В императоре Александре и сомневаться нечего. Будь это дело ему представлено – а необходимость представления кажется нам очень сомнительною – не в виде какого-то бухгалтерского расчета по театральной кассе, он, конечно, обратил бы на доклад более сочувственное и милостивое внимание. В кипе разнородных, многосложных и многочисленных бумаг, которые представляли ему ежедневно на утверждение, можно ли удивляться, что подобная бумага проскользнула у него между глаз и мыслей? Никто не дал себе труда выставить пред ним с особенным благорасположением, что речь идет о творце «Димитрия Донского». Эта трагедия имела в свое время литературное и политическое значение, которому не мог не сочувствовать император Александр. В ней (и, между прочим, в посвящении этой трагедии имени государя), кроме намеков на современные события, как будто пророчески слышится и недалекий 1812 год. Нет, при мало-мальски теплом ходатайстве, Александр решил бы это дело не по строгим правилам контроля, а по внушению сердца и по уважению к литературным заслугам поэта.
Теперь, указав на всю несостоятельность приведенных доводов и предположений, которыми можно было бы объяснить законное падение «Поликсены», должны мы домогаться более правдоподобного объяснения этого дела в каких-нибудь побочных происках, прикрытых канцелярскою проделкою.
И в этих изысканиях невольно, но с каким-то убеждением, натыкаешься на имя князя Шаховского: как ни делай, как ни вертись, а окончательно приходится же произнести это имя. Князь Шаховской был действующим и деятельным лицом в театральной дирекции. Нарышкин был внешне главным директором зрелищ; но внутренно князь Шаховской был главным двигателем мира кулисного и закулисного. Он, сказывают, был в обществе очень приятный, словоохотливый и забавный собеседник. Эти свойства должны были сблизить его с Нарышкиным: оно так и было. Он был совершенно домашним у доступного и гостеприимного Нарышкина. Театральная специальность Шаховского должна была вполне овладеть доверием довольно беззаботного начальника. Оно так и было. К тому же князь Шаховской был и сам драматический писатель. Вот улики если не вещественные, не буквально-законные, то умозрительно-подходящие к делу. В то время эти улики были приняты в соображение. Мнение многих обвиняло князя Шаховского в падении «Поликсены»; а вследствие того, по роковому логическому выводу, и во всех скорбных обстоятельствах, которые после выпали на долю чувствительного и злополучного Озерова. Это мнение довольно ясно и гласно было выражено и в литературных заявлениях. В числе обличителей назовем: Блудова, Дашкова и Жуковского. Князь Шаховской не возражал на эти обвинения. А имей он убедительные доказательства безучастия своего в этом деле, он мог, более того, он обязан был очистить себя от оскорбительного и несправедливого наговора. Тут дело шло не просто о литературном споре, о литературных мнениях, более или менее резких: оно отчасти касалось совести и личной чести. Тут пренебрегать выраженным мнением нельзя. С этой точки зрения обратили и мы пытливое внимание на старую тяжбу, прошедшую сквозь много давностей, а все еще окончательно не решенную. Дело в том, что если князь Шаховской прав и чист, то виноваты обвинители его: обе стороны совершенно нравы быть не могут; из них одна подлежит осуждению. По убеждению и по совести выбор для меня здесь не затруднителен. Мнение, неблагоприятно выраженное для князя Шаховского, принадлежит людям, которых нельзя заподозрить в зависти, в недобросовестности и в других неблаговидных побуждениях. Можно укорить их разве в некоторой запальчивости и резкости.