальцами веревку, привязанную к языку колокола. Это был рубеж. Рубеж между прежней жизнью, и чем-то новым, чего Ухряк одновременно желал и страшился.

В тишине, царящей в городе, медный звон раскатился далеко, достигнув самых окраин. Ухряк отбил несколько ударов, разжал пальцы и выпустил веревку. Рука у него дрожала. Сам он чувствовал страх и смятение. Но, вместе с тем, его охватила какая-то бесшабашная решимость. Он решил для себя – будь что будет. Вандал никогда не пасовал перед трудностями, и он не станет. К тому же, пути назад уже не было.

Ухряк стоял на помосте, Эгур топтался снизу. Оба осматривали пустую площадь, с нетерпением и волнением ожидая, когда она начнет наполняться орками. Вот сейчас по всему городу захлопают двери, послышится шум шагов, и изо всех улочек повалит народ. Стар и млад, мужчины и женщины. Все они придут на зов колокола, который молчал много лет. Придут, чтобы услышать нечто важное. Возможно, самое важное в их жизни.

Утекла минута, за ней вторая. Ни один орк так и не появился на площади. Эгур поднял взгляд на Ухряка, и предложил:

– Звони еще! Сидят по своим норам, ничего не слышат. Звони, пока не соберутся.

Ухряк принялся звонить, и дергал язык так яростно, что едва не оторвал колокол от кольца, к которому тот крепился. Звон его, громкий и пронзительный, раскатывался по городу, и не слышать его могли только глухие. Вот только на площади вновь никто не появился.

– Эй, орки, да вы что, умерли все? – срывая глотку, закричал Эгур. – Идите сюда, вам есть что услышать.

Ухряк вновь стал звонить в колокол, чувствуя нарастающее раздражение. Все шло как-то не так. Как-то неправильно.

– Орки! – орал Эгур. – Орки! Все на площадь!

– Орки! – вторил ему Ухряк, продолжая терзать колокол.

Минут через десять, когда оба охрипли от крика, а рука Ухряка устала дергать язык колокола, появился, наконец, хоть кто-то. Орк был один. Он вывалился из узкой улочки, и, пошатываясь, побрел через площадь в их сторону.

– Наконец-то! – сердито выплюнул Эгур, у которого от крика страшно пересохло во рту.

Но Ухряк не разделял оптимизма соратника. Во-первых, явился всего лишь один орк, что, мягко говоря, было не густо, а во-вторых, чем дольше Ухряк присматривался к бредущей через площадь фигуре, тем больше она казалась ему знакомой. Наконец, он его узнал. И не только он.

– Да этот же тот пропойца, что валялся у ворот! – выпалил Эгур.

Оба они неотрывно следили за приближением единственного, откликнувшегося на зов колокола, слушателя. Тот, раскачиваясь и оступаясь, медленно преодолел площадь, остановился перед помостом и задрал голову, уставившись на Ухряка мутными глазами.

– Еще, может, кого-нибудь подождем? – спросил Ухряк у Эгура.

– Лучше начинай, – посоветовал тот. – Когда другие подойдут, мы им все повторим.

Пьяный орк продолжал стоять и таращиться на Ухряка. Штаны его по-прежнему были низко приспущены, оголяя зад. К левой щеке прилипло что-то коричневое.

Ухряк откашлялся. Пусть слушатель всего один, но это ведь только начало. Даже хорошо, что народу не собралось много. Перед большой толпой он бы сильно волновался, и не сумел бы внятно связать два слова.

– Значит, так, – заговорил Ухряк, стараясь, чтобы голос его звучал твердо. – Я звонил в этот колокол, чтобы сообщить нечто важное. Мне было послано….

– Прощенья просим, – пробормотал пьяный орк, не переставая глазеть на оратора. – Ты там долго собрался торчать?

– А что? – удивился и растерялся Ухряк.

– Ну, я, как бы, вздремнуть собирался, – объяснил орк.

После чего, опустившись на четвереньки, он заполз под помост.

– Мягко, прохладно, – сообщил он оттуда. – Самое оно в этакое пекло. Ты там наверху только громко не ори. Имей, это самое, уважение. И не трезвонь больше в эту треклятую рынду, и без нее башка трещит.

Ухряк стоял на помосте, опустив руки вдоль туловища. На его лице застыло выражение отчаяния. В этот момент он как никогда сильно сомневался в том, что является избранным. Возникло крепнущее подозрение, что все события и вещи, принятые им за знаки, просто череда случайных совпадений.

Примерно через полчаса появились две женщины, которые миновали площадь и подошли к помосту с колоколом. Судя по всему, это были мать и дочь. Одеты они были в яркие наряды, на каждой висело столько бус, что барышни едва держались на ногах под их тяжестью. Они подошли и встали напротив, с любопытством поглядывая на Ухряка.

– Давай! – подбодрил его Эгур.

И Ухряк заговорил. Заговорил так вдохновенно и складно, будто в него вселился дух самого Вандала – знаменитого златоуста и оратора. Он повел речь о том, каким великим и процветающим был прежде их народ. Как цвела и благоденствовала Вдребезгария, когда орки жили правильно, то есть не срамили себя честным трудом, будто какие-то эльфы, а занимались благородными завоеваниями и священным грабежом. Все соседи тряслись от страха и завидовали оркам. Все орки гордились своей державой и собой, ибо верно следовали правильным путем, что определили им сотворившие мир боги.

Но затем настали темные и печальные времена. Некогда великий народ отринул свой путь, и ступил на чуждую ему дорогу, ведущую в пропасть и забвение. С каждым годом Вдребезгария все больше погружалась в нищету и разруху, а честный труд не приносил ни достатка, ни радости.

Так не пришло ли время воротить взад славные времена? Не пора ли вспомнить, кто такие орки, и для чего сотворили их великие боги? Пришла, еще как пришла! Ибо народ орков стоит на распутье. Один путь ведет к гибели, а второй, верный, к славе и процветанию.

– Возьмем же секиры и мечи, братья и сестры! – почти кричал Ухряк, зверски гримасничая и яростно размахивая своими огромными руками. – Возьмем дубины и копья! И пойдем в великий поход на весь белый свет, как хаживал прежде незабвенный Вандал. Напомнил и себе, и другим, кто мы и зачем. Вернем же прежние времена, и вновь обретем процветание и смысл жизни!

Ухряк замолчал, тяжело дыша. На него с полным восторгом в глазах взирал Эгур. Обе женщины тоже смотрели на оратора.

– Браво! – донесся из-под помоста пьяный крик. – Аж до слез пробрало! Вандал…. Отец родной! Пропадаем без тебя-то. Все верно, шельмец, сказал. Живем, словно эльфы какие. А раньше-то….

Речь пьяного орка оборвалась, сменившись невнятным плаксивым бормотанием.

Старшая женщина вытащила из котомки две монетки, бросила их к помосту, после чего обе они пошли по своим делам.

Еще через полчаса на площадь прикатил свою бочку торговец квасом, и остановился в тени, недалеко от помоста. Ухряк, уже ни на что не рассчитывая, произнес свою речь и ему. Торговец внимательно выслушал, одобрительно кивнул головой, и даже бесплатно налил Ухряку с Эгуром одну кружку кваса на двоих.

– Ничего мы здесь не добьемся, – угрюмо проронил Ухряк, сидя на краю помоста. Время близилось к вечеру. Он выступил уже несколько раз перед пятью орками, но весь результат его усилий составили жалкие монетки, которыми слушатели поощряли оратора. Похоже, они просто не понимали, кто он и о чем говорит, и принимали его за какого-то бродячего артиста.

– Нельзя отчаиваться, брат, – произнес Эгур. – Кто сказал, что будет легко?

– Что будет так трудно, тоже никто не говорил, – ворчливо заметил Ухряк.

– Вандал тоже не сразу весь мир ограбил, – заметил праздный орк. – Сегодня тебя выслушали одни, завтра выслушают другие. Рано или поздно, услышат все. А потом, глядишь, и поймут.

Он подбросил на ладони горсть заработанных монет, и заметил:

– На поужинать хватит. Завтра, глядишь, еще пожертвуют. Будем продолжать наше дело.

Ухряк поднял на него усталый взгляд, и с трудом выдавил из себя улыбку.

– Да, будем, – сказал он.

Вероятно, Эгур был прав. Слишком долго орки жили неправильно, слишком многое забыли. Чтобы растормошить их, придется попотеть. Хоть Ухряку и хотелось всего и сразу, он вынужден был признать, что к великой цели придется идти долго и трудно. Возможно, потратить на это всю жизнь. Но это все равно лучше, чем всю жизнь копать канавы и, однажды, околеть в одной из них.

– Мы продолжим наше дело, – повторил он тверже. – Продолжим, во что бы то ни стало.

– Да! – прозвучал из-под помоста голос не вяжущего лыка орка. – Продолжим!

Но грандиозным планам планомерной агитации населения не суждено было осуществиться. Потому что ближе к вечеру на площади появилась целая группа орков, при оружии и в некоем подобии доспехов, хотя, конечно, эти наряды больше напоминали маскарадные костюмы, нежели боевую броню. Впереди отряда стражников вышагивал высокий и невероятно толстый орк, чье округлое брюхо напоминало огромный барабан.

– А эти-то зачем сюда пожаловали? – с тревогой в голосе спросил Эгур, наблюдая за приближением стражи.

Ухряк, тоже ощутив укол беспокойства, поспешил спрыгнуть с помоста на землю.

– Может, тоже хотят послушать про знаки? – предположил праздный орк.

Ухряк поморщился, и чуть слышно проворчал:

– Сомневаюсь.

Стражники подошли к ним и остановились напротив. Их предводитель надвинулся на Эгура так решительно, что тот вынужден был попятиться, дабы не быть раздавленным огромным брюхом.

– Что тут такое? – рявкнул толстяк громко.

Ухряк и Эгур оробели. Оба прокручивали в голове свои действия, прикидывая, не совершили ли они чего-либо незаконного. Так уж сложилось, что при общении с городской стражей каждый орк в Вдребезгарии непременно чувствовал себя в чем-то виноватым.

Наконец слово взял Ухряк:

– Господин, мы ничего такого не делали. Мы просто позвонили в колокол.

Предводитель стражников перевел взгляд сердитых глаз с Ухряка на колокол, висящий на помосте.

– Зачем? – резко спросил он. – Кто разрешал?

– Разрешал? – удивился Ухряк. – А разве нужно разрешение? Ведь каждый может….

– Молчать! – заорал на него толстяк, забрызгав слюной оказавшегося рядом Эгура. Тот попятился.

– Зачем в колокол звонили? – пророкотал командир.

Ухряк честно попытался изложить суть дела. В конце концов, хоть перед ним и стражники, но и они ведь тоже орки. Он говорил доступно, как умел, стараясь сгладить острые углы и избегать критики нынешнего жизненного уклада его народа. Толстяк слушал его, нахмурившись. Лица стражников за его спиной выражали только одну эмоцию – скуку.

– Довольно! – прервал Ухряка толстяк, подняв перед собой ладонь. – А теперь выслушайте-ка меня. Если вы, два деревенских придурка, еще раз объявитесь в Раздрызге и начнете смущать народ своей болтовней, я вам устрою славные времена. Опомниться не успеете, как окажетесь оба на каторге, в ошейниках и цепях. А теперь ноги в руки, и чтобы духу вашего здесь не было. Путь до ворот знаете? Если нет, мои парни проводят. На пинках вас донесут, так что земли ни разу не коснетесь.

– Господин, я говорю правду, – попытался объяснить Ухряк. – Были знаки….

– Будет, будет у тебя знак, – оскалился толстяк. – Клеймом называется, которое на шкуре у всяких разбойников выжигают, когда те попадают на каторгу. А теперь брысь отсюда! И забудьте дорогу в город. Ну, что-то не ясно?

Дальнейшие препирательства с представителями власти могли закончиться плохо, да и смысла в них Ухряк не видел. Он понял – сквозь это глухое непонимание не пробиться никакими средствами, разве что боевым молотом промеж ушей приложить.

– Мы уходим, – сказал он.

– Больше вы нас не увидите, – пообещал Эгур.

– Уж надеюсь, – крикнул им вслед толстяк. – Нам тут смутьяны не надобны. Вандала они вспомнили. Шли бы работать, бездельники, вместо того, чтобы всякую чушь выдумывать.

Оба орка поспешно покинули город. Настроение у них было траурное. Ухряк, совершенно подавленный, был близок к тому, чтобы опустить руки и сдаться. Он, конечно, понимал, что дело, возложенное на него высшими силами, не будет легким, но теперь оно казалось ему просто невыполнимым. Попытка воззвать к соплеменникам провалилась с треском. Те даже не пришли выслушать его, а немногие, которые все же заинтересовались, явно не восприняли прозвучавшие речи всерьез. Да еще потом явилась стража, и стала склонять к эльфийскому образу жизни. Иди, дескать, работай за еду. Как все.

Уронив головы, Ухряк и Эгур медленно плелись по дороге, ведущей в родную деревню. Шли в молчании. Говорить не хотелось. Да и не о чем было говорить. Волю высших сил они услышали, но не исполнили. Орки слишком долго жили неподобающим образом, и наставить их на путь истинный оказалось невозможно. Все они забыли, давно и крепко. И, похоже, смирись со своим жалким существованием.

Так, в траурном молчании, добрались до распутья. Одна дорога вела в их деревню, вторая к побережью, третья вглубь Вдребезгарии. Ухряк остановился перед памятником Вандалу, постоял немного, с тоской и грустью взирая на каменного полководца, после чего уселся на землю, привалившись спиной к нагретому солнцем граниту постамента. Эгур устроился подле него.

– Что делать будем? – нарушил молчание праздный орк.

Ухряк наклонил голову и обхватил ее ладонями.

– Не знаю, – признался он.

И это была чистая правда. Если прежде у них был хоть какой-то план, была надежда на то, что орки, узнав о знаках свыше, воспрянут и возжаждут славы и процветания, то теперь впереди зияла разверстая пустота, подобная бездонной пропасти. И через эту пропасть не было ни одно, даже самого хлипкого и ненадежного, мостика.

– Ухряк, нельзя сдаваться, – неуверенным тоном произнес Эгур.

Избранный орк поднял голову, на его потном лице заиграла невеселая улыбка. Он чувствовал страшную усталость, будто трое суток кряду ворочал землю лопатой. Этот день оказался насыщен событиями и разочарованиями.

– Да я бы рад не сдаваться, – произнес Ухряк. – Но делать-то что?

– То, что велели тебе высшие силы, – подсказал Эгур.

– Да ведь пробовал уже. Ты же там был, все видел. Орки не захотели слушать волю духов.

– Эти не захотели, другие захотят, – с наигранной уверенностью сказал Эгур. – Раздрызг, межу нами, та еще дыра. В других местах все может оказаться иначе.

– Да, в других местах могут еще и камнями закидать, – мрачно проронил Ухряк.

– Ну и что? – фыркнул Эгур. – В тебя разве камнями никогда не кидались? А вот в меня кидались. И часто. Ничего особенного. За правое дело можно и камнем по лбу получить.

– Я и кувалдой готов получить, – признался Ухряк. – Я просто не понимаю, что мне делать дальше.

– Не тебе, а нам, – поправил его Эгур. – Нам делать. Что делать – я скажу. Пойдем искать тех, кто еще не деградировал окончательно. Тех, в ком живет дух истинного орка.

– Думаешь, много таких найдем? – усомнился Ухряк.

– Сколько ни найдем, все лучше, чем ничего. Да нам много и не надо. Тут ведь главное только начать. Ну, в смысле, начать эльфов бить да грабить. Дело-то заразное. Не успеешь опомниться, как желающие толпой сбегутся.

– И куда мы пойдем? – проворчал Ухряк. – И как? У нас же ничего нет.

Эгур выгреб из кармана горсть монет, что были получены в качестве платы за выступление.

– Тут хватит на дюжину лепешек. А дальше что-нибудь придумаем. В крайнем случае, ограбим кого-нибудь.

Ухряк с изумлением и страхом покосился на собеседника.

– Ограбим? – переспросил он.

– Вандал воровал, и нам завещал! – отчеканил Эгур. – Раз уж решили идти по пути предков, то пойдем. А предки чужое брать любили. И потом, на пути к великой цели многое допустимо.

– Ну да, наверное, – неуверенно согласился Ухряк.

Он поднял голову и огляделся. Долгий и трудный день подходил к концу, на мир опускалась ночь. Ухряк подумал о том, чтобы сходить домой и попрощаться, но затем решил не делать этого. Еще не хватало передумать, поддавшись уговорам домочадцев остаться и не заниматься ерундой. А они ведь станут уговаривать, он знал. Станут убеждать его жить так, как все, как жил его отец, а до него дед.

– Там вон кусты, – сказал Эгур, указывая куда-то рукой. – Можно заночевать. Не на дороге же. А завтра….

Он не договорил, поскольку и сам не знал, что будет завтра. Сохранится ли у них решимость продолжать указанный высшими силами путь, или же, проснувшись поутру, они передумают, образумятся, и вернутся к прежней жизни – один будет копать ямы за еду, а второй идейно бездельничать.