Ход убийцы. Cобрание сочинений в 30 книгах. Книга 29

– Эй! – сказал Хузман. – Ты что?

– Сары до сих пор нет дома, – Михаэль взялся было за бутылку опять, но поставил ее на место. – Я уложил дочь и приехал.

– Ну так это не в первый раз, – успокоил друга Хузман. – Она же всегда звонит, когда задерживается. И ты всегда знаешь, где она.

– Мне так казалось, – кивнул Михаэль. – Или у Лиоры, или у Хавы. И я никогда им не звонил, дамы не любят, когда их отрывают от перемалывания косточек… Но ведь когда-нибудь это должно было… В общем, позавчера Сара опять задержалась, а у Симы неожиданно подскочила температура, и я не знал, что делать… Это был такой случай, что я имел право нарушить запрет. Лиора начала мяться, она не могла подозвать Сару, потому что та только что вышла, ну буквально минуту назад, поехала домой и, значит, скоро будет… Сара действительно появилась минут десять спустя и… В общем, понимаешь, она знала, что у Сони температура, это было видно, и я подумал… Она наверняка была еще у Лиоры, когда я позвонил. Но почему Лиора ее не позвала к телефону? Я раздумывал об этом всю ночь и… А что, подумал я, если Сара была вовсе не у Лиоры, вообще к ней не заезжала, и Лиора позвонила ей сразу после моего звонка? Были и еще признаки… А сегодня Сара сказала мне, что вечером будет у Фаины… Мне… Я позвонил Фаине в восемь, оказалось, что Сара только что вышла. Может, домой, она не сказала. Понимаешь? Я вышел из дома и стал ждать на улице. Сара должна была приехать на двадцать седьмом автобусе, если действительно ехала от Фаины. Но…

Михаэль налил себе еще водки и начал пить мелкими глотками, будто чай. Он пил, не морщась, и Хузман переставил бутылку на журнальный стол.

– И что же? – спросил он.

– А? – Михаэль будто очнулся. – Минут через десять на углу Бен-Гуриона остановилась «хонда», и оттуда вышла Сара. Наклонилась к дверце, водитель что-то ей сказал, и мне показалось…

– Что? – опять спросил Хузман, потому что Михаэль замолчал.

– А… Неважно. Я успел вернуться в квартиру раньше Сары. Она… В общем, мы поговорили… Правда, я не сказал ей о том, что видел, а она уверяла, что приехала на автобусе. И вообще, зачем ты забрал бутылку?

– Ты думаешь, водка поможет?

– В чем? – с неожиданной тоской отозвался Михаэль. – Если Сара мне изменяет, я не вынесу.

– Господи! – воскликнул Хузман. – А ты сам? Сколько у тебя было за эти годы?

– Я – другое дело, – твердо объявил Михаэль. – Я мужчина.

* * *

– Погодите, – прервал я рассказ Хузмана. – Вы хотите сказать, что и Михаэль изменял своей жене? И Сара об этом знала?

– Могла знать…

– Так, – сказал я. – Вот и мотив.

– Мотив? – поднял брови Хузман.

– Она не хочет жить с Михаэлем, у нее есть другой мужчина. Она не решается уйти. А тут появляется большая сумма денег. Если она уйдет от Михаэля, деньги придется разделить с ним. И с вами, кстати говоря. А если разыграть похищение, выманить у вас вашу долю, а потом убить Михаэля так, чтобы полиция решила, что бедняга отравился… Вся сумма достанется ей, она будет свободна и сможет выйти за того… Кстати, вы не знаете, тот мужчина женат?

– Господи, о чем вы говорите? – воскликнул Хузман, глядя на меня круглыми глазами. – Чтобы Сара додумалась… Чепуха!

– Тот мужчина женат? – задал я вопрос вторично. – Михаэль узнал, кто он? Поймите, это очень важно!

– Понятия не имею, – сказал Хузман. – Михаэль не говорил. Наверное, и сам не знал…

– Ну хорошо, – сказал я. – Это я узнаю без вас. Может, вы припомните еще какую-нибудь важную информацию?

– То, что я сказал – важно?

– Безусловно.

– Меня выпустят?

– Сделаю все возможное, – пообещал я. – Наша договоренность остается в силе? Я имею в виду величину моего гонорара.

– А? – Хузман с трудом вспомнил, в чем эта величина должна была заключаться. – Да, конечно…

– Тогда подпишите здесь.

Хузман взял протянутую ему ручку и поставил подпись, не прочитав ни строчки. Я мог бы написать и другой, более высокий, процент. Никогда не знаешь заранее, как поведет себя клиент, подписывая бумаги. Однажды был у меня клиент, который две недели изучал совершенно стандартный договор и даже советовался с другим адвокатом, что уж вовсе выходило вон из всяких рамок…

– Увидимся в суде, – сказал я, прощаясь.

* * *

Судья Сегаль был недоволен новым законом о правилах задержания не меньше, чем полиция. Он уже мог быть дома и смотреть телевизор, а вместо этого приходилось разбирать накопившиеся за день дела, поскольку закон запрещал переносить на завтра вынесение постановления о продлении пребывания под стражей. Поэтому на каждое дело судья затрачивал не больше десяти минут – по-моему, он даже не успевал дочитать до конца протокол задержания. Вникать в суть он собирался на свежую голову и исходил из того, что до завтра задержанный не умрет с тоски. В чем был, безусловно, согласен с Хутиэли.

– Марк Хузман, – прочитал он на первой странице протокола, – задержан в качестве подозреваемого в убийстве Михаэля Левингера.

Хузман, сидевший рядом со мной, шумно, со всхлипом, вздохнул.

Хутиэли, занявший место свидетеля, быстро, ни разу не сбившись, перечислил аргументы, заставившие прибегнуть к задержанию, и попросил судью в интересах расследования продлить срок содержания под стражей на неделю.

– Трое суток, – объявил судья. – Ваши аргументы, инспектор, не кажутся мне достаточно убедительными. Мотив был не только у Хузмана. Главное сейчас – найти деньги. Только с этой целью мне представляется обоснованным содержание Хузмана под стражей. Вы понимаете мою мысль, инспектор?

– Вполне, – сказал Хутиэли. По его лицу было видно, что решение судьи Сегаля устраивает его лишь наполовину. Да и вообще, не нужно было судье указывать, как должна полиция проводить расследование.

– У вас есть возражения, господин адвокат? – судья неожиданно повернулся в мою сторону. Это было уж совсем нетипично для Сегаля: вынеся решение, он никогда не спрашивал адвоката, согласен ли он. Может, судья хотел, чтобы я начал возражать и после это изменить вердикт, отпустив Хузмана под залог? Но мне Хузман тоже нужен был сейчас в тюрьме, а не на свободе. Меньше суеты и помех. После трех дней под стражей свобода уж точно покажется ему раем, а не просто осознанной необходимостью.

– Нет, господин судья, – быстро сказал я и услышал еще один всхлипывающий вздох Хузмана.

* * *

По дороге домой я позвонил Сингеру на сотовый телефон.

– Тружусь, – объявил детектив. – Поставил своего человека у дома Левингеров. Возможно, Сара выведет нас на место, где хранит деньги.

– У меня есть соображения, – сказал я и коротко изложил разговор с Хузманом. – Найди этого красавца, – закончил я. – Возможно, деньги у него. Не исключено, что именно он и надоумил Сару расправиться с мужем. Полиции об этой связи, насколько я понял, ничего не известно, и сейчас, пока идет следствие, эта парочка наверняка будет делать все возможное, чтобы Хутиэли ничего и не узнал. Встречаться они наверняка не будут, так что твоя задача – не из легких.

– Но и не из очень тяжелых, – ответил Сингер. – В таких случаях главное – знать, что связь имела место. А уж найти – дело техники. Поговорю с подругами. Если бы Хутиэли было известно то, что тебе, он бы сделал эту работу втрое быстрее меня.

– Хутиэли, – буркнул я, – воображает, что убил Хузман, и я оставил его при этой иллюзии.

– А ты, значит, уже уверен, что Хузман не убивал?

– Этот лопух? Уверен. Черт возьми, иначе я бы не взялся за это дело.

– Чистюля, – буркнул Сингер и положил трубку.

* * *

Израиль, конечно, замечательная страна. По сути, это одна большая деревня с населением в пять миллионов человек, где ничего и ни от кого невозможно скрыть. Когда весной полиция вела расследование по делу Бар-Она, детали допросов Либермана и Нетаниягу обсуждали в тот же вечер по обеим программам телевидения, и каждый уважающий себя израильтянин непременно имел собственное мнение и собственную информацию – естественно, из надежных источников. Глупо поступил Михаэль, дав интервью газетчикам. Возможно, если бы он промолчал, события развивались бы иначе, и он остался бы жив. Я уж не говорю о глупом изъятии денег из банка. В тот же день и даже час об этом узнали десятки человек, если не сотни. Удивительным можно считать не пресловутое похищение, а то обстоятельство, что квартиру Левингеров так и не удосужились ограбить.

Или потенциальные грабители знали, что денег там не найдут?

Вечер мы с женой провели у соседей, с которыми общаемся почти ежедневно – прекрасные люди, муж с женой, оба архитекторы. С полицией дел не имеют, газеты читают время от времени. И все-таки после второй рюмки коньяка Нахум повернулся ко мне всем своим массивным корпусом и спросил:

– Так этот… как его… Хузман действительно спер у приятеля деньги, а потом отравил?

Вот и говори после этого о неразглашении служебной тайны! Интересно, через сколько ушей и ртов прошла информация, прежде чем достичь Нахума?

– Чтоб я так знал, – пожал я плечами.

– Ну-ну, – сказал Нахум недовольным тоном. – От тебя никогда не добьешься, кто прав, кто виноват.

– Прав тот, кто справа, – отпарировал я. – Это ведь тавтология, верно? А во всем, естественно, виноваты левые, иного варианта не остается.

По-моему, Нахум обиделся, и наши жены перевели разговор на тему русской мафии. Это было все равно, что говорить о погоде – самая светская беседа. Хорошо, что Хузман не из России, иначе его осудили бы просто по инерции. Я говорю, конечно, об общественном мнении – полиция, насколько мне известно, верит в пресловутую мафию не больше, чем в зеленых чертей.

А что, если Михаэля все-таки похищали, и сделала это мафия – русская или итальянская, или наша, израильская? Если так, то бедняга Хузман обречен, все улики исчезнут, останутся только те, что указывают на него. Как в кино.

Вечер так и закончился – мы смотрели по видео фильм о мафии. Спал я потом спокойно – ведь главного негодяя убили перед самым словом «Конец».

* * *

Когда Сингер ведет расследование по моему поручению, он всегда приезжает ко мне домой ровно в восемь утра, и мы обсуждаем ситуацию, после чего детектив получает задание на день, а я отправляюсь в контору или в суд. Без минуты восемь Сингер позвонил – не в дверь, а по телефону.

– Опоздаю на десять минут, – предупредил он. – Стою в пробке на Ибн-Гвироль.

– Хорошо, – обрадовался я. – Успею побриться. Проспал.

– Значит, совесть у тебя спокойна, – констатировал Сингер.

Добрался он не за десять минут, а через полчаса. Если так пойдет дальше, то через год нам придется отменить утренние совещания. А может, и вовсе станет бессмысленно выходить из дома – весь город превратится в одну большую, навеки закупоренную, пробку.

– Кофе, – потребовал Сингер, – и побольше.

– Ты что, – удивился я, – работал ночью? Учти, двойной тариф нашим договором не предусмотрен.

– От тебя дождешься, – хмыкнул Сингер. – Нет, ночью я спал, успокойся. Просто не успел выпить кофе, выходя из дома. Есть срочная информация.

– Выкладывай, – потребовал я, разливая кофе по чашечкам.

– Подражанский… Это мой сотрудник, которого я поставил дежурить у дома Левингеров, он был на посту до полуночи и вернулся в шесть… Так вот, он доложил час назад, что видел, как Сара возвращалась домой. Это было в шесть часов тринадцать минут.

– Возвращалась? – удивился я. – Ты хочешь сказать – выходила?

– Возвращалась, – повторил Сингер. – Приехала на серой «хонде», водитель высадил ее на углу, в сорока метрах от дома. Когда дверца машины открылась, в салоне на две-три секунды вспыхнул свет, и Реувен успел разглядеть водителя: средних лет шатен, большие усы, густая шевелюра, похож на ашкеназа. Он что-то сказал Саре и уехал. Сара вошла в дом – в салоне на несколько минут зажегся свет, потом погас. Должно быть, женщина легла спать. В отличие от нас, у нее, возможно, была бессонная ночь.

Я поднял трубку телефона и набрал номер. Долгие гудки продолжались больше минуты, я насчитал пятнадцать. Если бы телефон был подключен к автоответчику, я бы уже услышал приглашение оставить информацию. Автоответчик молчал, а Сара трубку не поднимала. Вероятно, действительно, спала так крепко, что не слышала верещания аппарата. Я опустил трубку.

– Этот твой Подражанский и сейчас там? – спросил я.

– Конечно.

– Жаль, – заметил я, – что он не записал номер машины. Хорошо бы проследить… Ну да ладно, теперь мы, по крайней мере, знаем, что любовник существует и что Сара ночь после похорон мужа провела с ним. Уехала она из дома после полуночи, не так ли?

– Да. Отсутствовала не больше шести часов, время для сна недостаточное.

– Достаточно времени для любви, – процитировал я название известного фантастического романа Хайнлайна. Сингер поднял брови – в фантастике, я знал, он силен не был, его хобби в литературе были, как ни странно, семейные романы типа «Поющих в терновнике».

– Как ты намерен искать этого красавца? – спросил я из академического интереса. Сингер терпеть не может рассказывать о своей детективной кухне, да и мне далеко не всегда интересно знать всю его механику – обычно эта рутинная работа более скучна, чем даже чтение «Поющих в терновнике». – Вряд ли Сара повторит свой ночной подвиг. Это ведь было глупо – отправиться к любовнику сразу после похорон. Наверняка он ей объяснил, что некоторое время им не следует встречаться и даже звонить друг другу. Если он, конечно, не полный идиот.

– Он не идиот, – подтвердил Сингер. – В роду Шаферштейнов идиоты не водились. Ави не исключение.

– Не понял, – сказал я. – Ави Шаферштейн? Тот самый? Как ты узнал?

Ави Шаферштейн был сыном одного из самых известных в Израиле юристов, одно время Шаферштейн-старший работал в Государственной прокуратуре, занимал ответственный пост, но не сошелся характерами с новым Государственным прокурором Эдной Арбель и был вынужден уйти. Официальной должности с тех пор не занимал, но консультации его стоили очень дорого. Ави, его сын, юристом не стал, одно время пытался заниматься издательским бизнесом, прогорел и купил небольшую фабрику по выпуску мороженого. Не очень престижное занятие для человека его круга, но Ави, видимо, имел свои представления о престиже. Деньги у него наверняка водились, но вряд ли он ворочал миллионами. Лишние четыре миллиона ему, конечно, не помешали бы. Интересно, где они с Сарой нашли друг друга?

– Тот самый, – сказал Сингер. – А найти его, к счастью, оказалось легче, чем ты думаешь. Месяц назад Ави нанимал меня для того, чтобы проследить за своим клиентом, который, по его мнению, хотел его «наколоть». Сумма была немаленькая – сто пятьдесят тысяч долларов, стоимость трехкомнатной квартиры в Рамат-Авиве. Мы с Шаферштейном пообщались тогда довольно тесно, и по описанию Реувена я сразу подумал на Ави.

– А Реувен…

– Нет, Подражанский его узнать не мог, в том деле он не участвовал. Получив сообщение и покопавшись в памяти, я понял, кого напоминает мне описание Реувена, и сразу же набрал номер Шаферштейна. По идее, Ави, если это был он, еще не мог успеть доехать до дома, но должен был появиться с минуты на минуту. Живет он один в пятикомнатной квартире. Никто не ответил, как я и ожидал. Я не клал трубку и смотрел на часы. Через три с половиной минуты Ави поднял трубку и запыхавшимся голосом сказал «Алло, это Ави, говорите».

– И что ты сказал?

– Пробормотал «извините, ошибка» и положил трубку.

– Он мог заметить твой номер, если у него аппарат с фиксатором.

– Цви, – укоризненно сказал Сингер. – В подобных случаях я звоню из автомата, что стоит на улице у моей двери. Очень удобно.

– Так, – сказал я удовлетворенно. – Ави Шаферштейн – человек, вполне пригодный к той роли, какую мы ему назначили.

– Скажу тебе больше, – согласился Сингер. – Шаферштейн вполне мог снабдить Сару сильным пищевым ядом, он имел доступ к различным химическим реагентам на своей фабрике.

Я с удовлетворением щелкнул пальцами, но Сингер охладил мой пыл.

– Слишком все очевидно, – заявил он. – Кстати, кофе у тебя сегодня лучше обычного. Да, так я говорю – все это слишком очевидно. Хутиэли, естественно, тоже сумеет докопаться до связи Сары с Шаферштейном. А там и до выводов недалеко.

– Каких выводов? – удивился я. – Сейчас подозреваемый номер один – наш клиент. Косвенных улик против него достаточно. Мотив известен. Полиция будет проверять все обстоятельства, связанные с Хузманом, и потратит на это массу времени и сил. Будет Хутиэли без достаточных оснований менять линию расследования?

– Нет, – согласился Сингер. – И ты не намерен подсказать ему верное решение? Речь идет о твоем клиенте!

– Я бы предпочел довести дело до суда и там представить все наши доказательства. А пока спокойно вести свою линию расследования и главное – искать деньги. Не будет денег – не будет и гонорара, даже если суд оправдает Хузмана.

– Итак, – резюмировал детектив, – моя задача: следить за Шаферштейном в надежде, что он выведет нас на место, где эта парочка держит деньги.

– Он может, к примеру, – заметил я, – рассредоточить сумму по разным банкам. Сто тысяч в одном, сто – в другом… Вряд ли он станет долгое время держать дома чемоданы с шекелями. Достаточно того, что эти деньги уже несколько раз перевозили с места на место. И еще. Я хотел бы иметь точные результаты химической экспертизы. Хутиэли будет придерживать свои сведения до последнего момента, он не обязан демонстрировать мне все, чем располагает. А ждать обвинительного заключения мы не можем.

– Понял, – вздохнул Сингер. – Чего я не люблю больше всего в своей работе – это точек пересечения с полицией. У меня с бывшими коллегами прекрасные отношения, но до определенной черты. Даже лучший знакомый начинает смотреть на меня подозрительно и говорить намеками, если ему кажется, что я слишком настойчив в получении сведений. Это, видишь ли, профессиональное. Когда я был полицейским…

– Хорошо, что ты не полицейский, – прервал я. Если Сингер начинал вспоминать свою давешнюю работу в полиции, это могло затянуться надолго. – Если бы ты до сих пор работал в полиции, мне пришлось бы иметь дело с бюро Атари, а это, согласись, не лучший способ выбрасывать деньги на ветер.

Сингер промолчал – не хотел говорить плохого о коллегах и конкурентах, но мнение его о детективах Пинхаса Атари мне было хорошо известно. Оно совпадало с моим.

– Пора, – сказал я, поднимаясь. – Сегодня много дел. И у тебя тоже. Звони.

* * *

Наверное, мне нужно было заехать в тюрьму и приободрить Хузмана. Но это означало – сделать крюк и потерять не меньше двух часов. Перебьется. На мой взгляд, дело быстро продвигалось к завершению. Так, собственно, и должно было произойти, поскольку это было типичное дилетантское преступление. Похищение разыграли дилетантски – наверняка Хутиэли, исследовав следы в пресловутой апельсиновой роще, знает уже, какая машина там побывала, откуда приехала и куда удалилась. Наверняка ему не составило большого труда выяснить весь маршрут машины Михаэля Левингера в прошлую субботу. Он будет, конечно, продолжать копать под Хузмана, но почти наверняка сам достаточно быстро поймет, насколько это бесперспективно. Жаль. Я бы действительно предпочел довести дело до суда и там эффектной системой доказательств разбить доводы обвинения. Но Хутиэли почти наверняка не даст мне такой возможности. Что бы я по его поводу ни думал, он все же был профессионалом. В запасе у нас с Сингером были сутки, в лучшем случае – двое. За это время нужно найти, где Ави с Сарой прячут миллионы.

Миллионы эти не шли у меня из головы. То, что люди идут на убийство из-за гораздо меньшей суммы, мне было прекрасно известно. То, что на убийство мужа женщина решается по наущению любовника – тоже ситуация, достаточно стандартная в судебной практике. Но в данном случае должны были случайно совместиться два обстоятельства. Первое: Левингеры – Сара с Михаэлем – должны были придумать аферу с наличными деньгами и похищением, чтобы выманить деньги у Хузмана. Будь Сара верной женой, все этим бы и ограничилось. Но – вот второе обстоятельство! – у Сары оказался любовник, и события приняли оборот, который наверняка Михаэлю не приходил в голову.

Почему?

Вот, что меня беспокоило. По словам Хузмана, Михаэль подозревал, что Сара ему изменяет. Возможно, даже знал – с кем. Почему же он, учитывая это, пошел на аферу с деньгами и похищением? Он должен был знать, что на Сару нельзя положиться. Он, конечно, не думал, что жена способна его убить, иначе принял бы меры. Но должен был понимать, что Сара без денег для мужчины всего лишь женщина, с которой можно пойти на любовную интрижку. А Сара с миллионами – совсем иное дело. Михаэль мог не думать о том, что жена решится его отравить. Но он, если не был идиотом, должен был понимать, что Шаферштейн непременно будет убеждать Сару развестись с мужем и отсудить у него в законном порядке свою половину денег. Какой же был для Михаэля смысл имитировать собственное похищение, рисковать, зная, что тем самым увеличивается доля, которая достанется Саре при дележе имущества?

Или Михаэль был обыкновенным лопухом, неспособным просчитывать ситуации? Но тогда ему вряд ли пришла бы в голову и достаточно нетривиальная идея о том, как выманить деньги у друга, не посеяв в мыслях Хузмана подозрений. Может, это была на самом деле идея Сары, и Михаэль просто участвовал в осуществлении? Но тогда с большой степенью вероятности идея принадлежала не Саре, а Шаферштейну, которому Сара, конечно же, рассказала о том, что выигрыш пришлось поделить на две части. Шаферштейн придумал имитировать киднэппинг, Сара убедила Михаэля…

Но из этого следует, что мысль об убийстве пришла в голову именно Шаферштейну, причем еще тогда, когда он рассказывал Саре, как нужно действовать, чтобы у Хузмана не возникло никаких подозрений.

Может быть, и так.

* * *

Сингер позвонил мне на сотовый телефон, когда я сидел в суде и слушал нудное выступление прокурора Нахмани. Дело было нудным само по себе – махинации со строительными подрядами, – и обвинение оперировало сотнями бухгалтерских документов, в которых можно было найти все, что угодно. Сотовый телефон лежал передо мной, я отключил звуковой сигнал, поскольку во время заседаний пользоваться сотовой связью было запрещено, но следил за экранчиком и увидел, когда номер Сингера появился на минуту, чтобы исчезнуть. Свое выступление я немного скомкал, все равно дело было решенным заранее, мой клиент получал год условно независимо от того, буду я говорить час или минуту. Я ограничился четвертью часа, не особенно затруднив судью, но и у клиента не создав впечатления, что судьба его мне безразлична.

Вызвал Сингера, как только судья объявил перерыв.

– Окончательный результат экспертизы, – сказал детектив. – Использован пищевой токсин, который в микроскопических дозах добавляют для вкуса в некоторые сорта мороженого и консервов.

– Ага! – воскликнул я. – Значит, все-таки Шаферштейн!

– Токсин попал в салат еще в кухне, поскольку обнаружен был в той посуде, где Сара его готовила. Концентрация очень мала, но достаточна, чтобы вызвать небольшое расстройство желудка. В тарелке Михаэля – смертельная концентрация.

– Очень неумно, – сказал я. – Они же должны были знать, что экспертиза покажет присутствие яда! Или надеялись, что обойдется без вскрытия?

– Нет, конечно, – сказал Сингер. – Они именно надеялись, что будет вскрытие и в желудке Михаэля обнаружат тот же токсин, что в других порциях салата. Иначе зачем было травить всех гостей?

– Понятно, что для отвода глаз. Но ведь это все равно, что прятать голову в песок!

– Вовсе нет, Цви. Видишь ли, эксперты не могут исключить и вероятности того, что яд оказался в салате естественным путем.

– Как это? – поразился я.

– Некачественный продукт, – пояснил Сингер. – Приправа имела просроченный срок годности. Банку с остатками приправы обнаружили в мусорном баке. Яд был и там – в той же слабой концентрации. Проверили в магазине, где Сара, по ее словам, покупала эту приправу.

– И, естественно, ничего не обнаружили, – буркнул я.

– Представь себе, что среди двадцати банок, стоявших на полке – именно из них Сара выбрала ту, что пошла в салат, – в одной были обнаружены в точности такие же признаки токсина.

– Чушь какая-то, – с отвращением сказал я. – Ты хочешь сказать, что убийства не было вообще и смерть Михаэля – результат нелепой случайности?

– После обнаружения в магазине банки с токсином эксперты этого варианта не исключают.

– Полный бред, – прокомментировал я. – Но это отводит все подозрения от Хузмана!

– По-моему, тоже. Но у Хутиэли свои соображения. Я не слышал, чтобы он отдал распоряжение освободить Марка. Видимо, собирается держать его за решеткой до окончания срока задержания, установленного судом.

– Как только заседание закончится, немедленно еду в полицию, – сказал я. – Похоже, наша конструкция опять рассыпается, как карточный домик.

– Похоже, что так, – с непонятной радостью в голосе согласился Сингер.

Неужели он успел убедить самого себя в том, что бедняга Михаэль погиб в результате случайности? Именно в нужное время?

Сказка для детей.

* * *

– Да, эти сведения верны, – сказал инспектор Хутиэли, когда я позвонил ему после окончания судебного заседания и спросил, верно ли, что в магазине обнаружена банка приправы с просроченным сроком годности и признаками токсина.

– В таком случае я настаиваю на немедленном освобождении моего подзащитного, – сказал я. – Не думаю, что при сложившихся обстоятельствах вы, господин инспектор, будете настаивать на его виновности. И еще: намерена ли Сара Левингер подавать с суд на компанию, выпустившую негодную продукцию или на хозяина магазина, который держал на витрине старую банку?

– Не торопитесь, господин адвокат, – ответил инспектор кислым голосом, насколько вообще можно было понять интонацию в искажениях сотовой телефонной сети. – Не торопитесь. Трое суток у меня есть.

– Время у вас есть, – не сдержался я, – но, черт возьми, у вас нет оснований!

– Не уверен, – сухо сказал Хутиэли. – Далеко не все очевидно.

– Если у вас есть какие-то сведения, – пошел я на попятный, – не будете ли вы любезны сообщить их мне, как адвокату задержанного Хузмана?

Хутиэли помолчал и сказал все тем же недовольным тоном:

– Приезжайте, я буду у себя до пяти.

Он что, не доверял телефонам?

Пришлось гнать через весь город, и если вы когда-нибудь ездили по Тель-Авиву в пятом часу дня, то можете себе представить состояние моей нервной системы, когда я, наконец, припарковал машину у здания Управления полиции. На часах было без одиннадцати пять, и я очень надеялся, что Хутиэли не покинет кабинет раньше, чем обещал. Впрочем, что такое обещание полицейского? Не больше, чем обещание адвоката, если оно не скреплено его подписью на листе бумаги. К тому же, я был голоден – не считать же обедом пиццу из судейского буфета, красивую и румяную, но совершенно безвкусную, как красавица-гейша, с которой я провел как-то полночи во время поездки в Японию.

Когда я вошел в кабинет, Хутиэли был занят очень важной процедурой – он запирал сейф. Судя по тому, что на столе осталась большая стопка бумаг, да еще в выдвинутом ящике было достаточно всякой макулатуры, в сейфе инспектор хранил не дела, а важные доказательства – например, банку приправы с просроченным сроком годности.

– Садитесь, господин адвокат, – предложил Хутиэли после краткого приветствия и обмена рукопожатиями. – Чай, кофе, кола?

– Вы же собирались уходить, – напомнил я. – Да и у меня времени немного. Так что там, с этой банкой?

– Да, собирался, – кивнул инспектор, – но обстоятельства изменились, приходится задержаться. Жду важного сообщения, думаю, что и вам оно будет интересно.

Обстоятельства, видимо, действительно, изменились – судя по тому, что физиономия инспектора выражала крайнее удовлетворение жизнью, ни следа былого недовольства. А может, это телефонная линия исказила голос настолько, что я принял желаемое за действительное?

– Кофе, – попросил я. – И булочку, если возможно.

– Два кофе и пирожные, – сказал инспектор, наклонившись к интеркому.

Только сладкого мне не хватало.

– Итак, – начал я разговор, – пищевое отравление могло произойти по естественной причине. Нельзя исключить и намеренное действие, но, согласитесь, это было бы уже невероятным совпадением.

– Смотря с какого конца подойти к проблеме, – возразил инспектор. – Невероятным совпадением я считаю обнаружение в магазине банки с испорченной приправой. Как она там оказалась?

– Не понял, – сказал я, хотя мысль инспектора была совершенно ясна.

– Допустим, что Левингер был отравлен. Хузманом или нет – сейчас неважно. Нужно ввести следствие в заблуждение относительно характера отравления. Преступник идет в магазин, где, как он знает, Сара Левингер обычно покупает продукты, и ставит на полку банку с приправой, заранее отравив ее содержимое.

– Каким образом? – я изобразил недоумение.

– Самый простой способ – проколоть банку шприцем.

– Прокол обнаружен?

– Эксперты этим занимаются. Я пока всего лишь делаю предположения.

– Пальцевые следы моего подзащитного?

– Нет, но это еще не доказательство. На банке есть несколько пальцевых следов неизвестного происхождения, это естественно, наверняка, пока банка стояла на полке, ее брали в руки и, возможно, хотели купить. К счастью, этого не произошло, иначе…

– К счастью? – переспросил я. – Может, испорченной были не только две банки – та, что была куплена Сарой Левингер, и та, что осталась стоять на полке? Может, испорчены были еще пять или даже десять банок, но их успели купить, и сейчас следует ожидать сообщений о других отравлениях?

– Проверено, – кивнул Хутиэли. – Таких сообщений в последние дни не поступало.

– Люди, – продолжал настаивать я, – могли не обращаться за врачебной помощью. Ведь и на вечере у Левингеров все, кто ел салат, кроме Михаэля, помаявшись животом, к утру чувствовали себя вполне приемлемо.

– Согласен, но тогда они должны были пожаловаться хозяину магазина на некачественный товар.

– Да? Если вы съели обед, после которого почувствовали себя плохо, как вы определите, какой именно ингредиент вызвал отравление?

– Вы противоречите себе, господин адвокат, – заявил Хутиэли с ноткой превосходства в голосе – как же, уличил юриста в неточности выводов! – с одной стороны, вы утверждаете, что можно ожидать сообщений о других отравлениях, с другой – что таких сообщений быть не должно.

– Я говорю лишь о возможности, господин Хутиэли, которую нужно иметь в виду.

– Мы о ней думаем, – сказал Хутиэли, хотя, как мне показалось, до этой минуты он вовсе не думал проверять больницы и поликлиники на предмет поиска отравленных этим злосчастным салатом.

– Мы с вами рассуждаем об отравленных банках так, будто уже доказано, что кто-то их отравил намеренно, – заметил я, допивая кофе. – Вы ведь ждете результата экспертизы?