После утренних перегрузок уровень заряда батарей упал до критического – я отправился в подсобку, прошел мимо полок с пыльными банками и прислонился к беспроводной зарядке. Включился режим принудительного сна.

***

Через час сервоприводы нехотя несли меня в теплицу, словно заводную мартышку, из которой вынули пружину. Я уже соскучился по Эрме.

Рик стоял одной ногой на клумбе, рвал хризантемы и бросал в кучу на проходе.

– Вы что натворили?

– А, оперный певец соизволил. Выспались, синьор? Споете?

– У меня батарея села. Зачем вы так?

Он резко повернулся, глаза на выкате, на лбу сгрудились морщины, брови сдвинуты.

– Не твое собачье дело, – сказал он.

– Я их выращивал.

– Для кого? Кроме Эрмы к нам уже давно никто не приходит.

– Для нее.

– И где она? Где твоя Эрма?

– Уехала.

– Что еще не ясно?

Он вырвал куст, другой, третий, словно пытался побыстрее избавиться не от цветов, а от чего-то опасного или крайне мучительного.

– Отнеси этот мусор за теплицы, спалим вечером. Тут высадишь огурцы. Ты же любишь за ними ухаживать?

– Нет.

– Будешь! Как я скажу, так и будешь делать!

– Рик, вы любите Эрму?

– Чего-о-о? Ты! Свинопластик очкастый! Вали-ка отсюда, пока в ту же кучу тебя не определил да не сжег!

Вдруг он схватился за грудь и сел на сырую землю.

– Что с вами?

– Умираю, сейчас умру.

– Нельзя, вам еще кофейно-медовый гибрид на выставку везти.

Он лишь простонал и неопределенно отмахнулся.

Контроллер инсулина на поясе показал критически низкий уровень сахара в крови и противно запищал. Рик опустил голову и затих.

[Нейросеть эмоций и чувств: наблюдается аномальная активность.]

Я бежал на износ, наплевав на предел напряжения на сервоприводах. Не сбавляя скорости, я толкнул дверь на входе в дом, и та с размаху врезалась в стену. Было очевидно, что окно в двери разобьется, но меня это не остановило. Раздался звук бьющегося стекла.

С одной стороны – дверь в спальню, с другой – в подсобку. Нейронная сеть общих знаний подталкивала к поиску сахара на кухне. Нейронка воспоминаний показала банку варенья на полке стеллажа в подсобке.

Ржавая крышка трехлитровой банки не поддавалась. Мелькнула пугающая мысль: «Рик уже мертв». Глаза застилал белый шум.

– Триумф, в малом, зале; триумф, в малом, за—

[Нейросеть эмоций и чувств: ошибка доступа.]

Контроль был утерян. Я наблюдал, как банка в моих руках поднимается над головой и с размаху влетает в стеллаж, забрызгивая вареньем все в радиусе полутора метров. Полки переломились пополам и сложились елочкой, под ноги сыпались банки с соленьями и с грохотом разбивались о пол, словно праздничные хлопушки.

Я вернулся в теплицу бегом. Рик лежал на земле и едва дышал. Прибор по-прежнему мерзко пищал. Нейронка общих знаний подсказала дальнейшие действия.

Через некоторое время Рик пришел в себя и сел. Его челюсть подрагивала. Прибор на поясе замолчал.

[Нейросеть эмоций и чувств: в норме.]

– Как ты догадался втирать варенье в десны? – дрожащим голосом спросил он.

– Это базовые знания. Вы не будете злиться, если кое-что скажу?

– Говори.

– Я стекла выбил и стеллаж в подсобке – вдребезги.

– Да я сам виноват, бросился рвать цветы, как ужаленный. Они, знаешь, напоминают об Эрме, – он скосил глаза на кучу хризантем. – Хотел поскорее избавиться и забыть.

– И я буду по ней скучать. Рик, а вашу болезнь нельзя вылечить?

– Можно, но стоит это немерено.

– Сколько?

– Ну… как три теплицы.

Я разочарованно присвистнул.

– Робот, прости, что сорвался на тебя. Эрма и правда мне нравится.

– Так почему не признались?

– Эх, Робот. Будь у меня такие же искренние лампочки, может, и признался бы. А вообще… кому я нужен? Старый и больной.

– Вы ей тоже симпатичны. Она вам всегда улыбается.

– Думаешь? Слушай, вот зацветет кофейно-медовый гибрид, займем первое место на выставке и поедем к ней в гости.

Шейные сервоприводы взвизгнули, голова прокрутилась на триста шестьдесят, эмоледы синхронно мигнули.

– Тогда за работу, – сказал я.

– Погоди. Хочу тебе имя дать, а то все Робот да Робот.

– Какое?

– Робби. Как тебе?

– Достойное имя. Мне нравится! Так мы теперь друзья? – спросил я.

– Еще бы.

Рик протянул руку. В его огромной лапе моя казалась детской. Судя по силе рукопожатия, сахар пришел в норму.

– Какой же ты липкий. Неси шланг, отмою.

После водных процедур я отправился в теплицу к орхидеям, аккуратно вынимал шарики пыльцы и подсаживал под лепестки.

У всего есть предел: у точности рук, у скорости ног, у яркости эмоледов. Желание осчастливить Рика балансировало между этими физическими ограничениями и базовым правилом «не навреди». Однако розовым орхидеям все же досталось.

Стекла на двери и банка варенья были разбиты в обход того же «не навреди», что ускорило помощь Рику. Иногда эмоции все же помогали, но как управлять ими, я не знал. Мантра «триумф в малом зале» срабатывала не всегда.

– У тебя отлично получается, – сказал Рик. – Перенеси зарядку, в подсобке потом уберемся. Пойду лягу пораньше.

Возвращаясь на подзарядку, я случайно наступил на стекла в коридоре. Из спальни раздался недовольный храп. Стараясь больше не шуметь, я скользнул в подсобку. Покалеченный стеллаж растерянно нависал над грудой битых банок. Я вытащил адаптер из розетки и отправился ночевать в лавку, рядом с кассовым аппаратом.

***

Крики вывели меня из спящего режима:

– Робот! Робби! Просыпайся!

– Что случилось?

– Доставка была вчера?

– Не было.

– Ох, беда, – почти простонал он. – Плохо мне. Всегда была упаковка инсулина в запасе. Всегда! Вот улитка марафонная!

Его сердце отбивало барабанную дробь.

– Может, позвонить им? – предложил я.

– Да я уже! Потерялся, говорят.

– Как потерялся?

– Чего ты меня спрашиваешь? Да хрен с ним, с доставщиком – в резервуаре помпы инсулина только до вечера. Надо тащиться в аптеку, а мне что-то совсем нехорошо.

Он тяжело вздохнул.

– Давайте схожу. Далеко?

– А ты сможешь?

– Куда идти? Я за пределы нашего участка ни разу не выходил.

– Тут рядом, городок у нас небольшой. Выйдешь из дома и налево, затем прямо и прямо. Улица огибает холм, но ты не сворачивай с главной, пока не выйдешь на площадь с фонтаном. Там увидишь вывеску с зеленым крестом.

– Я знаю, как выглядит аптека.

– Вот и славно. Скажешь «инсулин для Рика», а я прилягу, хреново что-то.

Я прислонился к стеклянной двери лбом. На той стороне дороги стояли давно брошенные дома, потерявшиеся среди деревьев и разросшихся кустов. За дверью начинался абсолютно неизведанный мир. Нейросеть общих знаний не выдала ничего опасного, но, как и нейросеть цветочника, могла устареть. Тусклые эмоледы дергались невпопад.

– Триумф, в малом, зале; триумф, в малом, зале; триумф, в малом, зале, – прошептал я.

Вышел на крыльцо, спустился по ступенькам, прошел по дорожке между кустами гортензии и оказался на тротуаре асфальтированной дороги. Оглянулся. Вывеска над витриной гласила: «Цветочная лавка Рика». Потянул ветерок – кусты качнулись, будто неохотно со мной прощаясь.

Я шагал по тротуару. Щебетали птицы и стайкой перелетали с ветки на ветку, с дерева на дерево, будто следовали за мной. Персиковый восход коснулся крыш и верхушек деревьев. Придомовые участки поросли высокой травой. Некоторые дома неплохо сохранились, стены и крыши других потеряли геометрию. Словно увядшие цветы, по следам погребального шествия, они гнили вдоль дороги. Нейросеть общих знаний вдруг активизировалась.

Когда-то газон на лужайках наверняка был пострижен. По нему бегали дети, играли в догонялки. Может, у них была собака, которая постоянно отбирала мяч, а дети гонялись за ней, заливаясь смехом, оглашая визгами окрестности. По выходным приезжали гости и закатывали вечеринки, с музыкой и танцами. Когда-то здесь жили счастливые люди. Когда-то давно.