Read the book: «Волк за волка»

Font:

Ryan Graudin

Wolf by Wolf

* * *

Дэвиду, за то, что всегда поддерживал меня и разделил со мной самые важные путешествия

Дрожат прогнившие кости мира
От страха пред красной войной

Из официальной песни Гитлерюгенд

Давным-давно, в альтернативной реальности, королевстве смерти жила-была девушка. Волки выли на ее руке. Все – из чернил для татуировок и боли, воспоминаний и потерь. Это было единственным, что оставалось в ней неизменным.
Ее история начинается в поезде.

Глава 1

Тогда. Числа. Осень 1944 года

В вагоны – широкие и глубокие, как для скота – набились пять тысяч душ. Поезд застонал и согнулся под их тяжестью, уставший от многочисленных поездок. (Пять тысяч раз по пять тысяч. Снова и снова. Так много, так много).

Нет места, чтобы присесть, нет воздуха, чтобы дышать, нет еды, чтобы съесть. Яэль опиралась на мать и незнакомцев, пока не заболели колени (и еще болели долго после). Она задыхалась от запаха отходов и сделала несколько глотков обжигающе-холодной воды из ведра, которое протолкнули через дверь кричащие охранники. Где-то под рельсами медленный, дрожащий стон снова и снова шептал ее имя: Я-эль, Я-эль, Я-эль.

– Тебе больше не придется стоять. Мы почти на месте, – говорила мать Яэль, приглаживая волосы дочери.

Но «почти на месте» затягивалось. Один день превратился в два, три. Бесконечные часы покачивающихся километров и пластины солнечного света, которые как ножи прорезались сквозь сгнившие доски вагона и серые лица пассажиров. Яэль прижалась к шелковой юбке матери и пыталась не слушать плач. Рыдания были такими громкими, что ее имя почти тонуло в них. Но независимо от того, какой громкой была печаль, девочка по-прежнему могла слышать шепот. Я-эль, Я-эль, Я-эль. Постоянный, устойчивый, непрерывный. Скрытый для всех.

Три дня подряд.

Я-эль, я-эль, я – визг!

Поезд неожиданно встал.

Ничего.

И тогда двери открылись.

– Вылезайте! Быстро! – человек, лысый, тонкий, одетый в похожую на пижаму одежду – кричал и продолжал кричать. Даже после того, как люди начали вываливаться из вагона поезда. Он кричал и кричал так, что заставлял Яэль в страхе прижиматься к матери. – Быстрее! Поторапливайтесь!

Вокруг была лишь тьма и блики. Ночь и прожекторы. Холодный воздух заострил крики охранников, рычание собак и свист кнутов.

– Мужчины в одну сторону! Женщины – в другую!

Толчок, толчок, давка, толчок, крики. Было море шерсти и толкотня. Все казались потерянными. Двигались и толкались, и плакали, и не понимали. Пальцы Яэль сжали край пальто матери, так крепко, будто сами превратились в швы.

«ПОТОРАПЛИВАЙТЕСЬ БЫСТРЕЕ ДВИГАЙТЕСЬ» – Железный голос внутри Яэль дрался, и толкался, и кричал: – «НЕ РАСТЕКАЕМСЯ»

Они все двигались в одном направлении. Прочь от кнута и собачьих клыков. К человеку, который стоял на перевернутом ящике из-под яблок и высматривал что-то в темной, топчущейся на платформе толпе. Его заливал свет прожектора. Чистая белая ткань его лабораторного халата сверкала, а руки были широко раскинуты, как крылья.

Он был похож на ангела.

Он измерял и оценивал каждое проходящее лицо. Мужские и женские. Молодые и старые. Человек в сверкающем лабораторном халате перебирал, отсеивал и расставлял их в ряды.

«Слишком мал! Слишком болен! Слишком слаб! Слишком низок! Слишком стар!» – Он выкрикивал их характеристики, как ингредиенты для некоего мудреного рецепта, отметая виновных в них взмахом руки. Те, кого он одобрил, получили кивок принятия.

Увидев Яэль, он ни залаял, ни кивнул. Сначала он покосился – по-змеиному острые глаза за стеклами очков.

Яэль прищурилась в ответ. У нее была резь в глазах, обостренная тремя днями страха и слишком ярких фонарей. Ее колени болели и дрожали, но она изо всех сил пыталась стоять прямо. Она не хотела быть слишком маленькой, слишком слабой, слишком низкорослой.

Человек спустился с ящика и направился к матери Яэль, которая встала перед дочерью, как бы желая заслонить ее. Но от взгляда этого человека было не укрыться. Он все отметил, глядя на Яэль и ее мать, как если бы они были костюмами, нуждающимися в починке. Измеряя глазами, представляя, что могли бы сделать несколько стежков и сборок.

Яэль уставилась в ответ, производя собственные измерения. Вблизи мужчина выглядел иначе. За пределами света, с отпечатавшимися на нем тенями (на нем они казались очень темными, перебивая то первое сверкающее впечатление). И пахло от него по-другому. Не чистотой, нет. Резкие, химические запахи, которые позже Яэль научилась ассоциировать с отбеливателем, и кровью, и неосторожными скальпелями.

Этот человек не торговал благими вестями, или благословениями, или чудесами.

Он был ангелом другого рода.

Колени Яэль болели. Глаза жгло от слез. Она продолжала стоять. Продолжала смотреть. Сжимая юбку матери непослушными пальцами.

Человек в белом халате взглянул на охранника рядом с собой, который был занят тем, что заносил что-то в блокнот.

– Оставьте эту девочку для «Эксперимента 85». Он долгосрочный, поэтому она должна быть размещена в казармах заключенных. И проследите, чтобы ее волосы были подстрижены. Не сбриты. Мне понадобятся пряди для образцов.

– Да, доктор Гайер, – охранник схватил Яэль за руку, оцарапал ее кожу двумя быстрыми движениями своей ручки. Отметка X обозначала выжившего. – А что с ее матерью?

Человек пожал плечами. «Она кажется достаточно сильной», – все, что он сказал, прежде чем вернулся к ящику, к свету, который делал его ослепительным и сияющим.

Яэль так никогда и не узнала, почему доктор Гайер выбрал ее. Почему ее – из всех маленьких детей, которые в ту ночь вывалились из вагонов и прильнули к пальто своих матерей – определили в линию живых.

Но пройдет совсем немного времени и она поймет, для чего ее отметили.

Это был «Эксперимент 85»: каждое утро, после четырехчасовой поверки, охранник выкрикивал номер Яэль. Каждое утро она должна была следовать за ним сквозь двое ворот с колючей проволокой и через железнодорожные пути, прямиком в кабинет врача.

Перед уколом медсестра привязывала Яэль к каталке. Она никогда по-настоящему не смотрела на Яэль, даже когда переворачивала руку девочки, чтобы проверить отпечатанные номера. Водянистые глаза всегда фокусировались на неодушевленном: пятна крови, невысохшие на плитках пола или забрызгавшие прежде белый фартук. Блестящая черная кожа ее туфель. Планшет, в который она вносила информацию о Яэль.

ЗАКЛЮЧЕННЫЙ: 121358.X

ВОЗРАСТ: 6 ЛЕТ

ЭКСПЕРИМЕНТ № 85: ПРИМЕНЕНИЕ МЕЛАНИНА

СЕАНС: 38

Доктор Гайер был другим. С момента, когда он перешагивал через порог, его глаза никогда не оставляли Яэль. Он садился на крутящийся стул, сложив на груди руки. Немного наклонялся назад, изучая маленькую девочку перед собой. На его лице не было морщин – ни нахмуренные от усталости брови, ни тяжесть мира не изменили его кожу.

Он даже улыбался, когда задавал вопросы. Яэль могла видеть все его белые-белые зубы, разделенные крошечной черной щелью там, где два передних резца не вполне сходились. Именно на этой части его лица она всегда сосредотачивалась, когда он говорил. Щель. Мягкие, ненаполненные смыслом слова – единственное, что нарушало его образ доброго отца.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивал он ее, наклоняясь вперед на своем грибовидном стуле.

Яэль никогда не знала ответа на этот вопрос. Что именно ожидал услышать от нее доктор Гайер, если в койке, которую она делила с матерью, Мириам и тремя другими женщинами, было полно вшей. Ночью температура опускалась так низко, что солома в их матрасе вонзалась ей кожу, будто спицы. Она была всегда голодна, даже несмотря на то, что бабушка на койке напротив тайком проносила ей дополнительную пайку хлеба каждую ночь.

«НЕ СМОТРИ НА НОЖИ, СКАЖИ ЕМУ ТО, ЧТО ОН ХОЧЕТ СЛЫШАТЬ»

Она хотела быть сильной, храброй, поэтому произносила единственное слово, которое может сказать сильная, храбрая девочка: «Хорошо».

Губы доктора растягивались в улыбке, когда она говорила это. Яэль хотела, чтобы он был довольным. Она не хотела, чтобы пятна на полу были ее кровью.

На каждом сеансе он рассматривал ее кожу. Светил ярким светом тонкого фонарика ей в глаза. Выдергивал несколько ее коротких волосков для анализа цвета. Когда завершался ряд вопросов и ответов, доктор Гайер брал планшет у медсестры, стоявшей в углу. Всегда пролистывал страницы, каштановые волосы падали ему на глаза, когда он расшифровывал каракули медсестры.

«Выработка меланина, как представляется, неуклонно снижается… Обратите внимание на бледные пятна на коже, а также незначительные изменения в пигментации радужки субъекта. Уровень эумеланина также уменьшается, как видно из цвета волос субъекта».

Они никогда не называли Яэль по имени. Она всегда была субъектом. Или, если им нужно было быть более конкретными, «Заключенный 121358.X».

– Мы добились прогресса, – улыбка у доктора Гайера натянутая, как будто его губы размыкаются при помощи иголок. Он вернул планшет медсестре, развернул свое кресло к медицинскому откидному столику, где аккуратными рядами располагались иглы. Прямые серебряные клыки, ждущие, чтобы впрыснуть яд под кожу Яэль. Наполнить ее еще двумя днями огня и агонии. Изменить ее изнутри. Забрать все цвета и чувства, людей. Опустошать и опустошать до тех пор, пока ничего не останется.

Просто призрак девочки. Пустая оболочка.

Прогресс.

Глава 2

Сейчас. 9 марта 1956 года. Германия, столица третьего рейха

Солнце выглядело низкой оранжевой угрозой в небе, когда Яэль вышла из квартиры на улицу Луизен – асфальтовую артерию в самом сердце города, что когда-то назывался Берлином. Она слишком долго задержалась в кресле тату-художника, терпя иглу, муки и воспоминания. Наблюдая, как он кладет финальные черные штрихи на последнего черного волка.

Это был ее пятый и заключительный визит в крошечную каморку с чернильными бутылками и креслом с потрескавшейся кожей. Пять посещений, чтобы скрыть кривые цифры на левой руке. Пять посещений для пяти волков. Они бросались, толкались и выли на ее руке до самого локтя. Черные и всегда бегущие, состязающиеся с ее кожей.

Бабушка, мама, Мириам, Аарон-Клаус, Влад.

Пять имен, пять историй, пять душ.

Или считая по-другому: четыре воспоминания и напоминание.

Но волк Влада должен быть совершенным, как и другие. Яэль испытывала свою удачу, наблюдая, как часы на дальней стене начали свой путь к закату. В конце концов, волк Влада был идеальной открытой раной, пульсирующей под поспешно намотанной марлей.

Яэль опаздывала.

Германия была опасным местом после наступления темноты. Официальный комендантский час наступит через несколько часов, но это не останавливало патрули, скрывающиеся на углах улиц столицы, проверяющих документы случайных прохожих.

Готовых арестовать за малейшее отклонение от нормы.

Ничего хорошего ночью не происходит, рассуждали национал-социалисты. У честных людей нет необходимости быть на улице, когда магазины и пивные закрыты. Единственными людьми, достаточно отчаянными, чтобы проворачивать свои делишки под яркой луной и тяжелыми тенями, были заговорщики Сопротивления, негодяи с черного рынка и замаскированные евреи.

Яэль относилась сразу ко всем трем.

Лидеры Сопротивления собирались ее строго наказать. Особенно Хенрика. Миниатюрная полька с обесцвеченными кудрями, торчащими во все стороны, была гораздо страшнее, чем можно было предположить из такого описания внешности. Яэль предпочла бы услышать неумолимый голос командующего армией национал-социалистов Райнигера встрече с тем смерчем – или медведем – или ураганом, которым была Хенрика.

Вероятно, они оба прочитают ей нотацию (Хенрика: «Как ты могла отсутствовать в столь позднее время! Мы думали, что ты мертва или даже хуже!» Райнигер: «Ты хоть осознаешь, насколько эгоистична? Ты могла поставить под угрозу Сопротивление. Мы уже близки к цели. Так близки»). Если патрули не поймают ее первыми.

Улица Луизен была пуста, когда Яэль шла под ее яркими фонарями. Длинный ряд Фольксвагенов, – идентичных во всем, за исключением госномеров, – защищал бордюры. Продуктовый магазин в конце дома был уже давно закрыт, а его окна темны. Агитационные плакаты – некоторые оборвались и свернулись, другие были еще свежими из-за клея – выстроились в ряд на стенах между входными дверями, напоминая здоровым блондинистым арийским детям о вступлении в Гитлерюгенд. Напоминая их матерям рожать больше здоровых блондинистых арийских детей, которые вступили бы в Гитлерюгенд.

Идти Яэль было недалеко: всего несколько домов до безопасного скрытого подвала пивной. Но достаточно одной встречи. Одного слишком поспешного ответа.

Желание пойти быстрее, чтобы избежать обнаружения, пульсировало у Яэль в горле, когда она промчалась мимо рядов плакатов, поворачивая за угол в тихий переулок.

И столкнулась с патрулем лицом к лицу.

Это был стандартный отряд: двое молодых мужчин с Маузерами 98к на наплечных ремнях. Солдаты прислонились к стене, раскуривая одну на двоих сигарету с черного рынка. Незаконный дым клубился из их губ, как десятки призрачных язычков. Белый – не черный, как клубы в детстве Яэль. Те, что день и ночь валили из высоких дымовых труб. Когда Яэль была маленькой, она думала, что внутри этих закопченных кирпичных стен живет монстр. (Сейчас она знала правду. Видела фотографии и бесконечные списки погибших. Ряды и ряды чисел, как те, что прятали ее волки. Монстр был, но он жил не внутри крематория лагеря смерти. Его берлога была гораздо лучше – Канцелярия. Похищенные произведения искусства и двери с железными замками).

Этот белый дым быстро исчез, когда солдаты увидели ее. Первый бросил сигарету и затушил каблуком. Второй позвал ее грубым голосом: «Эй, там! Фройляйн!»

Пути назад не было.

«ИДИ ПРЯМО НЕ ПОКАЗЫВАЙ СТРАХА, СТРАХА»

Подойдя к паре, Яэль решительно вскинула руку в обязательном салюте: «Хайль Гитлер!»

Оба солдата пробормотали ответ. Первый стряхнул табак со своего каблука в трещины тротуара. Второй протянул руку.

Яэль понадобилось дополнительное мгновение, чтобы понять, о чем он спрашивал. Она проходила через эти игры с патрулями и раньше (больше раз, чем она когда-нибудь признается Хенрике или Райнигеру), но вид дыма, а также часы, проведенные в салоне, выбили ее из колеи. Сеансы с иглой всегда заставляли Яэль чувствовать себя так, будто она истекала кровью. Дело было даже не столько в чернилах и боли, сколько в самой игле. В воспоминаниях об иглах. Что они могли сделать. Что они сделали.

Даже самые обычные иглы делают две вещи: они дают и они отнимают. Иглы художника-татуировщика забрали белую кожу и числа, но дали ей волков. Иглы доктора Гайера забрали столь многое. Но то, что они дали…

У Яэль было много лиц. Много имен. Много комплектов документов. Потому что химические препараты, которые ангел Смерти влил в вены Яэль, изменили ее.

– Документы, – потребовал второй солдат.

Яэль знала, что лучше не спорить. Ее дрожащие пальцы опустились в карман кожаной куртки и вытащили потрепанную книжицу, которая соответствовала сегодняшнему лицу.

– Мина Ягер, – вслух прочитал солдат. Взглянул на фото, на лицо и снова на фото. Перевернул пожелтевшую страницу, проявляя интерес к непримечательной истории Мины: родилась в Германии, блондинка, член Гитлерюгенда. Примерная биография каждого подростка в радиусе шестнадцати километров.

– Что вы так поздно делаете на улице, фройляйн Ягер? – спросил первый солдат, пока второй был занят чтением.

Настоящий ответ? Делала на черном рынке татуировку, чтобы скрыть свой еврейский номер, прежде чем отправиться на сверхсекретное задание Сопротивления, чтобы покончить с Новым порядком. Правда столь абсурдная, что солдаты могли бы ее даже высмеять, если бы Яэль озвучила ее. Маленькая своевольная часть ее хотела попытаться, но она примирилась с лучшим ответом. Скучным.

– Надеялась успеть в продуктовый магазин до закрытия. У моей матери закончились яйца, и она послала меня подкупить еще.

– Яйца… – Первый солдат нахмурился и кивнул на руку. – А это что?

Яэль проследила за его взглядом на манжету ее левого рукава. Ее марлевая повязка была слишком небрежной. Сетчатый белый хвост выглядывал из-под кожи.

– Повязка, – сообщила она ему.

Он наклонился. Ближе, заинтересованный. Его дыхание было несвежим от дыма: «Дайте взглянуть».

Сердце Яэль – черт, ну стучи же! – прошил разряд.

Яэль могла менять свою внешность, как другие люди – одежду. Эти способности могли изменить многое: ее рост, вес, цвет и длину волос, голос. Но кое-что не переделать: пол, раны, чернила татуировки.

Они неизменны.

Волки были ее постоянной, тем единственным, что было в ней основательным и бесспорным. Несколько месяцев тому назад, когда Яэль вернулась в штаб-квартиру сопротивления со своим первым, свеженьким волком, Хенрика сказала ей «пару ласковых» по этому вопросу (главными среди них были слова «явная улика»). Полька дошла даже до того, чтобы указать, что религиозные законы народа Яэль запрещают эту практику.

Но что сделано, то сделано. Чернила были под кожей Яэль более десятилетия. Она просто сделала их своими, добавляя волков. Новые отметки были гораздо лучше номеров национал-социалистов. Одного их присутствия было недостаточно, чтобы осудить Яэль, но они бы вызвали вопросы, если бы патруль их увидел. Достаточно подозрительно, чтобы задержать ее.

Единственное, что вызвало бы еще больше вопросов, это отказ Яэль отвечать солдату. Медленно, медленно она подняла рукав. Марля покрывала всю руку. Испачканная, в ржавых пятнах и изношенная по краям.

Солдат покосился на нее: «Что случилось?»

Теперь сердце Яэль громко стучало (Вспышка, удар, тишина. Вспышка, удар, тишина), тяжело пульсируя от осознания, что от беды ее отделяли несколько ниточек. Все, что нужно было сделать солдату, – это протянуть руку и потянуть. Увидеть чернила, ссадину и кровь.

Что потом?

Выход был всегда. Влад научил ее этому, как и многому другому. Двое мужчин и их винтовки не шли ни в какое сравнение с приобретенными ею навыками, пусть даже они были заключены в теле семнадцатилетней девушки. Она спокойно могла вырубить их и исчезнуть за двадцать секунд.

Могла, но не стала. Происшествие в такой близости от штаб-квартиры Сопротивления, накануне ее первой миссии, – это было слишком рискованно. Это привлечет внимание Гестапо к соседям. Разоблачит Сопротивление. Разрушит все.

Да, выход был всегда, но сегодня вечером (вечер всех ночей) каждое действие должно быть хорошо продуманным.

– Это укус собаки, – ответила Яэль. – Бродяжка напала на меня несколько дней назад.

Мгновение солдат оценивал повязку. Агрессия сменилась участливостью.

– Было плохо? – спросил он.

Было плохо? Яэль вынесла бы тысячу и один укус собаки Мины, а не все то, что действительно произошло. Поезда и заборы с колючей проволокой. Смерть и боль, и смерть.

– Я выжила, – ответила она, улыбаясь.

– Бродячие суки – хорошая практика в стрельбе по целям. Почти как коммунисты и евреи. – Солдат рассмеялся и шлепнул по прикладу своего Маузера. – Следующую, которую увижу, я застрелю в вашу честь.

Яэль поджала губы на манер кроткой и скромной Мины. Маска хорошей маленькой жительницы Рейха. И только в невидимых глазу местах она бушевала: пальцы внутри сапог крепко сжались. Рука скользнула обратно в карман куртки, где лежал ее надежный пистолет «Вальтер П-38».

Второй солдат закрыл книжицу: печать Рейха на обложке – все, что могла видеть Яэль. Крылья орла были неподвижны: двойной салют. Венок и витой крест легко висели в его когтях. Все столь же черное, как чудовищный дым. Та же чернота, что вырастет внутри Яэль, если она позволит воспоминаниям снова накатить на нее.

– Все, кажется, в порядке, фройляйн Ягер. – Он протянул ей книжицу Мины.

Яэль ощущала привкус дыма в горле. Пальцы ног щелкали – поп, поп, поп – маленькими, тихими выстрелами внутри сапог.

Для воспоминаний было время и место. Была цель, ждущая ярости ее мести. Этот вечер, эта улица, эти мужчины не были ни тем, ни другим.

Ее рука соскользнула с пистолета. Вместо этого Яэль протянула руку и схватила документы.

– Спасибо, – поблагодарила она, пряча страницы жизни другой девушки поглубже в куртку. – Я должна идти. Моя мать будет беспокоиться.

Второй солдат кивнул: «Конечно, фройляйн Ягер. Сожалеем, что задержали вас».

Она пошла. Затолкав ладонь в один из карманов, Яэль сжала талисманы, которые там хранила: затупленная канцелярская кнопка, деревянная кукла размером с горошину с безмятежным лицом. Один за другим пальцы на ногах расправлялись. Постепенно чернота отступила, вернулась к своему беспокойному сну.

– Аккуратнее с бродячими собаками! – крикнул ей вслед первый солдат.

Яэль поднял руку в знак признательности, но не обернулась. Она покончила с солдатами и бродягами.

Ей предстояло встретиться с куда более страшными вещами.