У меня есть знакомая мусульманка по имени Амаль. Я считаю ее очень порядочным, хорошим человеком. Она соблюдает суровые посты, помогает людям, скромна и, кстати, категорически против террора.

Ко мне относится замечательно, говорит: «Если бы такие, как я и ты, договаривались между собой, мир между евреями и арабами давно бы наступил».

Соглашаюсь.

Однажды встречаю возбужденную (не в сексуальном смысле), взволнованную Амаль.

– Что случилось? – спрашиваю.

– Представляешь, вышел фильм про Мухаммеда, в котором оскорбили великого пророка.

– Такой мир. Что поделаешь? – сочувствую.

– Как что поделаешь? – женщина горит праведным гневом. – Нужно актерам головы отрезать.

– Как актерам? Причем здесь актеры? – я немного опешил. – Они вообще могли не знать, что снимает режиссер. Ты что говоришь?

– Ладно, я погорячилась, тогда режиссеру надо голову отрезать, он ведь точно знал, что делал…

Киви

Сутки до Рош ха Шана, больница Ихилов, Тель-Авив, 2009 год.

– Я принес тебе киви, витамин С, – сказал он.

Она улыбнулась, похоже, что-то вспомнила. Положила на тумбочку, лицо ее было опухшим, неузнаваемым, волосы коротко острижены.

– Они сказали, что переводят меня в хоспис, я знаю, что это. Туда оправляют умирать, а я хочу жить. Я готова на любые эксперименты.

– Не волнуйся, тебя никто не отправит в хоспис.

– Если что, позаботься о детях.

– Все будет хорошо…

Мужчина вышел в коридор, он знал, что это конец, только не знал, что видит ее в последний раз. За час до праздника ее не стало.

Зимний вечер 1995 года.

Он разбирал холодильник и обнаружил на самом дне пакет с несколькими плодами примятых киви. Уже собрался выбросить их в мусорное ведро, но задумался. Память отбросила его на двадцать лет назад.

Молодой человек держал руки в карманах и спешил до наступления темноты в ларёк. Несколько дней назад он приметил табличку с надписью «киви=1$». Попросил полкилограмма, продавец в ответ рассмеялся: «Доллар – штучка! Три доллара – кучка! В кучке три штучки!»

«Доллар штучка?» – переспросил обескураженный потенциальный покупатель.

«Очень полезная вещь! Кладезь витамина С! Необходимый зимой продукт!», – тараторил торговец.

«Ладно, три доллара есть, хватит даже на бананы, сок и сникерс», – решил постоянный клиент.

Плод выглядел странно, овальной формы, чуть приплюснутый с боков, кожура цвета коричневой умбры.

«Удивлю жену, ей сейчас витамины очень даже кстати».

Он возвращался домой, под утеплёнными ботинками поскрипывал снег, запачканный гарью от проезжающих машин. Морозный воздух тонкими иголочками покалывал щёки. Пушинки падали на куртку и мгновенно таяли, превращаясь в еле различимые пятнышки. Казалось, он слышал песню, слов и музыки которой не мог разобрать. На душе было волшебно.

Он даже не заметил трёх парней, заградивших ему дорогу. Разминуться не получится, бежать как заяц по сугробам ему совсем не хотелось, вроде не очень пьяные, надо попробовать договориться.

– В чём дело, ребята? – спросил он, на всякий случай становясь боком.

– Думаешь, высунул руки из карманов, так успеешь отбиться? – наступая, проговорил юноша небольшого роста.

– Не ссы! – ухмыльнулся второй парниша. – Сильно пиздить не будем. Давай всё, что есть и вали. Что это у тебя? – и потянулся к пакету, висевшему на запястье.

Мужчина перехватил руку гопника, резко подтянул на себя и локтем ударил в ухо, точный апперкот в челюсть – нокаут. Отскочил назад, сорвал пакет, отбросил в сторону, приподнял сжатые ладони.

Нападавшие опешили, такого они не ожидали.

– Ну понеслась! – крикнул невысокий и ринулся в бой, размахивая крепкими красными кулаками.

Однако тот, кого видишь, – не опасен. Опасен тот, кого не видишь.

Низкорослый, получив хук в висок, свалился в сугроб лицом вниз. Но молодой человек упустил из виду третьего нападавшего и получил сильный удар сбоку ботинком по рёбрам. Дыхание перехватило, в глазах потемнело, но ему повезло, противник не удержался на ногах и присел… Удар ногой разбил ему нос, он застонал, кровь сочилась между пальцев.

«Испортили такой чудный вечер», – подумал молодой человек, подбирая пакет.

– Почему задержался? Я уже начала волноваться, – сказала жена. – Дня три назад избили нашего соседа, он даже в больницу попал.

– Всё в порядке. Посмотри, что я тебе принёс.

– Что это? – она провела пальцем по мелким ворсинкам заморской ягоды.

– Киви. Кладезь витаминов. Бананы, извини, чуть помялись, я поскользнулся, упал.

Она разрезала плод:

– Смотри, какой красивый узор. А на вкус как наш крыжовник. Зимой – фантастика!

– Мне кажется, кожуру есть не надо, – он засмеялся, приложив руку к рёбрам.

– Попробуй, – предложила она.

– Тебе важнее. Кто из нас беременный? Вот только рожать ты будешь уже в Израиле. До мая ещё полгода. Мы успеем…

Море обнимет, закопает в пески

Я люблю море, пахнущее японскими деликатесами, выдыхающее подсоленный воздух.

Море – человек настроения, порой оно злится в своём бессилии достать смело глядящих в его сторону, а иногда ласкает снисходительным бризом.

Если долго смотреть на волны – превратишься в мудреца, познавшего суть мироздания, станешь частицей великой Пустоты, потому что морская стихия очищает голову от всяких мыслей.

Море не терпит неуважения, в его монастырь со своим уставом не лезь, соблюдай правила, и не только останешься в живых, но и получишь огромное удовольствие.

У меня с морем особые отношения, доверительно-подозрительные. И вот почему.

Когда-то я плавал быстро, но недолго. День выдался прекрасно-закатный. В мае вода Средиземного моря ещё не такая горячая, как в августе, но уже не холодная.

В Хайфе, на пляже Бат-Гали́м, есть волнорезы, создавшие для удобства отдыхающих бассейн, не требующий хлорки.

Какой-то любопытный ребенок лет двенадцати решил посмотреть, на своей лодке, как обстоят дела за волнорезом. Гостеприимное море решило ему показать свои необъятные чертоги. Ещё немного и на берегу стоял бы вопрос: «А был ли мальчик?» Но на его счастье, рядом проплывал, простите, я. Взял его одной рукой на прицеп, отбуксировал поближе к волнорезу, ребенок перестал рыдать и, ловко орудуя веслом, уверенно поплыл к берегу. Я остался, а надо было бы держаться плавсредства.

«Ничего, – думаю, – потихоньку доплыву». Но море решило меня проучить, поднялись волны и стали затягивать в пучину. Вроде плыву к берегу, но не приближаюсь, а скорее наоборот. Люди на пляже уже с трудом различимы. Спокойствие и самообладание оставили меня, страх привёл к панике – злейшему врагу утопающего. Мышцы одеревенели, в голове набат, сердце не готово тонуть и поэтому выпрыгивает из груди. Пару раз я шёл на дно, соленая вода попадала через нос в горло, вызывая рвотный рефлекс. «Как нелепо! Как нелепо! Господи, будь другом – помоги!». Только я подумал о Боге, вдруг ко мне подплывает какой-то старичок, не знаю: Моисей, Илия или апостол Пётр, правда, без бороды и в плавках, говорит на иврите с акцентом времен британского мандата.

«Тебе нужна помощь?» – спрашивает ангел.

Киваю несколько раз.

«Дыши спокойно, до берега недалеко».

Он придерживал меня, и мы плыли, отдыхали и снова плыли. Паника прошла, руки перестали дрожать. У волнореза старик сказал:

«Теперь ты сам».

Из последних сил я сделал рывок и выполз на песок. Оглядевшись, не обнаружил своего спасителя. Наверно, он продолжил плавать, а может… Не знаю…

Как только закрывал глаза, казалось, что меня накрывает волной и я иду ко дну. Две недели продолжалось наваждение. «Пора разобраться с этим!» Я снова пошёл на море… но стоило ногам оторваться от дна, накатывала паника. Меня это жутко злило, и я решил покончить или со своим страхом или с собой, потому что вместе мы никак не уживались. И я поплыл, всё дальше и дальше, страх исчез, наоборот, появился кураж. Научился плавать в волнах, набирал побольше воздуха; чувствуя приближение волны буквально за секунду до толчка, уходил поглубже и стихия сама тащила к берегу. Это было очень забавно, но я бы обязательно доигрался, если бы не один случай.

Дело было на семинаре по еврейской истории и традиции, в незабвенном и прекрасном Гуш-Кати́фе. Утром я смог поплавать, правда недолго, потому что сильная волна чуть не переломала мне ноги.

На берегу я разговорился с симпатичной девушкой в мини-бикини, естественно, о смысле бытия.

Видим, какой-то безумный смельчак плавает в очень больших волнах, но как-то подозрительно машет рукой и вроде что-то кричит.

«Беги за помощью», – сказал я спутнице и вошёл в воду.

«Сами вытащим!» – крикнула она и ринулась вперёд.

Слава Богу, её просто вышвырнуло волной на берег. Я ушёл под воду, выплыл и протянул пожилому человеку руку, но сильная волна отбросила нас в разные стороны. Силы иссякали, я отчетливо понял, что не смогу вытащить несчастного. И я совершил поступок, который гложет меня уже почти двадцать лет: ушёл на глубину и, проплыв под водой до берега, побежал в гостиницу с криком: «Человек тонет!»

Официанты Гуш-Катифа, на бегу срывая с себя белые рубашки, черные брюки и кипы, ринулись в море.

Мне стало страшно и горько, их всех разметало в разные стороны и на моей совести несмываемым пятном ляжет гибель этих отважных, молодых парней. На наше счастье приплыла лодка и всех подобрала. Вытащили несчастного утопленника. Вызвали амбуланс, сами пытались откачать, тщетно…

Этот человек оказался одним из узников Сиона, звали его Борис Чернобыльский.

«Мой отец многим помог, а ему никто», – с горечью сказала его дочь в одном из интервью.

Эх… Мы пытались. Как трудно победить море, человеку это не под силу, разве что Богу.

Море и любовь

Пожилая пара – муж и жена сидят в тени огромного алого пляжного навеса и плотных кучевых облаков.

Она заботливо натирает его кремом от загара. Набирает в ладонь мазь и трет, трет. Мужчина терпит, терпит, но молчит, правда вздыхает и с тоской смотрит на манящее свободой море.

Супруга тщательно и долго размазывает плотную жидкость по всему телу супруга, похоже ей нравится сам процесс.

– Маша, ну хватит уже! – взмолился муж.

– Какой ты нетерпеливый, Боренька! Последний штрих, – сказала Маша, набрала полную жменю крема и… не попала, т.е. попала, но не в щеку, а прямо в глаз.

–Ой! – только и сказал, на мой взгляд, супер-терпеливый Боренька. – Что ты делаешь, Машенька?!

– Извини, маленький. Рука дрогнула. Давай промою.

– Я сам, – испугался муж.

Наконец Борис, облаченный в солнцезащитный костюм, внимательно слушая инструкции по безопасности от еврейской женщины, усыновившей своего мужа, таки залез в воду.

Машенька стояла на берегу и как Ассоль верно ждала своего капитана Грэя.

Прошло минут десять, а Боря всё не возвращался. Женщина стала нервничать, ломать руки, сетовать, что забыла бинокль.

– Ну что ж он так долго? – непонятно почему она спросила у меня. Наверно, когда я в плавках, то похож на знатока из «Что? Где? Когда?». Только бабочки не хватает.

– Не волнуйтесь. С ним все в порядке. Просил передать привет и что уплывает в Турцию, – пошутил я.

– Как в Турцию?! – опешила мадам в купальнике и в панаме. – Он же с утра ничего не кушал.

Настала очередь мне удивляться.

– Молодой человек! Не думайте, что только вы один такой хохмач.

– Это пять, – пробормотал я.

– Это блять, – беззвучно передразнила меня интеллигентная женщина, а может она имела в виду и не «блять» вовсе, а другое слово, например: «опять». Мало ли, но я решил убраться от мадам подобру-поздорову, пока она и меня не обматерила или еще хуже – не усыновила.

Вскоре вернулся Борис, Маша на ходу вытирала его большим махровым полотенцем, усадила на стул, надела на его голову шапку и накормила с ложечки (вернее, с вилочки) арбузом.

Конечно – это любовь, правда «море и любовь не терпят педантов». Может и хорошо, что у романтических героев Александра Грина не было долгой, счастливой, семейной жизни?

Наш день

Старик проснулся ночью, поплёлся на кухню, дрожащей рукой налил кипячёной воды из чайника, жадно выпил.

Вышел на балкон, приоткрыл окно, подышал холодным воздухом. Закурил: «Нервишки шалят. А как им не шалить. Завтра такой день!».

Всмотрелся в темноту: «Ещё один год прошёл. От праздника до праздника. Удивительно, как новая власть и его не отменила».

Александр закурил ещё одну крепкую без фильтра; теперь можно, никто не заругает. Никого нет. Никого. Дети зовут в Германию. Были мы уже там, были… А что однополчане скажут? «Предатель!». Может и не скажут, может и поймут, но не одобрят. «Умирать надо на Родине, а на чужбине погибать».

Майское утро не сулило ничего хорошего, небо насупило брови и грозило сорвать праздничные мероприятия.

«Так им и надо!» – подумал старик. Несмотря на сильный ветер, Александр не стал застёгивать пальто: «пусть поблёскивают».

Навстречу ему бежала девочка с гвоздикой в маленькой ручке. Старик заулыбался, но девочка промчалась мимо. «Надо было не надевать пальто!», – Александр разозлился на самого себя. «Подумаешь, соплячка, цветочек не подарила. Значит, другой получил, может более достойный».

Любопытство пересилило, ветеран обернулся: «Слишком молодой, лет 70, не больше. А какой иконостас. Не иначе как ряженный! Говорят, развелось их как гнили! В морду ему что ли дать? Сволочи!»

Старик шагал дальше, бормоча какие-то ругательства. В груди давило, закинул в рот таблетку, отпустило.

Он спешил на площадь поклониться «вечному огню». Ровно в десять встреча с однополчанами: «Опаздывать нельзя. А то подумают, что «кони двинул». А я вот живу, за себя и за того парня».

Ещё одна девочка пробежала рядом, да ещё чуть не сбила старика с ног. Александр наглухо застегнул все пуговицы пальто. Он уже не сердился, ещё немного и он увидит своих друзей: «А потом пойдём в пивнушку». Дед проверил карман: «На месте. Можно и выпить, никто не заругает», – вздохнул он.

Опять прихватило, старик остановился. «Присесть бы», но все скамейки оказались заняты. «Гвардии старшина Лавров! – он услышал голос, от которого вздрогнул. – Отставить бледность лица!».

Александр заулыбался. «Машка! Машка! Наш ангел хранитель, наш талисман! Скольких ребят вытащила с того света!»

Обнялись. Крепко прижались друг к другу.

– Ну как ты, Машка!? Где была эти годы? Почему не приходила на встречи?

– Далеко отсюда, Сашок! Я теперь в Израиле живу. Вот денег поднакопила, выбралась. Как наши?

– Сейчас всех увидишь. Хотя нет, не всех. Ну ты понимаешь, – Александр снова обнял свою боевую подругу.

– Ну пошли, Сашка, пошли, дорогой! Сегодня такой пир закатим. Сегодня наш день! Наш день! Ну давай быстрее, а то промокнем!

Немецкий Чеддер

В «русский» магазин зашел парень лет двадцати пяти, одетый с иголочки, и даже стрелки на брючках выглажены, остроносые туфельки начищены до северного сияния. Не иначе, совсем свежий репатриант, не ниже, чем из центра Москвы. Присматривается к сырам.

– У вас есть квадратный немецкий Чеддер? – интересуется покупатель.

– Немецкого нет, – вздыхает продавщица.

– А какой есть? – огорчен парень.

– У нас большой ассортимент сыров, – гостеприимно, но сдержанно улыбается женщина.

– Вы не поняли. Какой Чеддер есть, кроме немецкого? – насупился консервативный покупатель.

– Российский и голландский. Попробуйте. Отрезать того и другого? – предлагает радушная продавщица.

– Это не для меня… – мрачнеет молодой человек.

– Для девушки? Ей понравится. Берите, – расплывается в широкой улыбке моя знакомая продавщица Лена, репатриантка из Луганска.

– Это для собаки, – с вызовом произносит вероятно москвич.

Пауза. Я обернулся:

– Интересно, если у вас собаки немецкий Чеддер кушают, что же тогда вы едите?

Сноб даже не посмотрел в мою сторону. Говорю Лене:

– Собака, наверно, немецкая, вот и привыкла к немецкой еде.

– У меня чау-чау! – с гордостью произнес молодой человек.

– С фиолетовым языком? – продавщица в восторге.

– У-у, – лениво опускает глазки пижон.

– Хотите свежих сырных обрезков? Совсем недорого, – не понимает луганская женщина.

– Нет, – вымученно ответил несчастный собаковод.

– Подождите, пожалуйста, я на склад, проверю! – на бегу крикнула Леночка.

Я хотел спросить, зачем китайской собаке немецкий сыр, но стоически перенести второй невежливый игнор – это слишком, хоть я и не сноб. Да и сам не прочь отведать немецкий оранжевый Чеддер, и от литовского не откажусь, а в голодный год и российский слопаю. Мы не гордые, чай не чау-чау с фиолетовым языком.

Вскоре появилась милая продавщица. Словно знамя полка, гордо и бережно, она несла немецкий Чеддер.

Моя бабушка

В начале восьмидесятых годов в Советском Союзе с новой силой поднялась волна антиизраильской пропаганды. Агитка не скупилась на злобные эпитеты: «оккупант», «каратель», «агрессор». Правда, эти громкие титулы льстили застенчивому еврейскому местечковому уху. «Наши способны не только в шахматы играть, пиликать на скрипке, но и бить врага, да ещё на вражеской территории», – подмигивали друг другу еврейцы.

Вместе с тем советские дикторы торжественными голосами озвучивали сообщения о якобы успехах арабских борцов с сионистским захватчиком: «Взорван штаб израильской военной администрации в южно-ливанском городе Тир. В результате взрыва убито и ранено более ста пятидесяти оккупантов».

Подобные заявления радовали антисемитов, печалили евреев, впрочем, не всех.

Например, главный московский ребе, товарищ Левин, залезал вместо броневичка на баму (трибуну) и, брызгая слюной, развенчивал сионистские козни. Полезные для власти кремлёвские евреи, такие как прославленный боевой генерал Драгунский, редактор «Сове́тиш Ге́ймланд» Вергелис, знаменитая казачка еврейской национальности Быстрицкая, соревновались между собой, кто яростней осудит Израиль.

Район Полоцкого рынка моего небольшого, но славного города Витебска не остался безучастным к мировым событиям. Я до сих пор помню баталии моей гордой бабушки с одним представителем местной богемы.

– Доброе утро, Ле́я А́ншелевна! – издевательским тоном произнес пожилой интеллигент.

Ещё бы не издевательским, все вокруг зовут директора детского дома, спасшего под бомбежками сирот, – Лидия Антоновна, а тут на тебе «Лея Аншелевна». Бабушка гордо приняла вызов.

– И вам, а гут морген, Лейб Ю́делевич.

– Лев Юрьевич, – строго поправил очки а-ля Берия в золотой оправе «VIP-персона» с престижной улицы Кирова. Аншелевна довольно хмыкала.

– Вы слышали последние известия? Проклятые сионисты получили по заслугам! – Лев Юрьевич сотрясал воздух сухоньким кулачком. Бабушка злобно щурила глаза, но молчала. Желая усилить эффект, гость продолжал:

– Ещё недолго – Израилю конец. Скорей бы уже, а то нам, порядочным, любящим свою Родину евреям, из-за них достаётся.

Этого моя бабушка не могла выдержать:

– У меня в Израиле дочка, внучки! Их тоже надо уничтожить!?

Лейб Юделевич почувствовал, что перегибает палку. За такое могут и тряпкой мокрой огреть, не взирая на каракулевую шапку.

– А зачем они поехали в Израиль? Что, им в Москве плохо жилось? Ваш зять в тридцать лет стал заместителем главного инженера крупнейшего завода, а дочка преподаватель химии в лучшем вузе. Они предатели нашей Родины!

– Вы старый дурак! – негодовала бабушка. – В Израиле их никто не назовёт жидовской мордой. В Израиле им не надо менять имя, чтобы получить престижную работу! Стесняться своей нации! Не желаю больше разговаривать с таким дураком, – и добавила: – «Зай гезу́нт».

Лев Юрьевич гордо поднялся со стула, и сильно толкнул дверь.

– Всего доброго, Лидия Антоновна!

– Лея Аншелевна! – кричала бабушка ему вслед. Потом хваталась за пульс, принимала валокордин и еще долго не могла успокоиться: «Ну, какой же подлец, этот Лев Юрьевич!»

А через неделю интересовалась у моей мамы:

– Лейба Юделевича давно не было. Может, случилось что?

– Он обиделся, но я скажу ему, что ты хочешь его видеть.

Бабушка презрительно фыркала: «Обиделся! Подумаешь, назвала дурака дураком».

Ностальгия

Вот уже минуло двадцать лет с тех пор, как мы приехали в Хайфу.

Ада́рная улица Гилель встретила нас весенним тёплым дождиком, нефритовой листвой, пока ещё либерально сияющим, благодатным солнцем и обилием неприятных по форме, цвету и запаху ловушек на асфальте.

Скорее более, чем менее, обустроившись, стал ждать её, родимую, нашу гусскую берёзовую ностальгию.

И вот дождался…

Нет, не ностальжи, а скорее наоборот.

Просыпаюсь ночью от визгов и криков, огласивших округу.

Язык я знал неплохо, может, лучше, чем сейчас, так как в России на иврите говорил больше, чем в Израиле. Но опыт местной ругательной брани лишним не бывает.

Нет. Слова были знакомыми, правда не все.

Уверен, Владимир Даль был бы счастлив пополнить свой знаменитый словарь неологизмами.

Для полноты удовольствия звука было недостаточно. Вышел на балкон и увидел растрёпанных, простоволосых, точно не дев. Впрочем, гороскоп я их не смотрел.

Как выяснилось по обрывочным фразам, которые усугублялись хватанием за грудки четвёртого размера, женщины не поделили клиента:

«Сука ты ебаторная! Стой в своём углу! Зачем тебе, шалаве, «махмудами» раздолбанной, серьёзный «бобёр» израильской национальности?!

Оппонентка в долгу не оставалась: «Ты шо, блять, фея? Бикса ты коцаная! Он сам меня склеил!»

Несмотря на упоминание всей родни в извращённом контексте и пожелание стать участником ролевой игры «Преступление и наказание» (наверно, девочкам нравится Достоевский), профессионалки товарный вид друг дружке не портили.

А я всё это с умилением слушал, пока не приехал сутенёр и не выписал им звонкий, но аккуратный штраф, в виде двух оплеух. Наверно, он подумал о людях, которым рано вставать на работу.

«Вроде как и не уезжал никуда», – я счастливо вздохнул и пошёл спать.

Теперь мне точно ностальгия не грозит.