В джунглях Москвы. Роман

5

Ванек ополоснулся в душевой и, чувствуя во всем теле приятное томление, поднялся на второй этаж. Ему понравилось мыться после работы. Входишь в душевую усталый, раздеваешься медленно, рассеянно слушая, как переговариваются рабочие. Постоишь под сильными струями прохладной воды, потом вымоешься, и приятно так становится. Ноги расслабляются. Руки отдыхают. Хорошо! Не то, что в деревне в корыте мыться. В Масловке, да и во всех деревнях вокруг, не строили бань. Общие, колхозные, были только в крупных селах, и мылись жители в обыкновенных корытах.

Викентьев стоял у запыленного окна, из которого было видно кирпичное здание соседнего цеха, и разговаривал с девушкой, сидевшей за столом спиной к двери.

– Можно? – спросил Ванек, останавливаясь на пороге.

– Заходи, заходи!

Девушка недовольно оглянулась на Егоркина: вечно кто-нибудь мешает поговорить с секретарем, а Викентьев рад уклониться.

Иван почувствовал, как начали гореть его щеки. Это была Лазарева. Она заметила невольное смущение парня при встрече с ее взглядом, неожиданно смутилась сама и, сердясь на себя, заговорила с еще большим напором:

– Ты на молодых больше внимания обращай! На новеньких, которые в цех приходят, особенно из армии. А тех, что привыкли к плохой работе бюро, с места не сдвинешь.

– Да знаю, знаю я, Галочка! Но начинать надо с членов бюро… Хорошо, погоди, потом договорим. Я человека отпущу.

Комсомольское бюро было избрано месяц назад. Галю ввели в его состав, а Викентьев стал секретарем. В цех Галя пришла недавно, после окончания школы. Она знала, что почти все комсомольцы были недовольны работой прежнего бюро, и старалась помочь новому секретарю. Ей все казалось, что он недостаточно активен. Она постоянно его теребила, предлагала разные мероприятия. Викентьев тоже рвался к работе, но опыта не хватало.

Секретарь взял у Егоркина комсомольский билет и учетную карточку. Ванек старался держаться справа от девушки, чтоб фонарь под глазом не так бросался ей в глаза, пока не понял, что она успела его заметить.

Галя видела, что Егоркин почему-то стесняется, старается скрыть синяк, отворачивается неловко, и она чувствовала, что это ей нравится. В парне, высоком до нелепости, было что-то притягательное. В его мальчишеском лице проступали черты еще пока малозаметные, неуловимые, которые делают лицо мужественным, волевым. Лазарева видела, что парень хоть и занят разговором с Викентьевым, но ни на секунду не забывает о ней, и вдруг поняла, что он чувствует, что она заинтересовалась им, сердито отвернулась и придвинула к себе свежий номер журнала «Смена», открыла наугад и рассеянно взглянула на страницу.

– У нас хороший Дворец культуры, – говорил между тем Ивану Викентьев. – Спортзал, кружки, прекрасная изостудия… Если что-то заинтересует, обращайся ко мне. Я помогу!

6

Егоркин сначала хотел идти домой, в общежитие, но его потянуло к Варюньке.

Через полчаса он выскочил из автобуса и бодро зашагал к общежитию сестры, высматривая окно ее комнаты на втором этаже. Оно было зашторено. Не пришла, видно, с сожалением подумал Ванек. Ему хотелось рассказать, как он работает, похвастаться, что сегодня заработал почти шесть рублей. И это на второй-то день! Через месяц он ого! – сколько зарабатывать будет! А они с матерью собирались ему помогать. Да он сам им помогать будет, с первой же получки батничек сестре купит у Бориса. Купит батничек, а потом уж на маг собирать начнет.

В общежитии, возле лестницы, сидели две старушки.

– Егоркина пришла? – спросил у них Ванек.

– Она нынче весь день дома… Вроде не выходила, – ответила одна из старушек, та, что посуше и повыше ростом, и взглянула на свою подругу.

– Дома, – подтвердила другая. – Парень у нее!

– А он разве не ушел? – удивленно спросила первая, выдвинула ящик тумбочки, куда складывали документы гостей, взяла паспорт и открыла: – Тута! Смотри, а я думала, что ушел!

Ванек увидел в паспорте фотографию Кольки Хомякова и сразу почувствовал холодок в груди. Вот почему окно зашторено. Егоркин положил заводской пропуск на тумбочку и быстро, через две ступени, взлетел по лестнице. Резко постучал в дверь и прислушался. В комнате послышался торопливый шорох, затем скрипнула кровать, и все стихло. Ванек нетерпеливо выждал минутку и постучал еще сильнее, громко проговорив.

– Открывайте, милиция!

Зачем он ляпнул про милицию, Егоркин сам не знал. Сорвалось с языка. Открылась одна из дверей в коридоре, показалась девичья головка и сразу спряталась. Егоркин услышал голос Варюньки:

– Это ты, Ванек?

– Я! Открывай!

– Погоди минутку.

Ванек снова услышал шепот, шуршанье. Потом – шаги. Два раза щелкнул замок, открылась дверь, и перед Ваньком предстала сестра в халате, с заспанным помятым лицом, опухшими губами. Волосы у нее были наспех заколоты.

– Заходи! – сказала она нарочито громко и строго, отвела глаза в сторону и пропустила брата в комнату.

Колька Хомяков сидел возле окна. Увидев Егоркина, он с радостным лицом поднялся ему навстречу и протянул руку, как давно ожидаемому гостю. Но за его бодрой радостью Ванек почувствовал смущение. В первое мгновение он растерялся, потом собрался, с дрожью ощущая в себе обиду за сестру и злость.

– Вон отсюда, котяра! – громко крикнул он, не принимая руки Хомякова.

Колька опешил. Некоторое время еще стоял с протянутой рукой, а потом медленно опустил ее и взглянул на Варюньку.

– Ты что, и тут набрался? – строго спросила сестра.

– Я не набрался, не набрался! – раздраженно сорвал с вешалки Ванек плащ Хомякова. – Шлепай отсюда! – снова крикнул Егоркин и кинул плащ Кольке.

Хомяков поймал его и молча стоял, не зная, что делать.

– Вперед! – Ванек указал на дверь. – Еще раз увижу возле этого дома, ноги повыдергиваю!

– Ты что здесь разорался, а?! – закричала Варюнька. – Ты что раскомандовался в чужой комнате! – Видя, что Колька начал натягивать плащ, она ухватилась за него: – Нет, ты никуда не пойдешь! Не пойдешь!

– Не надо, Варенька! Мне сейчас лучше уйти. Я тебе завтра позвоню, – ласково сказал Хомяков, касаясь пальцами плеча девушки.

– Нет, ты не пойдешь! – еще сильнее распалилась Варюнька. Лицо ее пылало. Она повернулась к брату и закричала: – А ты марш отсюда! И чтоб больше таким не являлся!

Егоркин растерялся. Такого поворота он не ожидал. Он намеревался защитить, спасти сестру и вдруг оказался сам виноватым перед ней.

– Значит, мне уходить? – разозлился он на Варюньку. – Значит, этот подонок тебе дороже брата стал, да? Дороже матери, да? Ты что, до сих пор этого козла не раскусила?

Сестра ударила его по щеке и, зарыдав, упала на кровать. Егоркин сник, повернулся и вышел, оставив в покое Кольку Хомякова.

7

Чеботарев возвращался на машине из соседней деревни. Дорога, подсушенная солнцем, была хорошая. Только в низине во время дождя трактора разбили грейдер, и пришлось съехать прямо на зеленя, где была уже наезжена колея. Петька свернул к коровнику, опустил стекло и начал смотреть на его двери. Дойка кончилась, и он надеялся увидеть Валю. Можно было подкатить к коровнику, будто по делу, и поболтать с ней, намекнуть вроде бы и шуткой, что сохнет по ней, а она, глядишь, и вспомнит потом об этом.

Из двери коровника выскочил мужчина в белом халате, замахал руками и закричал:

– Петька! Погоди секундочку!

Чеботарев узнал завфермой Потапцева и повернул к нему машину. Потапцев нырнул обратно в коровник и через мгновение вернулся с Валей. Она тоже была в белом халате.

«Это интересно!» – подумал Чеботарев.

Они быстро подошли к машине.

– Сгоняй с Валей в Дмитриевку, на ферму. Помоги там ей бидоны нагрузить, и скорей обратно. Понял? – проговорил завфермой.

– А чекушка будет? – пошутил Чеботарев.

– Гони ты быстрей! Бидоны нужны. Пузанов, зараза, два бидона наших там свалил.

Чеботарев догадался, что шофер, отвозивший молоко, оставил два лишних бидона на дмитриевской ферме. Валя села в кабину. Петька врубил скорость.

– Стой! Стой! – раздался сзади крик.

Чеботарев выглянул из кабины и увидел бегущего к ним Кольку Скворца. «Перебьешься!» – резко тронул машину Петька. Он видел в зеркало, как Скворцов что-то кричал и грозил им вслед кулаком. Чеботарев засмеялся и повернулся к Вале, игриво улыбаясь ей:

– Ванек пишет?

– Пишет, – в тон ему ответила Валя.

– И что же он пишет?

– Пишет, что любит, – так же игриво ответила Валя.

– Кто? Он любит? – насмешливо засмеялся Чеботарев. – Мне-то уж лучше знать, как он любит. Теперь ты его только и видела. Сейчас в Москве, потом в институт или в армию, что же, он все время без девок будет? Да и ты на пенсию уйдешь, пока его дождешься…

– И пенсионерки замуж выходят, – засмеялась Валя, но не так уж весело. На душе у нее стало нехорошо от Петькиных слов. Поднялась вдруг обида на Егоркина, а из-за чего, непонятно.

Чеботарев еще что-то болтал, но она не слушала, смотрела на дорогу. Петька понял, что слова его расстроили девушку, и настроение у него стало еще лучше.

Когда они вернулись назад, выгрузили бидоны, и Чеботарев влез в кабину, подошел Скворец и стукнул кулаком по дверце машины.

– Ты почему не остановился? – сердито спросил он. – Мне вот так, – провел он ребром ладони по горлу, – в Дмитриевку нужно!

Чеботарев усмехнулся:

– Пешком сходишь! Не развалишься… Ты же не слепой? Видел, кто со мной сидел?

– Кто с ним сидел! – передразнил Скворец. – Принцесса какая!

– Принцесса!

– Не уломаешь ты ее ни черта! Лучше не берись… и вообще подло это…

– Что подло?

– А то! У друга отбивать!

– У тебя их сколько уж, невест, было? – усмехнулся Чеботарев. – И у Егоркина будет не меньше. Из армии придет, тогда и заведет невесту. А Валька моей будет…

– Не будет она твоей, не будет! Никогда она с тобой не станет гулять!

– Еще как станет… Спорим, через неделю, она кататься со мной будет, по вечерам!

– Я и без спора знаю: не будет!

– Посмотрим! Посмотрим…

Глава третья

1

На следующей неделе сборщики бортовой передачи остались работать в ночную смену. Кончался месяц, и нужно было вытягивать план. Егоркин не подозревал, что будет так тяжело. К концу работы он двигался машинально, еле переставлял ноги. Ему казалось, что, остановись он на мгновение, тут же упадет и заснет. Однажды летом в деревне парни и девчата в ветлах развели костер и просидели там до утра. Тогда он чувствовал себя нормально. Не спотыкался на каждом шагу, когда шел домой. Может, взбадривало Валино присутствие? А здесь он совсем раскис. Несколько раз бегал к фонтанчику умываться. Пять минут чувствовал себя свежее, а потом снова засыпал на ходу.

«Ничего, привыкну!» – подбадривал себя Ванек. Душ освежил его, вывел из сонного состояния. Когда Егоркин выходил из цеха, солнце ласково светило в лицо. Приятно было шагать, приятно думать, что завалится сейчас в постель, и будет спать, спать, спать. Ветерок поглаживал щеки. Егоркин расстегнул куртку… Вспомнилось, как в раннем детстве выскакивал он по утрам на улицу, устраивался на завалинке, жмуря сонные глаза под яркими лучами солнца, и нежился, пока мать не звала завтракать. Наседка, квохча, разгребала лапками навоз неподалеку от него. Вокруг наседки попискивали, суетились желтые цыплята. Были они такие маленькие и пушистые, что хотелось их потрогать, подержать в руках. Но как только он пытался это сделать, они ныряли в крапиву возле плетня, а наседка сердилась, угрожающе поднимала крылья, готовясь напасть на него. И Ванек отступал…

Еще через неделю Егоркин наловчился ставить «тарелки», ставил за смену по сорок штук, а то и больше. Иногда он пытался соревноваться с Маркиным и отставал от него лишь на какое-то мгновение. Болты теперь слушались, только «тарелка» иногда капризничала, но, чувствуя упорство Егоркина, сдавалась. Викентьев как-то подошел к нему, поинтересовался, как идут у него дела. Ванек хотел пожаловаться, что над его столом крыша прохудилась, каплет прямо на голову. Но дождя в тот момент не было, и он промолчал. А дней через пять пошел мокрый снег, первый снег в этом году. На крыше он быстро таял, и сверху одна за другой шлепались крупные капли. Они падали на край железного стола, разбивались на мелкие колючие брызги и отскакивали на Егоркина. Скоро рубашка его стала мокрой. Маркин заметил это и сказал:

– Сейчас мы сделаем!

Он вытер паклей воду со стола, положил ветошь на то место, куда падали капли, и позвал Володю:

– А ну-ка встань сюда!

– Зачем? – удивился Володя.

– Встань, встань! Сейчас поймешь.

Антон пододвинул парня к столу.

– Ну, наклонись, наклонись, не бойся! – уговаривал он Володю.

Огромная капля шмякнулась на затылок Володе. Он пригнул голову и отскочил от стола.

– Ну, как, можно здесь работать, а? – захохотал Маркин.

– А я тут при чем? – Володя вытер затылок ладонью. – Мастеру скажите!

– Как при чем? Ты же «Комсомольский прожектор», освещай!

– Будет сделано! – сразу переменил тон, засмеялся Володя.

Он относился к тем людям, которые сами никогда не проявляют инициативы, не лезут, куда их не просят, но если им дадут поручение, прикажут что-либо сделать, то выполняют они все старательно и основательно. Контролировать не надо.

– Текстик хороший нужен. Может, придумаете? – обратился Володя сразу к обоим сборщикам.

– У меня есть! Я сейчас перепишу, – сказал Егоркин.

Он побежал к столу контролера и попросил у Катерины листок и ручку.

– Письмо Лазаревой писать собрался? – спросила Катерина, улыбаясь.

– Да-да! Только давай скорей, а то не успею: другой опередит!

Он схватил ручку и тут же за столом начал писать.

– Ух ты, смотри, даже стихами! – восхищенно произнесла Катерина, заглядывая в листок.

– Ну-ну, не смотри. Потом увидишь!

– Ладно, пиши. Я ухожу. – Катерина поднялась.

Ванек писал:

 
Дождь шумит на улице,
По веточкам сечет,
А мне вода за шиворот
Струйками течет
 

Стихотворение заканчивалось словами: «Когда же крышу сделают, и щели все забьют?» Сочинил его Егоркин во время работы, когда в первый раз потекло с крыши, и работать стало невмоготу. Правда, дождь тогда прекратился быстро, а мокрый снег сыплется и сыплется.

Володя прочитал стихи и похвалил:

– Здорово! Но для «прожектора» не пойдет. Надо короче и посмешнее, чтоб начальника хозчасти до нутра проняло. Тогда он вмиг сделает… Ничего, я сам придумаю. А стихи возьму. Для стенгазеты, там они будут к месту…

Перед обеденным перерывом появилась карикатура, и сразу прибежал начальник хозчасти – маленького росточка, в сереньком обвисшем пиджачке. Ходил он всегда, чуть наклонясь вперед. Посмотрев на стол Егоркина, потом на крышу, начальник хозчасти что-то прикинул в уме и так же торопливо удалился, погрозил пальцем Володе.

– Как перестанет течь, чтоб снял свою мазню! – крикнул он.

– Две недели висеть будет, – засмеялся Володя.

– Я те дам – две недели!

После обеда капать перестало.

2

Дня через два после этого случая Егоркин обедал в столовой один, без приятелей. Володя побежал в бухгалтерию что-то выяснять, а Антон Маркин взял еду с собой и обедал на участке с женатыми сборщиками. Там они играли в домино на перевернутой железной урне. Удары костяшек гулко раздавались по притихшему участку. Егоркин, возвращаясь из столовой, обычно присоединялся к болельщикам и вместе с другими подшучивал над проигравшими. Маркин играл неплохо, азартно и кричал больше всех, когда выигрывал. Зато, когда оставался «козлом», над ним подшучивали даже во время работы: окликали его и поднимали над головой два растопыренных, как рога, пальца.

– Ничего, подождем до завтра! – отвечал он на шутки сборщиков.

Маркин всегда долго переживал проигрыш. Все это знали, поэтому и подсмеивались над ним.

Егоркин в столовой ел неторопливо, по сторонам не смотрел и не видел, как к нему подошла Галя Лазарева.

– Приятного аппетита! – услышал он рядом с собой женский голосок.

Ванек поднял голову, увидел Лазареву, смутился, растерянно закивал и, пытаясь ответить, поперхнулся, закашлялся, еще больше смущаясь.

– Спасибо! – наконец выдавил он из себя.

Лазарева, глядя на него, тоже стушевалась и поспешно спросила:

– Вы Егоркин?

– Да…

– А-а. Я вас видела у секретаря, – вспомнила она. – У вас тогда синяк под глазом был. Помните?

– Помню, – ответил Ванек, стараясь угадать, что ей от него надо. Ну и видок, наверное, у него сейчас.

– Драться любите?

– Люблю. Я боксер! – вызывающе ответил Егоркин, сам не зная, для чего он это брякнул. Какое ей дело, любит он драться или нет.

– Да-а? – с уважением в голосе протянула Лазарева. – А что же вы Викентьеву не сказали? Он же спрашивал… И стихи пишете?

– Ка-кие стихи? Я их сроду не писал…

– Как же… Мне Володя стихотворение передал. Говорит, что вы написали!

– А-а! Это я так… баловался.

– Я за комсомольскую печать в цехе отвечаю. Володя просил, чтобы мы стихи в стенгазете напечатали, но об этом уже в «прожекторе» было… Я хочу попросить вас заметку написать. О другом.

– Заметку? О чем? – Теперь Егоркину стало ясно, почему Лазарева обратилась к нему, и он успокоился.

– Напишете? – спросила Галя и заговорила быстро, словно опасаясь, что Егоркин передумает. – О своих первых впечатлениях, о нашем цехе, обо всем, что понравилось, и что не понравилось у нас. Напишите.

– Я подумаю! Сразу-то обещать не могу. Пообещаю, вы будете надеяться, а я не смогу… А в общем, напишу! – решился Егоркин. – Вам когда нужно?

– Можно через неделю.

3

Работая на конвейере, Ванек обдумывал заметку. Он уже не думал о деталях, о болтах, крепил «тарелку» машинально. Руки сами находили нужные детали, сами поворачивали передачу, сами ловили машинку, висевшую на тросике над конвейером. Ему стало казаться, будто лента конвейера неподвижна, а все вокруг плывет.

Заметка, решил Ванек, будет о Маркине, о том, как он возился с ним в первые дни. Написать ее Егоркин решил сегодня же вечером.

Но после работы Егоркин получил письмо от Вали, взлетел на свой этаж, вбежал в комнату, скинул куртку и со счастливой дрожью стал вчитываться в строчки. Он чувствовал, где Валя что-то недоговорила, постеснялась, понимал намеки и млел от нежности. Ах, Валя-Валюшка! Но когда он прочитал, что Петька пристает к ней, нахмурился. Потом перечитал письмо уже спокойнее и сел писать ответ.

На звук открываемой двери Егоркин не оглянулся, решил, что пришел Володя.

– Ты один? – услышал он за спиной и вздрогнул от неожиданности.

К нему подходил Царев.

– А где Володя? – спросил Андрей спокойно, как у старого знакомого, будто бы между ними ничего не произошло.

– Еще не приходил, – ответил Ванек, с напряжением ожидая, что будет дальше. Он сжался весь, приготовившись защищаться.

Царев подошел к столу, взял в руки лежавшую на нем книгу.

– «Вечный зов»? Где добыл?

– В библиотеке…

– И свободно?

– Свободно.

– А я хотел почитать, сразу после того как фильм посмотрел, а за ней очередь. Записываться надо было и ждать. Когда прочитаешь, скажи, я возьму!

– Ладно…

– Володе передай, что я заходил. Бориса хотел повидать, дело к нему есть…

– Передам…

4

Вскоре Егоркин совсем освоился у конвейера. Крепил «тарелки» почти так же ловко, как и Маркин. Но вот однажды пошли корпуса бортовых передач с плохо нарезанной резьбой. Такое случалось, когда на токарном станке срабатывались метчики, а токари не сразу замечали это. Тогда приходилось почти все болты закручивать вручную. А попробуй покрути на ощупь, когда руку под «тарелку» не подсунешь. Маркин изнервничался весь, изругался. Потом не выдержал и хватил молотком со злостью по ленте конвейера. Успокоившись немного, он начал разглядывать станок, на котором собирали бортовую. Егоркин подошел к нему.

– Да, ты прав! – сказал Антон, вспомнив, как Егоркин на второй день работы разглядывал станок. – Ни к черту не годится… Нужно станок поднять чуть выше и сделать, чтобы он назад заваливался вместе с бортовой… Тогда «тарелка» сама встанет на свое место, и все болты закрутятся машинкой…

– Мастеру надо сказать.

– Что толку! Я уж говорил ему. Так он ответил, что, мол, конвейер все равно не остановят на переделку. И так с планом еле справляемся… Надо нам самим сначала покумекать, а потом уж ему говорить! Давай вот что сделаем: ты думай, я тоже думать буду… Главное, придумать, как заставить станок откидываться назад и удерживать его в таком положении.

Маркин вспомнил, что что-то подобное таким станкам есть на участке, где собирают «рукав», – один из узлов машины. И решил посмотреть, как на них работают. «Рукав» был цилиндрический и крепился зажимами изнутри. Для бортовой нужны зажимы с внешней стороны. Их придется самим придумывать…