Барбариски
Маленькая сухонькая старушка еле слышно вздохнула и, приоткрыв застиранную, некогда зелёную тряпичную сумку, достала единственную сосиску. Дрожащими пальцами она надорвала целлофан, шутливо ругаясь на крутящегося у ног серого котёнка, и разломала сосиску на части:
– Кушай, кушай, маленький. Ох и рассердится Петенька, да что поделать… У тебя-то пенсии нет, чтоб покушать себе купить.
Посидев ещё немного, старушка погладила мурчащего котёнка, а затем с трудом встала и, прихрамывая, побрела по аллее. Следы почти сразу заметало искрящимся в свете фонарей снегом, но женщина упорно шла вперёд, пряча лицо в воротник старого пальто. Колючий зелёный шарф – конечно же, подходящий под сумку старой леди, – прикрывал шею, но совсем не грел.
Женщина приостановилась на минутку и подышала на ладони. Зима в этом году выдалась суровая. Ледяные ветры пронизывали насквозь, а мороз щипал щёки и покрывал инеем ресницы.
Дойдя до высокого металлического забора, старушка обогнула его угол и радостно улыбнулась. В стоящем поодаль одноэтажном здании мигал свет – это означало, что Михалыч не спит. Смотрит новости. Или футбол. А может, смешной новогодний фильм, как тот, про мальчика, который остался дома один.
Она постучала в покрытое ледяными узорами окно согнутым указательным пальцем.
Раздался грохот и кто-то ахнул:
– Вот же....! Кружку уронил, тьфу! Кого там ещё… – В окне показалось круглое лицо сторожа. – Светлана! Ты чего тут делаешь? – Мужчина скрылся из виду и тут же распахнул дверь. – Заходи скорее, вся в снегу!
– Нет-нет, Николай Михалыч, не надо, – старушка мотнула головой и зябко поёжилась.
Николай, потушив о перила папиросу, швырнул её в стоящую рядом урну и замахал руками, разгоняя дым.
– А-а-а… Ты ополоумела, мать? Метель какая! – он показал на небо и погрозил старушке пальцем. – Нет уж, не пущу.
– Коленька, – взмолилась Светлана и потрясла сумкой. – Годовщина же. Не могу. Как он там без меня…
Сторож колебался. В такую погоду отпускать женщину одну было сродни убийству, но спорить с ней – себе дороже. Упёртая, всё равно пойдёт к своему Петеньке.
Подумав с минуту-другую, мужчина снова оглядел трясущуюся от холода старушку и обречённо вздохнул:
– Тьфу! Иди, только быстро! Пять минут, не больше! И сразу обратно, пока не окоченела совсем. Я пока чайник поставлю.
В подтверждении своих слов Николай схватил пузатый чайник, разрисованный изумрудными листьями клёна, и водрузил на горелку.
Поклонившись, старушка одними губами поблагодарила сторожа и поспешила, насколько могла, к знакомому месту. В темноте ночи все ограды казались одинаково безликими, а одинокие фонари скорее мешали, совсем не освещая дорогу, но женщина даже с закрытыми глазами знала, куда идти. Налево, прямо через две, снова налево, за маленькой берёзкой вбок и…
Приоткрыв скрипучую дверцу, Светлана зашла к мужу. Бережно смахнув с мраморного памятника снег, старушка села на деревянную скамеечку напротив. С памятника на неё смотрело улыбчивое лицо симпатичного молодого мужчины.
– Вот и юбилей, Петенька, – шепнула женщина и украдкой вытерла слёзы, стесняясь их. – Пятьдесят лет прошло, как мы расстались. А я всё ждала и ждала, когда ты войдёшь в кухню и заваришь мой любимый чай. Выложишь на стол кулёк «Барбарисок», подмигнёшь и протянешь сложенный из бумаги цветочек. А я сяду напротив, затаю дыхание и буду слушать рассказы о море, и о волнах, и о солёном ветре. Как вы с командой пережидали шторм, как любовались исполинских размеров китом, как кормили кричавших в вышине чаек… А ты так и не пришёл на нашу первую годовщину свадьбы. Только письмо от тебя доставили. То самое, где ты обещал вернуться. Оно, знаешь, как пахло? «Барбарисками». Я словно наяву увидела: чуть склонил голову вправо, потому что шея болит, и выводишь на бумаге буквы, а рядом – горка фантиков… Я тебе их принесла сегодня. Петенька, ты не ругайся, что я сегодня котика покормила. Знаю, знаю, что у самой еды не осталось. Но он такой маленький был, такой несчастный! Помнишь, мы с тобой думали, что у соседей котёнка возьмём, как ребёночек появится? Чтоб росли вместе, играли, чтоб малыш привыкал о животных заботиться, любить их… Не получилось. – Она чуть помолчала, с любовью разглядывая фотографию, и виновато вздохнула. – Ты прости, что редко к тебе уже прихожу – ноги не те. Вчера, к примеру, хотела зайти к Лене. Ты не знаешь её, но она хорошая женщина – отдала мне плед красивый, салатовый…
Светлана говорила, и говорила, и говорила… Казалось, что мужчина на фотографии иногда качал головой в такт словам, соглашаясь, или сердито хмурился, или посмеивался. И прикрыл глаза, как и его жена, ожидающая с ним встречи уже пятьдесят лет.
* * *
Сторож подумал, что Светлана не захотела заходить к нему на чай и даже слегка обиделся. Он для уверенности выглянул из сторожки, но никого не увидел и, расстроившись, отправился пить чай в одиночестве. Старушка ему нравилась. С добрыми грустными глазами и мягкой улыбкой. Всегда угощала «Барбариской». Говорила, очень муж их любил.
Потому нашёл Николай её только утром, когда делал обход. А она сидела на скамеечке, вся засыпанная снегом, и сжимала в руках свою старую зелёную сумку – последний подарок мужа, – и, казалось, просто спала.
Николай перекрестился, но на душе у него было светло: Светлана улыбалась. Хоть её глаз не было видно, сторож знал – в этот раз они не были грустными.
Хранитель года
Митька, стуча зубами от холода, потуже затянул пояс на шубейке и вытер нос рукавом. Шёл пятый час его поисков, но удача, словно журавлик в небе, никак не хотела попадаться. Митьку всё это злило: трескучий мороз, снег, доходивший до пояса, обязательное исполнение традиций деревни.
А особенно злили насмешки старшего брата Феди. Тот, ожидая, когда Митька выйдет за дверь, громко посочувствовал матери:
– Эх, ма, не видать нам Митьки до утра, это как пить дать. Куда уж ему, раз даже Ванька семилетний смог на пол повалить. Так что, главная наша задача теперь – малых вырастить. Глядишь, они поумнее да половчее будут, чем их братец. Смогут позор с семьи нашей снять через пару лет.
«Я об ведро споткнулся, и сам упал, а не Ванька меня…!», – хотел крикнуть Митька, но его взяла такая злость, что горло сжало в тиски. Он молча пнул злополучное ведро на крыльце и направился в сторону амбара.
После амбара был овин, после овина – два заброшенных соседских дома, потом подпол одинокой бабы Маши, которую дети забрали на праздник в город, затем старая мельница. Отчаявшись, Митька добрался до поля и принялся ворошить рыхлый снег, громко при этом ругаясь. На морозе слёзы у него застывали на щеках, от чего рассматривать снег уже приходилось с трудом, особенно в такую темень. Началась метель: ветер-буян бил Митьку со всех сторон, прогоняя с открытого места в лес.
Митька, прикрыв лицо от снега, прошёл меж деревьев и, наощупь отыскав ствол потолще, присел. Сколько прошло времени, он не знал, но когда открыл опухшие от ветра и слёз глаза, метель закончилась и небо стало ясным. Лишь редкие снежинки, сумевшие пролететь сквозь кроны деревьев, мягко опускались на плечи мальчика. А посреди поляны, находящейся чуть левее от места, где сидел Митька, стояла сухонькая старушка. Лунный свет, падающий на поляну, придавал незнакомке зловещие очертания.
Мальчик испугался: «Кто ж в такой час может по лесу шастать? Все деревенские давнёхонько за огромный праздничный стол уселись, и небось уже гуся дожёвывают». От этих мыслей повело в животе, и тот громко заурчал.
Старушка ласково улыбнулась, поправляя сползшую с головы шаль:
– Ты чего тут сидишь, внучок, почему не празднуешь Новый год? Мамка тебя уже, поди, заждалась, все глаза выплакала – куда сын пропал.
– Не выплакала, – буркнул Митька, поднимаясь на онемевшие ноги, и сломал у дерева тонкую ветку. – Задание у меня, будто бы сами не знаете.
Он начал смело продвигаться к старушке, показывая всем видом, что уже вырос, попутно взбивая веткой снег. Старушка, вблизи казавшаяся не такой страшной, покачала головой:
– Моё дело – валежник собирать да лес слушать. Не знаю я, о чём речи ведёшь, но дело, видно, недоброе, раз дитя малое в лес послали. Или ты вёл себя плохо?
Митька разом вспыхнул и закричал не своим голосом:
– Ничего не малое, мне почти двенадцать! И вёл я себя хорошо, очень! Иначе б меня не отправили сегодня!
Старушка внимательно посмотрела на него, и выудила из мешка на поясе свёрток:
– На, поешь хоть, у тебя от голода скоро мыши в животе заведутся.
При упоминании мышей Митька снова чуть не заплакал: скоро рассвет, придётся возвращаться домой с пустыми руками.
Он представил, как огорчится мать, как засмеёт Федька, как начнут осуждать соседи: «Вон, мол, видать, кровь проклятая в мужском роду, одному старшему повезло». Митька с горечью глянул на старушку, но свёрток взял. Внутри оказался ломоть хлеба и небольшой кусочек сыра.
– Ешь, внучок, да рассказывай, что за беда приключилась. – Старушка опёрлась на длинную палку, которую Митька раньше не замечал.
Жадно откусив от хлеба, мальчик с трудом прожевал и вздохнул:
– Вы не здешняя, кажись, потому как здешние все знают: только наступит первый год твоего зверя-Хранителя, до рассвета надо найти этого самого зверя. Тогда и урожай будет, и сам год удастся. И на дело три раза отводится. В двенадцать, как мне сейчас, – первый, опосля второй, через круг, ну, и последний перед старостью, пока тридцать седьмой год не пойдёт. Примета такая у деревни нашей, ещё от прапрапрадедов досталась. Мамка меня выносила, когда Мышь правила, вот и ищу их уже который час. А они, пройды, попрятались, как от прокажённого! Чуют, видимо, что их год начался, и силы копят в норках своих! – он резко замолчал, всем сердцем ненавидя мышей и прочих грызунов.
Пожилая женщина удивилась, выслушав объяснения Митьки, и снова неодобрительно покачала головой:
– Ох, чего только не выдумают, чтоб потешиться, богами поприкрываться, а детям потом в этом ворошись. Ну, а коли не нашёл своего зверя…?
Митька пожал плечами, хорохорясь, но горечь затопила его сполна и он всхлипнул:
– Выгонят из деревни и проклянут вовеки, как батьку моего. Он никак не мог найти Хранителя, всё мамку уговаривал семьёй уехать, да куда там! – мальчик махнул рукой. – Здесь и хата наша, и огород, и скотина вся. Не послушалась мама его, а теперь горюет – прогнали отца, он даже рождение младших не застал – Васьки и Ваньки. Двойняшки они у нас. – Митька немного помолчал под взором внимательно слушающей старушки, а потом добавил: – Тяжело без батьки жить, всё из рук валится. Федька, брат мой, как самый старшой в семье, его обязанности на себя взял после того, как своего Хранителя принёс. Повезло ему, щенков много вокруг, не пришлось по полям бегать. Но хозяйству крепкая рука нужна, твёрдая. А у Федьки пока что только дразниться хорошо получается. В деревне нас не любят, смотрят, словно вся семья из-за батьки порчена. Не помогло даже, что Федька-то наказ выполнил.
Старушка посмотрела наверх, на полную Луну и, хитро улыбнувшись, проговорила:
– Сегодняшняя ночь – Новогодняя. Говорят, всякие чудеса случаются у тех, кто сердцем чист и другими обижен зазря. Вот ты чего бы пожелать хотел?
Митька пожевал губу, задумываясь и, словно боясь ошибиться, выпалил:
– Хочу, чтоб батька нашёл своего Хранителя и вернулся домой! – И торопливо добавил: – И чтобы Федька меня обижать перестал, с малышнёй сравнивая. Вырасту, так ему наподдам…!
Позади раздался непонятный шум, и Митька в испуге повернулся. Ничего странного не обнаружив, мальчик хотел поблагодарить старушку за еду, но та словно испарилась – лишь цепочка узеньких следов уходила глубоко в лес. Почесав щёку, уже заиндевевшую от мороза, Митька собрался продолжить свой путь, но где-то на поле закричали.
– Митька, Митька, где ты, Ми-и-и-итька, ау!
Мальчик узнал брата, и бросился ему навстречу, еле сдерживаясь, чтобы не засмеяться во весь голос. Сработало, не обманула старушка – ночь и правда чудо свершила! Неужто батька вернулся, в самом деле вернулся с Хранителем! И теперь заживут они все вместе, и перестанут их проклинать в деревне, и Митька снова сможет дружить с дочкой конюха, Варькой…
– Федька, сработало, да? Сработало колдовство? – Митька крепко обнял брата, раскрасневшегося от бега, и счастливо рассмеялся.
Но Федька словно не слышал его. Он тяжело дышал и утирал рукой вспотевший лоб.
– Мить, бежим скорее, отец воротился! Ты слышишь, Мить? – Федя резко тряхнул брата. – Отец вернулся с Хранителем, он его нашёл! Митька, бежим!
Митька рванул в сторону деревни, не чуя под собой земли, но тут со спины на него прыгнул старший брат и повалил в пушистый снег.
– Ты что, оглох? Надо бежать, говорю! Сейчас же!
– Да я и бегу, чего ты меня ухватил? Пусти, ну! – Митька с силой вырвался из рук брата и попытался встать на ноги, сердясь.
Федя посмотрел на него как на помешанного, и потянул за рукав шубы:
– Ты что, совсем ополоумел? Надо бежать не в деревню, дубина, а из, и подальше, покуда силы не кончатся!
Митька ничего не понимал, выворачивая голову назад, в сторону дома, и всё ещё пытался высвободиться.
– Да зачем, ты ж сам сказал, что батька пришёл! Теперь всё правильно, как надо, и нас никто не тронет больше! Простят, и сами прощения просить будут ещё!
Федька отпустил брата и схватился за голову:
– Глупый! Не простит никто, потому как и прощать некому будет! Хранитель отца – это ж не мышь полевая, не щенок и не петух, а самый всамоделишный…
Он не успел договорить. В деревне что-то полыхнуло, и раздались жуткие, наполненные страхом и болью крики, в которых вмиг оробевший Митька разобрал лишь одно слово:
«Дракон».
Вернись
Настя, поколебавшись с мгновение, осторожно присела на диван. В голове роились тысячи мыслей, но ни одна из них не подходила для начала разговора. Любая не годилась и для извинений.
– Мишенька… – тихонько позвала Настя и тяжело сглотнула, чувствуя, как от волнения пересохло горло. – Здравствуй.
– Здравствуй, – равнодушно откликнулся Миша.
– Как ты? Всё хорошо?
– Хорошо.
Настя замолчала. Гнетущая тишина, прерываемая лишь тиканьем часов, не успокаивала, а лишь заставляла сильнее колотиться сердце и чувствовать на плечах неподъёмную ношу из вины, сожаления, надежды. И одиночества.
Девушка собралась с духом:
– И у меня. Только устала на работе немного… Может, прогуляемся? Подышим свежим воздухом. Давай?
– Давай.
Сдерживая улыбку, Настя спешно накинула на плечи пальто. Всегда есть возможность изменить ситуацию, если хоть кто-нибудь приложит для этого усилия. Миша не молчит – а это уже маленькая, но победа.
На улице темнело. Они шли под дождём, рассматривая зажигающиеся на аллее фонари, и тихонько переговаривались. Редкие прохожие, завидев парочку, осуждающе качали головами, но Настя этого даже не замечала. Когда ты рядом с другом, не хочется обращать внимание на окружающий мир. Хочется создавать собственный. Принадлежащий только вам двоим.
Настя робко приобняла Мишу.
– Давно не виделись с тобой… Работа, заботы… Поверишь – даже не могу вспомнить, какой сегодня день недели! А уж число и подавно. Будто живу в фильме про день сурка. Но, честное слово, я не забывала о тебе! Ты же мой лучший друг. Лучший – и единственный. Тот, кто всегда выслушает, подскажет, поможет. Кто поддержит. Кто не осудит. Скажи…. Только честно! Ты скучал?
– Скучал.
– И я… – Настя мягко улыбнулась. – Прости, что редко говорю с тобой… И ещё реже слушаю. Я пойму, если ты не захочешь со мной общаться. Но очень прошу дать мне шанс всё исправить. Я буду очень стараться. Наша дружба – лучшее, что случалось в жизни. Ладно?
– Ладно.
Она вздохнула:
– Не веришь… Наверное, быть моим другом – трудно?
– Трудно.
– Прости, – повторила она, зная наверняка – простит. Иначе и быть не может. Если не он, то кто?
Они прошли ещё несколько метров. Сверившись с картой на телефоне, Настя вскинула голову и радостно воскликнула, указывая на поскрипывающую на ветру табличку:
– Вот же! Вот она! И ещё открыто. Повезло, да? – она подмигнула Мише, толкая тяжелую дверь.
В помещении пахло маслом, горелыми проводами и чем-то неуловимо знакомым. Таким, как пахло от папы, когда он много лет назад знакомил их с Мишей.
– Добрый день! – Услышав стук двери, навстречу посетителям вышел пожилой мужчина с густыми усами, и, вытерев руки о тряпку, откинул её в сторону.
– Здравствуйте, – кивнула Настя, рассматривая интерьер мастерской. – Извините за беспокойство. Подскажите, сможете ли вы помочь?
– Конечно. Что случилось?
– Понимаете… – Настя закусила губу, подбирая слова. – У моего друга беда… Нет-нет, ничего критичного! Думаю, что просто батарейки сели. Можете их заменить?
Девушка указала на Мишу. Мастер с осторожностью принял из рук Насти большого плюшевого медведя и, уложив его на широкий стол, подвинул лампу.
– Сейчас посмотрим.
– Он говорящий, – внезапно призналась Настя, будто бы пытаясь отыскать оправдание. – Ты ему рассказываешь что-нибудь, а он воспроизводит своим голосом те же фразы. Но сейчас повторяет только последнее слово. А я так скучаю по нашим беседам…
Мужчина, перебирая пальцами материал на спинке медведя, нахмурился. А затем, хмыкнув, поднял голову:
– Боюсь, я не могу помочь.
– Почему? – Настя в недоумении вздёрнула брови.
Настроение, приподнятое всего мгновение назад, вернулось к своему обычному состоянию. Каким оно бывает каждый проведённый без Миши день.
– Потому что у вашей игрушки в целом нет батареек. И не было, судя по всему.
– Но… – Девушка потрясла головой, не веря в услышанное. Миша лежал на боку, поджав переднюю лапу, а глазки-пуговки задорно блестели. – Но он же говорил… Точно говорил!
Мастер пожал плечами, выключая лампу, и отвёл в сторону глаза. Насте стало неуютно. Она поняла, что свет погас не в помещении, а в ней самой. В глубине сердца.
Девушка перевела взгляд на плюшевого медведя – последний подарок папы. Папы, который обещал быть всегда рядом. Папы, который оставлял игрушку с напутствием: всегда защищать друг друга. Папы, который вышел из квартиры и больше никогда не появился ни в ней, ни в жизни дочери.
Настя почувствовала, как начинает щипать глаза, и, прижав к себе игрушку, вышла из мастерской.
– Пожалуйста… Прошу, пожалуйста, – прошептала она в мягкое ушко, стискивая медведя в объятиях, и заплакала. Отчаянно. Горько. – Вернись ко мне. Вернись. Я не справлюсь одна. Уже не справляюсь. Вернись, пап, хорошо?
– Хорошо, – отозвался Миша Настиным голосом. И подмигнул.
Звёзды в саду
Через стекло оранжереи, преломляясь под неестественными углами, проникали бледно-жёлтые лучи солнца. Они подсвечивали находящиеся внутри предметы, придавали их очертаниям мягкое сияние. Казалось, что помещение наполнено еле заметными частичками волшебной пыли, блестящей и переливающейся разными цветами.
Виктория Сергеевна чихнула, когда пыль защекотала ноздри, и укоризненно покачала головой:
– Что ж такое-то… Будто специально кто пёрышком по носу водит.
Она нажала на пульверизатор, орошая высокую, почти до потолка, монстеру, а затем нежно провела кончиками пальцев по листу. Глянцевая тёмно-зелёная поверхность чуть качнулась, и капелька воды, скатившись, угодила Виктории прямо на шерстяной носок, выглядывающий из тапочки.
Переместившись левее, к углу оранжереи, женщина не без труда нагнулась и внимательно осмотрела кадку с кустиком твидии, склонившим длинные стебли. Соцветия свернулись и почернели, часть успела осыпаться. Виктория знала: причина не в уходе или неподходящих условиях. Твидии, как и самой женщине, не хватало Виктора.
* * *
Когда Виктор дарил жене на серебряную годовщину свадьбы горшок с крошечными ростками, то, как обычно, с лукавой улыбкой спросил:
– Знаешь историю о царице Твидии, в честь которой растение и названо?
– Нет. Такая существует? – усомнилась Виктория, с горящими глазами разглядывая невиданный ранее цветок.
– Существовала, – поправил Виктор. – Задолго до нынешней цивилизации. Твидия – владычица ночного неба и бескрайнего сада, в котором расцветали звёзды. Мудрая Ви с похожими на топазы глазами, о чьей доброте и справедливости слагали песни. Не дошедшие до нас, конечно.
– Это из какой же мифологии? – усмехнулась Виктория.
Виктор задумчиво нахмурился, поглаживая подбородок:
– Хм. Дай-ка подумать. Цветок родом из Южной Америки. Может, у ацтеков?
– Если из Южной, то, скорее, у гуарани. Или инков.
– Вот у кого-то из них – точно!
– Или всё же из племени имени Вити Катцына? Признавайся, романтик. Ты никогда не был силён в легендах. Выдумал?
Виктор рассмеялся:
– Эх, вот так и пробуй угодить любимой женщине!
– Выдумал, – подытожила Виктория, стараясь сохранить серьёзный вид, но не сдержалась и хихикнула в ответ: – Почти получилось, только вот «Ви» тебя выдало.
Виктор подошёл к жене и, наблюдая, с какой нежностью она рассматривает цветок, подмигнул:
– Надо же было провести между вами параллель. Да и не соврал нигде: ты у меня добрая, справедливая, красивая.
– Спасибо. Чудесный подарок.
– Он ещё и заколдован.
– Ну началось!
– Клянусь! Пока мы вместе, крошечные звёздочки будут цвести и сиять, подобно своим небесным собратьям.
– А если завянут, значит, ты разлюбил меня?
– Господи упаси, – наигранно испугался Виктор, и, прижав к себе жену, мягко поцеловал в висок. – Только смерть сможет нас разлучить. Так что это будет означать, что ты его просто забывала поливать.
* * *
Позади тихо скрипнула дверь. Виктория Сергеевна обернулась на звук, подозревая, кто зашёл в оранжерею. И не ошиблась.
Заложив руки за спину, по оранжерее медленно прошёлся новый руководитель, Артём Никитич. Молодой, со светлыми щёточками-усами, залихватски подкрученными кверху, и редкой бородкой, едва прикрывающей подбородок. Он пришёл сразу после смерти Виктора – бывшего директора оранжереи. Тот почти сорок лет управлял садом: оберегал его представителей, сумел наладить поставку редких растений из экзотических, почти диких мест, каждую субботу организовывал бесплатное посещение, угощая в конце всех желающих чаем с приготовленными Викторией блинчиками.
Сама Виктория Сергеевна была далека от организационных вопросов, предпочитая делиться интересными фактами и невероятными легендами о растениях, параллельно ухаживая за экземплярами, и потому с самого первого дня работы в оранжерее закрепила за собой обязанности садовода и экскурсовода. Она искренне верила, что лишь через заботу о хрупком безмолвном организме можно действительно осознать его ценность. А через призму историй – понять сущность.
Но как только Виктор умер – внезапно, прямо за рабочим столом, после привычной субботней беседы со школьниками, – мэрия города назначила нового руководителя. А тот оказался не из робких.
Хватило нескольких месяцев, чтобы Артём Никитич перекроил оранжерею почти целиком. Исчезли деревянные ульи, чьи обитатели из года в год способствовали опылению, и вместо пчёл Артём приказал запустить маленькие механические коптеры. Красивые разрисованные леечки, расставленные по всем укромным уголкам, группа одетых в белоснежные комбинезоны рабочих сложила в большой ящик и вывезла, взамен разместив возле каждого растения дисперсионный распылитель.
Также рядом с табличками, на которых аккуратным почерком Виктории были выведены названия растений на двух языках – русском и латыни, – установили заламинированные пластины с чёрточками и точками. После наведения на них камеры телефона, у каждого посетителя в наушниках, которые выдавались при входе, начиналась лекция. Сухая, наполненная фактами. Скучная до зубного скрежета.
Виктория честно попыталась прослушать её, но сдалась после второго зевка. А когда услышала, что нежно-голубую твидию называют лишь по-латыни – оксипеталумом, – игнорируя спешно дописанную Викторией сказку о царице небесного купола, то и вовсе отбросила от себя ни в чём не повинные наушники.
Твидию Виктория перевезла в оранжерею почти сразу после того, как осталась в доме одна. Цветок начал засыхать, вызывая тем самым воспоминания о Викторе. Не окреп он и в оранжерее, но хотя бы не так часто попадался на глаза, как в квартире. Был где-то неподалёку, ощущался на незримом уровне, – и этого хватало.
– Артём совсем умом тронулся, – бурчала уборщица, Зинаида Митрофановна, с трудом толкая перед собой ведро с грязной водой. – Видано ли: поставил передо мной коробку на колёсиках и с щётками по бокам, выдал пульт, и говорит, мол, «Обучайте нового подчинённого», – передразнила она начальника. – Мол, только вначале кнопки нажимать придётся, чтоб направление указать, а дальше квиник… влимиг…
– Клининг, – машинально поправила Виктория.
– Клининг, фу-ты ну-ты!-кар, чтоб его черти подрали, сам запомнит маршрут.
– Так и сказал?
– Ну не прям, – фыркнула Зинаида Митрофановна, отжимая жилистыми руками тряпку, и бросила ту на пол. – Но почти. А почто мне махина эта неповоротливая? Что она, плинтуса вытрет? Или, может, зимой за каждым посетителем у гардеробной ездить будет? Эх, Викушка, помяни мои слова: сейчас он начинит своими прибамбасами и нас, и оранжерею, а потом и за цветочки примется!
Виктория промолчала в ответ, не желая принимать участие в сплетнях, хотя и сама каждую ночь задавалась вопросом, какие ещё сюрпризы хранятся в закромах у начальника.
Смерть Виктора, казалось, забрала с собой и жажду к жизни у Виктории. Своих детей они завести так и не смогли, и единственное, что не позволяло опустить руки и с головой окунуться в тоску, – общее с мужем дело. А теперь и у него размылись грани, рискуя превратить всё в мираж.
– Виктория Сергеевна, – тихо позвал Артём Никитич. – Не заняты?
– Нет, – коротко ответила Виктория, упорно делая вид, что растение требует тщательного осмотра.
– Поговорить хотел. Пойдёмте чайку попьём? Я из Индии его недавно привёз.
Виктория не удержалась:
– Чай привезли, а «Лисью кисть» – нет!
Начальник недоумённо вздёрнул брови:
– Кого?
– Орхидею! Витя… То есть, прошлый руководитель, Виктор Семёнович, заказывал её два года назад, но у индийских садовников оставалось всего несколько экземпляров, и те оказались забронированы. Потому нам пришлось встать в очередь. И когда она подошла, вы взяли – и отказались!
Чувствуя, как начинает пылать лицо, а в висках застучали молоточки, Виктория попыталась несколько раз глубоко вдохнуть. Но руки предательски задрожали, выдавая её состояние. От Артёма Никитича это не укрылось.
– Пойдёмте, – чуть настойчивей повторил он. – Отвлечётесь, отдохнёте.
Они покинули оранжерею. Пройдя по коридору до кабинета, возле которого пустовал стол секретаря, Артём Никитич приглашающе махнул рукой, пропуская Викторию вперёд.
Почувствовав, как сжалось в тоске сердце, экскурсовод с опаской перешагнула порог. Она была здесь впервые после смерти мужа, и, окинув цепким взглядом кабинет, не нашла ни одного знакомого предмета. Словно бы это была вообще другая комната, построенная на заказ для Артёма.
Вместо привычного стола, украшенного фотографиями и фигурками в виде деревьев, в центре кабинета стоял большой монитор, бесперебойно мигающий разноцветными лампочками. Рядом с ним располагался прозрачный шар на подставке, внутри которого крутилось миниатюрное солнце, изредка прячущееся за сизые слоистые облака.
Виктория замерла, поражённая странным предметом.
– Усовершенствованный штормгласс со встроенным проектором, – пояснил Артём, не скрывая гордости. – Транслирует погоду с минимальной погрешностью. Чтобы его разработать, пришлось… Впрочем, не думаю, что вам интересно.
Женщина кивнула, обходя кабинет по периметру и пытаясь отыскать какое-нибудь напоминание о Викторе. Любую деталь, даже самую малозначимую: стикер с записанным почерком мужа номером телефона, ручку с погрызенным колпачком, тяжёлую пепельницу ручной работы, извечно заполненную окурками. Хоть что-нибудь!
Но от прежнего руководителя не осталось даже привычного запаха: горького табака, одеколона и лаванды, мешочек с которой всегда находился при муже.
Артём Никитич обошёл низкий столик, направляясь к белоснежному кожаному дивану у дальней стены. Опустившись на него, он закинул ногу на ногу и ткнул в расположенную в подлокотнике кнопку.
– Грета, принеси чайник с индийской заваркой, две чашки чая и пирожные.
– Грета? – нахмурилась Виктория, присаживаясь на противоположный конец дивана. – А где Настя?
Артём делано развёл руками:
– Не сработались.
– С Настей? Более внимательной и умной девочки и не найти! А уж сколько всего она знает о растениях!
– Дело секретаря – не пестики и тычинки, а точная документация и вовремя отвеченный звонок.
– Но…
– Виктория Сергеевна, – раздражённо перебил её Артём. От заискивающей улыбки не осталось и следа. – Я безгранично уважаю ваш вклад в бесперебойную работу сада, и нисколько не сомневаюсь в дружеских отношениях с коллегами. Но с персоналом разберусь сам.
В кабинет впорхнула миловидная девушка, одетая в облегающее платье, совершенно не скрывающее длину стройных ножек. Она держала поднос с парой чайников, из носиков которых почти синхронно поднимались тоненькие струйки пара, и одинокой чашкой.
– Тёмик, – девушка белозубо улыбнулась и поставила поднос на столик возле дивана. – Сделала, как и просил.
Артём, кинув на Викторию быстрый взгляд, чуть поморщился:
– Грета, я просил две чашки. И один чайник.
– Ой! – прикрыв ладошкой рот, девушка хихикнула. – А я гадала, зачем тебе два… Ой. То есть, вам. Извините, Артём Никитич. Сейчас принесу.
– «Верно, Тёмик, – подметила про себя Виктория, пытаясь скрыть отвращение. – Дело секретаря – не растения, а точёная фигурка и умение томно хлопать ресницами».
Через пять минут Грета вернулась. Разлив по чашкам чай, она снова улыбнулась и вышла из кабинета.
– Не буду лукавить: разговор тяжёлый, – начал Артём и, причмокивая, отхлебнул напиток. – М-м-м… Понимаю, что для вас новость может оказаться… шокирующей. Но, посоветовавшись с мэрией, мы решили, что пора двигаться дальше. В ногу со временем. Навстречу будущему, где искусственный интеллект – реальность. Даже повседневность.
Он замолчал. Молчала и Виктория, так и не притронувшись к чашке. Первым не выдержал Артём:
– Вижу, пока вы не понимаете, о чём речь. Наша оранжерея полностью меняет специфику работы…
– Что, спрячете все экземпляры под купол и будете лишь транслировать картинку на экране? – перебила его Виктория. – Верно говорили, что и за растения приметесь! Оранжерея славилась как раз возможностью увидеть настоящие цветы, почувствовать их аромат, хотя бы на секунду окунуться в атмосферу чистой, нетронутой природы! А вы…
– Виктория! – Артём Никитич хлопнул себя по коленям. – Мы не станем прятать растения. Мы заменим их вовсе. Все экземпляры будут переведены в искусственную форму. Когда-нибудь. Пока что это разработки, но… Штат работников придётся сменить, конечно же. Увы, но в данном случае мы нуждаемся в программистах, а не садовниках.