Икар

– Ребенка? Не знаю, – пробурчал задумчиво Каменщик.

– Значит, – Судья привстал в кресле, – невиновен?

В гробовой тишине зала заседаний Каменщик, похоже, снова потерял свой «замковый камень», он обернулся в поисках мальчика-подмастерье, но увидел вопросительные глаза зевак, с нетерпением ожидающих приговора.

– Виновен, – сказал после небольшой паузы мастер и облегченно выдохнул.

Судья, оперев подбородок на ладони, перевел многозначительный взгляд на Икара. Тот спокойно произнес:

– Простота восприятия мира через упрощенную форму параллелепипеда – неодолимая стена между его (мира) истинной формой додекаэдра и линейным сознанием каменщика.

– Вины не признаете?

– Нет.

Судья понимающе, как ему казалось, покачал головой:

– Дальше.

В облаке мучной пыли, наполняя зал ароматами корицы и ванили, к кафедре вышел Пекарь.

– Ваша честь, – начал он свою речь. – Я ожидал подхода теста, когда в пекарне появился он, – белый палец указал на Икара. – Скажу честно, мне очень хотелось бы попробовать солнечного хлеба, и… я почти сдался на уговоры, но… – Пекарь шумно втянул воздух носом, – корочка свежего хлеба и одна юная особа не позволили мне сказать «да».

Судья хмыкнул и, осторожно потрогав разбухающую щеку, язвительно спросил:

– Мог ли подсудимый уговорить кого-нибудь еще, например того, у кого не было под рукой свежей корочки и юной соседки? – при этом начиная догадываться, что ему придется осудить невинного, ибо все присяжные, как заведенные, твердили «виновен».

– Мог, – радостно бросился отвечать Пекарь, – в рассказах его сквозила привлекательность сказки, даже для взрослого, не говоря уже о ребенке.

– И вы, как присяжный, скажете… – Судья потянулся за пером.

– Да! – твердо ответил Пекарь, хлопнув ладонью по поручню, отчего мучная пыль легким облачком взметнулась к серым суровым сводам.

– Пища через желудок, – прокомментировал со своего места Икар, – отягощает и тело, и разум, посему пекарь становится неспособным к полету, даже мысленному.

Судья опустил перо на бумагу и очередная «галка» обрела свое целлюлозное гнездо.

После Пекаря для дачи показаний вызвали Роженицу. Живот подрос, отметил про себя Икар, вспомнив их встречу у городской ограды. Молодая женщина отвечала на вопросы Судьи неторопливо и негромко, присутствующим в зале приходилось напрягать слух.

– Я встретила этого человека у парковой стены, из разговора с ним я поняла, что он может убить мое дитя, и я испугалась, – при этих словах Роженица погладила свой «шар», – за его жизнь.

– Он угрожал вам? – встрепенулся засыпающий, несмотря на зубную интервенцию, законник.

– Своими речами, Ваша честь.

– Поясните.

Женщина всхлипнула:

– Он рисовал картины лучшей жизни, прежде всего для ребенка, а что может быть важнее для матери? Он, как опытный врач, давил на нужные точки. Согласись я на его предложение, мы могли бы погибнуть, я и мое дитя.

Роженица разрыдалась, ей принесли воды, и, не переставая икать, она отправилась на скамью присяжных, выдавив из себя – «виновен».

– Что скажете теперь, подсудимый? – Судья красноречиво указал взглядом на безутешную женщину, уткнувшуюся в плечо Каменщика.

– Одна из сложнейших задач для осознания человеческим существом – понять, что нет ответственности за кого-то, есть только ответственность за себя.

По залу пробежала волна негодующего рокота, Судья рявкнул «Тихо!», и воцарилась подобающая этим стенам тишина. Последним свидетелем был Казначей, в блестящем костюме, лакированных штиблетах и с лоснящейся от крема и удовольствия физиономией, он выгодно отличался от его предшественников.

– Я всего лишь помог этому человеку собрать рассыпавшиеся монеты, – он угодливо улыбнулся Судье. – Ваша честь, это мой гражданский долг. И да, я согласился отправиться с ним, если бы он сам не сунул мне свои деньги обратно в руки, я забылся в счете, и он ушел. Это вся моя история, – Казначей развел руками в белых перчатках.

– Судя по всему, он вас уговорил, – законник строго посмотрел на свидетеля.

Тот не стал отнекиваться:

– Да, Ваша честь, меня он убедил рассказами о несметных сокровищах тамошнего мира, но тем не менее я здесь.

– Виновен ли? Спрашиваю я у присяжного, – прогремел Судья.

– Увы, да, – последовал ответ. Весь зал синхронно повернулся к Икару.

– Тридцать сребреников, скольким векам не смениться, останутся тридцатью сребрениками, пока сознание человека не отречется от доктрины все покупать и всех продавать, вместо все любить и всем прощать.

– Не признаете? – уже обыденно поинтересовался Судья.

– Нет, – как всегда ответил Икар.

– Суд не будет удаляться на совещание, поскольку все двенадцать присяжных признали подозреваемого виновным. – Судья прокашлялся, отчего зубная боль с верхней челюсти «свалилась» на нижнюю. – Подсудимый приговаривается к сожжению на костре, так как самолично призывал к полету на Солнце, а огонь – единственные крылья, способные отнести человека в мир огненный, коим и является Солнце.

Он наклонился ближе к Икару:

– По сути, это исполнение твоего желания.

На весь зал же он произнес:

– Подсудимому предоставляется последнее слово.

Икар поднялся со скамьи и, пристально глядя ему в глаза, сказал:

– Полетишь со мной?

Когда осужденного вывели из зала, а помещение суда опустело, Судья, уже на выходе, обернулся к помощнику:

– Напомни, как его имя?

– Икар, – ответил клерк, аккуратно складывая бумаги в стопку.

– Да нет, – чертыхнулся законник, – я о пропавшем мальчике.

– Секунду, – отозвался клерк, порылся в листках, вытащил нужный и, округлив глаза, прошептал: – Икар, Ваша честь, они оба Икары.

Глава 14. Воспарение

Ночь перед полетом, который все почему-то называли казнью, выдалась у Икара бессонной. Луна, порезанная тюремной решеткой на квадраты, выглядела как хорошо пропеченная вафля, ну прямо взгляда не оторвать, возможно, именно по этой причине узнику никак не удавалось сомкнуть уставшие глаза. Сердце юноши полнилось предчувствием перемен, ожиданием свершения задуманного, приближением долгожданного миража, что не растает в раскаленном мареве, а принесет прохладу и умиротворение. Ближе к полночи, когда город окончательно погрузился в звенящую тишину, а тюремные обитатели сменили осторожное, еле уловимое перестукивание на дружный, громоподобный храп, неожиданно звякнул дверной засов, и в камеру вплыла высокая фигура в черном балдахине и надвинутом на лицо капюшоне.

Икар приподнялся на досках, заменявших и стол, и кровать, тараща от изумления в черноту пространства воспаленные глаза.

– Я Палач, – низким грудным голосом представился вошедший. – Твой завтрашний проводник на Солнце.

– Рад знакомству, – пробормотал Икар, не совсем осознавая происходящее.

– Зашел посмотреть на приговоренного, за которого просят целых двенадцать персон, – усмехнулся черный человек. – Впервые в моей практике, хотя был еще один, очень похожий случай.

– Догадываюсь, кто это, – не сдерживая зевоты, проговорил Икар.

– Ты о схожем фигуранте или о просителях? – блеснул белоснежными зубами Палач.

– Я обо всех, – коротко и безразлично ответил юноша.

– Не хочешь узнать их предложения? – Палач присел рядом с Икаром.

– А стоит ли? – пожал плечами узник. – Свою партию они уже исполнили.

– Иной раз постскриптум гораздо важнее основного содержания, – подзадорил голос из-под черного капюшона.

– Убедил, – рассмеялся Икар. – Тем более что все равно уже не заснуть, так хоть время скоротаю.

– Первым ко мне пришел… – начал черный рассказчик.

– Рыбак, – быстро вставил Икар, – и предложил рыбу.

Палач кивнул капюшоном:

– За год вперед, а взамен – мокрых дров в костер, чтобы несчастный, то есть ты, задохнулся в дыму и не испытывал мук опаленной плоти.

– Не захотел лететь сам, зачем мешать мне? – удивленно покачал головой Икар.

– Вторым, – продолжил Палач, – меня посетил Землепашец. Он притащил на горбу мешок пшеницы, вместе с предложением удушить тебя в тот момент, когда буду стягивать кожаные ремни вокруг горла у позорного столба.

– И этот туда же! – возмутился Икар, от досады начав грызть ногти.

– Третьим по счету притопал Солдат, – Палач усмехнулся, – болван первостатейный. Упрашивал позволить ему до казни пустить стрелу тебе в сердце, фу, какая мерзость, чтобы не мучиться в огне, в обмен предлагая любой подвиг в мою честь. – Палач мелко затрясся от смеха. – Наивный, он делает это постоянно и бесплатно.

– Все желают моей смерти, – скептически заметил Икар, выплевывая очередной отгрызенный ноготь.

– Что ты хочешь, зависть, – похлопал ледяной ладонью по плечу черный собеседник. – Вослед за воякой прибегал смешной человек.

– Гончар! – воскликнул Икар.

– Угадал. – Палач изобразил руками работу мастера за кругом: – Как ты их всех помнишь? Этот оказался более изобретательным, припер с собой глиняные башмаки для тебя, чтобы не обожгло пятки, и всякую дрянь – вазочки, тарелки, горшки – в оплату услуги.

– Хороший мужик, – улыбнулся Икар и взглянул на свои ступни. – Интересно, откуда он взял мой размер? Потом, наверное, у тебя побывал Художник, я их встречал в таком порядке.

– Да, – Палач выдохнул облако ледяного пара, – Художник. Очень уж хотел написать твой предсмертный портрет, за услугу, шельмец, предлагал визит своей натурщицы.

– Да как он мог?! – возмущенно вскричал Икар.

– Наш человек, – довольно хохотнул Палач. – Когда появился странный персонаж, величающий себя Целителем, я уж, грешным делом (тут черный человек облизнулся непомерно длинным языком) подумал, что будет предлагать для тебя обезболивающее, ан нет, яд, быстродействующее зелье, но из гуманных соображений.

– Подлец, – констатировал Икар.

– Хотя, если подумать, – Палач покачал головой, – то же обезболивающее. Взамен предлагал одурманивающие настои, кого хотел удивить.

Палач протер глаза под капюшоном, видимо, от слез умиления.

– Дальше – больше. Вваливается ко мне в самом непотребном виде существо, именующее себя, ни много ни мало, Поэтом, Властителем Слова, с двумя бутылками дешевого портвейна, одна – вам, мой друг, для храбрости, вторая мне, залить отчаяние и стыд. Я выгнал скотину, так он, животное, выпил обе тут же, да еще и нагадил возле двери.

– Какой ужас… – прошептал Икар, словно он сам помочился на пороге у собеседника.

– Ужас ждет его впереди, – философски заметил Палач, и под капюшоном красными огоньками сверкнули его глаза.

– Вообще, вчера у меня был проходной двор. Стоило оттащить подальше бездыханное тело стихоплета, как возник Священник, вот уж кого меньше всего хотелось видеть у себя дома. Как водится у всех церковных крыс, с ходу начал продавать воздух – за разрешение отпустить грехи осужденному пообещал простить все шалости палачу, то есть мне.

Черный человек снова противно хохотнул.

– После церкви я встретил Каменщика, – вспомнил Икар.

– Верно, он-то и сменил святошу на посту просящих за тебя, – подмигнул Палач. – Очень упрашивал показать тебе, где в кладке тюремной стены замковый камень (вечно он носится с ним) – вытащи его, стена рухнет и узник на свободе.

Палач повертел головой по камере:

– О, вижу его. А взамен обещал построить для меня все, чего не пожелаю.

– Мне он тоже понравился… – задумчиво пробормотал Икар.

– Едва Каменщик хлопнул дверью, – продолжил Палач, – как в комнате запахло сдобой, и на пороге появился Пекарь с корзиной булок, кренделей прочей кулинарной белибердой, которую я не потребляю вовсе. Предлагал для Икара самые сухие дрова, чтобы полыхнуло так же, как и на Солнце.

– А я бы съел сейчас булочку, – мечтательно произнес осужденный.

– Ну да, – хмыкнул черный человек, – ногтями-то не наешься, держи, – и он протянул неведомо откуда возникший аппетитнейший кренделек с маком и в сахарной пудре: – Знал, что захочешь.

– А что будущая мать? – не успевая проглатывать, спросил Икар, припомнив последовательность своих встреч.

– Пока еще носит, рыдала у меня на плече битый час, – вздохнул Палач, – ничего не просила, ничего не предлагала. В общем, одна вода, да и только.

– Бедная женщина, – закончив с булкой, подвел итог Икар.

– Ну и последний проситель, – потер руки Палач, – Казначей, человек дела, с порога предложил подкупить стражу и организовать побег, мне же, в качестве компенсации, как заведено, тридцать сребреников.

Черный человек захохотал на всю тюрьму:

– Бедняга и не понял, что это мои деньги. Ну что, – он повернул черное лицо к лунному свету, – догадываешься, что выбрал я для тебя?

– Думаю, Каменщик уговорил, раз ты знаешь, где его хитрый камень, – Икар пошарил в темноте взглядом по стенам. – Но мне не нужен побег, мне нужен полет.

– Чтобы определить, где слабое место, мне не требуется Каменщик, – прогремел Палач. – Я выгнал их всех, никто не указ Черному Человеку. За стенами города, в западной части гнилых болот растет кустарник, что стороной обходят звери и облетают птицы, да и редкая гадюка заползает под его сень. Хворост из его ветвей не дымит, но горит медленно, и ты на таком ложе будешь умирать очень медленно. Вот каков мой выбор.

– Ты не палач, я знаю, кто ты, имя твое ведомо мне, – торжественно произнес Икар.

– Здесь нет секрета, – взвыл Палач. – Я Враг рода человеческого.

– Я назову тебя иначе, – возразил Икар, – имя твое Дедал. Человек, стремящийся к Солнцу, желающий вернуться в Рай, но остающийся на месте, просто глух к голосу своей души, ее величает Дедалом всяк, кто рожден Икаром. Вернуться домой, подняться к Солнцу возможно только на крыльях Любви, а люди пытаются сделать это на крыльях Эго.

– Завтра ты получишь свои крылья, – сказал Палач, и засов громыхнул с другой стороны тюремной двери.

…Палач не обманул, дыма действительно не было, сквозь дышащее стекло раскаленного воздуха Икар явственно видел в толпе зевак, пришедших проводить его на Солнце, своих апостолов, не поднимавших в его сторону склоненных голов. Когда объятия Огня стали нестерпимыми для его сердца, Икар совсем рядом с костром из кустарника с гнилых болот увидел маленького мальчика, протягивающего ему руку.

– Икар? – прошептали трескающиеся от жара губы.

Ребенок одарил несчастного самой лучезарной улыбкой на свете и весело кивнул. Юноша схватился за детскую ладошку, и пламя соединило Икара с Икаром, чтобы искрами, быстрыми и живыми, добраться до Солнца.