Топтыгин и Косолапова

Матрёна Семёновна замерла, заглушила клокочущее рычание в горле.

– Матрён, я это вот чё, спал плохо всю зиму, всё о тебе думал. Может ну их на фиг эти традиции наши? Давай вдвоём жить и детей вместе воспитывать. Так за ними пригляду больше, целее будут. Тайга всё же, не детский сад.

Матрёна снова встала подниматься на задние лапы, снова подняла передние выше головы.

– Ну ка, Потапыч, глянь на меня! Нужны мне помощники? Я сейчас тебе с левой ещё разок заряжу и всем на страх твою тушу здесь оставлю, чтоб кого не надо отпугивала от моей берлоги. Вот и заживём!

Потапыч посмотрел снизу-вверх в её бесстрашные и дикие глаза.

– Прошлой весной, ты по-другому со мной разговаривала, Семёновна.

– Беги, Топтыгин, щас бить буду! – зарычала Семёновна и обрушилась вниз.

Топтыгин бежал. Первый раунд переговоров был проигран, мёд потерян, голова кружилась, плечо болело, самолюбие было ущемлено, но, что странно, сила духа и уверенность в правильности выбора расправила крылья где-то внутри его тела, под левой лопаткой, и требовала не бросать попытки создать первую медвежью семью. Любовь, и впрямь, зла.

Семёновна, после бегства Потапыча, как-то осела и ослабла. Тяжело одной, подумала она. С усилием встала и пошла к берлоге, но сделав пару шагов, развернулась, по запаху нашла брошенные пчелиные соты с мёдом и слизнула их разом. Нутро довольно заурчало и ответило теплом.

Не для себя, а для деток, – сердито подумала Матрёна, но сам факт непривычной медвежьей мужской заботы, почему-то грел сильнее мёда.

Добравшись до своего укрытия Семёновна осторожно принюхалась – ничего постороннего и настораживающего в воздухе не было, значит пока всё хорошо. Пробравшись в яму, нашла там два беспокойно спящих комочка, легла рядом с ними. Те, почуяв мамкино тепло, поползли к её манящему, сытному брюху. Уткнулись носами в соски и зачмокали. Идиллия.

***

Хруст стоял на полянке и грелся в лучах заходящего солнышка. Над макушкой с отщепом курился парок – древесина отдавала зимнюю влагу. Хруст от тепла млел. Корни же его не переставали работать и набирали на полянке второй букет из подснежников. Первый уже был подарен, но не был оценён.

На поляну, шатаясь вышел Топтыгин.

– О! Явился! – обрадовался Хруст. – Ты за вещами?!

Потапыч проковылял через поляну до своего разлапистого друга и привалился к его высохшей стороне. Вздохнул.

– Прогнала, Хрустик, да ещё так отделала, как старый-добрый Кривоногтев только мог. От души, с чувством, с толком, с этим… Как его?

– Распасовкой?

– Да некому пасовать было, чай одна она. О! С расстановкой. Всё по местам расставила: куда идти, что делать и как здоровье моё сберечь.

– Ну и как, усвоил урок-то?

– В общем, суть ясна, конечно, но не отступать же на первой неудаче. Зря я что ли пчёл разбудил? Да и хороша она как! Что твой мёд.

– Ты, старый дурак, почто за мёдом сам полез? Глаз вон не видать, почему меня не попросил? Не заплыли бы глаза от укусов, может ты её получше б разглядел, Матрёну то, и дальше не надо было членовредительски её добиваться. Может она не так уж и хороша?

– Хороша, Хрустушка, ох как хороша. Так что надо стратегия немного поменять и снова к ней наведаться. Букетик готов?

– Да вон лежит.

– Ой, спасибо, родненький. Век помнить буду, нечто бы я своими когтями такое чудо собрал? Умелец ты. Одно слово.

***

Насосавшись молока, медвежата заснули. Пригревшись под маминым боком, свернулись калачиком и засопели. Подождав немного Матрёна аккуратно встала и вылезла из берлоги, солнце почти село, но голод не давай ей покоя. Надо было найти еду. Поохотиться, порыбачить или наесться оттаявших ягод. Сейчас всё было годно.

Петляя по лесу, жадно втягивая ноздрями воздух Матрёна исследовала каждую яму, каждый трухлявый пень в надежде чем-нибудь поживиться.

Вышла даже к реке, думая погонять в старицах заплывшую на мелководье рыбу, но вода ещё не поднялась, да и лёд полностью не сошёл.