Жизнь после смерти. Пустыня
Я вижу лишь волны лжи и отчаяния, волны высотой до неба, волны, что поглотили все вокруг, и теперь нависли надо мной, чтобы вскоре поглотить и меня, накрыть с головой. Холодная, гулкая пустота в голове, и в ней – лишь образ, одно затухающее видение: темный коридор заброшенного подземелья, с приоткрытыми, запертыми и пустыми, пыльными и грязными, обветшалыми комнатами. И кажется, будто я с каждым днем оказываюсь все дальше по коридору, дальше от выхода и ближе к тому, чтобы навсегда там остаться. Словно я все больше убеждаю себя, что иного места для меня нет, что я не принадлежу никому и ничему, кроме этой забытой и оставленной всеми старой пустоты.
Тип на самом заднем сиденье пустого вечернего (предпоследнего) автобуса регулярного междугородного сообщения – стеклу, в которое он уже полчаса таращится взглядом человека, который утром потерял все, что имел, но за день истощил все запасы эмоций и внимания к реальности (шепотом)
Пробуждение было очень неприятным и липким, словно я продирался сквозь джунгли, над которыми прошел ливень из сиропа. Как обычно, в первые неуловимые секунды я помнил абсолютно все, и в эти секунды я более всего в жизни мечтал научиться останавливать время, чтобы успеть все записать – хотя бы на диктофон. Но вот эти короткие мгновения вновь были упущены, и в памяти остались только обрывки и смутные впечатления. К тому моменту, когда я выкурил сигарету и, накинув халат, пошел на кухню заваривать чай, не стало и их, и в голове моей вновь была одна звенящая пустота, бесполезная и привычная.
Чай с бутербродами были так же безвкусны, как сигарета. Столь же безвкусен и скучен был и ветер, который пробежался по моей голове, когда я высунул ее из окна, оглядывая окрестности. Я много лет не ощущал вкусов и запахов, и мир был для меня совершенно стерилен, что гармонировало с тем, как я сам себя чувствовал – никак. Никак – это та стадия, которая наступает после безумства эмоций и бури всяких там чувств. Никак – это то, как должен чувствовать себя среднестатистический человек, потребитель ресурсов, исполнитель функций и будущий клиент какой-нибудь конторы по оказанию ритуальных услуг. Когда-нибудь, но не прямо сейчас, потому что жизнь стала… Не терпимой, не нормальной, а, скорее, никакой. Она просто проходит сквозь тебя, и ты к этому никак не относишься, потому что все твои истории кончены, и осталось лишь функционировать, ведь смысла прекращать это не больше, чем смысла продолжать. А если все прочие равны, то зачем рыпаться?
Ночь тоже была никакой – не очень темной, безлюдной, слегка ветренной. В нескольких окнах дома напротив горел свет – возможно, там жили такие же как я, стерильно-апатичные биороботы. Из-за угла дома показался невысокий и худой человек в пальто, с по-птичьи хищным лицом и черными кучерявыми волосами до самых плеч. Вдруг одно из окон на пятом этаже распахнулось, и человек этот, подпрыгнув, превратился в большого черного ворона и влетел туда. Через несколько секунд от тени дома напротив отделился силуэт, вытянул руку вверх, словно указывая туда, куда улетел ворон, и несколько раз выстрелил. Глухие хлопки сменились звоном стекла, и силуэт вновь скрылся в тени. Удивительные, казалось бы, вещи. Но я не испытывал к этой сцене никакого интереса.
Пустота, стерильность, выбеленный вакуум, плавная неподвижность посреди поля еле слышно звенящих хрустальных колосьев, все гладкое и ровное, уходящее вдаль. Движения автоматизированы, рефлексы усвоены, реакции предусмотрены. Тишина и покой. Идеальный мир. Идеальный порядок. Никаких вопросов и метаний. Только эта пустота, уже не болезненная и не свербящая потребностью заполнить ее. Все позади. А сейчас – безмятежное угасание.
Может показаться, что я перегибаю палку. Да, наверное, так и есть. Я не робот и не манекен, просто я очень устал и люблю жалеть себя, преувеличивая свои несчастья. Знаешь, в чем смысл жалости к себе? Она позволяет почувствовать себя героем, стоиком под дождем из лезвий, одним – и против всего мира. Мне не очень-то стыдно жалеть себя, ведь я себя люблю, а не уважаю. Впрочем, так же сильно, как я себя люблю, я себя же и ненавижу.
Я вернулся к себе в комнату и приложил лоб к подушке, но никаких воспоминаний о сне добиться от нее этим не сумел. Проверил почту, выкурил еще одну сигарету, затем включил первую попавшуюся песню и…
…Так и лежал, то глядя в пустое небо, то перекатывая глазные яблоки под закрытыми веками. Иногда кричал в тишину, просто чтобы убедиться в своей способности ее нарушить, но крик быстро замолкал, растворяясь в своей ничтожности. Иногда насмешливо усмехался окружающей пустыне, смеялся, хохотал даже – пытался взбодриться и убеждал себя, что бояться нечего, что бояться некому, но приступы напускного веселья всегда затухали, вновь сменяясь жуткой тоской по всему, что он помнил, но не мог вернуть. Порой накатывало равнодушие, и это было прекрасно: ничто не волновало, ничто не вызывало никаких эмоций, желаний и мыслей, но это заканчивалось прежде, чем он успевал потерять волю к дыханию, и вновь мозг наполнялся несчетными образами, смутными, мимолетными, но очень яркими – и оттого мучительными. А хуже всего было неотступное понимание, что это никогда не закончится, ничто не сможет выдернуть его из омута вечного безумия и одиночества в равнодушном нигде, никто не придет и не поможет, потому что не было никого и ничего, кроме замурованного в пустоте разума, жалкого в осознании своей абсолютности и вечности – вечности, о которой он так мечтал до того, как понял, что всегда ею и был. На сером песке было холодно, но бесцветное небо иногда проливалось теплым дождем. Он любил эти короткие дожди, и даже холод пустыни его радовал, ведь если он не мог это изменить, значит, у его абсолюта есть какие-то пределы. Только бы за этими пределами было еще что-то – вот на что он надеялся, потеряв счет времени и уже теряя уверенность в том, что время вообще существует. Уверенность вернулась, когда в какой-то из жвачкой растянувшихся в бесконечную линию моментов с неба стало падать что-то холодное и белое. “Снег” – всплыло из глубины памяти. Он удивился, что еще может вспоминать о таких вещах – даже больше, чем самой перемене погоды. “Если тут идет снег, значит, бывает зима. Скоро станет холодно, и можно будет замерзнуть. Замерзнуть, умереть и, может быть, проснуться”. Стало радостно, захотелось построить из влажного песка замок – а лучше исполинскую башню – и безжалостно разрушить. Захотелось колы и жареной картошки. Захотелось посмотреть смешное видео и расхохотаться. Захотелось лечь и начать замерзать прямо сейчас, прямо тут, не откладывая. Но вместе с желаниями вернулась и тяга к драматичности, поэтому он успокоился, призвал себя сохранять терпение и уселся по-турецки в мрачном безмолвии, готовый ожидать заморозков так долго, сколько потребуется. Но снег перестал, и снова стало теплеть. Выдыхая последний пар изо рта, он чувствовал себя обманутым, а что хуже всего – обманутым собой же. Тело снова безвольно рухнуло на песок, а глаза закрылись, но веки еще долго дрожали от бессильной злобы…
Очнулся я спустя полчаса, с полупустой пачкой в трясущихся руках и глазами навыкате. Все тело было так напряжено, будто я держал на плечах валун. Последние звуки песни угасали, странным эхом разлетаясь по комнате и в моей голове. Это эхо несло с собой воспоминания о жизни – самое худшее из того, что может происходить с мертвецами.
Этот чертов дуализм
Внутри тебя живут два волка. Один пидор. И другой пидор. Ты пидор.
Интернет-притча
– Соберись. Не думай о плохом. Все будет хорошо – разве не это тебе твердили всю жизнь, разве не в этом ты сам убеждал других? Найди что-нибудь хорошее в мире вокруг себя и опиши это так, чтобы даже самому поверить, что еще не все потеряно. Ты ведь видишь иногда это хорошее, я знаю, я уверен, что в тебе еще есть что-то доброе и светлое – то, что ты можешь дать другим, сделав мир чуть лучше. Это не просто слова, потому что я в это действительно верю. Ты можешь найти путь, можешь выбраться из лабиринта, только для этого ты и сам должен поверить в себя – и ни на секунду не сомневаться. Да, знаю, это сложно. Сложнее всего на свете – продолжать верить в лучшее без единого проблеска надежды, без малейшего намека на хороший финал, но ты обязательно выкарабкаешься. Я же знаю тебя, старик, ты можешь очень многое. Только не сдавайся, пожалуйста, не разжимай пальцы. Не разрушай себя, не лезь на рожон, не делай глупостей. Часто может казаться, что ты совсем один, но это не так – у тебя есть весь мир, каждый человек, каждая деталь, каждый новый миг жизни несут в себе спасение, маленький смысл, повод продолжить – нужно только разглядеть это в них. Не злись на меня, не прячь слез. Иногда можно и заплакать, ничего в этом нет плохого. Ни в чем нет плохого, и все вокруг наполнено добром, а если кажется наоборот, то надо просто научиться смотреть. Поверь, как только ты сможешь увидеть хорошее в каждом, ты и сам изменишься к лучшему и станешь тем, кто будет счастлив. Мы живем так мало и быстро, мучаемся, теряем, угасаем, но любой из нас имеет право на счастье. И ты тоже. Держись, друг, не сдавайся. Еще не все кончено.
– Ну что за педовский монолог? Верить в себя? Да ладно, в тебя даже родители не верят. Поплакать? Ага, круто, выход для настоящих крутых парней – свернуться в углу и поливать пыль слезами. Жизнь проста, страшна и коротка – а что самое главное – она лишена даже намека на смысл. Будешь слушать этого душещипательного болвана – и станешь еще унылее, чем сейчас. Быть счастливым у тебя не выйдет, взгляни правде в глаза: ты пытаешься уже столько лет, но все становится только хуже. Все вокруг счастливы – кроме тебя. За что тут цепляться? За шанс почувствовать себя завтра еще большим дерьмом, чем вчера? За разочарование и тоску? Бросай это дело, старик. Отожги напоследок – и в последний путь, к свободе от боли и вечному покою. Хватит уже сопротивляться неизбежному, тебя все равно здесь ничего не держит. Если после смерти что-то есть – может быть, это мир, где все было не так, как здесь, где все сложилось именно так, как ты хотел. Может, где-то там ты все же будешь счастлив. А даже если нет, и там только вечная пустота, это все равно лучше того, что происходит тут. Беспроигрышный выбор, старик. Не раздумывай, решайся.
За кулисами
Друзья людям нужны в первую очередь для того, чтобы помочь им отвлечься от разнообразных отклонений, которые понемногу начинают зарождаться в человеческих головах во время не самых счастливых периодов жизни.
“Классификация отношений, наблюдаемых у людей”, издание пятое и дополненное.
– Ссанина.
– Сам ты ссанина.
– Нет, серьезно. Я прямо представляю, как этот козел с этикетки мочится в бутылку.
– В тебе просто нет пацанского духа. Нормальное пиво, отъебись.
– Я пью водку из стакана. Я прошел школу жизни, щенок.
– И сколько тебе хватает? Полстакана?
– Не твое щенячье дело.
– Ладно, мудрый пес, хорош курить. Сядь и играй, как мужчина.
– Окей. Случайными?
– Я за Барсу.
– Боже, какой ты скучный. Каждый раз одно и то же. Барса, МЮ или Аргентина. Ты походу латентный фанат Месси.
– Не тяни резину, выбирай уже.
– Что-то делай? Тебя плохо слышно из-за члена во рту.
– Так может достань из своего рта член, если он тебе слышать мешает?
– Ля, посмотрите на комика. Когда стенд-ап?
– У тебя пять секунд.
– Ладно, я за Челси.
– Вот так бы сразу. Погнали.
– Так а что ты собираешься делать дальше?
– Ничего. Куплю диплом, через две недели выйду на работу. Буду всяким телочкам голову придерживать, когда они из машины вылезают.
– А вообще?
– Оо, опять эти глобальные планы.
– Без цели впереди как-то уныло.
– Ок, вот у тебя есть цель. И что, тебе очень весело и здорово?
– Моя цель недостижима. Я могу идти к ней всю жизнь.
– И что ты все это время будешь делать?
– Хочу пару татух набить, побриться налысо, начать курить трубку. Снова ставить на теннис начну.
– Лучше бы в зал начал ходить.
– Это тоже можно. А еще хочу создать группу.
– Бля, скажи, что ты про группу вк.
– Все ты понял. Хочу собрать блэк-джаз-прогрессив-метал-рэп бэнд. Я уже даже придумал концепцию: я буду прыгать по сцене, разрисованный сатанинскими символами, играть на саксофоне и зловеще шептать на бэк-вокале, один чувак будет гроулить, вися над сценой в цепях, основной вокалист – играть на басу, девушка со скрипкой будет мелодично напевать в последней трети, а барабанщик будет наваливать плотный флоу.
– Если собрать все это вместе, то вы сопьетесь за неделю, найдете героинового барыгу и даже до двадцати семи не доживете.
– Я просто хочу быть артистом. Рисовать я не умею, пишу плохо, слуха у меня тоже нет, но мотать хаером и хрипеть любой дурак сможет. А это ведь тоже самовыражение.
– Вот только ты не умеешь играть на саксофоне. Стань стримером – будешь в прямом эфире угорать над играми, ты же любишь базарить, когда играешь.
– Можно попробовать.
* * *
– Не, ну какие тебе татухи? Ты дрищ.
– Смотри, как быстро летит время. Еще несколько лет назад я был Омлет Батонович.
– Так все равно, татуировки не идут ни жирным, ни дрищам. Вот подкачайся сначала…
– Хах. Я как вспомню твои порошки и диету – так хохот разбирает. Боюсь, что заржу в зале и выроню себе штангу на грудь.
– Так круто же. Ты, наконец, откинешься.
– Не, мне не нравится вся эта тема с тренажерками. Забей. Я вот еще хочу написать сценарий для сериала.
– А чего не для фильма?
– Фильм – слишком короткая бодяга. Хочу сериал.
– Вы с Лехой в пятом классе уже сняли один. Тебе этот шедевр никогда теперь не переплюнуть.
– Замес будет нуарно-фэнтезийный, с психоделом и этим треком в начальных титрах, как его… “Old Black Coffin”. Идеальный саундтрек.
– Круто, круто. А еще что-нибудь там будет?
– Ну да. Сюжет я еще не придумал, но главное – это основная концепция…
– У тебя во всем так. Начнешь что-то делать, а потом забьешь и скажешь, что так и было задумано.
– Может быть.
* * *
– Ну так что, ты уже все? Нормэ?
– Нет.
– А с виду в порядке. Лыбишься, кривляешься, офику вон нахамил.
– Я просто еще в прошлый раз понял, что не очень красиво грузить людей своим нытьем. Вот сейчас стараюсь переживать все внутри.
– Смотри не лопни. Так ты что теперь, будешь просто каждый вечер ужираться в хлам? Это типа такой способ справиться со всей этой фигней?
– Да нет, не буду. Это все равно не работает. Не знаю, что буду делать. Черт.
– Забей.
– Я не могу забить.
– Можешь. Все могут.
– А слепому ты сказал бы “смотри! все могут смотреть, и ты сможешь”?
– Твои метафоры просто огонь. Ой, я имел в виду – бессмысленные и конченные. Слепой физически не может…
– Я тоже.
– Это просто эмоции. Блин, ну хорош уже, не будь размазней.
– Да мне плевать, размазня я или нет. Одно важно, а если этого нет – могу быть хоть размазней, хоть тряпкой, хоть торчком, хоть синяком. Вообще похеру. Ладно, забей. Что там по визе слышно?
* * *
– Да будь ты нормальным человеком. Хватит фигней заниматься, спроси прямо.
– Я знаю, какой ответ услышу – если он вообще будет. И после этого я уже ничего не смогу спросить, сказать, просто поговорить. Понимаешь? Я черт знает, сколько вообще ничего не знал и не слышал. Теперь мы хотя бы иногда разговариваем, часто видимся. И ты предлагаешь мне рискнуть этим ради ничтожного, микроскопического шанса?
– Если для тебя это так важно, как ты говоришь, то ты должен попытаться. Ты не можешь так дальше жить.
– А как мне жить дальше, когда я услышу “нет”? Как жить, когда знаешь точно, что уже ничего хорошего впереди не ждет?
– Знаешь, чем хороша жизнь? Она полна возможностей.
– Не говори мне о том, что жизнь хороша. Если это правда, почему тогда мне так плохо? Это, блин, не понт, я серьезно просто пытаюсь понять. Вокруг полно людей, чьи жизни объективно хуже, но они все равно счастливее меня. Все постоянно твердят “просто будь собой, и все будет хорошо”, но ничего не бывает хорошо, а если и бывает, то почти сразу становится просто ужасно. Жизнь – это кошмар, и их слова поддержки звучат как насмешка.
– Охренеть, какой же ты депрессивный тип. Это, наверное, главная проблема.
– И что я могу с этим сделать? Я таким родился. Это моя суть.
– И из-за этого ты должен мучиться? Расслабься, хотя бы попытайся, ты ведь можешь. Думаешь, я стал бы с тобой спорить, если бы не знал, что ты можешь быть нормальным человеком – когда не копаешься в голове?
– Не получается. Я к этому слишком серьезно отношусь, чтобы хоть немного побыть несерьезным. Речь идет о самом важном, что есть в моей жизни, как тут можно не загоняться?.. Бля, как я жалок.
– Базара ноль, и правда жалок. И ничего у тебя не выйдет.
– Пытаешься меня на понт взять?
– Да. А знаешь, что хуже всего? Я знаю, что это не сработает.
– Ты просто не понимаешь, насколько все серьезно. Мне вчера приснился сон…
– О, тут я могу угадать. Во сне ты видел ее?
– К твоему сведению, я вижу ее во всех своих снах. Но этот был особенным. Мы часами гуляли по всяким странным местам, разговаривали, смеялись. Мы обнимались, целовались и все такое. Я был с ней… Во всех смыслах. А потом вдруг увидел все со стороны и понял, что я – это не я, а кто-то другой, а настоящий я висит в цепях и смотрит на все, и ни черта не может сделать.
– “Быть с ней во всех смыслах” – это такой лоховской эвфемизм для “трахаться”?
– Да. Я проснулся посреди ночи, резко, в холодном поту, разбитый и уничтоженный. Сел и закурил, и думал, думал, думал. Через пару часов я дошел до того, что стал писать записку, а потом она превратилась в начало книги, и я порвал ее. Долго стоял у окна и не решался, потом сел и закурил, как мне казалось, в последний раз. Проснулся я уже вечером, когда ты позвонил. Импульс прошел, и я поехал пить.
– Ты совсем кукухой поехал? Вот уж не думал, что у нашей пьянки есть пост-суицидальный подтекст.
– Я же говорю, все зашло слишком далеко. Никогда не мог представить, что дойду до такого.
– Мог-мог. Года полтора назад ты мне рассказывал обо всем этом и говорил, что так все и произойдет.
– И что мне будет за такое точное предсказание? Предлагаю еще по одной, а лучше – по две.
– Не, тебе, пожалуй, хватит. Алко – явно не твое.
– А что мне больше подходит? Дезоморфин? Опиум?
– Ты старая курилка, вот и кури себе дальше.
– Опиум тоже можно курить. Ты бы знал, если бы слушал нормальную музыку. А от сигарет никакого кайфа, один вонючий дым.
– Ого, так он тебе не нравится? А я думал, что сигаретный дым для тебя – это как лазанья для того рыжего кота из мультика.
– Гарфилда?
– Да, Гарфилда. А ты, кстати, не думал, как этот твой образ жизни выглядит со стороны? Может это он не в последнюю очередь…
– Все, отстань. Не компостируй мне мозг, или пей дальше, или домой иди.
– А ты что делать будешь?
– Ждать.
* * *
– Ты же знаешь, что не придет.
– Я тебя не слушаю.
– Это время прошло.
– Я верю.
– Можешь сам сделать что-нибудь первым. Тебе ненадолго станет лучше.
– Я ненавижу навязываться.
– Так ты сам себе противоречишь, придурок. Или ничего не случится, или – если что-то и может случиться – ты ничего не испортишь, если проявишь инициативу.
– Нихрена ты не понимаешь.
– Зато ты понимаешь кое-что другое. Просто верить в это не хочешь.
– Надо же за что-то держаться.
– Держись за что-нибудь еще.
– Больше ничего нет. Никто другой меня не вытащит.
– Она – тоже не вытащит.
– Откуда тебе знать?
– Ее не существует. Ты ведь знаешь, что ее не существует? Что ты ее выдумал?
– Это не так.
– Это именно так. Человек, который так тебе нужен, живет лишь в твоей голове. А в реальности ее не существует.
– Не лги.
– И меня, кстати, тоже не существует. Ты совершенно один, старик. Ты выдумываешь нас только для того, чтобы совсем не рехнуться, но – оцени иронию – это самый верный признак того, что ты уже окончательно поехал.
– Зачем ты это говоришь?
– Затем, что ты все равно этого не вспомнишь.
– А я сам-то хоть существую?
– Знаешь, некоторые вопросы лучше не задавать. А теперь спи. Спи, пока еще можешь закрыть глаза.
О природе реальности
Нам стоит всерьез заняться изучением снов. Я совершенно уверен, что, поняв их природу, мы откроем перед собой такие невероятные перспективы, что все наши прочие направления прогресса покажутся возней в песочнице.
Пол Гонкес, “Материя снов”
– Этот мы нашли одним из первых, и его значение, в принципе, понятно.
– Помню-помню, это еще в первых отчетах мелькало. Размышления о реальности, верно?
– Да, это касается именно того, что мы ищем. Напрямую. Мы полагаем, что это из раннего периода памяти, когда он еще не придумал технику.
– В любом случае, еще раз ознакомиться лишним не будет. Чиж, включай.
Техник коротко кивнул и запустил нейрозапись.
“Что такое реальность? Какие у нее критерии? Я не спрашиваю, что реально, а что нет, я спрашиваю: какие вообще свойства у чего-то реального? Я могу точно сказать, что мой кроссовок или рука реальны, как реален я сам. Но что делает их реальность важной? Реальность, как утверждают словари, это свойство чего-то материального, объективного, или просто часть абсолюта, выраженная предметно. А что есть абсолют? Что существует помимо реальности? Сны, например, нереальны, но их создает реальный мозг. Является ли продукт реальности тоже априори реальным только в том случае, если он принадлежит миру материи? Реальна ли наполеоновская Франция? С одной стороны – да, ведь она существовала в действительности в какой-то период времени, а с другой стороны – нет, ведь сейчас ее уже не существует. Реальность, таким образом, сводится к тому, что мы готовы отнести к категории материального, а что – нет, причем реальными также могут считаться вещи, события, явления, процессы, факты, понятия и т.д, которые тесно связаны с чем-то материальным, но сами по себе материальными не являются. Мне снятся сны о чем-то реальном, следовательно, стоило бы отнести их к категории реального, но почему-то какие-то продукты работы мозга считаются действительными, а какие-то – нет. Почему моя фантазия имеет для всех – в том числе и меня самого – меньшую ценность, чем реальный мир, на который она опирается? Нет, я не бегу от реальности, я просто хочу увидеть ее границы – и внимательно посмотреть на них, изучить их природу, раздвинуть… Или, возможно, уничтожить их. Это мечта о бесконечности вселенной, мечта о бессмертии, об идеале и абсолюте, примитивной формой которого является концепция бога. То, что вселенная расширяется, ничего не значит. Если бы она могла расширяться бесконечно, то у нее не было бы потребности в расширении, ведь бесконечность… Нет. Мы создали понятие, обхватить все значение которого не можем в силу собственного несоответствия критериям этого рукотворного чуда. Картина не могла появиться прежде художника, что ее написал. И мы не можем осмыслить то, что по своей природе не поддается осмыслению. Мы живем в коробке и не можем сказать, что это именно коробка, потому что находимся внутри нее. Идея о бесконечности – попытка ограниченных игнорировать свою ущербность, совершая гипотетический прыжок в недосягаемую область. Мы не совершаем его в РЕАЛЬНОСТИ, но единогласно решаем считать, что совершили. Если вся мыслящая органика одного мира (а нашим миром можно назвать область в пределах досягаемости космических зондов) безоговорочно верит во что-то, становится ли это что-то реальным только потому, что в его реальности никто не сомневается? А станет ли что-то реальным, если его реальность или нереальность определяет один-единственный человек? Если я выдумаю себе мир, единственным мыслящим существом в котором (или за его пределами, но тесно связанным с ним) буду только я сам, сделает ли реальным этот мир одно только мое решение его таковым считать? Другими словами, если реальность объективна, то будет ли она формироваться в зависимости от того, что считает объектным единственный субъект рассматриваемой системы? Если я выдумаю себе мир и поверю в его существование достаточно искренне, станет ли он от этого реальным – не для других, а для меня? Смогу ли я стать субъектом и объектом одновременно? Смогу ли я шагнуть на страницы своей книги и жить в ней, как мы все живем в нашем общем мире? И… Так уж ли сами мы реальны, или всего лишь чья-то фантазия на страницах книги, в реальность которой автор все же сумел поверить?”
Нейрозапись с коротким сигналом прервалась, обозначая конец выбранного фрагмента.