Read the book: «Прощай, COVID?», page 7

10¹. Сбои_тела

При всей развернутости аппарата биополитики на множественные масштабы основным полем как ее действия, так и сопротивления остается тело. В этом классический биополитический проект Фуко сохраняет свою силу: хотя, очевидно, человеческое (или любое другое) тело больше не составляет специфического предела биополитики, тем не менее его масштаб сохраняет свою узловую функцию: именно здесь, на уровне тела, яснее всего высвечивается напряжение между управляемой жизнью и управляющим аппаратом, и неважно, схватывать ли последний в политическом (государство) или экономическом (капитализм) регистре. Другое дело, что маcштаб биополитического тела оказывается столь же дифференцированным, сколь и территории распространения самой биополитики.

Наиболее полная попытка подобного корпореального криптоанализа принадлежит, безусловно, Делёзу и Гваттари, которые фактически выписали материалистическую историю сбоев тела – как общественного тела социуса, так и тел, задающихся отдельными желающими потоками, – обнаружив ее истину в фигуре шизофреника. В их повествовании, идущем в соответствии с классической марксистской линией от первобытности к капитализму, различие идеологического и экономического в конечном счете обрушивается в современной формации желания. Капитализм

…является пределом всех обществ, поскольку он выполняет раскодирование потоков, которые другие общественные формации кодировали или перекодировали. Однако он является их относительным пределом или относительным разрывом, поскольку замещает коды крайне строгой аксиоматикой, которая удерживает энергию потоков в связанном состоянии на теле капитала⁵¹.

Проще говоря, капитализм изобретает протоколирование желания. Регламентируя лишь способ и правила связывания тел и вещей – но не то, как и во что им связываться, – капитал изобретает более изощренный тоталитаризм, тоталитаризм микроуровня, или микрофашизм. Капитал каждый раз встраивается между отдельными элементами в качестве способности действия, необходимости оплаты, стоимости и т. д. Поэтому особую ценность представляет фигура шизофреника, которая является сбоем именно в порядке и правилах связывания протокола: «Позиция шизофреника – быть на периферии, держаться за нее рукой или ногой»⁵². Шизофреник находится на масштабе^-1 желающего капитализма, представляя собой такого рода сбой, такое раскодирование, которое одновременно выступает условием возможности микрофашистского протоколирования капитализма.

Проблема пограничного состояния шизофреника известна: граница всегда может быть расширена, внешнее всегда может стать внутренним⁵³. Поэтому, в частности, такие теоретики, как Беатрис Пресьядо, занимались уточнением формы и режима действия той границы протоколирования, в которой сопротивление микрофашистскому режиму капитализма сохраняет свою эффективность. В условиях фармакополитического капитализма, который протоколирует уже не желание, но скорее более низкоуровневые структуры, такие как нейрохимические состояния и молекулы, управляющие телом за счет (вос)производства его архитектуры, сопротивление возможно уже скорее в форме биологического пиратства. Сопротивленец фармакополитики – биологический пират – находится на границе протокола за счет переворачивания последнего: «Мы пользователи копилефта, относящиеся к половым гормонам как свободным и открытым биокодам, использование которых не должно регулироваться государством или управляться фармацевтическими компаниями»⁵⁴.

Интересно здесь то, что чисто технически мы имеем дело со своего рода капиталистической коммутацией тех сбоев, которые выделялись в качестве фигур сопротивления. Если в случае Делёза и Гваттари уже понятно, насколько сильно современный капитализм апроприировал революционную шизофреничность⁵⁵, то относительно фигуры пирата Пресьядо можно лишь пока предполагать, насколько гибким и капитализированным становится сам фармацевтический рынок, двигаясь по направлению биологической кастомизации. Проще говоря, проблемой логики сбоя, трактуемой через пограничность, является опасность скорейшего превращения этого сбоя в ложную гладкую поверхность, то есть восстановление микрофашизма.

Как я уже отмечал, онкополитическое сопротивление мутации работает в диалектике, отличной от (стертой) диалектики внутреннего-внешнего: в этом смысле пограничный статус шизофреника является лишь одной из позиционных форм масштаба^-1. При этом опасность, с которой сталкивается пограничная мутация, – это близость ее диалектики к иммунной диалектике, в результате чего любой сбой оказывается вписан в своего рода капиталистический реализм: открытое отношение капитализма к подобного рода сбоям позволяет ему вырабатывать приобретенный иммунитет. Трактуя мутацию в духе неомутационизма, капитализм превращает ее в двигатель собственного развития.

Пограничная мутация – не единственная в своем роде. Так, проект политизации депрессии Марка Фишера несколько иначе уточняет биополитическое сопротивление Делёза и Гваттари. С одной стороны, указывая на относительную нераспространенность шизофрении, Фишер также отмечает специфику ее пограничной позиции. Он предлагает такую фигуру сопротивления, которая, с одной стороны, находилась бы не на границе, но поражала бы «само „нутро“ капитализма», с другой – отвечала бы «гораздо более распространенному расстройству»⁵⁶. Это придает биополитическому сопротивлению необходимый онкологический вектор: накопление сбоев позволяет нарастить критическую массу, которая становится эффективной политической силой. Опухоль – это не тело, ее расширяющаяся динамика направлена за пределы логики организации. Вместе с тем, если рассматривать теорию Фишера как одну из моделей биополитического онкогенеза, то она требует переоценки роли точечной мутации относительно сопротивления биополитике капитализма и государства. Как и с более современными моделями канцерогенеза, здесь необходим учет внешних факторов (эпигенез, экспрессия, спящие гены и т. д.): в сложной коммутации с приходящими извне мутагенными процессами как раз и происходит переключение доброкачественного сопротивления в злокачественное.

Заключение. 10ⁿ: масштабы пандемии

Каков масштаб пандемии? Затрагивая нас всех без исключения, вирус, однако, не создает глобального аппарата, подобного аппарату капитализма и государства. Учреждаемая им политическая игра находится за пределами логики организации, поскольку она построена на ее избегании. Вместе с тем «пан» того «пандемоса», который учредил коронавирус, все же указывает на некоторую политическую общность, которой можно было бы поучиться у современных вирусов.

Основными уроками пандемии коронавируса очень часто называют то, что перед нами некая генеральная репетиция будущих катастроф: проще говоря, подобные события способствуют тренировке общего иммунитета, который может пригодиться для будущих сражений с различными биополитическими агентами⁵⁷. Безусловно, коронавирус является первым вирусом, который эксплуатирует масштабы глобального капитализма, не оставляя нетронутым ни одну зону земного шара. Вместе с тем этот факт вместо того, чтобы объединять нас, скорее разъединяет, показывая, насколько консервативно агрессивны текущие иммунитарные меры. Иммунитет сегодня имеет национальный характер: власть ВОЗ как организации, потенциально ответственной за создание такого рода коммунитета, демонстрирует свою несостоятельность на фоне агрессивной иммунитарной политики государств вроде США. Все меры по сдерживанию вируса упираются в старую добрую дисциплинарную политику полицейских ограничений национального характера. Можно сказать даже больше: насколько консервативна иммунная реакция государства, настолько же характерно эволюционна иммунная реакция капитализма, который, напротив, за счет адаптации ускоряет ряд процессов собственной инновации, находившихся в стагнации. Между двумя этими вполне исправными иммунными системами – в силу совершенно противоположного режима их работы – образуется своего рода зазор, показывающий, насколько несостоятельны ни глобальная критика капитализма, ни старая добрая практика сопротивлению национальному государству. Именно подобный зазор, выбивающий любое сопротивление в некую зону вненаходимости, и высвечивает всю парадоксальность коммунитарной политики⁵⁸.

Дистанция – безусловно, главная иммунитарная стратегия и капитализма, и национального государства по отношению к телам – не важно, человеческие эти тела или нет, – хотя эти режимы и используют дистанцию в совершенно разных направлениях. Это базовый протокол всех более сложно структурированных мер: контакты должны быть исключены, все границы должны быть уничтожены и заменены разрывами. Все усложняется тем, что вирус избирает поверхность в качестве главного медиума своего распространения⁵⁹. В каком-то смысле в современной пандемии все вещи по-платоновски различены по степени принадлежности их к благу, на сей раз благу популяции: чем дольше вирус держится на поверхности (самой неблагоприятной из которых здесь является, безусловно, человеческое тело), тем меньше она способствует предотвращению пандемии и тем лучше она вписана в глобальную сетку вируса.

В этом смысле SARS-CoV-2 – лутер, устраивающий погромы внутри пространства наших популяций. Он грабит связи внутри тела нашего сообщества, своим распространением все сильнее разрежая плотность нашего присутствия и разбавляя его нейтральными поверхностями и безопасными расстояниями. Фактически после пандемии перед нами будет стоять развилка: пойти по линии дальнейшей иммунизации или же избрать стратегию лутерства, которую в ряде мест уже начинают понемногу апроприировать у вируса, масштабируя его политику на более высокие уровни⁶⁰. Другими словами, возвращение к некому исходному состоянию, достижение какого-либо баланса здесь невозможно. Единственные реалистичные сценарии – дальнейшее усиление иммунитета, по факту выгодное одновременно и полицейскому государству, и цифровому капитализму⁶¹, либо, напротив, радикальная коммунитарная его отмена, которая выведет состояние наших популяций на какую-то другую траекторию. Однозначно фигура лутера в дальнейшем потребует большей рефлексии. Ведь технически лутер – это тот, кто сокращает дистанцию, выступая при этом одновременно и против национального, и против капиталистического иммунитета. Находясь между иммунитетами, он высвечивает конфликт между иммунитетом и мутацией, показывая, что любая трансформация имеет мутагенетический исток.

Не думаю, что какая-то из обозначенных мной альтернатив является верной. Я хотел бы указать на третье: вместо колебания между иммунитарным и коммунитарным режимами нам необходимо следовать коммутарному режиму – использовать пограничные мутации, учреждаемые биополитическими агентами вроде коронавируса, для поиска собственных онкополитических мутаций. Другими словами, нам необходима неиммунная коммутация между биологической и политической мутациями, поиск их эффективных наложений. Этот поиск, на мой взгляд, и является тем единственным, что обеспечивает какую-либо общность, даже в ситуации кризиса иммунитета.

Aŭtonomeco

Ковидная герменевтика: от суждения к нарративу и обратно
Ирина Дуденкова

Ирина Дуденкова. Доцент, кафедра социологии, Московская высшая школа социальных и экономических наук; Российская Федерация, 125009, Москва, Газетный переулок, 3/5;

e-mail: irinafild@gmail.com

В статье показаны симптомы кризиса суждения, который проявился в период пандемии. Этот кризис можно зафиксировать с двух сторон: затруднение использования здравого смысла в интерпретации императива самоизоляции и невозможность связывания универсального и единичного в семиотике болезни при постановке медицинского диагноза. В этой ситуации суждения врачей заменили нарративы пациентов, самоописания раненых рассказчиков, которые носили характер суждений-свидетельств. Нарративы болезни, лечения и выздоровления носили терапевтический характер и заменили суждения-позиции. Проблема в том, что такие сингулярные суждения-свидетельства не отменяют нужды в суждении-позиции. Ковидная герменевтика снова обнажила для социальных и гуманитарных наук проблему статуса суждения в чрезвычайных обстоятельствах, которое не вписывается в поставленную в теории герменевтическую проблему предпонимания, потому что переживаемый опыт оказывается настолько исключительным и уникальным, что не может быть разделен сообществом.

Ключевые слова: COVID-19, суждение, здравый смысл, герменевтика, нарратив болезни, свидетельство

DOI: 10.22394/978-5-93255-592-7_6

COVID Hermeneutics: From Judgment to Narrative and Back
Irina V.Dudenkova

Irina V.Dudenkova. Associate Professor, Department of Sociology, Moscow Higher School of Social and Economic Sciences; 3/5, Gazetny lane, Moscow, 125009, Russian Federation;

e-mail: irinafild@gmail.com

The article focuses on the crisis of judgment during the pandemic. This crisis is twofold: inadequacy of common sense for interpreting the imperatives of containment policies and the impossibility to bind universal and individual within the framework of a medical diagnosis. During pandemic medical and sanitary expertise mitigated accounts of patients as “wounded storytellers”. This paper addresses the problem of making judgment under extraordinary circumstances against the background of contemporary philosophy, social theory and medical anthropology.

Keywords: COVID-19, judgment, common sense, hermeneutics, narrative of diseases, testimony

DOI: 10.22394/978-5-93255-592-7_6

О кризисе суждения

В условиях разворачивания катастрофы и после нее самым трудным для философского высказывания оказывается выбрать подходящий модус. Этот вопрос уместности суждения может быть более важным, чем его истинность, изобретательность или объяснительные возможности. Мы увидели, на какие спекуляции и теоретические инсинуации способна паническая мысль в момент пандемии. Объяснения причин пандемии, ирония, рассказы про эпидемию как гиперобъект или коалиции с вирусами и грибами, обличение или обвинение существующих практик управления, распределения ресурсов, стратегий принятия решения, систем здравоохранения задним числом, во-первых, не позволяют ориентироваться в ситуации здесь и сейчас, во-вторых, не оказываются когерентными состоянию сообщества – так проявляется кризис суждения.

Можно придумать еще одну теорию заражения, поиграть с определениями «суверенный вирус» или «вирусный иммунитет», указать на биополитический обмен между медицинским, медийным, технологическим, социальным, политическим дискурсом, объединенными понятием «иммунитет», семантически противоположным лексике communitas, как это делает Роберто Эспозито.⁶² Однако социальная критика, так же как и научное знание, включая математические модели, медицинские и биологические теории, не дали ответ на вопрос о желательном действии или бездействии здесь и сейчас. Во времена исторических и природных катаклизмов способность суждения приобретает характер добродетели.

Проблеме уместности суждения много внимания уделяли Лиотар и Арендт, спрашивая, как философствовать после катастрофы. Такой вопрос сейчас представляет интерес не только для философов, но оказывается важным для всех. Хаос экспертных оценок не только вызывает кризис суждения, но и подчеркивает необходимость суждения. Именно суждение становится звеном, связывающим вместе теорию и практику: «Как раз тогда, когда исчезают ориентиры для суждения, способность суждения вступает в свои права»⁶³.

Способность суждения не работает как логическая процедура подведения особенного под общее. Как говорит Гадамер: «Способность суждения попадает в затруднительное положение благодаря принципу, которым должно было бы руководствоваться ее применение. Ибо для того, чтобы следовать этому принципу, ей самой нужно было бы располагать некоей другой способностью суждения, как остроумно заметил Кант. Поэтому ее вообще нельзя выучить, в ней можно только упражняться от случая к случаю, откуда следует, что она в большей степени способность, нежели это возможно для чувства. В крайнем случае это нечто, что не преподается, потому что никакое демонстрирование понятий не в силах дать способы применения правил»⁶⁴.

Способность суждения, укорененная в здравом смысле, или тоника, как ее называл Шефтсбери, – это искусство находить имманентные аргументы, которая должна функционировать инстинктивно и мгновенно, и именно поэтому ее нельзя заменить наукой. Наступивший сейчас кризис суждения показал, что почти исчерпан источник самой способности суждения, здравый смысл, который является общим для мышления и воли к смыслу сообщества, который позволяет уклоняться от догматизма и утопизма, когда работает не приложение всеобщего, а внутреннее совпадение с ним избранного единичного. Огромным преимуществом здравого смысла, по выражению Бергсона, является опосредование в принятии решений: «… у него, строго говоря, нет метода, но скорее есть некоторый способ действования»⁶⁵.

Я постараюсь показать, почему убедительность суждения перестает побеждать диктат истины, как пробуксовывает здравый смысл в интерпретации stay at homе, почему он перестает работать в просвете между истиной и мнением и затрудняет ковидную герменевтику. При этом я буду фокусироваться не на интерпретациях пандемии как социального явления, а на методологии истолкования коронавируса как заболевания. Я допускаю, что эти два фокуса могут быть различены и второй фокус является первичным по отношению к первому, поскольку в современной западной аллопатической медицине доминирует семиотический подход к пониманию симптомов, то есть симптомы принимаются в качестве знаков заболевания. Феноменом значимости симптома является семиотика диагноза, который устанавливается в процессе перевода жалобы пациента на язык признаков патологии. Концентрируясь на дискурсивной и социальной сконструированности болезни в духе Фуко, можно упустить неуловимую и очень важную для ситуации катастрофы сингулярность и уникальность суждения.

Важно осознавать, что суждение не только дискурсивно. Суждение мы будем брать в полном объеме смыслов, который был указан Рикёром: «В обычном смысле термин судить покрывает некую гамму основополагающих значений, которые я предлагаю классифицировать сообразно тому, что я охотно хотел бы назвать порядком возрастающей густоты. Прежде всего в слабом смысле „судить“ означает „высказывать свое мнение“; выражаемое же мнение касается некоей вещи. В более сильном смысле „судить“ означает „оценивать“; тем самым вводится иерархический элемент, выражающий предпочтение, оценивание, одобрение. В третьей же степени силы выражается встреча объективной и субъективной сторон суждения; объективная сторона состоит в том, что некто считает некоторое предложение истинным, благим, справедливым и законным; субъективная же сторона – в том, что он является сторонником этого предложения. Наконец, на еще более глубоком уровне, на том уровне, где оказывается Декарт в „Четвертом размышлении“, суждение действует посредством сочетания рассудка и воли: рассудка, который рассматривает истинное и ложное, и воли, которая решает. Тем самым мы добрались до сильного смысла слова „судить“: не только „высказывать мнение“, „оценивать“, „считать истинным“, но в конечном итоге – „занимать позицию“. Именно из этого обычного смысла мы можем исходить для достижения чисто судебного смысла акта суждения»⁶⁶.

В период пандемии кризис суждения как способности «занимать позицию» проявился в двух областях: той, которая касалась исполнения предписаний самоизоляции, и области, которую Гадамер назвал «герменевтикой здоровья».

Герменевтика профилактики

В ситуации пандемии перестала служить надежным основанием для производства суждения область знания, которая обычно соотносилась со здравым смыслом. Например, одним из камней преткновения стал императив stay home, требование самоизоляции для замедления роста эпидемии и снижения нагрузки на медицинские организации. С помощью нескольких антиномий можно показать, как в обосновании ограничительных предписаний пробуксовывает апелляция к инстанции здравого смысла.

Первая проблема, с которой мы сталкиваемся, связана с тем, что неясен адресат императива stay home. С одной стороны, каждый должен взять на себя ответственность адекватно оценить не только свое физическое состояние, но и состояние своих близких, не прибегая к профессиональной помощи. Более того, допускается и поощряется самолечение во избежание перегрузки медицинских учреждений, а также самостоятельное изготовление средств индивидуальной защиты. Но можем ли мы самостоятельно оценить степень адекватности наших медицинских познаний и надежности наших практических навыков? Можем ли мы быть экспертами в оценке своих собственных состояний и состояний зависящих от нас людей? Не является ли сама эта практика пагубной самонадеянностью и вопиющей безответственностью? На этот вопрос тем более трудно ответить в случае попытки определить вероятность того, что я больна. Учитывая, что вирус заражает бессимптомно, можно доверять себе только в том случае, если ты максимально подозреваешь у себя заболевание, в противном случае это не является стратегией ответственного поведения. Наличествующее здесь перформативное противоречие не является просто политическим приемом в духе организованного лицемерия, но скорее блокирует принятие решения о наилучшем способе действия для отдельного человека.

Вторая проблема возникает при попытке определить, что является «нашим» домом. Как быть тем, кто не может привязать себя к определенной локации по экономическим причинам или даже по прагматическим убеждениям? Где этот дом у квартиросъемщиков и гастарбайтеров на грандиозных московских стройках, включая, например, строительство больницы для размещения зараженных? Как было известно уже древним грекам, граница между ойкосом и полисом, пространством частного и публичного может быть проведена по-разному. Остаюсь ли я все еще дома, когда читаю своим студентам публичные лекции по Zoom, или мне нужно вынести общественное порицание за то, что я не соблюдаю императив stay home?

Наконец, проблема заключается в формулировании рабочего определения состояния stay. Конечно, это слишком – вспоминать о старых философских определениях «Жизнь – это движение» Аристотеля или «Движение – это жизнь» Гегеля, которые фактически определили stay как противоположное жизни, как смерть. То есть действительно в идеале для выполнения императива stay at home нужно замереть или умереть, однако проблема в том, что единственное, что делает вирус живым, – это и есть его движение. Все, что способен «делать» вирус, – это размножаться. Когда вирус попадает в живую клетку, его единственной целью является создание множества копий себя, поскольку размножение для размножения – это и есть первичное «желание» вируса. Именно поэтому классические способы определения биополитики в исполнении Фуко и Агамбена не работают в случае пандемии 2020 года. Цели вируса нейтральны по отношению к различию zoe и bios, отдельных людей или социальных классов и статусов, они не дифференцированы в зависимости от пола, возраста, здоровья или даже этнической группы. Невозможно описывать эту ситуацию понятиями биополитики или борьбы видов, потому что вирусы не «заинтересованы» убивать своего хозяина; более того, в долгосрочной перспективе они «хотели бы» сожительствовать. Парадигма исключения ничего не добавляет к герменевтике ковида.