Колдовство на Руси. Политическая история от Крещения до «Антихриста»

С одной стороны, перед вами некая реальность, а с другой стороны, это лишь мечтание, наваждение, отражение чуждого мира. Этот мир точно существует, но он чужой – не наш, его посещение – грех, искушение, порок, обман. Там нечего делать и только смерть. Бесовская рекламная кампания – сеть для слабодушных. Особенно жен, склонных к воображениям и эмоциям. Но мужи тоже в зоне риска. И примеров тому множество. Летописец поминает первым делом Симона Волхва – первого гностика, летавшего на глазах у императора и падшего лишь по молитве апостола Петра. Ученики Христа наделены были правом изгонять бесов постом и молитвой – некоторым удавалось.

Летописец поминает еще египетских магов Анания и Мамврия, соперничавших с Моисеем (Исх. 6:11–12, 22; 8: 7, 18 и т. д.), хотя по именам их знают только апокрифы. Чародей Куноп (Киноп) известен по Житию Иоанна Богослова. Одержимый бесами, он творил чудеса на острове Патмос, куда был сослан апостол. Иоанн изобличил Кунопа, и того поглотило море. Люди верили в магию язычника, но потом апостол выправил благочестие исцелениями и чудесами. Жителям Патмоса повезло познать и грех, и силу слова. В XI в. на Руси православные верующие хотели именно этого.

Тем не менее ясно, что в Ростовских землях и на Белоозере в те годы христианство еще не пустило корней. Более того, миссионеры зачастую рисковали жизнью, неся слово Божье. Составленное в середине XII в. Житие Св. Леонтия описывает ненастья, обрушившиеся на епископа, назначенного служить в Ростов в конце XI в. Он претерпел многочисленные поругания от язычников, а потом был убит. Исследователи сопоставляют это известие с описанным в ПВЛ под 1071 г. и датируют примерно тем временем. Впрочем, далее источники также упоминают присутствие язычников на Северо-Востоке. Уже под 1091 г. в летописи, кроме многочисленных небесных предзнаменований, отмечено, что «волхв объявился в Ростове и вскоре погиб». Для автора, возможно, включение этого известия в число других ненастий, указывающих на скорую беду, было обусловлено разъяснением кары Господней, выразившейся в следующие годы в нашествии кочевников. Однако речь таки о языческой активности.

Еще в той же статье 1071 г. записан рассказ о новгородце, который пришел «в землю Чудскую» и просил у тамошнего кудесника «волхвования», то есть предсказания. Тот «по обычаю своему начал призывать бесов в дом свой», но сначала ничего не вышло:

«Новгородец же сидел на пороге того дома, а кудесник лежал в оцепенении, и ударил им бес. И встав, сказал кудесник новгородцу: “Боги не смеют прийти – имеешь на себе нечто, чего они боятся”. Тот же вспомнил, что на нем крест, и, отойдя, повесил его вне дома того. Кудесник же начал вновь призывать бесов. Бесы же, тряся его, поведали то, ради чего пришел новгородец. Затем новгородец стал спрашивать кудесника: “Чего ради бесы боятся того, чей крест на себе мы носим?” Он же сказал: “Это знамение небесного Бога, которого наши боги боятся”. Новгородец же сказал: “А каковы боги ваши, где живут?” Кудесник же сказал: “Боги наши живут в безднах. Обличьем они черны, крылаты, имеют хвосты; взбираются же и под небо послушать ваших богов. Ваши ведь боги на небесах. Если кто умрет из ваших людей, то его возносят на небо, если же кто из наших умирает, его несут к нашим богам в бездну”».

Опять реконструирован несвойственный язычникам дуализм. Кажется, что летописец настойчиво хотел представить волхвов представителями религии-инверсии. Сюжет он подытожил: «Так ведь и есть: грешники в аду пребывают, ожидая муки вечной, а праведники в небесном жилище водворяются с ангелами». На самом деле, если речь об анимизме, то такого прямого сопоставления не получится.

Возможно, что рассказ несколько модифицирован при записи. Тем не менее описана обычная ситуация двоеверия: крещеный горожанин отправляется к местному чародею. Мешает только нательный крест – амулет чуждой силы в понимании язычника. Новгородец снимает крест, вешает его где-то «вне дома», вне сакральной территории – и тут же все встает на свои места: бесы получают свободу, кудесник начинает пророчествовать.

* * *

Первые поколения русских христиан прилагали большие усилия в бесхитростных проповедях против дьявольских хитростей. Они искали прямые параллели и указывали на проблемы буквально – без теологического флера. Летопись зафиксировала под 1074 г., как Феодосий Печерский поучал братию о сатанинских каверзах:

«Феодосий имел обычай с наступлением поста, в воскресенье на Масленой неделе вечером, по обычаю прощаясь со всей братией, поучать ее, как проводить время поста: в молитвах ночных и дневных, блюсти себя от помыслов скверных, от бесовского соблазна. “Бесы ведь, – говорил, – внушают черноризцам дурные помыслы, мысли лукавые, разжигая им желания, и тем нарушены бывают их молитвы; когда приходят такие мысли, следует отгонять их знамением крестным, говоря так: “Господи, Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас, аминь”». И еще надо воздерживаться от обильной пищи, ибо от многоядения и пития безмерного возрастают помыслы лукавые, от возросших же помыслов случается грех». «Поэтому, – говорил он, – противьтесь бесовскому действию и пронырству их, остерегайтесь лености и многого сна, бодрствуйте для церковного пения и для усвоения предания отеческого и чтения книжного; больше же всего подобает черноризцам иметь на устах псалмы Давидовы и ими прогонять бесовское уныние…»^[59].

Монахи – воинство Христово. Они на передовой в борьбе со злом. И потому особенно хитры и настойчивы с ними бесы. Крест, понятно, обороняет, но бывают другие лазейки: помыслы, страсти, уныние. Сказания о Киево-Печерском монастыре и Патерик приводят многочисленные примеры. Примечателен рассказ о черноризце Исакии, который прежде был богатым торопецким купцом, а потом роздал имущество и закрылся в пещере под надзором преподобного Антония – около 1068 г. Вел строгую жизнь затворника, «облекся во власяницу, велел купить себе козла, содрать мешком его шкуру, и надел на власяницу, и обсохла на нем шкура сырая»; постился, была «пищей его просфора одна, и та через день, и воды в меру пил»; и молился, а каждый вечер пел псалмы Давыдовы до полуночи, отдавая поклоны. Так прошло семь лет. Однажды вечером присел он, устав от непрестанных молитвословий. Иссякшая свеча погасла, но вдруг Исакий был изумлен:

«Внезапно свет воссиял в пещере, как от солнца, точно глаза вынимая у человека. И подошли к нему двое юношей прекрасных, и блистали лица их, как солнце, и сказали ему: “Исакий, мы – ангелы, а там идет к тебе Христос с ангелами”. И, встав, Исакий увидел толпу, и лица их ярче солнца, а один среди них – от лица его сияние ярче всех. И сказали ему: “Это Христос, пади и поклонись ему”. Он же, не поняв бесовского наваждения, забыв перекреститься, встал и поклонился, точно Христу, бесовскому делу. Бесы же закричали: “Наш ты, Исакий, уже!” И, введя его в кельицу, посадили и стали сами рассаживаться вокруг него – полна ими келья его и весь проход пещерный. И сказал один из бесов, называемый Христом: “Возьмите сопели, бубны и гусли и играйте, пусть нам Исакий спляшет”. И грянули бесы в сопели, и в гусли, и в бубны, и стали им забавляться. И утомив его, оставили его еле живого и ушли, так надругавшись над ним»^[60].

Монах чудом не погиб, но потом собрался с силами. Три года шла его «война» с бесами, но в итоге он «победил бесов, как мух, ставя ни во что их запугивания и наваждения». Исакий говорил им: «Хоть вы меня когда-то и прельстили в пещере, потому что не знал я козней ваших и лукавства, ныне же со мною Господь Иисус Христос и Бог наш и молитва отца моего Феодосия, надеюсь на Христа и одержу победу над вами».

«Много раз бесы пакостили ему и говорили: “Наш ты, поклонился нашему старейшине и нам”. Он же говорил: “Ваш старейшина антихрист, а вы – бесы”. И осенял лицо свое крестным знамением, и оттого исчезали. Иногда же вновь приходили к нему ночью, пугая его видением, будто идет много народа с мотыгами и кирками, говоря: “Раскопаем пещеру эту и засыплем его здесь”. Иные же говорили: “Беги, Исакий, хотят тебя засыпать”. Он же говорил им: “Если б вы были люди, то днем пришли бы, а вы – тьма, и во тьме ходите, и тьма вас поглотит”. И осенял себя крестным знамением, и они исчезали. Другой раз пугали его то в образе медведя, то лютого зверя, то вола, то вползали к нему змеями, или жабами, или мышами и всякими гадами. И не могли ему ничего сделать и сказали ему: “Исакий! Победил ты нас”. Он же сказал: “Когда-то вы победили меня, приняв образ Иисуса Христа и ангелов, но недостойны были вы того образа, а теперь по-настоящему являетесь в образе зверином и скотском и в виде змей и гадов, какие вы и есть на самом деле: скверные и злые на вид». И тотчас пострадали от него бесы, и с тех пор не было ему пакости от бесов”»^[61].

Это история успеха, но, конечно, так случалось не со всеми. Некоторых захватывали демоны не на мгновение или час, а на полный срок. Бесы лезли буквально в каждую щель и прикидывались кем угодно. Один из современников Исакия, старец Матвей, рассказывал, как «однажды, когда он стоял в церкви на месте своем, поднял глаза, обвел ими братию, которая стояла и пела по обеим сторонам на клиросе, и увидел обходившего их беса, в образе поляка, в плаще, несшего под полою цветок, который называется лепок».

Лепок – это ясменник (Asperula), травянистое растение с маленькими белыми цветками, душистое, медоносное. Его иногда называли «смолка» или «сывороточный». Очень широко распространено, но за свою пахучесть и вязкость сродни дурману, мареву мечтаний. Ну а лях – поляк – вечная оппозиция, особенно сходен бесовскому образу, подозрителен и страстен. Уже в XI в. он выступал антонимом православного русского, захватчиком, интервентом, поддерживающим оппозицию – то князя Святополка Окаянного, то Изяслава Ярославича, союзника папистов. Казалось, что поляки всегда против истины, а потому легко населяются бесами. Они – гнездо искушений. Вот и тогда в видениях черноризца:

«Обходя братию, бес [поляк] вынимал из-под полы цветок и бросал его на кого-нибудь; если прилипал цветок к кому-нибудь из поющих братьев, тот, немного постояв, с расслабленным умом, придумав предлог, выходил из церкви, шел в келью и засыпал, и не возвращался в церковь до конца службы; если же бросал цветок на другого и к тому не прилипал цветок, тот оставался стоять крепко на службе, пока не отпоют утреню, и тогда уже шел в келью свою»^[62].

Сладким обонянием лях помечал склонных к искусу. Много ли изменилось с тех лет?

* * *

Сложнее бесам было с русскими правителями. Не только крест хранил их, но молитвы священнослужителей и правоверного люда. Под упомянутым 1071 годом летописец изложил ситуацию встречи с язычниками новгородского князя Глеба Святославича.

Явился волхв, который стал представляться людям «богом», и многие ему поверили, «чуть ли не весь город». Он заявлял: «Все знаю наперед, что случится». И уверял, «хуля веру христианскую», что перейдет Волхов «перед всеми». Форменный второй Симон и Куноп. И случилась в городе смута. Все поверили волхву, выступив против епископа, возжелав ему погибели. Но архиерей не растерялся. Взяв крест и облачившись в ризы, он без уныния вышел к народу, сказав:

«Кто хочет верить волхву, пусть идет за ним, кто же верует богу, пусть идет ко мне».

Люди разделились на две неравные части: «князь Глеб и дружина его стали около епископа, а люди все пошли к волхву». Начался мятеж. В какой-то момент Глеб, спрятав под плащ топор, «подошел к волхву и спросил: “Знаешь ли, что завтра случится и что сегодня до вечера?” Тот ответил: “Знаю все”. Глеб продолжил: “А знаешь ли, что будет с тобою сегодня?” Тот ответил: “Чудеса великие сотворю”».

Тогда Глеб выхватил топор и зарубил кудесника. Люди тотчас разошлись. История напоминает события на Белоозере, рассказанные Яном Вышатичем. Уличенный в ложном пророчестве оракул оказывается умерщвлен. «Так погиб он телом, а душою предался дьяволу», – резюмирует летописец. Бесы сыграли с ним злую шутку. Хотел он тщиться властью в этом мире, но оказался предан и наказан силой господней на вечное рабство в аду дьявольском. А власть только у правителя православного.

В первобытных обществах нередко встречались представления, когда ответственность за природные ненастья несет вождь. Он мог быть свергнут, наказан или даже убит. В свое время И. Я. Фроянов даже предлагал в таком ключе интерпретировать народные волнения в древнерусских городах. Подобная ответственность возлагалась общинниками не только на светских, но и на духовных лидеров. У язычников это были одни и те же, а вот у христиан сложнее. Тем не менее миссионеры могли пострадать именно в связи с этим. Если они чем-то выделялись, то это могли счесть колдовством их бога. В Торейде в Ливонии в конце XII в. так случилось с монахом Теодорихом, который прибыл туда проповедовать. Хронист Генрих Латвийский сообщает об этом:

«Ливы из Торейды решили принести его [Теодориха] в жертву своим богам, потому что жатва у него была обильнее, а на их полях погибла затопленная дождями. Собрался народ, решили узнать гаданием волю богов о жертвоприношении. Кладут копье, конь ступает [через него] и волею божьей ставит раньше ногу, почитаемую ногой жизни; брат устами читает молитвы, руками благословляет. Кудесник говорит, что на спине коня сидит христианский бог и направляет ногу коня, а потому нужно обтереть спину коня, чтобы сбросить бога. Когда это было сделано, а конь опять, как и в первый раз, ступил раньше ногою жизни, брату Теодориху жизнь сохранили»^[63].

Дожди побили урожай, а на участке миссионера он сохранился. Простодушные признали это христианским чародейством. Потом они гадали, но языческое гадание указало, что убивать монаха нельзя. Шаман даже видел ангела на крупе коня. Понятно, что провидением руководил Господь благодаря благочестивой молитве. Но это важный пример того, как можно не распознать божественный промысел за такой забавой, как жребий.

Владимир Мономах в своем «Поучении детям» вполне серьезно рекомендовал использовать гадание на Псалтыри, когда ответ обнаруживается в первой попавшейся строчке на случайно открытой странице. Но это, конечно, не всегда так и злоупотреблять не следует. Теодориху повезло по молитве, князю Владимиру – по богоизбранности, а каждый ли таков? Не стоит рисковать: на лошадь может и бес вскочить.

Темы, осуждающие всякие формы волшебства, регулярно возникали в княжеских изборниках, антологиях святоотеческих и нравоучительных текстов, например, в сохранившихся изборниках 1073-го и 1076 гг. В первом осуждается «волхвание волшьбы» и чародейство с имитацией чудес. Во втором представлен перевод архаичного текста вопросов-ответов Афанасия Александрийского и Анастасия Синаита, где в том числе речь идет о возможности «чародея» изгонять из человека бесов. Ответ дан в согласии с Евангелием: не может сатана сатану изгонять. Там же вопрос о молитве, которой «более всего боятся бесы и дьявол»^[64].

Возвращаясь к подвигу князя Глеба, убившего волхва в 1071 г., следует упомянуть, что вскоре он погиб – в 1078 году был убит где-то в Заволочье, в глубоком языческом захолустье. Исследователи нередко находят взаимосвязь между известиями о его деятельности и полагают, что смерть князя связана с излишним миссионерским рвением. Хотя, конечно, в условиях постоянных бесовских атак это не удивительно. Борьба шла повсеместно, жертвы случались часто.

Известно, что в 1092 г. в Полоцке, где правил князь-чародей Всеслав, случилось нашествие бесов. Только чудом горожане выжили:

«Предивное чудо явилось в Полоцке в наваждении: ночью стоял топот, что-то стонало на улице, рыскали бесы, как люди. Если кто выходил из дома, чтобы посмотреть, тотчас невидимо уязвляем бывал бесами и оттого умирал, и никто не осмеливался выходить из дома. Затем начали и днем являться на конях, а не было их видно самих, но видны были коней их копыта; и уязвляли так они людей в Полоцке и в его области. Потому люди и говорили, что это мертвецы бьют полочан».

В тот год много ненастий обрушилось на русскую землю: голод, война, эпидемии, «засуха была, так что пересохла земля, и многие леса возгорались сами и болота; и много знамений было по земле; и рать великая была от половцев и отовсюду». «В те же времена многие люди умирали от различных недугов, так что говорили продающие гробы, что “продали мы гробов от Филиппова дня до мясопуста семь тысяч”»^[65]. Это был 6600 год от сотворения мира, 1092-й от Рождества Христова, хотя кто ж знает, сколько нам отмерено – срок только Господу ведом. В тот раз справились молитвами Святых отца и праведников, но впереди были новые испытания.

* * *

Арабский путешественник из Андалусии Абу Хамид ал-Гарнати, посетивший Киев в 1150–1153 гг., писал про русских:

«Мне рассказывали о них, что у них каждые десять лет становится много колдовства, а вредят им их женщины из старух колдуний. Тогда они хватают всех старух в своей стране, связывают им руки и ноги и бросают в реку: ту старуху, которая тонет, оставляют и знают, что она не колдунья, а которая остается поверх воды – сжигают на огне»^[66].

Это, конечно, слух, но христианство полностью утвердилось на Руси лишь к началу XIII века. Только в эти годы появляются свидетельства о проповеднической активности русских, осознающих себя совсем не прозелитами. В 1210 году князь Мстислав Новгородский, захватив эстонский Оденпе (ныне Отепя), грозится крестить местных жителей. А в 1227-м князь Ярослав Всеволодович отправляет суздальских попов крестить Карелию. В том же 1227 году в Новгороде сжигают 4 волхвов, обвиненных в колдовских наговорах («потворах»). Известие о такой форме казни уникально для русских источников, хотя иноземцы, судя по всему, слышали о чем-то подобном ранее. Костер явно свидетельствует о поисках сакрального очищения, то есть предполагает духовную вину. Впрочем, летописец там же пометил неуверенность в справедливости обвинений – «а то бог весть». Православный монах чувствовал необычность происходящего.

Отношение к язычеству уже изменилось – оно стало чуждым. Тем не менее жители таких соседних с Русью областей, как Ижорская земля, в 1240 году еще полностью оставались идолопоклонниками, как об этом свидетельствует «Житие Александра Невского»: новгородцев о прибытии шведских захватчиков известил ижорский старейшина Пелгусий, который «живяше посреди рода своего, погана суща» (народа своего, бывшего язычниками). О необходимости крещения ижорцев шведы писали еще в XIV веке.

Заметное влияние на религиозные устои оказало монгольское нашествие. Прервались церковные связи, многие священники погибли, храмы оказались в запустении, паства разорена. Монголы первоначально сами немного опасались «русского бога». На первые переговоры с русскими Батый отправил «жену чародеицу и два мужа с нею». Это было посольство к Рязанским князьям. Оно потребовало «десятины во всем: во князех и в людех и в конех, десятое в белых, десятое в вороных, десятое в бурых, десятое в рыжих, десятое в пегих»^[67]. Замысловатое перечисление конских мастей, очевидно, тоже имело знаковый смысл, так и не разгаданный благочестивыми рязанцами, которые просто переправили бесовских дипломатов дальше в столицу, во Владимир, к великому князю Юрию. Там их следы затерялись. Но сатанинский молох прокатился тогда по Руси от запада до востока, умылись кровью монгольских бесчинств и слезами духовных треклятий.

* * *

В 1204 г. Константинополь был захвачен папистами и образована Латинская империя. В городе и стране начал заправлять архиерей из католиков. Православного патриарха изгнали. Он перебрался в Никею, где его сан вскоре стал предметом интриг местного правителя. Молитвенное единство было поколеблено, духовное лидерство тоже, но иерархические связи сохранились. Хотя пастырское оскудение не обошло Руси. В ходе монгольского нашествия 1237–1241 гг. умер киевский митрополит Иосиф. Много лет кафедра оставалась вакантной. Лишь в 1246 г. Кирилл (ум. 1281 г.), выдвинувшийся при дворе Даниила Галицкого, отправился в Никею для рукоположения. Став русским митрополитом, Кирилл не смог остаться в своей столице Киеве. Притеснения новых властителей Юга вскоре вынудили его перебраться на Северо-Восток. С 1251 г. он проживал во Владимире-Залесском, став близким сподвижником великого князя Александра Ярославича Невского и его потомков, раздувая свет правоверия, притухший в других частях Европы. С его деятельностью связаны восстановление разрушенных храмов, сбор и умирение жителей, крещение новых народов. В 1256 г. Кирилл сопровождал князя Александра в походе на емь (тавастов), в Финляндию. Это было зимнее предприятие, когда воины преодолевали расстояния на лыжах и по льду. Митрополит следовал за ними до Копорья, где остался ожидать успеха предприятия. За всю предшествующую историю Русской Церкви это самая северная географическая точка, достигнутая первосвященником. Очевидно, кампания была связана с миссионерскими акциями – крещением води, ижорцев и карел. Позднее в 1261 г. Кирилл стал основателем первой христианской епархии в монгольской столице Сарае. Эти дикие кочевники, побуждаемые бесами в своих бесчинствах, зверствовали в верховьях Волги и Днепра в 1237 г., а менее чем через четверть века благодаря упорству русской веры призвали к себе православных проповедников, способных выжечь крестом птенцов сатанинского зла. С деятельностью Кирилла связывают также ряд литературных творений, в частности жизнеописание Даниила Галицкого и житие Александра Невского. Уделял он внимание и порядку в каноническом церковном праве. При нем произвели новый перевод греческого Номоканона, привезенного из Болгарии.

В 1274 г. во Владимире митрополит Кирилл созвал церковный собор, основные определения которого сохранились в соответствующей грамоте. Особое внимание собрание архиереев уделило симонии – продаже священнических приходов с доходами. Судя по всему, вскоре после монгольского нашествия эта проблема была острой. Святые отцы потребовали расследовать все случаи назначения попов, дьяконов и вообще клириков, всех перепроверить, поскольку туда мог проникнуть не только невежда и мздоимец, но даже «чародеец», что беспримерно опасно^[68]. Кроме того, в некоторых регионах тогда расцвело обращение к языческим ритуалам – бесовские забавы на фоне уныния: «Еще узнали, что бесовских держитесь обычаев треклятых эллин, в божественные праздники позоры некие бесовские творите: со свистанием и с кличем и воплем созывают некие скаредные пьяницы, и бьются дрекольем до самой смерти, и сдирают с побитых порты. На укоризну это случается Божиим праздникам и на досаждение Божиим церквам»^[69].

Специальными правилами митрополит вынужден был ограничивать обряды, за которыми кроме безобидной традиции просматривались козни нечистого: «И то слышали: в пределах новгородских невест водят к воде. И ныне не велим тому так быть; аще ли [кто будет такое совершать], то проклинать повелеваем»^[70].

Также «слышали: в субботу вечером сбираются вкупе мужи и жены, играют и пляшут бесстыдно, и скверну деют в ночь святого воскресенья, яко Дионисов праздник празднуют нечестивые эллины, вкупе мужи и жены, яко и кони взыскают и ржут, и скверну деют»^[71].

Участников нечестивых акций полагалось переубедить, а упорствующих проклинать. Сами эти два последних правила (№ 7–8) не зафиксированы в древнейших списках – только не ранее конца XV в. (списки соловецкий 1493 г., чудовский 1499 г. и др.), когда вполне могли подвергнуться редактированию. Отсюда ссылки на «Дионисов праздник», то есть вакханалию, что вполне соответствует современной терминологии. И подтверждает, что проблема не была решена ни в XIII в., ни позднее.

* * *

Митрополит Кирилл радел за привлечение деятельных пастырей. Так он в 1274 г., в год церковного собора, вывел из Киева архимандрита Печерского монастыря Серапиона и назначил его епископом Владимирским. Полагают, что игуменствовал Серапион четверть века с 1249 г., а вот на Северо-Востоке прожил недолго. О его смерти летопись сообщает под 1275 г., помечая «бе же зело учителей и книжен». Это запись сохранилась в источниках XV в., когда епископу стали приписывать пять текстов поучений. Четыре из них были подписаны именем Серапион в одном из древнейших четьих сборников – «Златой чепи» XIV в., сохранившемся в библиотеке Троице-Сергиевой лавры. Пятое – «Слово блаженного Серапиона о маловерии» – известно лишь в составе сборника XV в. Из этих пяти сочинений два посвящено волхвованию и чародейству.

Прежде всего, это четвертое поучение, зафиксированное в списке XIV в.: «Краткое время радовался я за вас, дети мои… Но вы еще языческих обычаев держитесь: в колдовство верите, и в огне сжигаете невинных людей, и тем насылаете на всю общину и город убийство; если же кто и не причастен к убийству, но мысленно с тем согласился, сам стал убийцей; или, если мог помочь и не помог – тот сам убить повелел. Из книг каких иль писаний вы слышали, будто от колдовства на земле наступает голод или что колдовством хлеба умножаются? Если же верите в это, зачем тогда сжигаете их? Молитесь вы колдунам, и чтите их, и жертвы приносите им – пусть правят общиной, ниспустят дожди, тепло принесут, земле плодить повелят! Вот нынче три года хлеб не родится не только в Руси, но у латинян тоже – колдуны ль так устроили? А не Бог ли правит своим твореньем, как хочет, нас за грехи казня? Видел и я в Божественных книгах, что чародейки и чародеи с помощью бесов влияют на род людской и на скот – могут его уничтожить; над теми вершат, а им – верят! Если Бог допустит, то бесы вершат, попускает же Бог лишь тем, кто боится их, а кто веру крепкую держит в Бога – над тем чародеи не властны! В печаль я впал от ваших безумств; молю вас, откажитесь от поганских действий. Если хотите очистить город от неверных людей, я этому рад: очищайте, как Давид, царь и пророк, истребляя в граде Иерусалиме всех творящих беззаконие – тех убиеньем, других же заточеньем, иных темницами, но всегда град Господень от грехов очищал он. Кто же из вас таким был судьей, как Давид? Тот страхом Божиим судил, видел Духом Святым и по правде ответ свой давал. Вы же, как можете вы осуждать на смерть, если сами страстей преисполнены? И по правде не судите: иной по вражде это делает, другой – желая той горестной прибыли, третий – по недостатку ума; хотел бы убить да ограбить, а что и кого убивать – того и не знает! Божьи законы повелевают лишь при многих свидетелях осудить на смерть человека. Вы же только в воде доказательства видите и говорите: “Если начнет утопать – невиновна, коль поплывет – то колдунья!” Не может ли дьявол, видя ваше маловерье, ее поддержать, чтоб не утонула, чтобы и вас вовлечь в душегубство; как же, отринув свидетельство человека, создание Бога, идете к бездушной стихии, к воде, чтобы принять доказательства, Богу во гнев? Наверно, слыхали и вы, что от Бога бедствия на землю ниспосланы с самых древних времен: еще до потопа – на гигантов огнем, при потопе – водою, в Содоме – серой, во времена фараона – десятью казнями, в Ханаане – шершнями и огненным камнем с небес; при судьях – войной, при Давиде – мором, при Тите – плененьем, потом сотрясеньем земли и разрушением града. А в нашем народе чего не видали мы? Войны, голод, и мор, и трясенье земли, и, наконец, – то, что отданы мы иноземцам не только на смерть и на плен, но и в горькое рабство. Это же все нисходит от Бога, и этим нам он спасенье творит. А теперь, умоляю вас, покайтесь в прежнем безумье, перестаньте быть тростником, колеблемым ветром. А если услышите некие басни людские, к Божественным книгам стремитесь, чтоб враг наш, дьявол, увидев ваш разум и твердую душу, не смог подтолкнуть вас на грех, но, посрамленный, убрался»^[72].

Серапион Владимирский восстает против традиции сожжения колдунов. Он возмущен распространением языческих суеверий, когда во всем видят руку чародея – и в неурожае, и в непогоде. Но ведь это не только на Руси непогода. В Европе тоже, и там те же колдуны? Чародейство описано в «Божественных книгах», и это бесовство, но действует оно только на тех, «кто их боится». «Кто веру крепкую держит в Бога», тому колдовство не страшно, нет на то божьего попущения. И никак нельзя убивать людей без надлежащего расследования, а просто по дурацкому испытанию водой: утонул – чист, всплыл – кудесник.

«Бездушная стихия» разве может человека заменить? Наоборот, только в искус ввести, поскольку дьяволу с ней легче играть. Если кто думает, что «не причастен к убийству, но мысленно с тем согласился, сам стал убийцей». На смерть осудить можно только «при многих свидетелях». И помнить, что все ненастья – испытания во спасение.

Серапион видит верующих, заполняющих церкви, и страдает из-за их слабоверия, легкости, с которой дьявол расхищает их души. О том и проповедь.

Пятое поучение – «Слово о маловерии» – в заметной степени повторяет те же мотивы и даже текст четвертого:

«Обычай поганский взяли: кудесникам верите и сжигаете на огне неповинных людей. Где вы найдете в Писанье, что люди властны над урожаем иль голодом? Могут подать или дождь, или жару? О неразумные! Все Бог сотворяет, как хочет… О маловерные! Видя гнев Божий, решаете: если кто висельника или утопленника похоронил – чтобы не пострадать самим, вырываете снова. О, безумие злое! О, маловерье! Насколько мы зла преисполнены и в том не раскаемся! Потоп был при Ное не за повешенного, не за утопленного, но за людские неправды, как и прочие кары бесчисленные. Город Диррахий четыре года стоял, морем затоплен, и ныне в море лежит. В Польше от обилья дождя шестьсот человек утонуло, а двести других еще в Перемышле утонуло, и голод был четыре года. И все это было уж в наше время за наши грехи! О люди! Это ли ваше раскаянье? Тем ли Бога умолите, что утопленника или удавленника выроете? Этим ли Божию кару хотите ослабить? Лучше, братья, отстанем от злого, прекратим все злодеянья: разбой, грабеж, пьянство, прелюбодейства, скупость, корысть, обиды, воровство, лжесвидетельства, гнев, ярость, злопамятство, ложь, клевету, ростовщичество… Распоряжаетесь Божьим созданием, но о безумье своем почему не скорбите? Даже язычники, Божьего слова не зная, не убивают единоверцев своих, не грабят, не обвиняют, не клевещут, не крадут, не зарятся на чужое; никакой язычник не продаст своего брата, но если кого-то постигнет беда – выкупят его и на жизнь дадут ему, а то, что найдут на торгу, всем покажут; мы же считаем себя верными, во имя Божье крещенными и, заповедь Божию зная, неправды всегда преисполнены, и зависти, и немилосердья: братьев своих грабим и убиваем, язычникам их продаем; доносам, завистью, если бы можно, так съели б друг друга, – но Бог охраняет!»^[73]