–Ты как сурок, Ваня! Как ты посмел, это же такое место!
-Алиса, Алиса, спокойнее. Я случайно заснул… – Есенин поднялся, поставил перед собой руки, защищаясь, но это не спасло от тяжелой сумки, прилетевшей в лицо снова.
–Я разочарована в тебе! На нас все смотрели, мне было так стыдно! – вопила Алиса, и ее лицо с прекрасного элегантного менялось на злое и исковерканное.
–Истеричка! – рявкнул ей в ответ Есенин, снял с пальца кольцо, купленное за выигранные деньги ночью, и проглотил. Работники ЗАГСа, просто люди, стоящие там, и, конечно, Алиса ахнули и начали удивленно смотреть за уходящим шагом взбешенного Есенина.
–Вот так, собственно, я и провел эту ночь…– пробормотал Ваня, глядя на шокированные лица своих товарищей. – Теперь мне грустно, потому что я ее любил. – он поставил руку под подбородок и опустил взгляд.
–Ничего не могу сказать… За пару часов случилось столько дел, так можешь только ты, Вань. – пробормотал Коровьев.
И действительно, только такие как Есенин способны за один день сойти с ума из-за карт, подраться, влюбиться, нарушить статью, обручиться, получить сумкой по лицу и съесть свое собственное кольцо. Такие как Ваня и держат на себе весь мир, держат своей неприкасаемой наивностью и умной глупостью. Есенин и ему подобные всегда солнце- яркое, палящее, но влюбляющее своей добротой любого, кто лишь поднимет спокойные глаза в бескрайнее синее небо…
Глава 8. Идеал.
Не дождавшись среды, компания на следующий же день после приключений Вани решила отправиться на Кузнецкий мост с той же целью, что и всегда. Есенин в который раз повторил, что их ждет встреча с Черным извозчиком, увозящим заблудшие души в неизведанные края. Чехов против обыкновения надел не идеально выглаженную белую рубашку с черным острым галстуком, а потрепанную футболку с любимой группой. Волосы укладывать тоже не стал, чем невероятно обрадовал поэта, понимающего, что может трепать его по голове постоянно. Ветер быстрее принялся делать это, разнеся пряди на голове Жени по пути к метро. Выходя из метро, Булгаков сиял ярче всех, указывая в каждую точку и вдыхая воздух полной грудью.
–Когда я маленьким был, мама возила на свою работу именно в это район! – верещал он, бегая вокруг лавочек. – Какое же тут все родное! Тут до маминой бывшей работы недалеко, честно! Но я туда не пойду, ко мне все родительские подруги пристанут.
–Симпатичные хоть? – ткнул его локтем в бок Есенин.
–Вань, им за сорок. – обеспокоенно посмотрел на него Саша.
Поэт усмехнулся и пожал плечами, не сводя наглого, непривычно холодного взгляда с товарища. Сегодня Есенин был особенно хорош – волосы сияли под палящим солнцем, красная кожанка подчеркивала мужественность и свободу духа, и свою красоту Ваня ощущал и сам, делая каждое движение влюбленно в самого себя, вышагивая впереди всех и замирая, глядя на себя в отражения витрин. Чехов торопился рядом, он ощущал себя по другому- в свободной одежде непривычно, то ли дело в идеальном костюме. Коровьев кое-как оттащил завороженного Булгакова с Неглинной в сторону Кузнецкого моста, на что получил огрызание. Путь до прошлой работы матери, до неудавшейся библиотеки в Институте Востока был обожаем Сашкой, чувствующего искры ностальгии в каждом кирпиче и травинке. Архитектурный университет не казался лишь зданием, он отражал солнце в окнах и глазах студентов, влюбленных в свое дело. Лавка, где можно было недорого купить циркули, холсты и прочие принадлежности для черчения ежеминутно извергала толпы молодых ребят, сжимающих в руках тубусы. Маленький Сашка Касаткин восхищался этими людьми как в детстве, так и сейчас… Но как же ему было страшно вновь наблюдать за неизменными архитекторами, понимая, что изменился сам. Однако от анализа своей завистливой натуры Булгакова спасло солнце, так красиво озаряющее всю Неглинную. Оно было выше чем ревность и выше чем счастье, оно было неоспоримо московским и чудесным.
Есенин остановился у стены, стал вглядываться в бегущую толпу, параллельно объясняя друзьям, что делать. Базаров искренне не понимал, зачем выходить надо было днем, если извозчик на то и Черный, чтобы отправляться на поиски заблудших душ ночью. Есенин же обнадеживал его тем, что они с Чеховым такие игроки, что он удивлен, почему демон еще не прикатил свой экипаж прямо под двери дома на Малой Грузинской. Женя расслаблялся, слыша это, и был по-настоящему доволен, что ему не нужно включать английскую чопорность и строгость, а можно просто улыбаться и хохотать над шутками товарищей. Никакие экипажи не ехали по улице, что, однако, совершенно не злило спокойных парней, через час уже забывших зачем сюда пришли и просто греющихся под нежным майским солнцем. Базаров с Булгаковым и Коровьевым сели на ступени, Чехов и Есенин носились по улице друг за другом. Они хохотали и прыгали рядом с парнями, обнимая их за плечи и смеясь так, что ни одно слово не было понятно. И вот, во время очередной бессмысленной беготни по мосту, чья та рука легла на плечо разгоряченного Жени.
–Евгений, добрый день. – послышался сзади низкий голос, Чехов вскинул голову, сглотнул и обернулся.
Оборачиваясь, Женя становился другим. Лицо побледнело, улыбка скатилась в поджатые губы, и глаза перестали отражать в себе свет яркого небесного светила. Перед ним стояло два молодых человека и одна девушка. На юношах- черные костюмы, белые рубашки и галстуки, не такие, какие носил Есенин, а обычные, темные. Волосы были зализаны назад, на носах обоих очки в квадратной оправе. Девушка стояла в серой строгой юбке, водолазке, а коричневые пряди связывались в идеально гладкий пучок. Женя сгорал от стыда, закрывая руками подпись Deep Purple на своей одежде.
–Здравствуйте, Николай, Анастасия, Кирилл. Не ожидал увидеть вас здесь, однако несказанно рад. – он протянул руку каждому из компании.
–И мы тоже рады. Крайне удивлены твоему образу сегодня, Евгений. С чем это связано? – оценивающе процедил вышеупомянутый Николай.
–Я решил попробовать новшества… на один день. И скажу честно, это не совсем мое. – Женя, понимая, что не сильно успокоил этими словами товарищей, дрожащим голосом пробормотал. – А я вот… Тройку купил бежевую…
–Нас это не сильно обнадеживает, Евгений. Помнится, Вы были самым галантным кавалером клуба.
–И кого мы видим? Извините за выражение, шваль с улицы? – цинично произнесла Анастасия.
–Анастасия, это было лишним. Давайте закроем тему. Как Ваша учеба, Кариотский?
–Учеба… – юноша пытался вспомнить, когда в последний раз ходил на пары. – Все замечательно. Уверен, что после окончания университета в мире станет на одного хорошего стоматолога больше.
–Нет, Евгений, хороших стоматологов и так множество. Вы же должны стать идеальным. – прошипел Кирилл. – Я сейчас разрабатываю проект вместе с Британской ассоциацией биологов. Могу поделиться краткой информацией, если интересно. – он достал из портфеля папку с документами и передал взволнованному Жене.
–Я заканчиваю магистратуру, и мне предложили работу в идеальной корпорации. К концу этого года я заработаю достаточное количество денег. – кивнула Анастасия. – Потребуется помощь юриста, обращайся. Не за бесплатно конечно. – она вложила Кариотскому в руку визитку.
–А я возможно не так преуспел, как мои друзья, но несколько недель назад устроился на работу в один институт, где сейчас занимаются разработкой нового химического элемента. – горделиво хмыкнул Николай.
Женя вжал голову в плечи и, сам того не желая, уменьшился в размерах. Глаза старался держать невозмутимыми, и надеялся, что у товарищей появятся срочные дела, и он снова будет свободен.
–Жень, а ты чего убежал куда-то и меня не позвал? Базарова оса в бровь укусила, ты бы видел, какой волдырь у него на все лицо! О, это твои друзья? Здрасте! Ваня Есенин. – он отвесил поклон и обхватил плечи Чехова своей рукой.
–Да-да, мы его товарищи по студенческому обществу. Интересно кто Вы такой. – произнес Николай, приобнимая Анастасию за талию.
–Я его лучший друг. – улыбнулся Есенин, Чехов сглотнул, пряча глаза от товарищей, агрессивно пепелящих его взглядами.
–Мы поражены, Кариотский… Неужели Вашим лучшим другом может быть такой молодой человек? Так вот почему Вы перестали являться на собрания… Ваше внимание перевел на себя этот юноша? – прорычал Кирилл.
Есенин, старательно улыбающийся Анастасии, фыркнул и рявкнул в лицо парню:
–Если я не ношу костюмы и не веду себя как английская старушка, не значит, что я хуже вас, смекаешь? – он поднял рукава, готовясь ударить друзей Чехова, если они хоть раз скажут какую-то глупость.
–Я впервые вижу этого господина. – Женя вырвался из объятий Вани. – Вы знаете меня и мои вкусы в дружбе, я поражен, что вы смогли подумать, что я стану общаться с таким джентльменом, Кирилл.
Есенин обомлел и отошел назад, качая головой и сжимая губы. Он не мог даже поверить, что его друг утверждает, что даже не догадывается о его существовании. Злость и обида кипела в груди и все доверие истлело на глазах медика.
–Ты что несешь вообще, Чехов? – послышался красивый голос и из-за спины расстроенного Вани вышел грациозный Адам.
–Не знаешь кто это такой? А это не с Есениным вы пару дней назад проиграли все деньги? И в овраге ты дрался не с ним?– усмехнулся Булгаков.
–И это не Ваню ты хвалил, рассказывая мне как свободно чувствуешь себя с ним? И что тебе не приходится равняться на всяких, цитирую, чопорных фазанов из студенческого общества? – прорычал Базаров.
Есенин врывался вперед всех, сдерживая предательские слезы. Он сунул руки в карманы и самым жестоким и холодным взглядом оглядел зажатого как мышонка Чехова.
–Ты предатель. Не подходи ко мне больше. Я вынесу твои вещи вечером. – он развернулся и зашагал к метро, слезы катились по бледному лицу.
–Женечка Искариотский. – рявкнул Коровьев и пошел за Есениным.
–Мы не хотим иметь с тобой больше ничего общего, Чехов… а хотя какой ты теперь Чехов? – кивнул Булгаков, разворачиваясь к друзьям.
–Базаров… – промямлил Женя, глядя на Базарова, смотрящего то в одну сторону, то в другую, словно не зная, куда пойти теперь. Сердце разрывалось, но взгляд упал на Булгакова, глядящего на него глазами полными укора.
–Я не хочу тебя знать больше. – тихо сказал он, подхватил Сашу за рукав, и толпа скрылась в тумане улицы.
Николай, Кирилл и Анастасия покачали головами.
–Мы не ожидали, Евгений.
–Однако, Вы всегда были нашим другом, и мы уверены, что Вы сможете вернуться на путь истинный. – протянул ему руку Николай. – И вернуть наше расположение тоже способны, Кариотский.
–К черту мне ваше расположение! – рявкнул он. – Есенин мой друг! Мой лучший друг! И мне не нужен ваш искусственный идеал, мне нужен Ваня! И фамилия у меня Чехов! Чехов! Вы все глупы, вы не видите дальше своего носа, стремитесь к какому-то мнимому идеалу! У вас никогда не было друзей, вы никогда не любили и не были счастливы! Успех, деньги, перспективы… а в сердце у вас что? Я не хожу на пары уже несколько недель, я отчислюсь сейчас же и больше никогда не буду лезть в медицину, ведь она мне никогда не была интересна! Вы испортили мне молодость, вы испортите ее и себе! – Чехов кое как отдышался и кинулся в сторону метро.
Коровьев ткнул Есенина в плечо и указал на бегущего Женю. На самом деле, Адам утащил всю компанию в подворотню, чтобы послушать, что дальше скажет Чехов.
–Прости его, Вань. – прошептал Базаров. – Он ошибся, но ты сам слышал, как он обожает тебя.
–Он хороший малый, просто испугался за авторитет… Но он в лицо этим дуракам все сказал, он раскаивается. – подтвердил слова лучшего друга Булгаков.
–Согласен с ребятами. – кивнул Коровьев.
Есенин выбился из их рук и молча двинулся в метро, сказав лишь:
–Я в бар. Вернусь поздно. Если заявится, скажите, что вы все простили, а «господин, которого он впервые видит» нет.
Ваня скрылся, парни не успели выхватить его за руку и лишь молча искали его глазами в толпе. Между Чеховым и Есениным снова раздор, значит мирные дни в обществе подошли к концу. Но какие они друзья, если оставят это все неразрешенным?
Коровьев сидел на кухне и катал ногой небольшую штангу. Базаров с Булгаковым молча бродили по квартире. Тихо и от этого плохо. А если точнее, тревожно не от отсутствия звуков, а от факта, что некому их издавать. Есенин одиноко пьет в каком-то баре, надеясь, что дыра в душе заполнится, если выпить как можно больше водки, где Чехов не знает никто… Стулья на колесиках не мчатся по квартире и не врезаются в шкафы, холодильник не падает, и по столу не летают карты и фишки. Одиночество пронизывало каждую точку в квартире.
В двери повернулся ключ, Адам нехотя поднялся и отправился проверять, кто из двоих вернулся. Разумеется, это был Женя. Напуганный, грустный и прячущий глаза. На лице его читалась такая непереносимая боль и страдания, что смотреть без сожаления было невозможно. К нему кинулся большой Бегемот, начал обнюхивать ноги и жалобно мяукать. Чехов не реагировал, а лишь виновато глядел на Коровьева, сзади которого клином выстроились Саша и Витя, сложив руки на груди. Солнце спряталось за облака, перекрыв любой источник света в этой квартире. Воздух окрасился серым, черный котенок слился со шкафом, небо за окнами показалось абсолютно белым и пустым. Чехов тяжело вздохнул, открыл рот, словно собираясь что-то сказать, но тут же передумал и снова устремил взгляд в сторону от друзей. Тишина этих двух минут была равна шуму тысячелетия.
–Ты ничего не хочешь нам сказать? – наконец заговорил чей-то голос. – Оскорбляя Ваню, ты оскорбил всех нас. Мы ждем объяснений.
Адам дрогнул и обернулся, Булгаков вытаращил глаза и довольно улыбнулся. Витя, маленький и робкий Витя, не любящий спорить Витя, зависящий от Чехова Витя, Витя, которого никто не замечает, смело зашагал вперед, закинул голову вверх и облизнул бледные губы. Гордость и тепло разлилось по венам расстроенного прежде Коровьева, Базаров первый смог предъявить Жене что-то и прервать эту тишину, что уничтожала постепенно.
–Мне нет оправданий. Простите если сможете… Я просто слабый и неуверенный в себе человек. Мне стыдно. – разделяя каждое предложение паузой в несколько секунд, пробормотал Чехов.
–Мы тебя уже простили. Не стыдно признавать, однако мы подслушали, как ты ругался на этих троих и сделали выводы. – улыбнулся Базаров, в эти моменты казавшийся высоким и крепким как скала. Остальные подтвердили его слова довольными кивками.
–Где Ваня? – бегая глазами, прошептал Женя.
–В баре. Ушел, не доехав до квартиры. – Адам подхватил оборону Вити.
Чехов поднял глаза и шагнул назад к двери, пошатнувшись. Он знал, что просто так Есенин напиваться не уезжает, он знал, что жестоко поступил со своим лучшим другом, и в груди его разрасталось ужасное чувство. Чувство вины.
Есть прекрасное выражение- истина в вине. Понимать его можно по-разному, но все же «вино» тут уступает «вине». Нет чувства отвратительнее чем осознание, что какое-то ужасное событие произошло по твоей вине. В груди не достает воздуха, руки отказываются слушать тебя, а в голове стоят мысли о том, как бы все было хорошо, если бы не ты. Чехов представлял Ваню, склонившегося над рюмкой и понимал, что собственноручно загнал его в эту клетку, и осознание это уничтожало любые счастливые чувства. Ничего не говоря он ушел в свою с Есениным комнату, отодвинул ящик кровати и достал единственное во всем доме яркое, несмотря на спрятавшееся за облаками пугливое солнце- краски и белоснежный холст, купленный давным-давно. Он кинул на пол все необходимое, схватил толстую кисть и, поджав губы, начал водить синим цветом по светлой поверхности. Линии пересекались, расходились, появлялись абсолютно новые цвета… Глаза новоиспеченного художника наполнялись слезами, и с каждой вспышкой ненависти к своему бессмысленному существованию рождались новые повороты разноцветных полос. Глядя на эту картину, нельзя было точно сказать, что видишь, ведь каждый отслеживал в линиях свое. Женя создавал на холсте свою душу- бесконечную вселенную, наполненную бессмысленной чередой линий и пятен, хаотично летающих словно планеты. Дыхание сбивалось- полосы останавливались в абсолютно неожиданном моменте, слезы текли- синие цвета покрывали поверхность. В центре стал вырисовываться коричневый силуэт, вокруг которого это цветное безобразие и витало. По коричневой фигуре побежали слова кроваво-красного цвета. Это было одно единственное слово- вина. Вина, вина, вина, вина… Рыдающий и иногда падающий назад Чехов ощущал лишь ее… Женя уткнулся лицом в холодный пол и уснул под звук своих всхлипов, рядом с пугающей своим очарованием картиной.
–Очень красиво, вот только непонятно, на кой черт ты сюда приперся? А, точно, ты же понятия не имеешь, кто я! Иван Михайлович Хеттский, студент второго курса поэтической кафедры Литературного института имени Горького, ты же только с такими общаешься, да, Евгений Павлович?
Грубый голос стал первым, что услышал Чехов, проснувшись. Он обернулся и промычал что-то невнятное. На кровати лежал никто иной как Есенин, почему-то не снявший свою красную кожанку, ставшую уже неотъемлемым его атрибутом. Глаза выражали крайнюю жестокость, на губах не стояло веселой улыбки, к которой все привыкли- лицо окрасилось презрением. По Ване было видно, что, Женя в глазах его был лишь жалкой пылинкой, крапинкой без воли и чувства собственного достоинства. Чехов ногой подвинул картину в угол и подошел к кровати.
–Прости меня, Есенин.
–Для тебя я Хеттский. – он наигранно улыбнулся и снова состроил унижающее выражение лица.
–Ну уж нет! Ты Есенин, никакой не Хеттский! Мой лучший друг, поэт, оптимист и прекрасный человек! И я сделаю что угодно, чтобы ты меня простил! – закричал медик, хватаясь руками за плечи Вани.
–Ручки убери, принцесса. – засмеялся Есенин, и в сердце Жени возникла надежда на прощение, но она мгновенно исчезла, когда поэт прекратил смеяться и снова оглядел Чехова безэмоциональным взглядом. – Прямо-таки все?
–Абсолютно! – закивал Женя.
Если оценивать, что чувствует Ваня в этот момент, получится каша похлеще картины Чехова. Он действительно хотел снова наладить дружбу с Чеховым, уровень любви поэта к медику измерить невозможно было ни одним прибором, но чувство гордости жестокой стеной стояло между ними.
– Под окнами вечером мне споешь? – усмехнулся он.
–Как скажешь. – довольно ухмыльнулся Чехов и вышел из комнаты.
Есенин поднялся на локтях и поджал губы, понимая, что из-за его обычной шуточки Женя действительно может пойти петь под окнами, хотя Ваня в этом одновременно и сомневался. Зная, как Чехов испугался опозориться перед этими чопорными гениями, сложно было надеяться, что страха не появится в данной ситуации. Поэт успокоил себя этими мыслями и лег обратно отсыпаться после веселой ночи.
Мирно спавший в девять часов Есенин подскочил от какого-то резкого звука и прошептал ругательство, понимая, что происходит. В его комнату тут же ворвались Коровьев, Базаров и Булгаков и прильнули к окну, громко хохоча. Поэт растолкал их и открыл рот. Женя с булгаковской старой гитарой ударял по струнам, орав песню о любви без особого смысла и глубины текста. Верещал он так громко как мог, рубил по струнам так, что пальцы разрезались до крови. Голос у Чехова подготовлен не был, так что и высокие ноты брать не получалось, выглядело это невероятно смешно и мило. Есенин пробился через толпу и побежал вниз по лестнице.
–Жека, ты что делаешь? Я же пошутил! – он подбежал ближе и заулыбался.
–Все для тебя! Рассветы и туманы! – смеясь орал Чехов.
Ваня вырвал из его рук гитару и обнял, хохоча. В груди цвело приятное волнение, на лицах стояла радость. Они били друг друга по спинам, прижимали все крепче, Женя даже прослезился. Булгаков орал из окна, чтоб они были аккуратнее с гитарой, смеясь с ними в унисон, Базаров катался по полу, Коровьев хохотал, опираясь о стену. И тогда произошло что-то особенное в душе у всех…
Адам, которого мучала тревога уже очень давно, резко осознал, что совсем перестал ее чувствовать, он улыбаясь оглядывал всех в комнате и под окном и видел то, что потерял в компании пару месяцев назад- безвозмездную искренность.
Базаров смеялся, сидя на полу. Он тоже ощущал свое перерождения- зла на Есенина не держал, каждая клетка тела словно наполнялась силой, сам себя он воспринимал больше не как изгоя и отброса общества, а как настоящего, живого и сильного человека. В голове струились планы и идеи на будущее, в котором он видел рядом с собой всех, а не только Чехова. Он понимал, что если смог дать Жене отпор, то победить других сможет абсолютно точно.
Булгаков понял, что может летать. Крылья, которые прятал в клетке своей зависти, расцвели заново и золотыми перьями осветили всю комнату. Он улыбался не только из-за комичности ситуации, но и из-за понимания, что не злится на Чехова, обнимающего счастливого Ваню, что безумно радовался всему, что происходит… Солнцу, друзьям и самому себе… Саша осознал, какой же он умный и талантливый, что впереди его ждет счастье и множество новых дорог, и он дошел до этого сам, а не благодаря боготворимому прежде Ване.
Чехов с Есениным забежали в квартиру, стремглав занеслись в спальню, набросились на товарищей, начали трепать их за волосы, смеяться, обнимать… И в конце концов все пятеро лучших друзей стояли в плотном кругу, крепко обнимаясь и смеясь. Лучи освещали их волосы, мелькали по счастливым лицам и отражались в зеркалах…
И никто не знал, произошли ли эти перемены в ребятах из-за прекрасного светила, восставшего в тот день над Москвой, из-за десятков минут страданий, из-за картины Чехова, из-за песни под окном… Одно можно сказать точно. Новое солнце освещало улицы столицы, пробегалось в каждом закутке, проглядывало в окна Ленинской библиотеки, осматривало золотые бычки сигарет в переулках, где молодежь, скрываясь от милиции впервые пробовала курить. Солнце заскакивало в темные окна баров на Тверском бульваре, барабанило по золотым бутылкам виски, а после, пролетая пару метров от центров пьянства, каталось на ухе слона во дворе Музея Востока, неслось к статуе Пушкина и Гончаровой, именуемой в народе «жуком в коробочке», летело вперед к окнам дома Грибоедова, который уже давно не дом Грибоедова, а лишь литературный институт имени Горького, пробегалось до Патриарших прудов, пугало злых лебедей своим появлением.
Конец.