Паноптикум

По следам райских кайманов

Туман разостлался по городу плотным пушистым маревом утренних полугрез, полуснов. Полина сидела на маленькой кухоньке, стены которой были увешаны монетами сувенирных тарелок, и курила длинную сигаретку, разглядывая в экране телефона калейдоскопы сообщений, стикеров, мемов и новостных постов. Голова чуть гудела после выпитого накануне, но в целом ничего критичного. Сегодня был последний ее выходной перед очередным заплывом в работу, которая уже, как ей казалось, совершенно не стоила тех денег, что она приносила.

Полина включила стендап-шоу на бесплатном красном видеохостинге, положила телефон на стол, а сама подошла к газовой плите и поставила греться чайник. Синие языки пламени ударили по его металлическому панцирю снизу и чуть обхватили своей жаркой рукой.

– Вы когда-нибудь замечали, до чего нелепо выглядят все эти люди, которые так стремятся покинуть Россию и постоянно говорят о том, до чего в Европе жить хорошо? – спрашивает желтоватый комик в пиджаке от Armani у аудитории, что сидит на стульях, ножки которых, очевидно, подпилены. – Они такие говорят, мол, там вот, на Западе, свобода слова, якобы демократия, при этом совершенно не осознавая всей разницы в наших менталитетах… У меня друг есть, Мишей зовут, так он тоже все в Европу хочет перебраться… Они с женой недавно в Англии были. В Лондоне… Так он там на второй день пребывания, после того как с женой со своей кучу выставок обошел, крикнул ей в холле отеля: «Алла, я в бар», – за этим следует небольшая пауза, во время которой комик ждет, чтобы до людей дошла подоплека сказанного, а потом продолжает: – Так его после этого через минуту скрутили и в полицейский участок отправили. Представляете? И знаете что самое смешное? Любой человек с европейским менталитетом на его месте решил бы, что нужно, конечно, иностранный язык выучить, чтобы в такие ситуации больше не попадать, а он решил, что надо просто с Аллой развестись и найти себе женщину с другим именем. Круто, да?

Комика поддерживают взрывом смеха. Грохот в джунглях. Комик кланяется людям и сам чуть хихикает. Лицо его переливается желто-красным, как отравленный яичный желток.

– Или вот еще пример: русская девушка на таможне при въезде в европейскую страну называет имя таможеннику. Тот ее имя записывает, а потом такой спрашивает: «А пол-то у вас какой?» Она говорит: «Женский, конечно, по мне не видно, что ли?» Он ей отвечает: «Да я уже просто путаться начал тут, у нас сейчас гендеров больше ста! Недавно один… одно… в общем, один представитель человеческого вида назвал себя холодильником вообще! Ну якобы он себя так чувствует, представляете?» – Зал смеется. – А че не микроволновкой, – продолжает комик, – или духовкой? Давайте уж все бытовые приборы переберем…

Огонек пламени газовой плиты плюс огонек от окурка сигареты. Все это дает воздуху немного тепла, но в то же время что-то у него забирает. Невидимые молекулы кислорода прогорают, как нейронные клетки в наркотическом трипе. И снова последствия хронического недосыпа, вызванного бессонницей, заставляют Полинин мозг работать как-то странно, провоцируя необычные мысли и ассоциации, и, пока комик рассказывает шутки о культурной апроприации, Полина думает о том, что Арчи Банкер^[10], если бы местная власть была знакома со старым зарубежным сериалом «Все в семье», мог бы стать сейчас донельзя актуальным. Этого персонажа бы причислили к лику святых-американцев. «Боже, благослови Америку», – как говаривал Ельцин.

Чайник кипит и пыхтит. Полина мыслит в плоскостях чуть иных, чем ее парень, что просыпается и зовет ее сонным голосом кукушонка.

– Я на кухне, – отвечает она ему, подкуривая от первой сигареты вторую.

– Милая, ты принесешь мне завтрак в постель? – спрашивает он с ленцой в голосе.

– Сам свою жопу притащишь, – кидает она этому прохиндею.

– А чего так грубо, ласточка ты моя?

– Да то, что я только чайник поставила. А завтрак даже и не делала еще.

– Эх… – отзывается он и, видимо, решает еще подрыхнуть, чтобы отмотать время до того момента, когда завтрак будет готов.

– Что «эх»? Может, поможешь мне?

– Ну… сейчас…

Слава был хорошим парнем, даже слишком, и Полину пока что это устраивало. Ей было приятно с ним, но огня он в ней не зажигал, и отсутствие этого чувства заранее обрекало их отношения на относительно скорое завершение. Хотя как знать. Вдруг она решит, что комфорт предпочтительнее риска?

Полина разливает кипяток по кружкам и закидывает туда пакетики с чаем. На кухню заходит Слава.

– Мой дед называл их портянками, – говорит он, показывая указательным пальцем на один из чайных пакетиков, чей хвост свешивается с края кружки.

– Забавно, – отзывается Полина, мельком оглядывая Славу. Ее молодой человек в одних шортах, поэтому его небольшой живот, покрытый мехом светлых волос, сразу же озаряет кухоньку, точно блин солнечного света, что застыл в янтаре отголоском далекой звезды.

– Как себя чувствуешь? – спрашивает Слава, открывая холодильник в поисках еды.

– Нормально. А ты?

– Да тоже ничего. Только голова чуть болит. Здорово потусили вчера.

– Ага. Кто из моих подруг тебе больше всего понравился?

– А тебе кто из моих друзей больше приглянулся?

Оба хихикают, но сдержанно. Полина ставит комика на паузу. Рот у того замирает в полуоткрытом состоянии, а глаза чуть щурятся, точно он пытается что-то рассмотреть в зале, который полон фантомных людей.

– Витя вчера, конечно, знатно накуролесил, – Слава издалека закидывает удочку, чтобы проверить Полинину реакцию.

– Да, было дело, – отвечает она невозмутимо.

– Мне это было тоже неприятно, но он ведь нормальный, просто когда перебирает – может терять голову.

– Но свой член, видимо, он никогда не теряет, да? – острит девушка.

– Ну блин! – Слава поднимает глаза к потолку и поджимает губы. – От того, как ты это говоришь, мне становится совсем уж неловко.

– А уж как Насте вчера было неловко – ты и не представляешь, – протягивает Полина.

– Вообще-то представляю…

– К тебе тоже клеился пьяный парень, который называл твои сиськи произведением искусства, несправедливо скрытым от глаз людей ширмой лифчика?

– Нет, черт!

Слава кладет на стол то, что нашел в холодильнике: упаковку с плавлеными сырками, шоколадный батончик и колбасу. Затем достает из хлебницы батон. Потом еще нож откуда-то появляется у него в руке. Дела!

– Просто мне тоже было не по себе, но все ведь мирно уладилось, верно?

– Ага. Уладилось.

– Да ладно тебе.

– Да я-то что?

– Черт.

– А?

– Палец чуть себе не порезал.

– Дай лучше мне нож.

– Ладно.

Слава отходит к окну, и теперь его маленькое солнце освещает ростовский дворик.

– Когда я был маленьким, мы с друзьями любили кидать из окна школьное молоко. Помнишь, было такое в маленьких упаковках, таких картонных пирамидках?

– Помню, помню.

– Как-то под ноги нашей учительнице по английскому попали. Она в одном со мной доме жила, как потом выяснилось, в соседнем подъезде.

– Она вас узнала?

– Ага. Костя замешкал и не отбежал вовремя от окна. А может, он нарочно это сделал.

– Для чего?

– Не знаю. Странный он был. Костя порой как будто специально делал то, что было совершенно не нужно делать.

– Ну, раскидывать из окна упаковки с молоком по прохожим, тоже не очень хорошее занятие.

– Да, но такие шалости многие мальчишки учиняли в детстве. А вот отказаться убегать с места преступления, когда есть опасность попасться, – это уже другое дело совершенно. Это девиантность.

– Как-как? – смеется Полина.

– Отклонение от нормы, вот как!

– Да знаю я, шучу же.

– Точно, точно. Ты же у меня умна. Мудра!

Слава поворачивается к ней, подходит и обнимает. Кладет свою светловолосую голову ей на плечо, а она в это время нарезает колбасу на бутерброды.

– Такая ты хорошая у меня, – говорит он, нежно целуя ее в шею.

– Вообще-то плохая, – отвечает она.

– Ну нет же! Мне-то лучше знать.

– Это еще почему?

– Потому что мне со стороны виднее.

Полина заканчивает с приготовлением бутербродов, и они садятся за стол друг напротив друга.

– Чем заниматься сегодня будешь? – спрашивает девушка у Славы.

– Отдыхать. Воскресенье же. А ты?

– У меня маникюр в час дня. Я же говорила тебе.

– Блин. Забыл. А зачем он тебе, ты ведь и так красивая!

– Ну, видимо, недостаточно красивая.

– Очень даже достаточно! Я бы даже сказал, предостаточно!

– Да-да-да. Во запел-то! – саркастически отзывается Полина, но сама улыбается. Все-таки Слава умеет поднимать ей настроение, и в такие моменты ей даже кажется, что они могут быть вместе долгие-долгие годы. Но стоит только им разлучиться хотя бы на пару дней, как эти чары пропадают, и Полина снова начинает думать о том, что ничего такого, что могло бы перерасти в настоящую любовь, между ней и Славой нет и быть не может. Вот и как тут разобраться в своих чувствах, если они постоянно разные, если сегодня у нее одно на уме, а завтра другое, причем сама Полина в этом совершенно не виновата, ведь она не может контролировать такие вещи, как и никто из людей, пожалуй. Наши мозги не совсем наши ведь, верно? По большей части они принадлежат эволюции и биологическому виду гомо сапиенс, а самому человеческому «я» остается лишь малая доля этого самого мозга. Понять бы еще, что такое это самое «я»…

– А тебе завтра к восьми утра на работу? – спрашивает девушка, пробуя горячий чай вытянутыми в трубочку губами, что чуть шелушились из-за прохладного осеннего ветра.

– Ага. Начальник попросил пораньше выйти. У нас заказ новый на предприятии.

– Оборонный?

– Ага.

– Ясно. А что насчет второй смены на заводе вашем? Будут делать или пока нет?

– Не знаю. Слухи разные ходят, но по факту пока все по-прежнему.

– Ладно.

– Крестная звонила. Звала нас к себе на день рождения. – Слава берет один из бутербродов и кусает пористый хлеб, что покрыт маслянистой колбасой.

– А когда у нее день рождения?

– Во вторник.

– Отмечать тоже во вторник собирается или на выходных?

– Тоже во вторник, – отвечает он, жуя то, что Бог послал.

– Сходим. Думал о том, что подарить ей?

– Не знаю даже. Она давно уже хочет в бассейн записаться, да все никак не может решиться, так я вот думаю, может, ей абонемент туда взять, чтобы уже точно не отвертелась от плавания?

– А вдруг она не захочет туда ходить?

– Ну, придется. Деньги-то ведь уже будут уплочены, – отвечает Слава, делая свой голос немного по-деревенски простоватым, пародируя тем самым одного коллегу с завода.

Полина улыбается и пьет чай. Они говорят еще о чем-то важном и не очень. Все это сливается в неспешный шум, похожий на утреннюю программу по радио. Затем Слава включает какое-то шоу в интернете, и они какое-то время смотрят на потешного фрика, что выдает себя на федеральном канале за агента «Моссада», постоянно протаскивая в свои рассуждения намеки о каких-то историях, что якобы приключались с ним во время работы в Европе, где он жил под липовым именем и занимался сбором различной информации, которой интересовались израильские спецслужбы. Фрику постоянно хлопает завороженно его слушающая толпа, где каждый человек лишь проекция на зеленой стене хромакея. Возможно, и самого фрика этого тоже нет. Кто знает, кто знает…

– Мне пора уже собираться, – говорит Полина, когда допивает свой чай до конца.

– Эх, ну ладно, тебя подвезти? – спрашивает Слава, почесывая плечо.

– Нет, я пешком дойду, мне же близко, ты знаешь.

– Да, но…

– Я люблю гулять. А ты иди еще поспи. Завтра тебе рано вставать.

– Ну ладно. А что мы вечером будем делать?

– Я приготовлю что-нибудь поесть, и мы посмотрим какой-нибудь фильм, окей?

– Хорошо.

– Ну все, иди спать тогда, а я собираться буду.

– Без тебя спать невесело как-то. – Слава скрещивает руки и надувает губы, прямо как маленький. Делает он это специально, но Полину это все равно умиляет, и она гладит его ладонью по голове, а потом целует в губы.

– Ничего, зато во сне время пролетит очень быстро, и, когда ты проснешься, я уже буду тут.

– Обещаешь?

– Конечно.

– Ну хорошо.

Полина идет собираться, а Слава ложится обратно в постель и смежает веки, окруженный небольшими подушечками, шкафом, столом, двумя стульями, телевизором – и все это на фоне залитых зеленым обоев, на которых лианы переплетаются с листьями папоротников и баобабов.

Ему снятся ведущие беседы люди, полые внутри, как тульпы. Он видит и своего двойника в одном из снов: тот сидит, закинув ногу на ногу, в каком-то заведеньице похабного вида и рассказывает телекамерам, что раскинулись вокруг как больные жуки, о разных правительственных заговорах, о которых ему было известно не из последних уст всяких там отставных майоров ФСБ и бывших губернаторов. Камеры слушают Славу и чуть вздыхают. Сзади кто-то смеется, он оборачивается и видит самого себя или какого-то выползня. Разрядность происходящих событий меняется, и колода суперпозиций перетасовывается незримыми руками самого главного обманщика и фокусника, и пробуждение в новой реальности, открытие новой фазы бытия не заставляет себя ждать, как слабость поутру. Оно быстро накатывает на голову и ноги, почти что обременяя на падение ниц в сугробы спальни, а Полина возвращается с едой из универмагов и ларьков и рассказывает, как подслушала забавную глупость от одной бабульки, что считала медяки на кассе так долго, словно у нее был целый банк этих монет.

– Эта пожилая женщина сказала, что ее сын хранит дома много иностранной литературы и она боится, что он может стать изменником Родины и убить ее.

– А как связаны измена Родине и убийство матери? – спрашивает сонный Слава.

– А так, что Родина – это то же самое, что и мать, и если ты вонзаешь нож в свою страну, то ранишь одновременно и ту женщину, что тебя родила.

– Забавно, – отвечает ей Слава, а сам чуть хмурится.

– Глянь, какие мне ногти классные сделали. – Полина показывает ему свои коготки и чуть улыбается.

Слава неподдельно восхищается, и они оба радуются красному цвету лакового покрытия. А папоротники чуть качаются на ветру. «Вот бы никогда не покидать стен этой квартиры», – думает Слава. Ему надоел внешний мир. Он бы хотел замкнуться в скорлупе своего дома, но нельзя, нельзя. Завтра работа. Жизнь есть движение, как говорили мудрые люди, только они почему-то забывали добавить, что движение это идет, как правило, по кругу.

Полина идет на кухню и начинает готовить еду. Ароматы тянутся по квартире, переливаясь цветами зеленого лука и лилового мяса свинины. «Вкусное блюдо будет», – думает Слава. Скоро к запахам добавляются и звуки – шкворчание и шипение сковородок.

Слава поднимается с кровати и направляется к Полине на помощь. Он чистит картошку и развлекает девушку пустым трепом о том о сем, а сам думает о другом, думает об инфернальной мясорубке, что разворачивается совсем недалеко от них, но которая пока что невидима их глазам. Водовороты денег и оружия утягивают на такие темные глубины людей, что выбраться оттуда попросту невозможно. Давление там колоссальной силы.

Когда парочка принимается за еду, Полина фоном включает видеоролик о лесах в Южной Америке, которые растут вдоль реки Амазонки. Капибары, анаконды, кайманы, ягуары, тапиры, а еще мангровые и фиговые деревья, бананы, бегонии, мирты, лавры и пальмы, пальмы, пальмы. Здоровенные пауки плетут лианы своих паутинок и ловят в их сети сановитых жирных мух, обрекая тех на кислотные муки.

Слава смотрит на это чудесное, хоть и смертельно опасное место и думает о том, что хотел бы побывать и в шкуре каймана, и в шерстке капибары, а еще было бы неплохо поплавать по водам этой реки в статусе розового дельфина – местного чуда-юда, позитивного и красивого носача.

После ужина двое людей перемещаются в комнату, где включают телевизор. Перед тем как заняться сексом, они немного смотрят ток-шоу, где приглашенные в качестве экспертов экстрасенсы рисуют аудитории вилами по воде какие-то совершенно абсурдные нелепицы, рассказывая про прелести власти. Ведущий, стильный и модный сорокалетний неоконформист, поддакивает им, постоянно ссылаясь на наследие Ванги и Кашпировского. Туман галлюциногенного бреда пропитывает мозги одной из бабок, что вроде бы присутствует в зале, где снимают эту передачу, и она начинает что-то улюлюкать себе под нос, впадая в ужасающий экстаз какого-то невероятного прихода. Эйфория информационного шума постепенно поглощает и остальных участников ток-шоу. Тогда Полина делает звук тише и начинает приставать к Славе. Когда они занимаются сексом, зрители передачи испытывают схожее наслаждение от происходящего на экране. А Слава все думает про капибар и кайманов. А еще пеликанов, дельфинов и ламантинов. После того как уснет, он на пару часов перенесется в этот райский уголок, но потом, подвластный законам гравитации, вернется обратно: встанет с утра, выпьет две кружки кофе и пойдет на работу…

В гладкой тени ленивого папоротника ворочалась шумная морская свинка, чья шерстка была покрыта маленькими бусинками прохладной воды. Над ней пролетела быстрая, как разогнанный в адронном коллайдере протон, колибри, а солнце… солнце палило и жарило, в его свете все становилось сверхосмысленным и острым до порезов кожи. Пауки ползали по веткам какого-то дерева, а на пальме покачивался налитый соком плод. Это был рай или что-то очень похожее на него. И тут не было людей. Ленивец неспешно жевал банан, и мякоть стекала по его губам в сторону земной тверди. Гравитация тут тоже работала, но как-то мягко, ненавязчиво. Время же было не таким плотным и цепким, не таким, как в мире людей, оно здесь не напоминало сбивающий тебя поезд, а скорее походило на доску для серфинга.

Какое-то время Слава наблюдал за всем этим, а потом проснулся. Полина уже встала и готовила кофе. Стандартные две чашки и работа, работа. А по телевизору шла утренняя программа о беспорядках в Иране. Туман же за окном стал еще плотнее, чем вчера.

После завтрака Полина и Слава вышли на улицу, держась за руки, и пошли в самую гущу матового белого марева этого тумана, желая увидеть то, что оно скрывало.

Муляж

Выйдя из офиса, я споткнулся о бордюр. Ну или о булыжник какой-то, точно не знаю, так как смотреть под ноги не стал. Шум вечернего города был похож на гул электрической станции. Сломанной станции. Мимо проехал автомобиль – чуть не забрызгал меня водой и снегом. Начиналась весна, так что по утрам в лужах теперь блестело солнце, точно улицы припорошили молотым золотом. Сто к одному, что наши сегодня проиграют в хоккейном матче. Я бы сделал ставку, но по закону подлости, как всегда, проиграю. Хотел послушать музыку, да не нашел своих наушников. Забыл на работе, похоже. Я шел по тротуару. По дороге проезжали автобусы, но мне не хотелось в них залезать, было желание пройтись пешком. Центр города был наряжен магазинами и всякими лавками, точно новогодняя елка игрушками. Сунул как-то я свой нос в один из таких магазинов, да чуть было без всех наличных не остался. Цены нынче уже не те, что прежде. Люди вот верят, что экономическая обстановка в стране улучшится, кризис пройдет и все такое, а я не верю. Мне кажется, что будет только хуже. Хотя даже у самой глубокой ямы есть дно.

Грузный сановитый мужчина, похожий на носорога, шел на меня. Я сделал шаг в сторону, пропустил его. Интересно, если бы я его не пропустил, он бы посторонился или столкнул меня? Закурить бы. Мужчина посмотрел на меня как-то странно. А может, он и не на меня смотрел, а на дорогу. Дороги я не люблю. Никогда не любил. Как по мне – лучше тропы. Тропинки. Неприметные, уютные, тихие, загадочные. А дорога – это что? Это люди идут через лес, через природу, прорываются куда-то на своих стальных машинах, что посылают в воздух дым цивилизации, а за ними остается лежать мертвый валежник. Тропа же – это естественный путь. Может быть, что это даже путь к Богу. А куда может вести дорога? В век прогресса и новшеств? А нормальным людям что там делать, в эдаком веке?

Слово «век» и слово «веко» похожи. Почему? Может быть, один век – это мгновение между закрытием и раскрытием век на глазах Бога? Интересная теория!

Март, конечно, был экстравагантен. Брызгал мокрым снегом, обдувал скользким ветром, кричал что-то в уши голосами каких-то причудливых птиц. Справа от меня выросло здание торгового центра. Большое, фактурное, похожее на саркофаг. Я решил зайти в него. Там в кофейне работала моя подруга. А я бы не отказался от кофе. А то в сон клонит. Это всегда так после работы. Но спать сразу после окончания смены нельзя, потому что сон пролетит за секунду, а с утра снова нужно будет идти на работу. Спать сразу после работы можно только в пятницу, потому что суббота – это день ничегонеделания. День, когда можно лежать и плевать в потолок. Главное, чтобы потолок в ответ не плюнул. Как говорится, если один человек плюнет в общество – оно утрется, а если общество плюнет в человека – он захлебнется. Или потонет. Потонуть в болоте из слюней австралопитеков – что может быть хуже? М-да.

Я зашел в торговый центр. Почему-то вспомнился Пелевин с его «когда едешь в поезде, самое главное не стать пассажиром». Или как там у него было? Метафора жизни как поезда. Желтая стрела и все такое. Сейчас была бы актуальна такая метафора: вся жизнь – это большой торговый центр, и самое главное – это не стать одним из множества товаров этого центра. Жизненно, не правда ли?

Тут есть все: зона с игровыми автоматами, кафе, магазины с одеждой, магазины с продуктами, магазины с техникой. Есть и манекены. Вон они вытянулись по струнке, точно молодые солдаты. Интересно, что будет, если попробовать научить манекен разговаривать? А может, манекены – это эдакие камеры наблюдения, которые следят за людьми, собирают информацию, статистику? Ну да, а потом передают все это куда-нибудь. Я вот думаю, что как-то так все оно и происходит. Всякие дураки могут, конечно, верить в эволюцию, теорию происхождения видов и прочее, но что может вся эта теория Дарвина, если противопоставить ей один простой вопрос, который звучит следующим образом: как из неживой материи могла появиться живая материя, в которую оказался каким-то чудом встроен определенный набор характеристик и параметров? Размножение, деление, рост и развитие, обмен веществ… Само по себе просто взяло и появилось? Взяло и сделалось? Пустота сделала форму, загнала туда характеристики, значения, принципы, постулаты, и понеслось… Так, что ли? Тогда эта ваша пустота – это то же самое, что и Бог. В чем тогда отличие науки от религии? В науке и своя этика есть, как и в религии. Есть свои проповедники. Свой пафос.

О чем думал первый живой организм? Что он понимал-то вообще? Вот вопрос: может ли считаться живым существо, у которого нет сознания, а есть только инстинкты? Хотя как понять, что такое эти инстинкты? Они берут на себя роль сознания, командуют телом, да? А откуда сами эти инстинкты взялись? Постепенно развились? А когда их не было, что было тогда? И как они развились, собственно? Значит, было что-то, что развивалось. Какая-то программа, что ли?

М-да. Вопрос за вопросом и вопросом погоняет. Одну дверь открой – а за ней еще десять. Лабиринт коридоров, где минотавр – это смерть, что ищет тебя с того самого момента, как ты появился на свет. Вряд ли кому-то из людей удалось пройти этот лабиринт бесконечных вопросов. Всех остановила смерть. Хотя многие люди и сами никуда не идут. Стоят точно манекены, а на них надевают куртки, часы, шапки там всякие… А многие и не стоят даже, а лежат. Лег и лежи. Под лежачий камень вода не течет, а оно и не надо нам. Мы не ихтиандры, чтоб в воде лежать. Мы же, если верить Дарвину, из этой самой воды и вылезли. Вылезли на сушу, отбросили плавники и отрастили руки-ноги-крылья, а дальше что? Бродить пошли. Бродягами стали. Лучше бы плавали. В воде все как-то интереснее, глубже, красивее, осмысленнее. В океане есть своя философия. А какая философия у нас? Пытался я ее читать, еще будучи подростком. Кант-Шопенгауэр-Ницше, сам черт ногу сломит в том, что они написали! Никто и не понимает их текстов. Все только делают вид, что понимают. А что на деле? А на деле практикуют словесные игры просто. Как дети, ей-богу.

Я дошел до кофейни. Моя подруга была тут как тут. Низенькая, чуть полноватая, смешная, с милой улыбкой и добрыми глазами. Мне кофе-кофе-кофе можно? Смеется! Пончик нужен вам, мистер? Нет, что мне эти западные приторные пончики? Подайте мне соленых крекеров! Шучу, конечно…

– Как дела на работе? – спрашивает Катя.

– Да как обычно. Хотя нет, сегодня прям неважно. Начальник загрузил меня своими счетами-бумагами-документами и прочим канцелярским мусором.

– И не стыдно ему? – улыбнулась она.

– Можно подумать, что в нашей фирме кому-то когда-то бывает стыдно!

– Ну и дела, – Катя покачала головой. – Тебе какой кофе? Эспрессо, латте, капучино, американо или…

– Латте, конечно же. – Я плюхнулся на стул, что стоял прямо возле кофейной стойки.

Катя принялась готовить кофе. Тут все было рядом: кофейная машина, холодильник и все такое. Все у всех на виду. А сейчас везде так – скажите спасибо социальным сетям, интернету, прогрессу. Наступил новый век, век прозрачный, как стекло. Хотя смотря где…

Началась готовка кофе. Помимо Кати в кофейне сейчас работали еще две девушки. Они крутились, паковали в картонные упаковки какие-то пирожные. Все для клиентов. Клиент всегда прав. Хотя Катя мне говорила, что у них принято называть посетителей не клиентами, а гостями. Клиенты – это у проституток, а у нас гости… Ну и дела! За заказом подошел человек. Молодой мятый студент в щеголеватом костюме. Начал что-то щебетать, ему быстро дали заказ, чтобы он отстал и поскорее свалил. Студент заулыбался. Оплатил заказ банковской картой. Пошел к одному из немногочисленных столиков. Там его ждала девушка в синем пальто.

– Долго работать сегодня будешь? – спрашиваю у Кати. А сам смотрю на белый холодильник. Она берет из холодильника бутылку молока.

– А что?

– Да просто…

– До восьми вечера.

– М-м-м, – потираю пальцем кофейную стойку, – а что там с квартирой? Уже переехала?

– На выходных буду переезжать. Уже заказала машину. Фуру.

– Это хорошо.

– Мне Лена недавно звонила. Сказала, что в кино сейчас новый фильм идет.

– М-м-м?

– Какой-то блокбастер.

– А! Это они могут.

– Не хочешь сходить?

– Да, можно.

– Я в кино сто лет не была.

Катя дает мне кофе. Жидкость наполняет одноразовый высокий стакан. Я пью. Кофе ничего такой. От кофе хочется курить. Вспоминаю, что так и не покурил на улице, хотя желание было.

– Может, покурить выйдем, как допью? – предлагаю я Лене.

– Да, хорошо, – она кивает. На щеках появляются небольшие ямочки от легкой улыбки.

В пространство справа от меня вмещается тыквовидная дама и просит чего-то там со сливками. Ишь чего захотела!

– Сейчас сделаю, подождите, – говорит ей Катя и начинает порхать как пчелка над кофейной мини-кухней.

Тыквовидная же смотрит на меня. Чего ей надо? Глаза собраны в точку, губы поджаты. Хочет сесть на мое место, что ли? Ну садись! Встаю, чуть ли не кланяюсь перед этой особой. Садится. Даже спасибо не сказала. Ладно уж, мы люди не гордые…

Стою пью кофе. Все чего-то суетятся, чего-то ищут в недрах торгового центра. Хочется плюнуть кому-нибудь в лицо. Смотрю на часы: время вечернее. Покурить бы. Катя выходит из-за стойки, говорит, что отпросилась на пару минут. Перекур. Идем к выходу. В руке у меня стаканчик с кофе, а Катя смотрит себе под ноги, все время зачем-то поправляет прядь волос, что спадает с ее головы, точно занавес во время антракта.

– Слякотно на улице очень, – говорю я, когда мы выходим на свет божий.

– Ага, такая себе погода. У меня вон ботинкам новым кирдык пришел – воду стали пропускать. Хоть запасные носки с собой таскай.

– Где покупала?

– Да в бутике одном. Денег-то сейчас немного. На квартиру все ушло. А там еще ремонт делать надо. Я подвесные потолки хочу.

– А чем тебя обычные не устраивают?

– Не знаю. Подвесные просто выглядят кошерно.

– Да что ты!

Стоим и говорим. Курим. Нас обдувает ветер, что полон холодных искорок тающей зимы. В небе пролетает самолет, похожий на стальную стрелу. Мне в детстве говорили, что нельзя лазерной указкой на самолеты светить. А то пилоту лазер может в глаз попасть, и тогда самолет упадет. Так что лазерные указки можно использовать как систему ПВО. Сбивать ими самолеты супостатов. Хорошая идея.

– Мне подруга скинула трейлер этого фильма… Там саундтрек очень красивый.

– А?

– Ну я же тебе говорила, фильм сейчас вышел новый.

– Точно, помню. А сериалы сейчас никакие не смотришь?

– Да как-то времени нет…

– А времени ни у кого нет. Это мы есть у времени. Поняла?

– Ага. Не надо мне только сейчас вот твоей философии.

– А чего же тебе надо?

– Просто человеческого отдыха. Вина там, пиццы, суши, может быть.

– Суши дело хорошее.

– Можем поесть у меня.

– Да. Отметим новоселье твое.

Вижу снова эти ямочки на щеках и улыбку. Глаза у Кати темные, матовые. На шее небольшой вертикальный шрамик – это она в детстве с дерева упала и распорола острым суком себе шею. Хорошо, что артерию никакую не задела. А то умерла бы. Смерть дело такое. Всегда неожиданно и всегда как в первый раз.

– Как переедешь – позвони мне. Тебе, кстати, помощь не нужна с переездом?

– Нет, спасибо, мне брат и дядя помогут. Позвоню.

Докурили. Можно и расходиться, но чего-то стоим, ждем. А чего ждем-то? Пока?

Пока.

До встречи.

Обнялись.

Иду дальше. Кофе допил и выкинул в урну. В лужу наступил: неприятно. Ботинки у меня тоже такие себе: промокают постоянно. Так можно и простатит заработать. Будешь потом по врачам бегать, краснеть, рассказывать, как тебе больно писать. Такое себе времяпрепровождение. Сейчас бы лето и на море, на юга. Плавать в соленой воде, вести непринужденные беседы с розовыми медузами и черными скатами. А еще пить пиво и бродить вечерами по набережным да по тихим улочкам уютных приморских городков. Курить сигары…

Вывеска вылезла перед моими глазами, точно видение, точно Божья роса. «Чайхана номер один» – надо же. Обхожу это заведение стороной. Вижу двух кавказцев. Общаются на своем языке, активно жестикулируя. У одного из них смешная шапка, она явно с рынка, но с логотипом известного бренда при этом. Второй одет в кожаную куртку, в руке сигаретка. Вещает что-то. Вообще надо на людей поменьше смотреть. А то сейчас все злые стали – за взгляд прибить могут. Все на нервах, ну конечно, кризис снова наступил. Зато теперь не стыдно носить дырявые носки, ибо денег нет. Бедным быть не грех, или как там говорится. А богатые тоже плачут, к слову. И слезы у них не из золота и даже не из серебра. Обычные людские слезы. Склизкие и противные, точно слизни. Кап-кап-кап, и намокли глаза и щеки. Но тут плачь не плачь, а ничего не поменяешь в этой системе. Мы встроены все в механизмы государства, общества и так далее. Комнатная рыбка из аквариума не выбирается. Живой, во всяком случае. Мертвой-то конечно. Мертвецы никому не сдались. Их сразу определяют куда надо. В сточные канавы и ямы. Один только Ленин лежит в мавзолее. К нему все ходят, молятся на него. За меня бы кто помолился.