Наверное, – даже уверен, что так и будет, – ты никогда не прочтешь это письмо. Скорее всего, попади оно к тебе в руки, ты не испытаешь ничего, кроме равнодушного недоумения или, в худшем случае, злости. Ты имеешь на нее право. Равно как и я имею право адресовать тебе это послание – без особенных чаяний увидеть ответ и не решив до конца, стоит ли вообще его тебе направлять. Как и прежде, я положусь на веление моего лживого сердца.

В последний раз, что я видел тебя, ты поднималась по трапу корабля. Ветер играл твоими волосами, рука крепко сжимала сумку, ты смотрела перед собой. Я был в первом ряду провожающих, помнишь? Бьюсь о заклад, что ты заметила меня, но объяснимо и неизбежно предпочла сделать вид, что не знала о моем присутствии. Возможно, тебе даже не пришлось притворяться, возможно, я ускользнул из твоих мыслей, едва успев ими овладеть – случайный знакомый, полузабытый эпизод из давнего прошлого. Но ты не могла меня не видеть.

Зачем я пришел на пристань? На что я рассчитывал?

Не поверишь – я все еще ожидаю чуда. Ты скажешь: это жалко, это недостойно… Право, какое ребячество! Я знаю, знаю! Поверь! Не говори ничего, я уже вижу, как суровые слова срываются с твоих губ, как ты возмущенно откладываешь письмо в сторону, даже мнешь его немного (конечно же, не нарочно – твои руки неспособны даже на такое ничтожное насилие). Но погоди, письмо совсем не об этом. Я не буду тратить слова и чернила на очевидные вещи. Я не настолько глуп и не настолько жесток, чтобы ожидать от тебя перемены или, тем паче, требовать ее. Моя бессмертная надежда не имеет ничего общего с тем, что я хочу тебе сказать. О, нет, Изабелла, дело в другом.

Все удивительно просто.

Я узнал, что случится дальше.

Именно так. Я узнал все. Скорее всего, это уже произошло, и в таком случае смысла в письме еще меньше, чем во всем парадоксе моего навязчивого чувства. Но я, увы, не могу сдерживаться. Я должен доверить это бумаге.

Позволь, я расскажу. Все будет так.

Твой корабль настигнут туманы. Ты будешь коротать вечер у себя в каюте, как всегда погружена в чтение, в лабиринте своих мыслей, одна. Ты почувствуешь перемену прежде, чем заметишь ее: мерный плеск волн превратится в молчание, стихнут грубоватые, но добродушные голоса команды наверху, перестанет поскрипывать стол. Все замрет, все притихнет. Поначалу будет умиротворение. Затем – настороженность. Подсознательная, а потом все более и более явная. Ты наконец оторвешься от страницы и вслушаешься в ночь. Тишина.

Так не должно быть, это неправильно. Это похоже на сон.

Ты встанешь. Аккуратно заложишь в книге место, на котором остановилась, выйдешь из каюты.

Тебя поприветствует пустой коридор. Лампы будут светить тепло и как-то потусторонне, и ты не успеешь испугаться. Ты решишь, что это и вправду сон, и спокойно поднимешься наверх. Туман будет ласково стелиться по палубе, окутывая мостик, оплетая мачты, растворяя паруса.

Ты подойдешь к борту и посмотришь вниз. Сквозь дымку будет видна спокойная, тихая гладь бескрайнего моря. Над головой сквозь молочную пелену ты увидишь тусклые серебристые пятнышки звезд.

Ты различишь движение.

Туман начнет клубиться, разбегаясь к бортам и сбиваясь в две продолговатые формы, которые медленно разрешатся в очертания гигантских рук.

Ты вздрогнешь. Мир унесется у тебя из-под ног. Это руки оторвут судно от неподвижной воды и вознесут его прочь, навстречу безразличному небу, и тогда ты потеряешь сознание.

Ты очнешься, откроешь глаза и увидишь, как хмурые звезды едва поблескивают сквозь сплетение ветвей над твоей головой.

Ты медленно встанешь и пройдешься по палубе, оглядываясь по сторонам, словно зачарованная. Одна на корабле, застрявшем посреди леса.

Твои дни потекут мерно и безразлично. О, первое время ты будешь пытаться бежать! Не потому, что ты желаешь этого, а потому, что так положено всякой горделивой колдунье. Но твои усилия ни к чему не приведут —куда бы ты ни шла, ты всегда будешь возвращаться на свой корабль.

Но я не брошу тебя, Изабелла, я разыщу твою каравеллу в зачарованном лесу и предложу тебе спасение. Но примешь ли ты его, чаровница, обреченная возвращаться вечно? Последуешь ли ты за мною, или же предпочтешь гордое одиночество ссылки?

Ты спросишь, как я узнал о твоей передряге. А я отвечу, что это звезды попадали с неба, когда ты подумал обо мне. Ты спросишь меня, как разыскал я потерявшийся сон. А я отвечу – это одна звезда отделилась от остальных и привела меня к твоему сердцу.

Так завершилась его первая сказка.

Как Принц снова сочинил страшную сказку

– Дверь открыта, – поморщился Сказочник. – К чему вы стучитесь?

– Приоткрыта, – поправил его Принц, усаживаясь напротив. – Не настежь. Всего лишь узенькая щелочка.

Сказочник вздохнул.

– Вы что-то принесли?

– Первую работу, – объявил Принц.

– Давайте сюда, – Сказочник протянул руку.

– Пожалуйста, – Принц передал ему страницы, излучая гордость.

Сказочник пересчитал их.

– Немного.

Принц тут же почувствовал себя обескураженным. Он поборол разочарование, расправил плечи, сделал глубокий вдох.

– Это законченное повествование.

Сказочник на мгновение поднял глаза.

– Я не критикую.

– А я и не оправдываюсь.

– Правда? – Сказочник отложил страницы. – Что ж.

Принц из последних сил старался не выглядеть слишком растерянным. Он надеялся, что разговор будет развиваться иначе.

Сказочник же продолжал смотреть сквозь него немигающим взглядом. Принц прочистил горло. Слегка поерзал на стуле.

– Это все? – не выдержал он.

– А чего вы ожидали?

Принц не нашелся, что сказать. Чего ожидал? Чего угодно, но не мертвой тишины.

– Я не могу сейчас читать вашу сказку, – обронил Сказочник. – Моим временем всецело овладели другие задачи.

– Я бы не стал называть это произведение сказкой, – начал Принц.

Сказочник махнул рукой, перебивая его.

– Для меня они все сказки. Я же говорил, что жанровый вопрос меня слабо волнует. Я прочитаю ее потом, будьте спокойны.

– Когда мне подойти в следующий раз? – спросил Принц, испытывая все же небольшое облегчение. Это было больше похоже на конструктивную беседу.

– Не знаю, – ошеломил Сказочник.

– А вдруг вы потребуете внести изменения? – удивился Принц.

Сказочник тихо рассмеялся, щуря свои узкие глаза.

– Я не посмею вмешиваться в вашу работу.

– А общая корректура? А если я грубо ошибся? – недоумевал Принц.

– Мелкие ошибки можно исправить, – уступил Сказочник, – но я не трону ничего по существу. Я вам доверяю.

Когда Принц ничего не сказал, он вдруг переменился в лице, как будто только что вспомнил о чем-то важном, залез рукой в ящик, вытащил оттуда небольшую сумочку и бросил ее на стол.

– Ваш гонорар.

Принц едва сдержал довольную ухмылку. У него словно гора с плеч свалилась. Он был готов тут же извинить Сказочнику все его странности, потому что предмет, только что приземлившийся на поверхность стола, своим триумфальным позвякиванием вмиг развеял все страхи и опасения. Принц и сам не решился бы их перечислить, но это было не важно, потому что теперь он наверняка знал: все было по-настоящему, и Сказочник держал свое слово. Диковинные совпадения и неувязки тут же попрятались за плечами неоспоримых фактов. Фактов твердых и материальных, как звонкие монеты.

Сказочник жестом указал на кошелек.

– Ну же, – не без иронии подбодрил он Принца.

Тот, предпочитая не замечать не самую очевидную насмешку, протянул руку и сомкнул пальцы на кошельке. Несколько напряженных часов работы с каменным пером тут же дали о себе знать. Оно было несоизмеримо тяжелее привычного гусиного, и кисть еще не вполне слушалась Принца. С третьей попытки он все же завладел кошельком и неловко опустил его в свой карман.

– Благодарю! – искренне сказал Принц.

Сказочник пожал плечами.

– Я лишь исполняю Контракт. Сумма пока не такая большая.

Принц понимающе кивнул.

– И все же, – добавил Сказочник, – вам не стоит расслабляться. Я жду еще три произведения. В зависимости от того, что подскажет вам ваше воображение, они могут и затянуться. Я вижу в вас склонность к эпическим, крупным формам. Не затягивайте с продолжением работы.

Принц кивнул. Ничто не могло помешать его счастью. Он уже предвкушал визит к портному – право, его обличие никуда не годилось! – а также горячий и сытный ужин. Он заслужил небольшое отдохновенье. А вторая сказка не заставит себя долго ждать.

После непродолжительных, как ему показалось, каникул Принц озаботился поиском нового сюжета. Источник вдохновения обнаружился в самом неожиданном месте. Принц не сразу решил за него взяться – он посвятил несколько дней благородным колебаниям и не раз усомнился в своем праве на его интерпретацию. Однако сердце художника не выдержало, и Принц снова взялся за каменное перо.

Его соседом снизу был юный клерк по имени Альфредо. Они с Принцем лишь кивали друг другу при встрече, но окольными путями ему удалось выяснить, что Альфредо состоял в трогательной переписке со своей семьей. Матушка и сестра затаив дыхание следили за его карьерными успехами из маленького городка в недалекой провинции. Вечерами, возвращаясь со службы, Альфредо с надеждой в глазах подходил к дону Лоренцо. В зависимости от обстоятельств тот или сочувственно пожимал плечами, или триумфально извлекал из-под стола вожделенный конверт, после чего Альфредо удалялся в свою комнату и до поздней ночи сочинял ответ.

Альфредо не мог похвастать крепким здоровьем. Юношу одолевали приступы кашля, которые каждое утро немилосердно сотрясали его и без того хрупкую форму. Его лицо, обычно бледное, со временем приобрело тревожно-болезненный оттенок, глаза сделались водянистыми, руки не могли твердо удержать перо. Окружающие молча покачивали головами и вздыхали ему вслед – не нужно было быть лекарем, чтобы прийти к неутешительному заключению о неясных перспективах молодого клерка.

Но бедняга Альфредо не падал духом. Он продолжал исправно ходить на службу и переписываться с родными, наверняка упоминая о своем недуге как о сущем пустяке, если упоминая вообще.

Одним солнечным утром Альфредо не смог подняться с постели, и через несколько дней его душа отошла в лучший мир. Постояльцы понурили головы, а дон Лоренцо, получив на имя сына письмо от обеспокоенной матери, был вынужден в ответ ошарашить ее трагическими известиями. И вот тогда к Принцу пришло вдохновение.

Одолев все сомнения, он на несколько дней оградился от мира и посвятил себя работе. Когда каменное перо поставило наконец последнюю точку, Принц, разминая затекшую кисть, опустошенно откинулся на спинку все такого же неудобного стула и задумался. Он не знал, какая неведомая сила подвигла его на то, чтобы переосмыслить трагичную историю клерка и его семьи. Не раз за время написания сказки он ощущал себя нежеланным гостем в чужом мире. Но что-то в этом происшествии не отпускало его, что-то руководило его рукой, и он безвольно покорялся атмосфере неизбежности, пропитавшей последние дни.

Муза не уставала нашептывать все новые фантастичные подробности, и Принц благодарно внимал ее ядовитым словам. Он внушал себе, что не мог поступить иначе, что затея зашла слишком далеко, что назад было уже не свернуть; он выплескивал на бумагу все новые и новые строки. Со временем чувство вины покинуло его, а в памяти осталось лишь неясное послевкусие самообмана. В конце концов, рассудил он, что плохого было в удачном сюжете, даже если он навеян самой жизнью? Грех было не использовать такой подарок судьбы.

Принц решился. Он еще раз перечитал новеллу и нашел ее недурной. Его разыгравшееся воображение несколько успокоилось.

Он подосадовал на себя за суеверность и отнес завершенную рукопись Сказочнику, и тот обещал непременно ее прочитать. Как и первую, на которую он по-прежнему не сумел выкроить ни минутки.

Новая история только начиналась.

Мать Альфредо тем временем ничего не ответила на письмо дона Лоренцо, и клерка похоронили в неприметной могилке на городском кладбище. Никто не явился проститься с ним. Лоренцо, покачивая головой, предположил, что домочадцы покойного были убиты горем и принялся грешить на почту, которая, в дополнение ко всем бедам, запросто могла потерять его послание. Он вознамерился взять на себя тяжелую обязанность повторно написать бедной женщине.

Однако Принц обеспокоился, и обеспокоился очень серьезно. Он понимал, как беспочвенны его страхи, но упрямый голосок на самом дне его подсознания как будто готовил Принца к чему-то плохому. К чему-то неизбежному.

Как бы то ни было, рукопись со следующим текстом уже лежала на столе у Сказочника:

Вторая сказка Принца

Дом господина К. был темным, как зола. Говорили, что он так и не пришел в себя после пожара, который бушевал в квартале с десяток лет назад и опалил не одно здание. Вот только с тех пор все фасады старательно отреставрировали, и только черная громада господина К. выделялась своей неестественной темнотой.

Еще говорили, что даже после пожара его доски были гораздо светлее, чем нынче, а кладка – не такой обугленной. Просто одним прекрасным утром ночь позабыла снять с дома свой мрачный полог, и он вдруг сделался таким же черным, как и сердце господина К. Но в эту последнюю теорию верилось с трудом, потому что никто не думал всерьез, будто у господина К. было сердце.

Как бы то ни было, а дом никогда не пустовал, потому что господин К. сдавал комнаты внаем за весьма умеренную плату.

Бедные студенты Франц и Филипп делили чердак на двоих. Оба едва сводили концы с концами, но их молодость и неумолимый оптимизм не позволяли им унывать. Франц подрабатывал писчим, а Филипп кое-как занимался репетиторством. Заработанного хватало на то, чтобы рассчитаться с К., оплатить очередной семестр и не переставать верить в то, что все однажды наладится.

Этажом ниже проживал юноша по имени Доменико, начинающий барристер.

Он подолгу пропадал на службе и зачастую возвращался глубоко за полночь. Если день проходил хорошо, то Доменико еле слышно прокрадывался в свою комнату и бесшумно притворял за собою дверь. Однако если на службе с ним приключалась неприятность, то Доменико порой не мог сдержать досаду, и тогда студенты слышали, как он вихрем взлетает вверх по ступенькам и громко хлопает дверью. Франц и Филипп редко ложились спать вовремя, и привычки Доменико едва ли причиняли им беспокойство. Напротив, они даже привыкли к мимолетным буйствам тихого в остальных отношениях барристера и принимали их за верный знак его доброго здравия.

Другие постояльцы не были столь благосклонны. После очередного шумного вечера домовладельцу поступила жалоба на Доменико, и К. обещал принять меры.

Беда не пришла в одиночку. Коллегия, в которой состоял Доменико, переживала черную полосу, и ему задерживали жалование; к тому же он, по слухам, неудачно влюбился и потратился там, где не планировал, и здоровье начало подводить его под бременем накопившихся неудач… Одним словом, бедняга единовременно заплел ноги о все тридцать три несчастья и не знал, как выпутаться. Призыв на аудиенцию с домовладельцем пришелся очень некстати.

У К. и Доменико состоялся не самый приятный разговор. Юный барристер до последнего старался соблюдать приличия, но ощущение вопиющей несправедливости расшевелило его норов, и он сорвался на резкость. Доподлинно неизвестно, какими обвинениями и проклятиями осыпали друг друга стороны, но неутешительный для Доменико итог переговоров был таков: молодой человек обязан был авансировать свое проживание в Черном доме на три месяца вперед, иначе ему грозило немедленное выселение.

Зная, что уважающему себя синьору во всем городе не сыскать комнат дешевле, Доменико наступил на горло своей гордости и обязался выполнить негуманные условия. Он экономил на всем и выходил на службу даже по выходным, и вроде бы почти накопил требуемую сумму, но случилось ужасное.

Незадолго до судьбоносной даты ему было доверено новое дело. Он мнил его заурядным и выигрышным. Некая благородная дама среднего достатка обвиняла своего делового партнера – совладельца небольшой кофейни на окраине города – в незаконном присвоении совместно заработанных средств. Все признаки мошенничества были налицо: неумело подделанные подписи, наспех заведенные счета, изобличающая переписка и многочисленные свидетельства…

Однако вскоре у дела обнаружилась одна неприятная особенность. В качестве обвиняемого в нем проходил не кто иной, как господин К.

Доменико боялся отказаться от процесса, зная, что это непоправимо навредит его репутации. Он даже не взялся доказывать начальству, что не может быть в этом деле непредвзят – выяснилось, что собственность Черного дома была окольными путями оформлена на совершенно постороннее лицо, и формально господин К. его владельцем не являлся.

С другой стороны, участие в суде означало для Доменико окончательный разрыв с домовладельцем и верный путь на улицу.

Доменико впал в отчаяние.

Франц и Филипп тем временем вполглаза следили за его злоключениями и время от времени, откладывая в сторону учебники и перья, хором дивились несправедливости приютившего их мира. Но вместе с тем они знали тверже любого урока, что все непременно образуется. По-иному и быть могло.

Но вселенная была полна сюрпризов.

Доменико заболел и слег. Его дело совсем не двигалось, господин К. не приближался к заслуженному обвинению, а вожделенное вознаграждение за успешное дело было далеко, как никогда.

Как-то вечером, когда Франц и Филипп, отложив учебники, лениво играли в карты, дверь апартаментов Доменико в очередной раз громко хлопнула. Студенты понимающе переглянулись. Стало быть, молодой барристер шел на поправку! Благая весть! решили юноши и продолжили игру.

Но спектакль только начинался.

Филипп оживленно доказывал своему визави, что тот только что самым вероломным образом упрятал под покрывалом шестерку пик, когда Франц жестом повелел ему замолчать. Филипп оскорбился.

– Тише ты, – шикнул Франц. – Неужели не слышишь?

– Решительно ничего не слышу, – огрызнулся Филипп и только потом прислушался.

Снизу доносились голоса. Два голоса, если точнее. Мужской и женский. Первый, очевидно, принадлежал Доменико, а второй был незнаком. Студенты еще раз понимающе переглянулись. Барристер совершенно явно шел на поправку!

Голоса зазвучали громче.

Студенты пожали плечами, отложили карты и вышли на лестницу. Доменико и его гостья общались на повышенных тонах. Она как будто обвиняла его в чем-то, он горячо возражал. Франц и Филипп начали было разбирать отдельные слова, но дверь квартиры внезапно резко отворилась и громыхнула о стену. Студенты отпрянули в тень и затаили дыхание. Судя по шелесту платья и белой вспышке в просвете между пролетами, леди стремительно вылетела в коридор и поспешила вниз. Вслед за удаляющимся цокотом ее каблучков раздались тяжелые шаги Доменико. Он остановился у верхней ступеньки и прокричал ей вслед:

– Изабелла, прошу тебя, вернись!

Ответа не последовало. Где-то далеко внизу за Изабеллой хлопнула дверь, и женственный ритм ее ножек окончательно стих.

Студенты осторожно выглянули из-за перил. Доменико стоял к ним спиной, неуклюже разведя руки в стороны и немного пошатываясь. Немая сцена продолжалась несколько минут, пока барристер, пробудившись от своего транса, не побрел обратно в комнату. Франц почувствовал, как сжимается его сердце – Доменико был совсем плох. Он шагал сбивчиво и неуверенно, все время опираясь рукой о стену. Силы покидали его буквально на глазах.

Франц вопросительно посмотрел на своего товарища, и тот ответил ему тревожным взглядом. Все было гораздо хуже, чем они предполагали.

Словно воры в ночи, они беззвучной поступью вернулись к себе на чердак.

Впервые за долгое время слова покинули их – Франц и Филипп не знали, что сказать.

Стояла уже поздняя ночь, а два студента так и сидели друг напротив друга.

– Черт возьми! – не выдержал Франц.

Филипп вопросительно повел бровью.

– Давай спустимся к нему! – предложил Франц. – Давай поможем бедолаге!

– Чем же? – небеспричинно усомнился Филипп. – У нас на троих наберется не больше гроша. Ну как два бедных студента могут помочь Доменико в его тяготах?

– Да как ты не понимаешь, Филипп! – вскричал Франц. – Бедняга одинок! С ним только что порвала невеста, он попал в одному богу известно какой переплет на работе, со здоровьем у него не все ладно… Ты думаешь, что он не порадуется хорошей компании? Ты думаешь, что он предпочтет утонуть в собственной горести? Нет, брат, в таком случае ты ничего не знаешь о людях! Собирайся! Спустимся к нему! Мы должны подставить плечо нашему соседу в эту темную минуту!

Франц решительно вскочил на ноги, собрал разбросанные на диване карты и направился к выходу. И тут раздался хлопок.

Студенты сразу поняли, что с хлопком что-то было не так. Он явно был хлопком из другого мира. Он явно не имел ничего общего со вселенной, в которой все всегда заканчивается хорошо. Он был захватчиком, пиратом, преступником. Он был не нужен.

Франц замер у двери с картами в руках. Филипп вцепился руками в старый диван и чуть не оторвал целый участок обшивки.

Послышался топот ног, снизу донеслись встревоженные голоса.

Франц вернулся в комнату и опустошенно опустился на диван.

– Все, – только и сказал он.

– Откуда у него был пистолет? – не менее опустошенно пробормотал Филипп, как будто это было очень важно.

Утром Франц и Филипп не смогли заставить себя спуститься вниз и пропустили целых три лекции. Их мысли были заняты другим. За чертой их тесной комнатушки на чердаке притаилось большое предательство, и студенты упрямо откладывали встречу с ним. Мир оказался несправедлив и ужасен. Мир оказался вместилищем разочарований и несчастливых развязок. Мир оказался всем, на что просто не имел права. Франц и Филипп отказались иметь с ним что-либо общее.

Долгое время ничего не происходило. Франц и Филипп начинали чувствовать себя неловко, и вскоре их добровольному изгнанию пришел конец. Это господин К., у которого, как известно, не было сердца, осквернил и разорвал тишину своим неуместным возгласом.

– Мальчишка должен мне за три месяца! – прогромыхал он.

Второй голос что-то осторожно возразил ему, на что в ответ был обруган еще пуще.

– Мне дела нет до его бедной матушки, – не унимался К. – Деньги нужны мне здесь и сейчас!

К. хлопнул дверью и спустился вниз, оглушительно топая.

Франц и Филипп переглянулись. Филипп, как человек более отходчивый, вздохнул и объявил, что отправляется в университет. Франц пожал плечами и остался дома.

Спустя два одиноких часа и миллион неспокойных мыслей, Франц, испытав укол неожиданного вдохновения, встал с дивана и вышел навстречу несправедливому миру. Он спустился по лестнице и застыл напротив двери в квартиру Доменико. Он потянул ручку, и дверь отворилась. Видимо, К. посчитал, что в комнате барристера нечего было воровать. Все еще повинуясь чьей-то невидимой воле, Франц сделал шаг за порог. Он оказался в тесной бедно обставленной комнате. Каждый предмет мебели, каждое одеяние, каждая соринка здесь видали лучшие дни. Но угрюмее всех выглядел пожилой стол, на котором едва различимы были следы давно уже стертого лака.

Франц, сам не зная, что хочет найти, настороженно огляделся по сторонам. Он непроизвольно зажмурился, когда его взгляд скользнул по красному пятну на полу. Видимо, пятно так и не получилось полностью отмыть. Впечатлительному Францу тут же сделалось дурно. Чтобы не видеть больше зловещий знак, он сосредоточил свое внимание на первом попавшемся на глаза предмете, коим оказался не кто иной, как уже упомянутый потертый стол. Именно тогда Франц, чувствуя себя последним негодяем, заприметил несколько неприкаянных листочков бумаги.

Он хорошо себя знал. Не было смысла в том, чтобы пытаться отсрочить неизбежное. Студент в два решительных шага оказался у стола и завладел листочками.

«Дорогая матушка,» так начинался текст на первом из них. Сердце Франца облилось кровью и сжалось в мучительной тоске. Ощущая себя необратимо пропащим человеком, он дочитал письмо до конца. За ним последовало второе, все в исправлениях и с целыми вычеркнутыми абзацами. И если первое излучало некое подобие надежды и непропорционально преувеличивало шансы Доменико на успешное разрешение всех его сложностей, то второе – явно черновик первого – было куда ближе к истине. Кое-где чернила расплывались в кляксе. Здесь упала слеза, подумал Франц, и сам еле удержался от того, чтобы не расчувствоваться.

Зная, что его грешную душу уже ничто не спасет, Франц разыскал на столе еще несколько подозрительных листочков и прочитал и их. То были письма матери Доменико – полные любви и трепета, полные надежды и все как одно неосведомленные о плачевном состоянии жизни единственного сына. Доменико явно часто их перечитывал и всегда держал под рукой.

Не вполне осознавая, что делает, но зная, что поступает единственно возможным способом, Франц поднялся к себе, набросил пальто и выбежал на улицу навстречу ноябрьской слякоти. Он добежал до ближайшего отделения почты, потратил последние гроши на марки, конверт и отправку, и лично проследил за тем, как почтовый клерк уносит запечатанное письмо Доменико в темные дали большого зала. Так началась самая странная переписка в его жизни.

Ответ не заставил себя долго ждать – Франц лично забрал его с почты и дрожащими руками вскрыл. Матушка радовалась успехам Доменико и ждала его домой. И тем же вечером Франц написал новое письмо, которое начиналось так:

«Матушка, я невыносимо счастлив. Изабелла ответила да. Я поглощен суматохой настоящего, а живу движением и надеждой на завтра. Наше дело выигрышное, я ни на секунду не сомневаюсь в этом, и сейчас, пока я перебираю бумаги и готовлю последний доклад для суда, мой ассистент записывает это письмо под мою диктовку. Посему прости мне, что я столь безличен в некоторых комментариях и не могу позволить себе некоторые привычные наши эпистолярные вольности. Извини это причуду моему вновь обретенному счастью!»

Франц немного дал волю воображению, стараясь не выходить за рамки правдоподобия. Он осторожно использовал те скудные факты о Доменико, что были доподлинно известны всем обитателям дома господина К., и насочинял несколько новых. Письмо вышло настолько удачным, что Франц даже задумался на мгновение: а правильно ли он поступает?

Он еще раз перечитал письма матушки Доменико, которые незаметно переместил в свою комнату на чердаке, зная, что их все равно никто не хватится. Нет, решил Франц, он все делал верно. Как абсурдно, как нелепо прервалась эта молодая жизнь! Сколько недосказанного оставил за собой этот замкнутый молодой барристер! Сколько горя приключилось с ним за последний месяц!

Кто-то должен был найти в себе смелость и бросить вызов вселенскому беспределу. Так не должно было происходить. Это было несправедливо, безответственно, негуманно. Франц решил навести порядок.

Переписка продолжилась. По мере того, как настоящее оставалось позади и становилось воспоминанием, он все с большей неуязвимостью мог сочинять и придумывать. Через месяц Доменико получил прибавку в жаловании, а через еще два переехал в новые апартаменты (разумеется, прикрепленные к тому же почтовому участку). Готовясь стать образцовым супругом для своей Изабеллы, он каждое воскресенье стал посещать церковь. Работа уже не отнимала столько сил, и времени вечером хватало даже на театры. Все шло как нельзя лучше.

Матушка была в восторге. Сын еще никогда не писал ей так часто и столь подробно. Она отметила, что стиль его стал более легким, но оттого не менее узнаваемым, и порадовалась улучшению его почерка. А почерк и вправду улучшился – Франц всегда подозревал в себе некоторые способности к каллиграфии, и сейчас изрядно поднаторел в имитировании Доменико. Надобность в ассистенте тут же отпала – теперь сын писал письма сам, своею рукою.

Франц не прекращал придумывать обстоятельства своей новой жизни даже на занятиях. Он сделался рассеян и даже забывчив. Филипп постоянно упрекал его в этом, но Франц раздраженно уходил от беседы. Наконец Филипп не выдержал.

– Я не узнаю тебя! – сказал он как-то вечером, остановив Франца в дверях. Тот собирался в очередной раз посетить почтовое отделение и был очень недоволен задержкой.

– Я вернусь, и мы поговорим, – буркнул он.

– Не поговорим! – возмутился Филипп. – Ты снова увильнешь, а потом опять и опять. Мне надоело за тобою гоняться! Все эти странные визиты на почту, твоя нетипичная забывчивость, несдержанность… Скажи, ты влюбился? Кто-то украл твое сердце? Почему ты не хочешь довериться мне? Вспомни, совсем недавно между нами не было ни одного секрета!

– Ты не поймешь! – отмахнулся от него Франц.

Филипп в отчаянии схватился за голову.

– Я не узнаю тебя! – повторил он.

Франц грубо оттолкнул его плечом и вышел наружу.

Наступили каникулы. Филипп с успехом выдержал все испытания, Франц сдал сессию кое-как, но с оговорками был допущен к новому семестру. Впрочем, его это не беспокоило – он обрел смысл жизни и отказывался покидать комнату на чердаке в доме господина К. Пожав плечами, Филипп в одиночку уехал отдыхать в родной город. Франц же остался и продолжил платить аренду в одиночку, подрабатывая здесь и там.

Матушка тоже звала своего Доменико в отпуск, но тот категорически отказывался. На носу была свадьба, да и барристерские заботы не давали ему ни минуты покоя. Но он обещал что-нибудь придумать, иначе матушка грозилась нагрянуть к нему самолично.

Так пролетели три месяца каникул.

Франц сочинял очередное письмо, когда дверь комнаты на чердаке распахнулась и внутрь зашел Филипп. Он привычным движением отправил сумки на диван и раскинул руки в стороны, восклицая:

– Франц! Как же я скучал по тебе, старый бездельник!

Франц нахмурился и нехотя поднял глаза, одаривая своего друга сердитым взглядом через плечо.

– Нельзя ли чуть тише? – злобно поинтересовался он.

Лицо Филиппа исказило изумление. Он пошатнулся и вынужден был опереться рукою о многострадальный диван, чтобы не упасть.

– Что с тобой? – процедил Франц.

– Вы… – только и смог выдавить из себя Филипп. – Простите, вы…

– С каких это пор мы на «вы»? – не понял Франц.

– Я должно быть, ошибся, – извинился Филипп, беря себя в руки. – Мы снимали эту комнату с моим другом Францем. Он, наверное, съехал… скажите, Вам случайно не известно, кто проживал тут до вас?

– Шутить изволите? – рассердился Франц.

– Да что вы, ни в коем случае, – опешил Филипп. – Вы просто очень похожи на одного… на одного нашего бывшего соседа! Он… Простите!

Филипп окончательно смутился, взял сумку и попятился к выходу, неловко кланяясь.

– Да что с тобой! – вспылил Франц.