Возникший рядом с Кириллом неулыбчивый военный забрал у него папку с врачебными показаниями и, взглянув на объемную запись, сделанную дантистом, презрительно махнул рукой.
– Можешь идти домой, салага, – прогавкал он в типично милитаристской манере и поспешил к очередному призывнику.
Мы вышли на свежий воздух.
– Ну, с «белым билетом» тебя, братишка, – поздравил я Кирилла. – Считай, что ты дешево купил себе свободу.
– Да уж, – хмыкнул Кирюха, трогая языком еще не зажившую после операции десну. – Кто бы мог подумать, что мои ужасные зубы обернутся мне во благо? Ну, а ты-то как – может, и у тебя какое отклонение нашли?
– Нет, не успели, – коротко ответил я.
– То есть?
Я остановился на дороге и стал расстегивать плащ под недоумевающим взглядом брата.
– Смотри, – сказал я, распахивая свой длиннополый макинтош: под его покровом, глубоко засунутая в брюки, лежала заветная папка с моим личным делом – люди в военкомате берегли его как зеницу ока и все-таки проворонили. – Больше я в их списках не числюсь. Можно сказать, теперь я для них вообще не существую: без этого документа им и искать-то некого. А если и вспомнят мое лицо, то наверняка подумают, что это был ты, и скажут: так ведь это же тот самый беззубый «негодник», от которого в армии толку, как от козла молока…
– Ну ты даешь, братан, – проговорил Кирилл, ошарашенно глядя на меня, – а мне-то всегда казалось, что святой грешник – это я…
Я лишь коротко хохотнул.
***
Мы с Кириллом бродили вдоль бесконечных стеллажей американского торгового центра «Фред Майер». Братец не мог прийти в себя от потрясения при виде буржуазного изобилия товаров: ему нужно было все потрогать, поохать над каждой изящно упакованной мелочью и идти дальше, скрепя сердце от горького осознания того, что данное великолепие – не для нищих русских туристов. Внезапно он застыл как вкопанный над какой-то коробочкой и легким окликом привлек к ней мое внимание. Я подошел к полке.
– Смотри, – шепотом сказал Кирюха, как будто кто-то здесь понимал по-русски, – знаменитые карты Таро.
– Да, они самые, – согласился я, прочитав надпись на синей упаковке, под которой было запрятано бесценное сокровище, оцененное, однако, практичными американцами в пятьдесят долларов. – Пошли дальше.
– Нет, постой, – умоляющим голосом произнес Кирилл, – неужели мы уедем отсюда без единого, самого маленького, сувенирчика?
– Что ты предлагаешь? – спросил я подозрительно. – Выкинуть на карты полста баксов? Нет, уволь: нам еще две недели на что-то жить нужно.
Кирилл подошел ко мне вплотную, так что я почувствовал его дыхание у себя на волосах.
– Помнишь – хлеб и книги воровать не грешно? – одними губами прошептал братишка.
– Ты псих, это не книга, – тоже беззвучно произнес я. – Не впутывай меня, пожалуйста, в свои аферы. Я иду к выходу.
– Я буду через пять минут.
– Здесь на каждом шагу камеры, – предупредил я Кирилла.
– Я все сделаю незаметно.
– Не забудь отодрать магнитный код, так, на всякий случай, – посоветовал я со скучающим видом, неторопливо продвигаясь вдоль стеллажей, – а то, чего доброго, зазвенит на контроле.
– О’кей, – произнес Кирилл единственное известное ему английское слово.
Я вышел из магазина на свежий воздух и сделал несколько нервных глотков кислорода. Через две минуты вслед за мной вышел Кирюха – с непроницаемым лицом, но натянутый, как струна.
– Пошли отсюда, – металлическим голосом произнес он в мою сторону, и мы широким шагом направились прочь от универмага.
– Все в порядке? – коротко спросил я.
– Как учили, – так же кратко ответил брат, слегка приподнимая куртку, под которой я увидел кусочек блестящей синей упаковки. – Наивные американцы не подозревают, кто пожаловал к ним в гости.
– А все-таки книга здесь тоже есть, – весело объявил Кирюха, вслед за колодой вытаскивая из упаковки черный путеводитель по мифической системе Таро. – И еще какая-то тряпочка.
Тряпочка оказалась квадратом черной шелковой ткани с золотым изображением кельтского креста и предназначалась для раскладывания изумительной красоты карт. Мы уселись прямо на полу возле наряженной к Рождеству елки и в приглушенном свете праздничной гирлянды приступили к священнодейству.
Я с наслаждением касался пальцами прохладной поверхности карт, в особой последовательности выложенных на ткани; переворачивал их вверх картинкой, изображавшей сюжет одного из греческих мифов, и в книге отыскивал его пророческое толкование. Я неторопливо переводил вслух текст с английского языка, заодно упрощая его так, чтобы было понятно Кириллу, по-детски внимавшему мне с приоткрытым ртом.
Перевернув очередную карту, я вдруг почувствовал внутренний озноб, хотя абсолютно не знал ее значения – просто интуитивно уловил исходящую от картинки энергию неспокойствия. Ничем не выдав волнения, я начал про себя читать пояснения. Чем дальше я читал, тем больше возрастало мое смущение. Карта предостерегала Кирилла от легкомысленных поступков и говорила, что если он даст волю безрассудству, то дело может обернуться большим скандалом. Впрочем, при благоразумном поведении его легко можно было избежать.
– Ну что там? – с нетерпением прервал мое чтение брат.
– Все в порядке, – ответил я наконец и, подняв на Кирилла глаза, ободряюще ему улыбнулся, – все в твоих руках, фортуна к тебе благоволит.
Кирюша глубоко вздохнул и довольно потер ладони. Я тоже вздохнул, впервые в жизни чувствуя угрызения совести: я прекрасно знал, что задумал мой двойник, но не собирался удерживать его от необдуманных поступков.
Я был в доме один: рассеянно перелистывал страницы какого-то журнала, слушал шорох дождя, что бился каплями о крышу, и глядел в пламя электрокамина. Все эти бездумные действия, однако, не могли преодолеть терзавшее меня с утра ожидание неизвестно чего. Когда же в шуршащей тишине вдруг раздался пронзительный телефонный звонок, я понял: вот оно, то, чего я ждал все это время.
– Это Кирилл, – услышал я в трубке приглушенный и сбивчивый голос брата, – меня арестовали во «Фреде Майере» за кражу. Приходи скорее, я в кабинете инспектора. Он меня упорно о чем-то спрашивает, а я только жестами показываю, что ни хрена не понимаю.
– Горе ты мое, – ответил я, кусая губы, чтобы не выдать улыбку в голосе, – ладно, сейчас буду.
Спустя десять минут я уже стоял на пороге кабинета с надписью “INSPECTOR” и вовсю потешался, заглядывая через дверь внутрь. Кирюша сидел на стуле перед огромной грудой награбленного барахла, а против него восседал крупногабаритный мистер в штатском, занося в ноутбук названия товаров, на которые позарился мой отчаянный братец.
– Добрый день, – поздоровался я на безжалостно исковерканном английском, – я брат этого парня.
– О, вы брат м-ра Кирилла Романова? – обрадовано уточнил инспектор, вполне симпатичный молодой человек, заглядывая в Кирюхин паспорт, – очень хорошо, что вы пришли – мне бы хотелось задать вашему родственнику несколько вопросов, а он совсем не говорит по-английски.
– Говорит, и куда лучше меня, – сказал я с убедительностью, – просто, наверное, от страха потерял дар речи. Если позволите, я останусь с ним на несколько минут один на один, а вы можете запереть нас снаружи.
– О, конечно, конечно, – с готовностью согласился инспектор, – чувствуйте себя как дома.
Он вежливо вышел за дверь и несколько раз повернул ключ в замке.
– Черт подери, – воскликнул Кирилл, энергично вскакивая на ноги, – вечером у меня встреча с Джинни, а меня, скорее всего, упекут на пару суток в тюрьму.
– Слушай сюда, – сказал я, – если будешь быстро соображать, вечеринка с Джинни тебе обеспечена. Живо раздевайся, и по возможности бесшумно…
Через минуту я в Кирюхиной одежде сидел на его стуле, а брат, которому я передал свои документы и ключи от дома, скромно стоял у дверей. За секунду до того, как в кабинет вошел инспектор напару с управляющей отделом, что добросовестно очистил Кирилл, он молниеносно вытащил из кучи на полу часы с серебряным браслетом и невозмутимо застегнул их у себя на запястье.
– Гуд-бай, инспектор, – с могучим русским акцентом сказал братишка растерянному американцу и направился к выходу.
– Сэр, эй, сэр, постойте, – попытался остановить он Кирилла, но я обратился к славному парню на чистейшем английском, который благоразумно припас на последний момент:
– Ну ладно, ладно, сдаюсь – можете задавать мне свои вопросы…
Далее последовало дознание, проведенное работниками магазина, и процедура эта развеселила меня до глубины души своей нелепой серьезностью, напомнив памятный допрос в детском саду.
ИНСПЕКТОР: Сэр, зачем вы взяли все это?
Я: Хотел сделать подарки своим российским друзьям.
ОЧКАСТАЯ УПРАВЛЯЮЩАЯ ОТДЕЛОМ (враждебно): Вы знали, что за вами начали следить, потому что вы целых сорок минут провели в ювелирном отделе и вызвали подозрения продавца?
Я: Нет, конечно, не знал. (про себя) Ну и олух мой братец – ведь предупреждал же, что здесь работают профессионалы!..
ИНСПЕКТОР: Мы вынуждены арестовать вас и отправить на несколько дней в тюрьму, потому что вы взяли товару больше чем на двести пятьдесят долларов.
Я (пожимая плечами): Что ж, ничего не поделаешь… (улыбаясь) А вы притворитесь, что я украл вещей всего на сто баксов.
ИНСПЕКТОР (качая головой, серьезно): Нет, сэр, я должен быть честным. Порядок есть порядок.
Я: Понимаю вас. Мне, право, нравится ваша принципиальность. (Неожиданно для работников универмага смеюсь в голос). Ужасно глупая ситуация! Вы на меня сердитесь?
ИНСПЕКТОР: Нет, вовсе не сержусь. Каждый человек идет к Богу своим путем…
Одетый в красный тюремный костюм (холщевые штаны и блузка без рукавов), я лежал на низкой жесткой кровати в огромной камере, где находилось еще человек пятьдесят заключенных. Сквозь щелочку в забранном решеткой окне я смотрел на далекие огни американского города. Несмотря на ночное время, в камере было светло: здесь круглые сутки горел свет, чтобы надзиратель, сидящий за огромной стеклянной стеной, мог спокойно наблюдать за арестантами. Его взору были доступны даже туалет и душевая, отгороженные от остального помещения лишь не очень высокой перегородкой. Право на уединение, о котором наверняка упоминает Конституция США, здесь явно игнорировалось, отчего первое время я ощущал себя не слишком уютно.