На службе Франции. Президент республики о Первой мировой войне. В 2 книгах. Книга 2

Понедельник, 9 августа 1915 г.

Проснувшись утром, увидел перед собой зрелище спокойной и безмятежной природы. Она, можно сказать, возмущает своим бесстрастием… Долго беседовал с Морисом. Затем отправились через Бюссанское ущелье в Урбес и Вессерлинг. Генерал Серре ожидал нас в конце красивой аллеи, ведущей к замку и заводу. С обеих сторон за шпалерами войск сгрудились восторженные обыватели. Меня встречают уже как старого знакомого, более непринужденно, чем несколько месяцев назад. Дома, деревья, все украшено флагами. Отовсюду слышны только крики: «Да здравствует Франция!» В сопровождении генерала Серре мы отправляемся в Сент-Амарен, где нам был оказан еще более горячий прием. Мне навстречу устремляются женщины, подносят мне целые охапки цветов. Вхожу в мэрию.

Мэр произносит приветственную речь. Я с грехом пополам отвечаю: меня душат слезы. За стенами школы мальчики и девочки стоя поют Марсельезу. Я узнал большую часть из них. Благодарю их, поздравляю их, ободряю их, не знаю толком, что сказать им.

Тот же прием в Мооше. На левом, гористом берегу Туры лежит обширное военное кладбище, устроенное в виде террас. Над кладбищем развевается огромное трехцветное знамя. Местные жительницы поддерживают кладбище в образцовом порядке. Здесь погребен среди своих собратьев по оружию писатель Поль Аккер.

Проехав Виллер и Бишвиллер, мы спускаемся прямой дорогой до Танна, где я не был с начала войны. Мой приезд не был объявлен населению. Когда мы приехали, город казался вымершим. Мы проезжаем по пустынным улицам. Многие дома разрушены или повреждены. Со времени Тридцатилетней войны Танн не подвергался подобному опустошению. Что касается Старого Танна, лежащего внизу, у входа в большую Эльзасскую равнину, то он представляет собой одни развалины. Не узнанные никем, мы спокойно направляемся пешком к кладбищу. Сторож показывает нам могилы Макса Барту, молодого Бенака и двух их товарищей – все они были скошены несколько месяцев назад немецкой гранатой²*. Мы и искали именно эти могилы. Они на диво убраны цветами. В молчании мы склоняем головы перед этими могилами юношей, подававших столько надежд, и, преисполненные грустных дум, возвращаемся в город святого Теобальда. В городе царит чрезвычайное воодушевление. Словно по мановению волшебного жезла, он проснулся от сна. Как только распространилось известие о нашем приезде, окна моментально разукрасились флагами и жители вышли на улицу, город совершенно преобразился. Старая церковь, построенная в 1430–1516 гг., одна из самых красивых церквей Верхнего Эльзаса, к счастью, мало пострадала. Расписанные окна были заблаговременно сняты и отвезены в надежное место, их заменяют теперь доски, и внутри церкви темно, как в подземелье. Я посетил больницу, которая частично была эвакуирована вследствие повторных бомбардировок. Однако я застал здесь сестру-начальницу, которой я недавно в Мазво вручил орден; она вернулась сюда, несмотря на канонаду, к своим повседневным обязанностям.

Среди восторженных приветствий населения мы возвращаемся через Бишвиллер и Виллер. Здесь мы нашли наши легковые машины, которые повезли нас по новому военному шоссе к великолепному наблюдательному пункту, расположенному против Гартманнсвайлеркопфа, этой залитой кровью горы, которой наши солдаты дали прозвище Старый Арман. Мы видим перед собой эту гору, совершенно лысую и порыжевшую, с извилистыми линиями французских и немецких окопов. Мы слышим свист пуль, и нам советуют не поднимать голову над кустарником. Путь к наблюдательному пункту ведет, впрочем, через подземный ход. Пьер Лоти не последовал за нами. Он остался ниже, у стоянки наших солдат, там, где среди деревьев бьет родник. Вспомнив свой Стамбул, он совершает омовения.

Однако он садится с нами в автомобиль, и мы отправляемся в путь. Мы то пересекаем зигзагами густую чащу буков и ясеней, то погружаемся под сень громадных колоннад из сосен, елей и пиний. Сделали привал в живописном Томаннсплаце, где под листвой деревьев построен бревенчатый барак и кресты указывают могилы. Для нас приготовлен был весьма приличный завтрак. Солдаты смастерили красивые «карточки» с меню на сосновых дощечках с рамкой из коры. Во время завтрака оркестр стрелков исполнял «Сиди Брагим» и несколько других вещей. Он приготовил нам также следующий сюрприз: мы неоднократно слышали в глубине леса звуки рога, и при виде этих молодых людей, идущих на бой, нам казалось, что мы воистину слышим:

 
…de ces bruits prophetiques
Qui precedaient la mort des paladins antiques
 

 
(те пророческие звуки,
которые возвещали смерть древних паладинов).
 

Но эхо уносится ветром, и в этом восхитительном Эльзасе, который как будто снова принадлежит нам, я на мгновение забываю ужасы войны и неизвестность грядущего дня. Пьер Лоти слушает, глядит, наблюдает и молчит. Ах, да удастся ему написать завтра бессмертные страницы о героях, которые между двумя сражениями наполнили очарованием наше пребывание здесь!

Возвращаемся в Виллер. Новые манифестации населения. Затем по новой дороге, которая прячется за холмами и впоследствии может стать прекрасной дорогой для туристов, мы спускаемся в Мазво. Здесь тоже жители не были извещены о нашем приезде. Но о нем скоро узнали. Пока я шел в мэрию, все улицы запестрели флагами. Драгунский полковник приказал своему полку сесть на коней и устроил импровизированный смотр на площади. Священник повел нас в церковь слушать орган, который пользуется заслуженной славой. Отсюда я отправился в школы, где дети начинают уже весьма прилично говорить по-французски. Наши автомобили еще раз покрыл цветочный дождь. Наставницы девочек, сестры де Рибовилье, произносят приветствия в честь Франции.

Через Сантгейм и Лашапелль я возвращаюсь в Бельфор и сажусь здесь в поезд, уходящий в Париж.

Вторник 10 августа 1915 г.

По приезде в Елисейский дворец я переслал Луи Барту письмецо с известиями для него и для мадам Барту о дорогой для них могиле. Он горячо благодарил меня и прибавил: «Утешение в нашей скорби узнать, и узнать от тебя, каким уходом окружена там далеко могила моего бедного сына благодаря любви и вниманию наших солдат и французов Эльзаса».

И вот, сейчас же по моем возвращении в Париж, снова неприятности и волнения. Социалистическая фракция приняла резолюцию, призывающую правительство заменить Мильерана «министром более энергичным и более склонным поддерживать волю парламента перед военным командованием». В этих последних словах вся соль. Такая установка чревата опасностями, так как может непосредственно повести к кризису в высшем командовании.

Вивиани снова в замешательстве. Он полагает, что социалистическая фракция открыто высказывает то, что думают многие другие депутаты. Он склонен отказаться от Мильерана. Я отвечаю ему, что, если палата считает возможным взять на себя ответственность за министерский кризис, она имеет возможность сделать это, не выдавая неприятелю состояния нашего снаряжения. Для этого ей надо ограничиться подчеркиванием волокиты в прошлом и на этом основании отказать в доверии военному министру. Итак, она совершенно свободна в своих действиях, и не дело председателя совета, ни тем более президента республики брать на себя инициативу, которая принадлежит парламенту. Уступи Вивиани сегодня, у него завтра потребуют чего-нибудь другого.

Палеолог обратился к новому военному министру генералу Поливанову со следующим запросом: «Как вы считаете, когда русские армии смогут снова начать двигаться вперед?» Генерал ответил: «К концу декабря» (Петроград, № 970). Другими словами, в будущем году⁸.

Англичане высадили, как они сообщали, три новые дивизии в бухте Сувла и начали продвижение в большом масштабе по направлению к Богали и Майдосу вокруг Сарибаира (генерал Байу военному министру, № 920 M и 924 N).

Баррер беседовал с Соннино относительно разъяснений, которые Пашич затребовал по поводу сообщения союзников. Итальянский министр признает необходимым дать правительству в Нише известную информацию о тех выгодах, которые будут предоставлены Сербии взамен требуемых от нее жертв. Он не возражает против того, чтобы Сербия кроме Боснии и Герцеговины получила Спалато и Рагузу. Но он не намерен связать себя в вопросе о Кроации (Рим, № 618 и 626). Со своей стороны Пашич считает, что не может дать ответ союзникам, не посоветовавшись с рядом влиятельных депутатов, отсутствующих теперь в Нише; он созывает скупщину на 3-е (17-е) сего месяца (Ниш, № 571).

Плохие известия из Туниса. Наш генеральный резидент телеграфирует, что, по его сведениям, в ближайшую пятницу, на другой день после праздника Рамадана, туземные войска под предводительством турецких офицеров произведут нападения на Джибат (Тунис, № 191; Алжир, № 596). Отовсюду только опасности и неуверенность в завтрашнем дне.

Среда, 11 августа 1915 г.

Имел продолжительную беседу с Будано, который сообщил мне последние доклады, сделанные в военной комиссии сената. По словам Будано, отношения между комиссией и Мильераном несколько улучшились. Однако, когда военный министр выступал с объяснениями по поводу декрета 5 августа – этот декрет преследует цель, о которой я уже упоминал выше, а именно – замену крепостей укрепленными районами, – он натолкнулся на энергичное сопротивление со стороны Думера и Жаннанея. Первый, кажется, заупрямился на том, что крепости должны защищаться под прикрытием своих стен, а второй утверждает, что декрет является незаконным, так как государственный совет нашел возможным обойтись без его обнародования.

В действительности декрет изменяет положения крепостного устава, и во исполнение этих новых мероприятий главнокомандующий решил, что будут образованы укрепленные районы вокруг Вердена, Бельфора и Дюнкирхена. В укрепленный район Вердена войдут 2-й армейский корпус, 67, 72 и 132-я пехотные дивизии и сама крепость Верден. Этот район отнимет у командующего генерала восточную армейскую группу и будет обслуживаться через D. E. S. 1-й армии. Генерал Герр, командующий верденским укрепленным округом, будет в то же время комендантом крепости. Он будет иметь ранг корпусного командира и будет обладать в своей зоне полномочиями командующего отделением армии. Я принял национальный союз железнодорожников, который подписался уже на сумму более трех миллионов в пользу жертв войны. Я похвалил этих добрых патриотов за то, что они ежедневно делают на пользу национальной обороны, особенно на железнодорожных путях в зоне военных действий.

Четверг, 12 августа 1915 г.

«Я не могу больше», – говорит мне председатель совета министров. Он рассказывает мне, что к нему явилась делегация фракции радикал-социалистов в составе Рену, Нуланса, Сельса и Франклена Буйона и требовала удаления Мильерана. При этом они не скрыли от Вивиани, что им было бы приятно добиться также отставки Оганьера и Делькассе. «Итак, – говорю я Вивиани, – от вас требуют теперь удаления нескольких министров. Если вы проявите уступчивость, то не будет отбоя от новых требований. Поэтому отклоняйте эти требования. Повторяю, трибуна парламента открыта. Пусть те, кто желает смены министров, проводят это нормальным образом – через палату».

Полковник Фурнье, наш военный атташе в Сербии и Черногории, прикомандированный к сербскому генеральному штабу, и полковник Мокор, наш бывший военный атташе в Константинополе, всесторонне изучили вопрос об экспедиции на Балканы. Они отнюдь не считают ее невозможной и даже подчеркивают ее выгоды. Но они находят, что пути сообщения между Салониками и Россией по территории Сербии и Румынии нуждаются в ремонте. 4 августа Жоффр сам писал в этом смысле Мильерану. Он предлагает произвести обследование на месте и послать с этой целью трех офицеров, хорошо знающих железные дороги на востоке; он называет их по именам. Сегодня совет министров принял постановление отправить на Балканы этих трех офицеров и дать им в придачу нескольких саперов, но работы на греческой территории должны производиться только по соглашению с греческим правительством.

Пятница, 13 августа 1915 г.

Марген, депутат от Марны, в котором силен дух противоречия, рассказал мне, что он ездил в Швейцарию повидаться с друзьями и прощупать их и говорил им о предстоящем у нас министерском кризисе. Они заметили, что этот кризис произведет весьма дурное впечатление на сторонников Франции. «Но я, – говорит он, – доказал им необходимость перемен в составе кабинета и в конце концов убедил их». – «Да, вам, быть может, удалось убедить двух-трех своих собеседников, но как с другими!»

По словам Маргена, один из его друзей, поручик в Буа-ле-Претр, писал ему, что во время моего посещения окопов (tranchees du quart en reserve) солдаты кричали при моем проходе: «Да здравствует мир!» Это чистейшая ложь, и я энергично опроверг эту выдумку, но Марген находится в таком состоянии духа, что я не в силах был убедить его. Он говорит, что уход одного Мильерана уже недостаточен, что Вивиани тоже не может оставаться далее на своем посту.

Во второй половине дня я поехал в малый Люксембургский дворец, чтобы вознаградить себя разговором с Антонином Дюбо. Он большой противник министерского кризиса и считает, что если бы наступил этот кризис, то необходимо свести его к минимальным размерам.

Ко мне явилась делегация от трех комиссий палаты депутатов: военной, морской и по иностранным делам. В состав делегации входили: генерал Педойя, Пенлеве, Жорж Лейг, Альбен Розе, Франклен Буйон, Виктор Боре, Беназе и др. Они беседовали со мной о положении в Дарданеллах. Все три комиссии единодушно считают необходимым немедленно отправить экспедицию в Дарданеллы, притом в более значительном размере. Я принял к сведению их заявление, но заметил, что не могу ни высказать свое мнение помимо министров, ни вступить в дискуссию с членами парламента. Затем разговор перешел на тему о Болгарии. У моих собеседников создалось впечатление, что мы не действовали в Софии достаточно энергично. Я осторожно указал им на те трудности, с которыми мы столкнулись не только в Софии, но также в Греции и Сербии.

Известия из-за границы продолжают быть невеселыми. Италия как будто собирается объявить в ближайшем будущем войну Турции, но вопреки лондонской конвенции все еще не объявляет войны Германии (Рим, № 641 и 642). Греция энергично протестует против мысли об уступке Болгарии Каваллы (Афины, № 335). Палеолог сообщает нам, что общественное мнение в России очень подавлено постоянными отступлениями русских армий и с нетерпением ожидает, что мы выйдем из своей неподвижности и перейдем в наступление (Петроград, № 988). Сазонов упорно сочиняет разные проекты, чтобы удовлетворить сразу и Румынию, и Сербию, и Болгарию, и Грецию, но по-прежнему питает особую слабость к Болгарии (Петроград, № 990 и 991; София, № 378)⁹.

Законопроект Дальбье – он ставит себе целью «обеспечить правильное распределение и лучшее использование мобилизованных и подлежащих мобилизации» – вернулся в палату депутатов из сената, изменившего в нем несколько пунктов. По этому поводу, а также по случаю затребования кредитов для товарищей военного министра сегодня произнесено было в палате несколько несдержанных, неуместных речей, которые заставили сцепиться между собой различные партии в палате. В Бурбонском дворце имеется глухое недовольство, которое, видимо, все растет.

Суббота, 14 августа 1915 г.

Сегодняшнее заседание совета министров было всецело посвящено обсуждению выступлений фракций социалистов и радикал-социалистов и создаваемой ими ситуации. Вивиани докладывает, что делегаты требуют от правительства замены Мильерана. «В каждой фракции, – говорит он, – соответствующие резолюции были приняты единогласно всеми присутствующими. Я ставлю вопрос на усмотрение правительства», – закончил он, не высказываясь сам за то или другое.

Оганьер в эмоциональной речи заявляет, что считает недопустимым, чтобы правительство подчинилось постановлениям фракций. На правительство желают возложить ответственность, которую должен нести парламент.

Думерг энергично призывает кабинет блюсти свою спаянность. Весь кабинет в полном составе должен предстать перед парламентом, причем каждый министр должен взять на себя обязательство не вступать в другое министерство, если палата вынесет вотум недоверия.

Старый парламентарий Рибо тоже считает недопустимым, чтобы кабинет подал в отставку по инициативе двух фракций палаты депутатов. Он категорически высказывается за обсуждение вопроса в открытом заседании.

Я подчеркнул, что я с самого начала советовал председателю министров держаться того положения, которое защищали предыдущие ораторы. Вивиани подтверждает это и в конце концов как будто приходит к тому же решению.

Но дискуссия затягивается и осложняется. Мильеран, который все время хранил молчание, берет теперь слово и выступает с необычайным жаром. Он утверждает, что ведущаяся против него кампания вдохновляется пацифистами. Ссылается на жалобу, с которой Беназе обратился к Бриану. Дает понять, что если хотят принести в жертву его, Мильерана, то потому, что он представляет идею войны до победного конца. В заключение он заявляет: «Итак, в интересах страны мы должны предстать в полном составе перед парламентом. Но если мы примем это решение, мы должны лояльно соблюдать его. Нет смысла принимать его, если завтра члены кабинета опять станут критиковать меня во фракциях и кулуарах. Солидарность кабинета должна быть полной, тесной, постоянной». Вивиани дружески замечает Мильерану, что он, пожалуй, был не прав, слишком замыкаясь от своих товарищей по кабинету и оставаясь замкнутым во время совместных совещаний. Я дружески поддерживаю это замечание. Кабинет недостаточно информирован. Не все министры в точности осведомлены о работах парламентских комиссий. Правда, все они от Вивиани и от меня знают, что военная комиссия сената выступила с настоящими обвинительными актами против военного управления. Но по-настоящему вопросы о ходе производства на оборону, о мерах, принятых для его ускорения, о совершенных и частично исправленных ошибках – все это должно было бы быть в свое время предметом обсуждения в совете министров. Я не раз требовал этого, но безуспешно. У меня самого имеется только та информация, которая была затребована мною в письменном виде. Итак, первым нарушил дух солидарности военный министр. Награждение генерала Баке было одним из самых досадных примеров этого сознательного самоизолирования. Со своей стороны, продолжал я, министры должны были бы либо объявить в совете министров, что они не желают более терпеть такое положение, и уйти, если бы им не удалось добиться перемены, или же, раз они остались в министерстве, им не следовало распространять вне кабинета нарекания на одного из своих товарищей. Я сослался при этом на тот факт, что социалист-диссидент Бризон, депутат безусловно пораженческого направления, мог третьего дня выступить в палате с сообщениями о том, что произошло в Елисейском дворце между министрами, Мильераном и Жоффром. Самба чистосердечно признал, что это он жаловался в своей фракции на позицию Мильерана. Это «открытие» не взволновало умы, а, напротив, успокоило их. Нарыв вскрылся и пошел на убыль. В результате было единогласно принято решение, что фракциям будет дан ответ: «Кабинет предстанет в полном составе перед палатой».

Однако Самба немедленно выступил с возражением: «Как! Перед палатой? В открытом заседании? Но тогда скажут, что мы хотим избежать дискуссии, что мы затыкаем рот палате!» Совет министров выносит постановление, что палате можно будет дать возможность заслушать в закрытом заседании документы и доклады. Но Мильеран заявляет, что, если состоится закрытое заседание палаты, он не примет в нем участия. Он согласен лишь дать объяснение перед военной и бюджетной комиссиями в присутствии специально приглашенных депутатов. «Но какая разница, – заметил я, – между обеими этими процедурами? Обе они сводятся к одному и тому же и представляют одинаковые неудобства!» «Нет, – ответил Мильеран, – если состоится закрытое заседание палаты, то открытое заседание последует немедленно вслед за ним, и дискуссия будет продолжаться непрерывно сначала в закрытом, затем в открытом заседании. В таком случае это последнее будет происходить под свежим впечатлением бурных прений в закрытом заседании, на котором, надо думать, разгорятся страсти. Другое дело, если закрытое заседание состоится в комиссии, хотя бы последняя была расширена в такой мере, что охватила бы всех членов палаты. В этом случае между обоими заседаниями обязательно должен пройти некоторый промежуток времени, пока будет объявлено заседание палаты и произойдет смена президиума. Поэтому открытое заседание сможет протекать в более спокойной обстановке». Этот аргумент подействовал на совет министров, последний присоединился к мнению военного министра и стал спокойно выжидать поединка, на который решил пойти.

Во второй половине дня я должен был вместе с Вивиани и Мильераном отправиться в главную квартиру в Шантильи. Военный министр явился в Елисейский дворец первым. Лучше кого-либо зная его достоинства, его трудолюбие, настойчивость и неутомимую энергию, я по-дружески стал упрекать его в молчаливости, недоверчивости и замкнутости. Я умолял его изменить свое поведение. «Это ни к чему не поведет», – заметил Мильеран. «Почему? Что ты хочешь сказать этим?» – «Я смогу объясниться в конце войны». – «Как это понимать? Вот уже тридцать пять лет, как мы знаем друг друга. При таких обстоятельствах так и напрашивается тесное и дружеское сотрудничество, а между тем ты упорно уходишь в себя». Он закусил губы и хранил молчание. С нахмуренными бровями, с мрачным, сосредоточенным видом он оставался непроницаемым, я тщетно ловил его взгляд. Я ожидал вспышки откровенности, но обманулся в своих ожиданиях. Быть может, вина лежит на мне: я не умел вызвать его на откровенность. Да, таков удел старой дружбы, увы, не раз омрачавшейся политикой!

Затем пришел Вивиани. Он сообщил нам, что у него снова были Франклен Буйон, Сельс, Нуланс, Пейтраль-сын и Андре Гесс. Он им сказал, что правительство твердо решилось предстать в полном составе перед парламентом, но что оно охотно объяснится перед всеми депутатами в комиссии. Тогда они высказались в том смысле, что после этого закрытого заседания необходимо будет внести на открытом заседании резолюцию и принять ее без прений. Это последнее условие прямо противоположно тому, что было решено сегодня в совете министров, а именно намерению Мильерана еще раз выступить на открытом заседании. Мильеран категорически подчеркнул это Вивиани, и я подтвердил, что дело было именно так, как его представляет Мильеран. Вивиани, который не отклонил формально предложение своих посетителей, не скрывает своего замешательства. Я предложил ему держаться решений, принятых советом министров, и он обещал поступить так.

Мы отправились в Шантильи. Нашли Жоффра несколько утомленным и озабоченным беседами, которые он имел с Морисом Сарро и – по телефону – с генералом Мод Гюи. Он боится, что не пользуется более ни моим доверием, ни доверием правительства. Говорит мне, что Морис Сарро сообщил ему о кампании, которая ведется против главнокомандующего и в которой участвуют офицеры. Я успокоил Жоффра и сказал ему, что Морис Сарро, вернувшись из Италии, подчеркивал мне, как Жоффр популярен в этой стране и какое нежелательное впечатление произвел бы там его уход. Я тогда сказал Сарро: «Вы правы, но так как Жоффр принадлежит к вашим друзьям, то вам не мешало бы во время своего пребывания во Франции воздействовать на своих товарищей в парламенте и указать им на опасность нападок на высшее командование, подрывающих его авторитет». Я прибавил теперь, что, к несчастью, очень многие офицеры обращаются к политическим деятелям с письмами, полными жалоб и критики. «Мой разговор с Сарро, – сказал я Жоффру, – не только не должен вас беспокоить, напротив, вы можете усмотреть в нем свидетельство моего доверия к вам и моей готовности вас защищать».

Что касается разговора с Мод Гюи, то, вероятно, генерал позвонил Жоффру после моего посещения полковника Бриссо-Демалье и Мессими. Все трое, как читатель помнит, говорили мне, что в Ленже бесполезно были принесены в жертву человеческие жизни. По-видимому, Мод Гюи, уведомляя главную квартиру о моем посещении, приписал мне тот взгляд, который был высказан передо мной другими, и сделал это с целью, чтобы этот взгляд встретил лучший прием в ставке. Очевидно, нападки парламента сделали Жоффра несколько обидчивым, и он спросил меня, отношусь ли я к ним с порицанием. Я еще раз умолял его не слишком полагаться на офицеров главной квартиры и информироваться главным образом у офицеров-фронтовиков согласно его последним директивам.

Мы спросили Жоффра о его стратегических и тактических планах. Он снова решительно готовит – на 10 или 15 сентября – большую наступательную операцию в Шампани. Она состоится на протяжении тридцати километров в направлении Суэна и Массижа и будет длиться не более четырех-пяти дней. Если неприятель не будет застигнут врасплох и мы не будем иметь с самого начала решительного успеха, операция будет прекращена. Я передал Жоффру те возражения, которые ряд генералов, командующих армиями, высказывали мне против местных наступлений. «Но мы должны выступить из-за русских, это наш долг союзника». – «Нет, нет, – заметил я, – вопросы, касающиеся союза, – это вопросы правительственного, а не военного характера. Исходите исключительно из стратегических соображений. Все остальное касается министров и меня»¹⁰. «Хорошо, – продолжал Жоффр, – с военной точки зрения я не могу ограничиваться одной обороной. Наши войска утратили бы мало-помалу свои физические и моральные достоинства. Я не утверждаю, что всякое наступление должно непременно удаться, но при хорошей подготовке оно имеет шансы на успех. У меня будет девятьсот тяжелых орудий на фронте в тридцать километров. У меня будет достаточно снаряжения не только для интенсивной работы артиллерии в течение самой операции, но также для образования резерва, который отразит немцев, если они получат подкрепления и будут пытаться прорвать наш фронт. Впрочем, могу вас уверить, что они не прорвут его».

Затем мы перешли к вопросу о Дарданеллах. Жоффр не желает отдавать четыре дивизии, пока не закончится его наступление. По всей видимости, он в душе надеется добиться решительного успеха на Западном фронте, что было бы реваншем за Аррас. С этой целью он намерен сохранить все свои войска до этого момента. У него даже вырвались слова: «И какой прок от этих Дарданелл? Разве только устроят экспедицию в пользу мятежного генерала!»¹¹ И рассыпается в жалобах на Саррайля. «Оставим личность Саррайля в стороне, – говорю я. – Расширить состав дарданелльской экспедиции счел нужным не он, а генералы Гуро и Байу, этого требует комиссия палаты, правительство тоже за это по дипломатическим и военным соображениям. Единственное, что мы спрашиваем у главнокомандующего армиями на Северо-Восточном фронте, – находит ли он целесообразным дать нам для Дарданелл два армейских корпуса или нет». «Я могу обещать их вам на сентябрь, не раньше», – был окончательный ответ Жоффра.

Ясно было, что, если мы будем настаивать, он подаст в отставку. Вивиани и я пытались убедить его, но тщетно. Он мягко, но упорно стоял на своем. Такое же упорство он проявил в прошлом году в трагические дни Шарлеруа. Оно же, в конце концов, позволило ему одержать чудесную победу на Марне.

Возвратившись в Елисейский дворец, я принял Шарля Эмбера. Он с добродушным видом приносит мне извинения за свои последние письма ко мне. Сообщает мне, что подписал контракт с новыми владельцами Journal. Однако на копии, которую он мне показал, нет имен, кроме имени одного старого адвоката Дезуша, и я не счел нужным вызывать его на дальнейшую откровенность. Впрочем, Шарль Эмбер сказал мне, что он будет административным и политическим директором газеты, кроме того, будет исполнять обязанности главного редактора и заведующего отделом объявлений. «Я буду также, – добавил он, – председателем административного совета, в него войдут еще два члена, один – Шарль, другой – Эмбер». Он получает твердый оклад в 75 тысяч франков. Когда я разговариваю со своим старым коллегой по департаменту Маас, у меня всегда такое впечатление, что для него важнее всего возможность заявить потом, что он говорил со мной. Когда он ушел, я вспомнил слова Лабрюйера: «Когда человек заключает новые контракты и знает, что казна его растет, он мало-помалу начинает считать себя умной головой и чуть ли не способным управлять».

Воскресенье, 15 августа 1915 г.

Вивиани смущен указаниями генерального секретаря палаты Пьера и говорит, что устав палаты не допускает, чтобы все депутаты входили в состав комиссии. Впрочем, теперь фракции, по-видимому, отказываются от прений. «Проявите энергию, – говорю я Вивиани, – и настаивайте сами на этих прениях. В противном случае вас обвинят в том, что вы отступили». – «Не думаю. Перспектива кабинета Бриана – Комба – Барту – Кошена испугала радикалов, и они скоро успокоятся». – «Все равно. Объясниться необходимо. Если вы не расскажете о недоразумениях, они каждый раз будут всплывать снова». Саррайль составил записку о военном положении на востоке, она помечена 11 августа и передана мне полковником Бюа, заведующим секретариатом у Мильерана. Саррайль предлагает альтернативно различные комбинации: высадку десанта в Адра-митте, операции в районах Чанака, Чардака или Бруссы, высадку в Смирне или Александретте и, наконец, интервенцию в Сербии после занятия Салоников. Кажется, он предпочитает эту последнюю операцию.

Кроме того, Бюа вручил мне записку о Саррайле, составленную главной квартирой и помеченную 4 августа. Она должна служить ответом на определенные, распространяемые в палате утверждения относительно операций 3-й армии в сентябре 1914 г. Утверждают, что во время битвы на Марне Саррайлю удалось спасти Верден только потому, что он не послушался приказа об эвакуации крепости. Главнокомандующий заявляет, что такой приказ никогда не отдавался. Действительно, в записке приведены по порядку все директивы, данные за время с 25 августа по 25 сентября. Два раза, 8 и 10 сентября, Саррайль уведомлял главную квартиру, что неприятель угрожает ему со стороны Мааса, и ему разрешили тогда свернуть свое правое крыло, чтобы не быть отрезанным от 4-й армии, но предоставили полную свободу. Во всяком случае, за ним та заслуга, что он не использовал этой свободы и продержался.