Казанский альманах 2019. Лазурит

– А Перовский, душа моя, показывал мне недоконченные работы Брюллова и ругал сбежавшего от него таланта самым оригинальнейшим образом. Он тыкал рукой во «Взятие Рима Гензериком» и причитал: «Заметь, как прекрасно, подлец, нарисовал этого всадника, мошенник такой. Как он умел, эта свинья, выразить свою канальскую, гениальную мысль, мерзавец он, бестия». Я не мог удержаться от смеха! Ты ведь помнишь Карла Павловича, Наташа? Он же бывал у нас.

Она заставила себя повернуть голову, вымученно улыбнулась:

– Ты забыл, вы явились далеко за полночь, откуда-то с дружеской пирушки и, кажется, сильно навеселе. Нянюшка говорила, ты детей сонных по одному таскал в прихожую показывать своему гостю. Ты и меня выволок бы в одной сорочке, но, видимо, остерёгся.

Пушкин смущённо потёр щёку с кудрявившейся бакенбардой:

– Ну, что ты, Наташа, мне просто стоило огромного труда заманить Брюллова к нам, он редко куда выходит, после чудного климата Италии ему в Петербурге холодно и неуютно. А про тебя я говорил Карлу Павловичу не раз, так и сказал: «У меня, брат, такая красавица-жена, что будешь стоять на коленях и просить снять с неё портрет».

Казалось, похвалил, сделал комплимент, а Натали взвилась:

– Я не статуя для обозрения, Александр Сергеевич, я – живой человек! Не хочу, чтобы меня демонстрировали каждому заезжему молодцу! И не до портретов нам сейчас, денег на самое необходимое нет, тебе уж скоро в долг будет не у кого взять!

Гнев вспыхнул и испарился, оставив между ними тягостное молчание, оно, словно барьер, разделило их, сидевших в одной коляске. Наталья Николаевна пришла в ужас, ведь уже второй раз за день не сдержалась и поссорилась с мужем. Куда только девались её выдержка и природная застенчивость! Хотела сказать «прости», но слово застряло в горле, стиснутом спазмом близких рыданий. Слёзы могли испортить всё ещё больше, Натали скрепилась через силу, протянула руку, затянутую в перчатке, робко коснулась его вздрогнувшей ладони. Пушкин к ней не повернулся, она видела лишь часть его лица и тугие желваки на загорелых скулах.

Вернулись оба в прескверном расположении духа и, не сказав друг другу ни слова, разошлись, она в свою комнату, он – в кабинет. Екатерина проследовала вслед за сестрой.

– Таша, завтра к обеду нас ждут у Карамзиных в Царском Селе.

Наталья Николаевна бросила шляпу на столик, устало потёрла затылок. Начинала болеть голова, а недомогание могло продлиться долго и не закончиться до визита к Карамзиным. Завтра у Софьи Николаевны день ангела, а эта старая дева крайне язвительна и злоязычна. Пушкин у Карамзиных непременно будет, он любил семейство покойного историографа, знался с ними ещё в юности. Но если Александр Сергеевич появится на празднике без неё, у Софи возникнет бездна догадок для предположений и сплетен. Натали старшую дочь Карамзиных недолюбливала, но никогда не показывала своего истинного отношения. Остальные члены семейства слыли людьми приятными и открытыми, а вечера у них всегда отличались простотой и непринуждённостью. У Карамзиных не приветствовались разговоры на французском языке, и в карты у них не играли, а любили беседовать о литературе и на всякие интересные темы. Там подавали умные, откровенные и задушевные беседы, как основное блюдо, а на десерт умели изрядно повеселиться и отдать должное внимание танцам. Ну, а где танцы, туда непременно явится Дантес, Жорж не пропускал вечера у Карамзиных, особенно если там бывала она.

* * *

На следующий день, в четверг, отправились к Карамзиным в полном составе. Лето те провели в Царском Селе и пока не вернулись в город. Дорога напомнила Александру Сергеевичу о лицейской юности, здесь он всё исходил пешком. Проехали по Садовой улице, которая неширокой полосой убегала вдаль, с одной стороны её обрамляли канал с водой и зелёная стена старинного парка. Канал со своими каменными уступами и маленькими водопадами служил великолепным украшением для улицы, с другой стороны которой имелись лишь каменные строения – конюшни, манеж, оранжереи и «кавалерские» домики. В одном из таких жил когда-то придворный историограф Карамзин. Но сейчас его семья снимала дом на соседней улице.

К праздничному обеду явились обычные завсегдатаи – братья Россеты, Жуковский, Голицын, Скалон, Сергей Мещерский, Поль и Надина Вяземские и вездесущий Дантес. Блюда, поданные гостям в несколько перемен, оказались выше всяких похвал, напрасно хозяйка Екатерина Андреевна волновалась и переживала. Обед был превосходный, как и послеобеденное время, проведённое за приятными и весёлыми разговорами. Близкие друзья посмеивались над именинницей:

– Самовар-паши, неси чаю!

Такое прозвище Софья Николаевна получила за обязанность разливать вечерний чай. Она смеялась вместе со всеми, поблёскивая большими выразительными глазами. Софи Карамзина давно уж считалась старой девой, годы её перевалили за возраст Христа. Она числилась фрейлиной при императорском дворе, но появлялась там не чаще Екатерины Гончаровой, которая за неимением приличествующих её положению платьев вынуждена была пропускать большинство мероприятий в Аничкове и Зимнем. Софья, отличавшаяся острым умом, насмешливым, а часто и язвительным нравом, примечала за гостями любое несоответствие, тайный взгляд и вздох, делая свои проницательные, а порой и беспощадные выводы.

Вот и сейчас она при взгляде на Геккерна, которого продолжала упорно величать Дантесом, искривила саркастически губы. Жорж хоть и не отходил всё это время от Катеньки Гончаровой, но нежные взгляды бросал на Натали, печальную с самого приезда. Жена Пушкина за весь день не улыбнулась ни одной шутке, впрочем, она всегда такая – равнодушная ледышка! Софи перевела взгляд на Александра Сергеевича и вздохнула. Нет, эта чета решительно желает испортить её праздник! Пушкин так тосклив, задумчив и чем-то озабочен, что наводит хандру на всякого, кто на него посмотрит. А эти его блуждающие дикие взоры то на Дантеса, то в сторону жены, так и попахивают Шекспиром и мавританскими страстями. Слуга доложил о приезде новых гостей, до ревнивых ли тут метаний Пушкина?! И всё же Софи вырвала минутку, на правах хозяйки и именинницы вызвала француза на разговор. В укромном уголке потребовала объяснений:

– Вы со мной не откровенны, милый барон, так в кого же вы влюблены – в Натали или Катрин?

Жорж рассмеялся, как всегда, шаловливо:

– Когда вы рядом, я влюблён только в вас, прелестная Софи!

Говоря свои комплименты на французском, Жорж казался неотразимым, и всегда острая на язык Софья Николаевна не нашлась, что ответить, лишь погрозила ему пальчиком и перевела разговор на другое – напросилась на танец. А после удовлетворённо расправила веер, подумала, что, заняв Дантеса, хоть немного успокоит Пушкина. Был ещё один способ отвлечь ревнивца: прибывшая в числе последних гостей дочь канцлера Кочубея графиня Строганова. Блистательная Наталья Строганова являлась первой лицейской любовью Александра Сергеевича и не так давно приехала в Петербург из Харькова, где её супруг, сводный брат Идалии Полетики, служил генерал-губернатором. Софи отыскала Пушкина среди гостей и, по-свойски взяв его под руку, кокетливо протянула:

– Александр Сергеевич, отчего вы не подойдёте к Наталье Викторовне? Я уверена, что графиня жаждет переговорить с другом своей юности.

Пушкин покраснел. Она не знала, из-за чего: потому ли, что ему претило всякое раболепство, а генерал-губернаторша была лицом значительным; или поэту вспомнились дни его влюблённости, а обольстительная графиня могла воспламенить угасшие чувства. Что было на душе у Пушкина, любопытствующей Софи оставалось только гадать. Александр Сергеевич направился в сторону гостиной, где сидела Строганова, но вдруг вернулся:

– Нет, не могу.

– Что такое?

– Там уже сидит этот граф.

– Какой граф?

– Дантес, Гекрен, что ли!

И столько раздражения прозвучало в голосе Пушкина, что Софи окончательно отказалась от попытки хоть немного изменить ситуацию.

А в разгар вечера Дантес уже кружил в мазурке Натали. И она – изящная, божественно прекрасная в розовом платье то легко неслась в танце с бароном вперёд, глядя на кавалера через немного приподнятое своё плечо, то грациозно кружилась вокруг мужчины, когда он с готовностью падал на одно колено. Зачаровывающая всех пара невольно заставляла любоваться ими и отмечать, как прелестно они смотрелись вместе: оба высокие, статные, красивые и молодые. Все наслаждались видом их танца, один лишь Пушкин стоял напротив в дверях молчаливый, угрожающий и бледный, как сама смерть.

* * *

Ближе к концу сентября наконец была закончена и частично переписана набело «Капитанская дочка». Пушкин отправил половину рукописи цензору Петру Корсакову на рассмотрение с сопроводительным письмом, где просил сохранить в тайне имя автора. Неудача ли «Истории пугачёвского бунта» подвигла поэта к такому решению или какие другие расчёты, осталось неизвестным.

Поэт продолжал писать статьи, бороться с денежными затруднениями, он уже в те дни едва ли видел выход из долговой ямы, куда его толкала дорогая петербургская жизнь, постоянные займы и растущие проценты. Множество разочарований, горьких поражений лежало позади, а сколько разбитых надежд ещё ожидало его! Вместе с тем росла пропасть непониманий и обид между супругами, пустая суета шумного света с его обязательными увеселениями, раутами и балами выводила Пушкина из себя.

Накануне в воскресенье он с Натали и свояченицами был приглашён «на чай» к Марии Валуевой. А там неизбежный, сделавшийся уже тенью Натали барон Дантес. Перед сном он потребовал ответа у жены:

– Что тебя заставляет кокетничать с этим дамским угодником?

Наталья Николаевна вскинула непонимающие глаза:

– С бароном у меня отношения, не превышающие правил приличия. Тебе не в чем меня упрекнуть.

– Не в чем упрекнуть?! Да ты готова туфли до дыр протереть, отплясывая с ним!

– С кем же танцевать, если ты отказываешь мне даже в такой малости?!

Пушкин в раздражении хлопнул дверью, ушёл в кабинет работать, а после остаться там ночевать. Показал Наташе таким шагом своё недовольство, а на деле ревность, кажущуюся жене необоснованной и несправедливой. Он и сам до конца не понимал, что так гложет его, почему десятки других поклонников жены не тревожат его. Он спокойно наблюдал за ухаживаниями очарованных его супругой воздыхателей, порой посмеиваясь над ними или по-отечески журя, как когда-то журил его покойный Карамзин в пору юношеской влюблённости Пушкина в жену Николая Михайловича – Екатерину Андреевну. Теперь он сам, умудрённый жизнью и возрастом, мог смотреть немного свысока на молодых и пылких поклонников первой красавицы Петербурга. На всех, кроме Дантеса, бесившего его своей бесцеремонностью, наглостью и вызывавшего беспокойство из-за ответных чувств Натали. Она могла отрицать сколько угодно, но Александр Сергеевич угадывал влечение молодой женщины к этому весёлому поручику, шутившему и проказничавшему там, где он, муж, выглядел суровым ревнивцем. И её упрёк по поводу танцев был справедлив: Пушкин не любил на балах находиться рядом с женой, слишком уж невыгодно выглядел рядом с высокой, стройной прелестницей. Зато Дантес смотрелся рядом с Натали великолепно, и лишь слепой мог это отрицать. Свет имел мнение, что Наталья Николаевна и Жорж Геккерн могли быть прекрасной парой, а Пушкин всегда восставал против мнения высшего света. Он метался в этой удушающей атмосфере с подлыми шепотками за спиной, как зверь в клетке, лишённый свободы творчества, загнанный в капкан денежных расчётов, о которых он постоянно должен был думать. А поэт хотел творить, писать так, как хотелось ему, о чём думал и мечтал, сочинять и издаваться не стеснённый цензурой и злобными нападками врагов!

Шли дни, и вот осталось позади празднование вместе со старыми товарищами 25-летия Лицея. Пушкин не смог пропустить столь знаменательного события и встречи с друзьями юности, среди которых он вновь становился молодым, весёлым, шумным, полным сил и планов. Он посвятил Лицею пьесу, но принёс её незаконченной. Вынув свёрнутый лист из сюртука, поэт взглянул на ожидавшие прочтения лица товарищей «святого братства», помолчал немного. Тишина воцарилась в гостиной и в этой атмосфере единения и любви Пушкин начал дрогнувшим голосом:

 
Была пора: наш праздник молодой
Сиял, шумел и розами венчался…
 

И вдруг слёзы полились из глаз поэта, он отложил лист и ушёл в угол комнаты на диван… Всё было в слезах его: тоска по дням, которые не повторятся; напряжение последних месяцев; сожаления и разочарования чувствительной, мучающейся и мятущейся души. Кто-то из товарищей дочитал тогда за него «лицейскую годовщину»…

Екатерина Андреевна Карамзина писала сыну Андрею, лечившемуся за границей, рассуждала о «Современнике» Пушкина: «Постараюсь выслать тебе 3-й том, который недавно вышел. Все говорят, что он лучше остальных и должен вернуть популярность Пушкину. Я его ещё не видела, но нам кое-что из него читали – там есть прекрасные вещи от издателя, очень милые Вяземского и неописуемая нелепица Гоголя «Нос».

От второго сына – Александра ей доставили записку из казарм, чтобы не ждали к завтраку, он отправился с ранним визитом к Пушкиным, где по-свойски собирался перекусить. А Наталья Николаевна с утра хлопотала особо: велела кухарке напечь блинов со свёклой, а дядьку Антона отправила в трактир за варенцом. Все блюда были любимы Александром Сергеевичем. В дверь его кабинета она постучала тихонько и толкнула несмело. Саша уже проснулся, лежал на диване, закинув руки за голову, стол завален книгами, исписанными листами – опять полночи работал. Он подвинулся неохотно, когда она присела на край дивана, немного потеснив его.

– Как прошла твоя встреча с товарищами вчера?

– Я вернулся, кажется, не поздно, могла проявить интерес перед сном.

Наталья вздохнула, расправила кашемировую шаль, потом стянула её решительно с плеч:

– Саша, деньги опять кончились, я подумала, не заложить ли шаль? Она почти новая…

Он положил ладонь на тонкие пальцы жены, нервно теребящие шёлковую бахрому:

– В комнатах холодно, как ты без шали?

– Обойдусь, Сашенька, у меня и старая есть, греет не хуже.

Он, наконец, улыбнулся, притянул её к себе, устроив голову жены на своей груди:

– Как же моя первая красавица будет встречать своих гостей в старой шали? Постараюсь выкрутиться, Таша, а за продуктами пока пошли в другую лавку, где долгов нет. И чем там с кухни пахнет, не блинами ли?

– Унюхал! – рассмеялась она. – А я хотела сюрприз сделать, и варенец сейчас Антон доставит. А блины твои любимые, свекольные.

Натали ойкнула от неожиданности, когда он опрокинул её на подушки, зацеловал так, что не вздохнуть, зашептал что-то возбуждающее. Она прервала его смущённо:

– Что ты, Саша, вдруг зайдёт кто-то, да и первый визитёр уж сидит в гостиной, с Катенькой беседует.

– Чёрт бы их побрал, этих ухажёров! – нешуточно взорвался Александр Сергеевич. – Кого там в такую рань принесло?!

Наталья поднялась с дивана, поправила растрепавшуюся причёску, пока ещё простую, незамысловатую с утра.

– Карамзин.

– А-а! Сашка! Ну, этот пусть! – Пушкин махнул рукой. – Около Катрин увивается? Так, может, Таша, неспроста, глядишь, и сложится пасьянс?

– Куда там, – вздохнула Наталья Николаевна, – чувств я не замечаю ни с той, ни с другой стороны. Да и старше Катенька Александра, ей бы жениха посолидней с её-то возрастом.

– А ещё характер бы обтесать свояченице, больно на язык не воздержана и зла, – пробурчал Пушкин. – Ты ступай, Наташа, займи пока гостя, а я к столу выйду, почту только просмотрю.

– Иду. Только знаешь что, Саша, давай не будем больше ссориться?

Он посмотрел внимательно на потупившую глазки жену и поцеловал её в лоб:

– Хорошо, ангел мой, не будем. Ступай с богом.

Натали искренне уверовала, что после этого разговора всё у них наладится, и она станет строже к Дантесу, если уж кавалергард так не нравится Пушкину. В наивности своей она не знала, что у Жоржа были на неё другие планы, и куда более коварные каверзы строила милая кузина Идалика. Шёл октябрь 1836 года.

* * *

Наталья Николаевна с треском захлопнула веер:

– Я советовала бы вам, Жорж, обратить свои взоры на незамужних барышень и больше не докучать мне своим вниманием!

Ей было непривычно отчитывать настырного поклонника, но глаза молодой женщины словно открылись. Натали как будто увидела со стороны, до чего неприлично настойчив Дантес и благосклонно её поведение. В своём желании досадить мужу она зашла так далеко, что оказалась в шаге от скандала. Теперь г-жа Пушкина пыталась выбраться из ситуации, в которую её загнала ревность и уязвлённая гордость замужней женщины, заподозрившей мужа в измене. В яму эту можно было упасть самой и увлечь за собой многих, в том числе самых близких и дорогих.

– Вы несправедливы ко мне, Натали…

– Наталья Николаевна! Зовите меня так и не иначе! – Её голос зазвенел и несколько лиц, кто с удивлением, а кто с любопытством, повернулись в их сторону. Она заговорила тише, а оттого куда-то улетучилась строгость, а осталась лишь мольба: – Имейте ко мне уважение, месье барон, ваши чувства не дают право компрометировать замужнюю даму. Мой муж…

– Ах! Ваш муж! Этот безобразный ревнивец.

– Не забывайтесь, месье Дантес!

– Вы давали мне столько знаков внимания, и я надеялся на ваше особое расположение…

– Прошу прощения. – Михаил Юрьевич Виельгорский склонился перед ней. – Наталья Николаевна, осмелюсь напомнить об обещанном танце.

– Конечно, граф! – Она приняла протянутую руку доброго приятеля мужа с поспешностью, которую не преминул заметить Дантес.

Кавалергарду она кивнула небрежно, прощаясь, и то лишь из необходимости соблюдать правила приличия. Красавец-поручик густо покраснел, увидев, что непривычную с некоторых пор холодность Натали к нему отметили в этот вечер многие.

– Вы спасли меня, Михаил Юрьевич, – с облегчением шепнула молодая женщина, когда добродушное румяное лицо партнёра приблизилось к ней.

– Надеюсь, вы простили мою маленькую ложь, ведь вы не обещали танцевать со мной? – с улыбкой заговорщика уточнил граф.

– Вы подошли вовремя, и я бесконечно обязана вам.

Он видел, она не кривит душой, и всё же в первую очередь подумал о Пушкине: «Большая удача, что супруг прелестной мадам не присутствует на вечере, иначе бы случился скандал! А так, дай бог, пронесёт!»

Граф Виельгорский считал Пушкина добрым другом. Царедворец, меценат, философ и эпикуреец, он был дружен со многими, но к дружбе, как и к жизни, относился с некоторым легкомыслием. Кружа красавицу в танце, Михаил Юрьевич и не подумал по-отечески предостеречь Натали, а она, вернувшись домой, поведала Александру Сергеевичу о своём разговоре с Дантесом. Ей думалось, что она представляет мужу доказательства супружеской верности и искренности своих намерений, не замечая его угрюмости и мрачности. Какая-то страшная мысль уже зрела в голове Пушкина, а Натали с простодушием ребёнка лишь подливала масло в огонь.

Совсем в другом настроении вернулся в дом Геккерна Жорж Дантес. Молодой барон был в бешенстве, стягивая с себя батистовую рубашку, он в ярости разорвал дорогую материю и зашвырнул уже бесполезные лохмотья в угол. Вошедшему в спальню голландскому посланнику он громко объявил:

– Я решил жениться, дорогой отец!

Сухощавый Луи Геккерн удивлённо приподнял брови, в тёмном с золотыми узорами домашнем халате из атласа помпадур его высокая, прямая фигура выглядела, словно закованной в блестящие латы. Он редко видел своего приёмного сына в таком раздражении и посчитал нужным немного успокоить его:

– Ты волен сам принимать решения, милый Жорж. Но надеюсь, ты поделишься со мной и назовёшь имя своей избранницы?

– Сообщу, как только решу, кто она будет!

– Вот как! – Высокий лоб барона рассекла задумчивая складка. Не так он представлял жизнь со своим мальчиком, но очень уж привязался к нему и привык потакать капризам любимца. – Кто тебя так расстроил, дорогой?

– Мадам возомнила, что может пренебречь мной! Она предпочла мне своего уродливого мужа-коротышку, который не в силах дать ей достойное содержание, но считает возможным делать её беременной каждый год! Отец, невыносимо думать, что она никогда не будет принадлежать мне!

Жорж бросился в кровать, зарыдав так отчаянно, что остановил строгую отповедь, уже готовую сорваться с губ Геккерна.

– Я не думал, что всё так серьёзно. Но позволь, мой милый, ещё недавно ты был влюблён в дочь графа Строганова мадам Полетику!

Дантес оторвал мокрое лицо от подушки:

– Я, может, и сейчас люблю её, но вовсе не так, как Натали. Идалия сама толкнула меня к мадам Пушкиной. А она… она, барон, разбудила во мне огонь, и я или сгорю в нём, или…

– Или женитесь, – поспешил докончить Геккерн.

Он не хотел и слышать слов о самоубийстве, которые, возможно, хотел произнести возлюбленный сын его. Молодые люди так часто бросаются беспечными клятвами, желают расстаться с жизнью из-за малейшей преграды. А между тем барон, наблюдавший в эти месяцы за отношениями Жоржа с Натали, был уверен, что красавица отвергла его сына лишь из кокетства. Она влюблена не менее самого Жоржа и стоит только немного подыграть, и сын получит желаемое. А вот женитьба – это серьёзно, для брака нужно подобрать блестящую партию, девушку из влиятельного семейства, чтобы карьера мальчика в России складывалась удачно.

На следующий день в свете заговорили о планах молодого барона Геккерна жениться, и не одно девичье сердечко встрепенулось радостно. Уже 24 октября прелестная княжна Мария Барятинская записала в своём дневнике: «И maman узнала через Трубецкого, что его отвергла госпожа Пушкина. Может быть, поэтому он и хочет жениться. С досады! Я поблагодарю его, если он осмелится мне это предложить…»

Пожалуй, не только нежная мечтательница Мария, девушка с чудесными золотистыми косами, трижды обвивавшими её очаровательную головку, была готова стать женой красавца-француза, несмотря на его видимую одержимость Натали. В доме самих Пушкиных исходила ревностью Катрин, в один из вечеров она решилась на отчаянный шаг и отправила записку Дантесу: «Вы просили доказательств моей любви, я готова их дать!»

Записка пала на благодатное поле, уязвлённый Жорж зацепился за возможность досадить и отомстить жестокой возлюбленной, он снял квартиру и назначил тайное свидание Катрин Гончаровой. Ему было совсем не трудно добиться от перезрелой девицы того, что он желал получать от её прекрасной сестры. Ещё один узел завязался в запутанной истории.

Жорж перестал бывать на вечерах, где появлялись Пушкины, опасаясь новых унижений. Но его отец не видел для себя препятствий, он находил возможность появляться около Натали в редкие минуты её одиночества, чтобы нашептать о бедном, несчастном влюблённом, запершем себя в доме и безмерно страдавшем. «Если бы вы могли облегчить мучения Жоржа», – нашёптывал сластолюбивый старик. Натали в замешательстве бежала прочь, считая барона за сумасшедшего и скрывая его пошлые уговоры от всех. А Дантес, лишённый возможности продолжать прежние отношения с очаровавшей его женщиной, слал письма, то полные любви, то горьких упрёков, то страстных признаний. Наталья Николаевна не отвечала, но письма хранила. В них она находила признание своей красоты, женственности и обаяния, письма возносили её на алтарь чувств неистовых, казавшихся искренними и жертвенными. И в этих письмах, как ни странно, таилось подтверждение её невиновности, доказательство, что ни одним действием или словом она не уронила свою честь. Если б Жорж Дантес узнал об этом, едва ли бы он удовлетворился такой малостью. Интимные шалости со старшей Гончаровой не смогли в полной мере насытить страсть молодого барона. Мучимый противоречивыми чувствами, он кинулся к Идалике.

Мадам Полетика с удивлением выслушала сумбурную исповедь мужчины, которого считала лишь своей добычей. Как случилось, что Жорж влюбился в эту холодную куклу? Она ошиблась, считая Натали глупой и неумелой в делах флирта и любви, кузина сделала блестящий ход: отвергая Дантеса, она воспламенила его!

– Ах, Жорж! – Идалия отняла руки, которые поручик прижимал к своей груди, умоляя её помочь и что-нибудь придумать. – Если бы вы знали, как разочаруетесь в своей страсти. Мадам Пушкина в постели вовсе не так хороша, понравилось бы вам обнимать статую Микеланджело?

– Зачем вы отговариваете меня, вместо того, чтобы помочь?!

Полетика пожала плечами:

– Не верите? Но об этом даже её муж писал:

 
Ты предаешься мне нежна без упоенья,
Стыдливо-холодна, восторгу моему
Едва ответствуешь, не внемлешь ничему
И оживляешься потом всё боле, боле —
И делишь наконец мой пламень
                                       поневоле!
 

Каково?! Неужели, такая женщина может вызывать в вас страсть? Очнитесь, Жорж!

– Это говорит о никчёмности её мужа! Да, он ей просто противен!

Идалия резко встала, подавив вспыхнувший гнев, холодно произнесла:

– Хорошо, месье барон, я вам помогу. Возможно, тогда ваше ослепление пройдёт. – Немного подумав, она добавила: – Приходите ко мне завтра, я укажу запиской, в каком часу. Устрою вам свидание с вашей недотрогой. А там уж как бог распорядится.

В понедельник, 2 ноября, сам дьявол распорядился подыграть «Мадам Интриге». Вызванная настойчивой запиской родственницы для важного, но тайного разговора Наталья Николаевна приехала в дом Полетики. Хозяйка её не встречала, и когда удивлённая Пушкина прошла в гостиную, то оказалась в объятьях Дантеса. Очнувшись от минутного шока, она вырвалась и бросилась к выходу. Но напрасно Натали старалась ускользнуть от обезумевшего мужчины, пытавшегося силой сорвать поцелуй с её губ.

– Вы сошли с ума, месье!

Поручик схватил её за руки и лихорадочно заговорил:

– Да, я брежу! Я не живу все эти дни, думаю только о вас, хочу забыть и не могу! Хотел жениться, разве вы не слышали об этом моём шаге?

– Делайте что хотите, Жорж! Хотите жениться – женитесь!

– О, нет! Я надеялся вызвать вашу ревность, невозможно было ошибиться, ведь вы смотрели на меня влюблёнными глазами. Это ваш муж, несносный ревнивец заставил вас отказаться от меня. Но я не откажусь, мы можем быть счастливы, только станьте моей! Нам никто не помешает.

– Пойдите прочь! – Натали оттолкнула мужчину, но прежде чем распахнула дверь, увидела выхваченный им пистолет.

– Хотите стать причиной моей смерти, тогда идите! Бегите, но не закрывайте уши, пусть звук выстрела поведает, что меня больше нет.

Она замерла в дверях в замешательстве.

– Ведь я не безразличен вам, вы не захотите моей смерти.

Он шагнул к ней, почти уверенный в победе, как послышались голоса, и распахнулись двери с детской половины. В залу вбежала хорошенькая девочка в кукольных локонах – дочь Идалии, следом вошла её гувернантка. Дантес поспешно спрятал пистолет, а Натали кинулась бежать. Слёзы полились из её глаз. Заплаканная, она взошла и, сев в коляску, махнула извозчику:

– Поезжай-ка, голубчик, на Моховую, в дом Быченской.

В доме Быченской жили Вяземские, и Наталья Николаевна, понимая, что попала в скверную историю, поспешила к Вере Фёдоровне. Княгиня Вяземская всегда относилась к ней по-матерински, к тому же вместе с мужем Петром Фёдоровичем она находилась в близкой дружбе с их семейством. Эта голубоглазая женщина с тонкими чертами и вытянутым лицом умела быть доброй и строгой одновременно, к тому же никто не мог обвинить её в болтливости. Интуитивно Натали потянулась к ней за советом, и, когда, захлёбываясь словами, напуганная, пересказала Вере Фёдоровне подробности встречи с Дантесом, поняла, что пришла по адресу. Вяземская усадила её в кресло, велела прислуге принести чаю и решительно заявила:

– Забудь обо всём! И мужу не смей говорить!

– Как же, – пробормотала Наталья Николаевна, теребя кружевной платочек, – я привыкла ничего не скрывать от Александра Сергеевича.

– А это скрой! – ещё строже произнесла Вера Фёдоровна. – Ты ему не оставишь выбора, придётся вызывать Дантеса на дуэль.

– Только не это, – побледнела Натали.

– Так что пожалей обоих! – без лишних церемоний подытожила их разговор княгиня. И добавила: – А молодому барону я от дома откажу. Пусть не появляется и тебя не смущает. Мне ваши пантомимы давно не нравились, а так будет всем спокойней.

Натали послушалась мудрого совета и вернулась домой присмиревшей и неразговорчивой. Сослалась на головную боль и легла спать пораньше. И назавтра вела себя тихо, отказавшись от вечернего раута и оставшись с детьми. Она молила Бога, чтобы всё обошлось и забылось. Не обошлось! В среду, 4 ноября, Пушкин получил письмо-пасквиль на французском языке, гнусное содержание которого могло привести в бешенство даже самого смирного человека. А Александр Сергеевич таким не являлся.

«Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного великого магистра ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютором великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена. Непременный секретарь граф И. Борх».

Без особых разъяснений в пасквиле, оскорбительном по своей сути, читались намёки вполне понятные всем, кто вращался в высшем свете. Упомянутый Нарышкин являлся мужем постоянной любовницы Александра I, которому государь щедро платил за интимные услуги. Намёк был слишком явным – на должность камер-юнкера, ссуды и звание «историографа», якобы полученные посредством Натали. В последний год ревность Пушкина в отношении царя Николая несколько угасла. Государь и в самом деле лишь любовался и восхищался первой красавицей Петербурга, не позволяя себе неприличных вольностей. Поэту казалось, что жену вполне устраивало такое положение вещей, если устраивало! Что такого она могла предпринять в эти дни, что дала повод для мерзости, лежавшей сейчас перед ним на письменном столе, словно свернувшаяся в кольца змея?

Пушкин схватил письмо и отправился к ней. Наталья Николаевна уже встала, расчёсывала перед зеркалом свои прекрасные тёмно-русые волосы. С распущенными косами жена казалась совсем юной, словно и не было у неё четырёх детей. Она вскинула на него свои обворожительные глаза и кротко улыбнулась. Александр Сергеевич выкинул вперёд крепко стиснутый лист:

– Какие интриги вы ведёте за моей спиной?! Что ещё такого успели натворить, о чём ваш муж узнаёт последним?!

Наталья Николаевна мгновенно сделалась белой, как бумага, которой он тряс пред её лицом. Он не дал ей прочитать письма и ничего не пояснял, а женщина знала за собой лишь одну вину – недавнее свидание в доме Полетики. О нём она и заговорила сбивчиво, путаясь и оправдываясь. Лицо мужа менялось с каждым её словом, теперь и он, багрово-красный поначалу, стал совсем бледным. Натали докончила почти шёпотом: