То, что с нами произошло, можно было предвидеть без труда. Нами овладела мыслительная лень. Никто больше не читает: даже детективные романчики кажутся произведениями, требующими слишком большого духовного напряжения. Никто больше не играет: в крайнем случае раскладывают безобидные и безопасные пасьянсы. Даже детские фильмы кажутся чересчур утомительными. А в это время обезьяны про себя размышляют. И в этих молчаливых одиноких раздумьях их мозг развивается… И они уже овладели речью! О конечно, с нами они почти не говорят, разве только презрительно огрызаются на тех немногих смельчаков, которые еще осмеливаются им приказывать. Но по ночам, когда все мы спим, они обмениваются впечатлениями и сообщают друг другу то, что узнали за день.
Если человеческая раса отжила свое и стала ничтожной и слабой, если она так легко отказалась от своего господства на планете, разве не справедливо, что на смену ей пришла раса более жизнеспособная и благородная?
Господь Бог не играет в кости, как говорил когда-то один прославленный физик. Во вселенной не бывает случайностей.
Как же это могло произойти? В бреду я постоянно возвращался к этому вопросу. Разумеется, все цивилизации, да и наша тоже, не бессмертны, об этом мы знаем давно, и все же столь полное и бесследное исчезновение человеческой цивилизации на Сороре угнетает разум. Что было тому причиной? Внезапная гибель? Катаклизм? Или медленная деградация людей и постепенное развитие обезьян?
Мне было слишком страшно. Я больше не могла так жить. Я предпочла уступить место моему лакею-горилле. Я сбежала из собственного дома. Он жил у меня уже несколько лет и верно служил мне. Но постепенно, понемногу он изменился. Он начал уходить по вечерам, начал посещать собрания обезьян. Он научился говорить. А потом отказался выполнять какую бы то ни было работу. Месяц тому назад он приказал мне заняться готовкой и мыть посуду. Он начал есть из моих тарелок, пользоваться моими вилками и ножами. На прошлой неделе он выгнал меня из моей комнаты. Мне пришлось провести ночь в гостиной, в кресле. Я не осмеливалась больше ни ругать его, ни наказывать и попыталась завоевать его расположение добротой. Но он только смеялся надо мной, и претензии его все возрастали. Я чувствовала себя совсем несчастной, беспомощной. И я сдалась.
Сколько я ни размышлял, я так и не смог определить своего отношения к этому факту, испытывая одновременно и гордость и глубочайшее унижение. Гордость, потому что обезьяны все-таки ничего не изобрели и оказались в конечном счете обыкновенными подражателями, а унижение — потому что те же обезьяны сумели с такой удивительной легкостью усвоить человеческую культуру.
...этих людей приводили в ярость предметы! Все искусственно изготовленное вызывало у них неистовую злобу и одновременно страх. Едва им в руки попадался какой-либо инструмент, они его разбивали, расплющивали или ломали и тотчас отбрасывали подальше, словно это было раскаленное железо, а если и хватали снова, то лишь для того, чтобы доломать окончательно. Мне они напоминали мангуст, нападающих на змей, или кошек, которые сражаются с крысами: большая крыса, даже полумертвая, все еще может быть опасной.
Во время перелета мы не раз обсуждали возможность встречи с новыми существами. Мы представляли себе всяких бесформенных чудищ, совершенно непохожих на людей, но всегда исходили из предположения, что у этих чудищ обязательно должен быть разум. А здесь, на Сороре, мы столкнулись с непредвиденным. Все оказалось опрокинутым: нам встретились люди, абсолютно похожие на нас физически, но, по всей видимости, лишенные даже зачатков ума.
Я знаю, что вид мой смешон, тело нелепо, лицо уродливо, цвет кожи отвратителен, а запах — тошнотворен. Я знаю, что моя звериная внешность оскорбительна для ваших глаз, но я также знаю, что обращаюсь к самым прославленным, к самым мудрым обезьянам, чей разум способен возвыситься над условностью ощущений и распознать мыслящее существо даже под столь жалкой материальной оболочкой…
Как говорит мой ученый друг Корнелий, мысль воплощается в действии, в данном случае в механизме слова, и таким образом в обезьяньем мире могли появиться оригинальные идеи, хотя бы по одной в столетие, как у нас на Земле.