Ход убийцы. Cобрание сочинений в 30 книгах. Книга 29

– Неважно, – заметил я, – у девочки информации не получить, это ясно. Значит, исходим из предположения о том, что Левингеры попросту решили не платить Хузману и разыграли историю с похищением, твердо зная, что Хузман не сможет отказать, если будет поставлен перед выбором: кошелек или гибель друга. Для этого нужно было, чтобы деньги были выданы Хузману наличными, иначе он должен был бы пойти в воскресенье в банк, и ему были бы заданы вопросы, а он, в отличие от Левингеров, куда более плохой актер. Он не смог бы скрыть «правду» о похищении, директор банка непременно позвонил бы в полицию… И так далее. Наличные намного упростили дело. И еще один аргумент – слабый арабский акцент похитителя.

– Ну, это тривиально, – махнул Сингер. – Это просится. О'кей. Пожалуй, шанс вернуть деньги не так мал, как мы изобразили Хузману, верно?

– Видишь ли, – сказал я, зевнув, – если бы я не сомневался в том, что похищение произошло в действительности, я бы не стал тебе звонить. Ты ж понимаешь, что, уплыви деньги на территории, шанс вернуть хотя бы агору стал бы равен нулю.

Сингер поднялся.

– Поеду к Левингерам.

– Хочешь сразу…

– Нет, сегодня я послежу за домом, посмотрю, как они будут действовать, составлю представление. А завтра нагряну с визитом. Деньги наверняка в квартире, перевозить чемоданы в другое место слишком рискованно, учитывая паблисити в газетах.

– Согласен, – сказал я. – Легкое дело, верно?

Странно, но у меня уже тогда было ощущение, что легкость эта – кажущаяся.

* * *

К вечеру странный клиент совершенно выпал у меня из памяти. И без него забот хватало. Позвонил старый знакомый Фарук Аджеми и начал плести несусветную историю о том, как строительный подрядчик со странной фамилией Макарозен не выплатил долг в размере ста семидесяти тысяч шекелей, и как теперь он, Фарук, из-за этого задолжал банку, и банк… В общем, обычная история, какие приключаются по десятку в день, но особенность состояла в том, что Аджеми был израильским арабом и строил для арабов в районе Рамле, а в компаньоны брал еврея, и всегда это обходилось ему, хотя и дороже, но спокойнее. Межнациональные отношения Фарука не волновали – он точно знал, что когда-нибудь в будущем Рамле вновь станет арабским, точнее говоря, – палестинским – городом.

Когда Аджеми явился ко мне впервые – было это вскоре после Войны судного дня, – я, помню, обиделся за еврейскую нацию и даже готов был указать посетителю на дверь. Уловив на моем лице выражение сдерживаемой свирепости, Аджеми сложил руки на груди и заявил:

– Да вы не обижайтесь, адвокат, я ведь к вам пришел, а не к палестинскому юристу, значит, вам доверяю больше. А то, что Рамле – арабский город, так ведь и Хеврон – еврейский, ну так что? В Рамле заправляют евреи, в Хевроне – мы, все перемешалось в этом мире, Аллах видит и, если захочет, то в свое время наведет порядок. А нам здесь пока жить, у меня израильский паспорт, и, если вас, адвокат, станет обижать мой родственник, я буду защищать вас, а не его, можете не сомневаться. Но мечтать-то каждый может, верно? Вы, евреи, две тысячи лет говорили друг другу «на будущий год в Иерусалиме», и ничего от этого не менялось в мире. А мы говорим «Рамле и Лод – арабские города», и от этого тоже ничего не меняется. Так что же обижаться? Где мне подписаться, здесь?

– Да, – сказал я. – И сумму гонорара не забудьте прописью.

– Обязательно, – кивнул Аджеми, подписал и протянул мне руку.

Рукопожатие, как и слово, у него было твердым.

С тех пор прошла четверть века, и я успел заработать на делах Аджеми не один десяток тысяч шекелей. Но, признаюсь, каждый раз возникало не очень приятное ощущение, что деньги эти нечистые, ощущение было, конечно, нелепым, денег Аджеми я и в глаза не видел, а чеки ничем не отличались от прочих. Излагал свои истории Аджеми всегда очень обстоятельно, и – так у нас повелось – я внимательно выслушивал до конца, хотя обычно уже после второго предложения знал, кому, где и сколько нужно будет отвалить, в какой суд обратиться…

В тот вечер я чуть было не нарушил традицию, прервав Аджеми на полуслове. Он, впрочем, лишь на мгновение запнулся, уловив в моем голосе некую напряженность, а потом продолжил рассказ, и я сосредоточился, а к концу эмоциональной речи клиента Хузман растворился, и выигрыш его растворился тоже. До завтрашнего утра.

* * *

Встаю я рано, обычно не позднее семи. Жена еще спит, и завтрак я себе готовлю сам. Я как раз дожидался, когда поджарятся тосты, когда зазвонил телефон. В такую рань мне обычно звонит старый перечник Йоси, чтобы сообщить главную новость дня, вычитанную им на первой полосе «Едиот ахронот».

– Ну что, – сказал я, поднимая трубку, – Ханегби ушел уже в отставку или нет?

– Что? – переспросил мужской голос, явно не принадлежавший Йоси Менделевичу, хозяину большой аптеки на углу Ха-яркон и Буграшов. – Ты, похоже, ночь не спал, размышляя о развале правительства?

– А, – узнал я, – с добрым утром!

Это был Сингер, и я лишь теперь вспомнил о вчерашнем посетителе. Неужели детектив уже нашел чемоданы с деньгами?

– С добрым… – с сомнением сказал Сингер. – Есть новость. Только что умер Михаэль Левингер.

– Отчего умер? – не понял я. – Почему? Он же молодой…

– И молодые умирают, – философски заметил Сингер, – если их отравить.

– Повтори! – потребовал я и тут же поправил сам себя: – Нет, лучше приезжай сюда.

– Я уже еду, – сказал Сингер. – Проезжаю Арлозоров, буду через пять минут.

Тосты сгорели, и я выбросил их в мусорное ведро.

* * *

– Вчера, – сказал Сингер, – чета Левингеров собрала в своей квартире человек десять. Праздновали выигрыш в лотерею. На самом деле Михаэль с Сарой, надо полагать, разыгрывали перед Хузманом очередной спектакль – радость по случаю освобождения, ибо праздовать потерю денег было, конечно, нелепо. Сара приготовила индейку и несколько салатов. Из напитков был сухой «Хеврон», коньяк «Наполеон» и водка «Старка».

– Салаты Сара готовила сама? – спросил я.

– Хороший вопрос, – кивнул Сингер. – Меня это тоже интересовало. Было пять салатов, три из них – баклажанный, острый и с хумусом – куплены в сепермаркете в квартале от дома, а два Сара сделала лично и утверждает, что ей никто не помогал.

– На стол подавала она сама?

– К этому я еще вернусь, Цви, не опережай события.

– Извини…

– Итак, вчера, покинув твой кабинет, я позвонил Хузману и пригласил его в свою контору, где около часа пытался добиться какой-нибудь дополнительной информации. Тогда-то я и узнал, что вечером Хузман отправляется в гости к Левингерам якобы для празднования выигрыша – все знакомые были приглашены еще в четверг, когда радость оставалась неомраченной, и отменять вечеринку Левингеры посчитали невозможным. Хузман отправился домой, а я поехал на плантацию. Поиски заняли около часа, а потом стало темно, и я отложил осмотр до утра. Мне это не представлялось особенно важным, поскольку я, как и ты, полагал, что деньги должны находиться у Левингеров. Поэтому утренний осмотр плантации я поручил моему работнику…

– Кому именно? – прервал я.

У Сингера работали двое агентов – Хаббард и Подражанский, причем последний был, на мой взгляд, очень перспективным молодым человеком, он несколько лет назад служил в боевых частях, а потом работал в полиции, правда, служба ему не понравилась – рутина, – и он уволился, что вызвало удивление полицейского начальства, Подражанский был на хорошем счету. Сингер пригласил его к себе вместо открывшего свое дело Оханы. Если Сингер отправил в рощу именно Подражанского, то за результат осмотра можно было быть спокойным. Если поехал Хаббард, я бы предпочел иметь еще один осмотр.

– На плантацию поехал Подражанский, – сказал Сингер, – а Рона я поставил около дома Левингеров, он должен был дать мне знать, когда глава семейства покинет квартиру. Особенно, если в руках у него будут чемоданы.

– Но события развивались совершенно иначе, – продолжал Сингер. – Часов около трех ночи меня поднял с постели телефонный звонок. Это был Хузман – в полной панике, я не сразу понял, что произошло. Сара, по его словам, накормила гостей некачественной едой. Вот уже час его мутит, он даже думал вызывать скорую. Представь себе, что глубокой ночью тебе звонит клиент и сообщает, что сидит в туалете, потому что съел испорченную еду. Каково, а? Но следующая фраза была такая: «А сейчас звонила Сара и сказала, что Михаэлю ужасно плохо, что он умирает и, может, уже умер.» И ей тоже плохо, тошнит и все такое. И он, Хузман, очень боится, что это – месть. Чья? Как – чья? Похитителей. Они же сказали Левингерам, чтобы те держали язык за зубами. А те проговорились ему, Хузману, и вот… Разговор прервался, потому что… В общем, клиент опять побежал в туалет.

– Чушь, – сказал я. – Даже если похитители существовали на самом деле, как они могли отравить пищу в доме Левингеров? Они что – собирались покончить со всеми сразу, и с хозяевами, и с гостями?

– Цви, согласись, что когда плохо себя чувствуешь, логические способности гаснут…

– Хорошо. Дальше. Он хотел, чтобы ты сделал ему промывание желудка?

– Нет, он хотел, чтобы я немедленно отправился к Левингерам, потому что возник шанс обнаружить похитителей. Ведь если отравление – их рук дело, они должны контролировать последствия, и кто-то из них наверняка сейчас следит за домом Левингеров. Ждут, например, приедет ли «скорая помощь».

– Господи! – воскликнул я. – Какая буйная фантазия!

– Тебе бы… – начал Сингер, но вовремя остановился и только пожал плечами. – Естественно, я посоветовал Хузману вызвать «скорую», никуда ехать я не собирался, но иметь информацию не мешало, и я позвонил Ноаму Сокеру, это мой приятель, он работает в центральном отделении «скорой»…

– Скажи-ка, Арье, а в Главном раввинате у тебя нет знакомых, которые могут поставлять тебе нужную информацию?

– В раввинате? Есть, конечно, сыщик без источников информации все равно, что птица без крыльев, вот и приходится… Так мне продолжать?

– Безусловно, – сказал я.

– Сначала мне не повезло. Сокер сегодня ночью не дежурил, мне пришлось поднимать его с постели. Подробности разговора опускаю. Однако четверть часа спустя я знал, что Михаэль Левингер был в два часа сорок минут доставлен в приемное отделение больницы «Барзилай» с признаками острого пищевого отравления. Умер полчаса спустя, не приходя в сознание. С Михаэлем была доставлена в больницу его жена Сара – тоже с признаками отравления, но значительно более слабыми. После принятия мер была отправлена домой. Никуда, конечно, не поехала, потому что в это время Михаэль был уже мертв. Далее. Примерно в то же время еще пятеро участников вечеринки обращались в «скорую» – с теми же самыми признаками. Но во всех случаях, кроме Михаэля, отравление оказалось легким, к утру люди пришли в себя и отправились на работу.

– Подозрение возникло у одного из врачей, – продолжал Сингер. – Внешние признаки соответствовали отравлению пищевым ядом. Однако скорость, с которой наступила смерть Михаэля, с одной стороны, и слабые признаки отравления у остальных гостей, – с другой… Короче говоря, врач обратился в полицию – возникло подозрение, что отравление не было делом случая. Спать я, как ты понимаешь, больше не ложился…

– А выглядишь, как огурчик, – вставил я.

– Маринованный, – поправил Сингер.

– Кто занялся делом?

– Инспектор Хутиэли собственной персоной.

– Он тебя недолюбливает.

– Тебя тоже, Цви, особенно после дела Зильбермана, когда ему пришлось согласиться с нашей версией событий. Я старался держаться в тени, иными словами, сидел дома и вызванивал своих информаторов. Поэтому знаю гораздо меньше, чем хотелось бы. Хутиэли вся эта история тоже показалась весьма подозрительной. О пресловутом похищении он, естественно, не знал, но имел представление о сумме, выигранной Левингером в ЛОТО. Нетрудно сложить два и два: человек выигрывает четыре миллиона и несколько дней спустя умирает от острого отравления. Сейчас Хутиэли наверняка знает, что в пятницу Левингер взял из банка наличными всю сумму выигрыша. Инспектор поступил совершенно естественно: изъял для экспертизы все остатки пищи и потребовал вскрытия тела Михаэля. Результат стал мне известен за несколько минут до того, как я позвонил тебе.

– Не терпелось поделиться? – буркнул я. – А если бы результат стал тебе известен в два часа ночи?

– В два часа события только начали развиваться, и Михаэль был жив, – покачал головой Сингер. – Один из салатов, съеденных Михаэлем, был отравлен огромной дозой пищевого токсина.

– Остальные гости…

– Этот же яд обнаружен во всех тарелках, но в очень слабой концентрации. Два человека, которые терпеть не могут баклажаны, остались здоровы – полиция подняла их с постели час назад, чтобы задать несколько вопросов.

– Твой вывод? – сказал я. – Кто-то намеренно свалил Михаэля, желая при этом изобразить, что салат был просто испорчен, и потому пострадали все?

– Не знаю… – протянул Сингер. – Видишь ли, человек, который хотел отравить Михаэля, должен был быть уверен, что вскрытия производиться не будет, иначе любая экспертиза немедленно покажет, что это не было обычное пищевое отравление.

– Чепуха, – сказал я. – Убийца не мог быть в этом уверен. Скорее наоборот: он должен был точно знать, что вскрытие будет назначено – как же иначе? Смерть от пищевого отравления – это скандал. Откуда могли попасть в салат пищевой токсин?

Сингер пожал плечами.

– Просроченный срок годности, – сказал он. – Ошибка в технологии… Все это маловероятно, но не исключено.

– Надеюсь, – продолжал я, – Хутиэли не станет обвинять фирму-производитель… Кстати, кто это?

– «Салатей Моцкин», солидная фирма, просто невероятно, чтобы они могли допустить такой прокол. Нет, Цви, как ни увиливай от такого предположения, ясно: салат отравил кто-то из гостей Левингеров. Кто-то, кто мог иметь материальную выгоду от смерти Михаэля. Ведь все знали о выигрыше, собрались специально, чтобы отпраздновать это событие.

– Ты, конечно, собрал сведения о гостях…

Сингер полез в боковой карман пиджака и вытащил свой знаменитый блокнот, при виде которого у меня обычно появлялось желание вызвать специалиста-криптографа. Значки, которыми Сингер записывал показания свидетелей и собственные наблюдения, мог расшифровать только он сам, да и то, по-моему, не всегда, а лишь при ярком освещении. Это не было стенографией – дело в том, что Сингер каждый раз пользовался новыми значками, а порой одно и то же слово обозначал пятью разными знаками, по ходу чтения разбираясь, что он имел в виду. Кажется, его рукой вела чистая интуиция – это был какой-то неизвестный науке и противоречивший здравому смыслу способ запоминания, точнее – способ напоминания самому Сингеру о том, как и в какой последовательности происходили события, обозначенные им теми или иными значками.

– В один прекрасный день, – сказал я, наблюдая, как Сингер переворачивает страницы и вглядывается в символы, пытаясь понять их содержание, – в один прекрасный для преступника день ты не сумеешь прочитать свои записи, и на этом твоя карьера закончится.

– Ты просто завидуешь, что сам не способен придумать для себя такую же эффективную систему, – отпарировал Сингер.

– Да? – скептически сказал я. – Ну-ка, что означает вот этот значок, похожий на курицу, подвешенную вверх лапами?

– Понятия не имею, – признался Сингер. – Я же тебе сто раз объяснял, что каждый знак сам по себе не означает ничего и не наводит ни на какие ассоциации. Но, когда я смотрю их подряд, от первого знака до последнего, интуиция подсказывает все, что я хотел вспомнить и… Цви, ты будешь слушать или…

– Буду слушать, – вздохнул я, – хотя каждый раз у меня возникает впечатление, что ты все это придумываешь на ходу, чтобы создать видимость работы.

– Я хотя бы раз ошибся?

– Нет, – признал я, – но когда-нибудь от вида твоей записной книжки инспектора Хутиэли хватит удар, и ты будешь признан виновным в непредумышленном убийстве полицейского при исполнении им служебных обязанностей. Срок от пяти лет до пожизненного.

– Рад, – сказал Сингер, – что ты говоришь об инспекторе, а не о себе самом.

– У меня крепкие нервы, – усмехнулся я. – Итак, что тебе удалось узнать о гостях Левингеров?

– На вечеринке присутствовало восемь человек, включая Хузмана. Три пары и некая молодая особа по имени Дорит, которую позвали, как я понял, для того, чтобы Хузману было на кого положить глаз. Лет двадцати пяти, красивая девица, работает в Тель-Авивском отделении министерства строительства, подшивает какие-то бумаги, на большее вряд ли способна. С Левингерами знакома около года, в дом приглашена впервые, о выигрыше узнала из газет. На Хузмана внимания не обращала, зато весь вечер не сводила взгляда с хозяина, чем вызвала неоднозначную реакцию со стороны Сары.

– Какой значок означает эту реакцию? – с подозрением спросил я.

– Неважно, – сказал Сингер и перевернул страницу.

– Далее, – продолжал он. – Семейная пара Бреннеров – Алон и Хава. Около тридцати пяти. Алон – художник, причем довольно известный, картины его неплохо продаются, а жена его Хава – специалист по макияжу, работает в Салоне красоты, что на улице Герцль в Нетании. С Левингерами знакомы лет пять, если не больше. Встречаются часто, не реже двух-трех раз в месяц, обычно выезжают на природу – кабаб, музыка и все такое. Никаких финансовых отношений с Левингерами не имели.

– Пустой номер, – сказал я.

– Согласен. Вторая пара – двоюродный брат Сары Абрахам и его жена Лиора. Абрахам и Сара, можно сказать, вместе воспитывались, потому что их родители – отец Сары и мать Абрахама были очень близки, как говорят, не разлей вода, оба умерли, к сожалению… Абрахаму первому Сара сообщила радостную весть о выигрыше в ЛОТО. И Абрахам, кстати, единственный, кто мог реально рассчитывать на материальную помощь со стороны шурина. У него свой небольшой заводик по производству штор, и дела в последнее время шли не очень хорошо. Лиора, жена Абрахама, не работает, воспитывает четверых детей.

– Если этот Абрахам мог рассчитывать на помощь шурина, то смерть Михаэля была ему не нужна, – сказал я. – Пустой номер.

– Ну… Допустим. Третья пара – Авигдор Хацофе и Шуля Бройдер. Живут вместе пятый год, но официально мужем и женой не являются. Дело в том, что Шуля не еврейка, точнее еврейка по отцу, он приехал из Румынии, а мать у нее настоящая румынка. Приехали в страну, когда Шуле было года три или четыре. Гиюр мать Шули не проходила.

– Это имеет значение для дела? – перебил я.

– В общем-то, нет, я полагал, что тебе…

– Пропусти.

– Хорошо… С Левингерами эта пара знакома относительно недавно, Авигдор заказывал в фирме Михаэля какую-то программную систему… Отношения были теплыми, но назвать их дружественными нельзя.

Сингер захлопнул блокнот.

– Определим свою задачу, – сказал я. – Наш клиент – Хузман, и наш гонорар прямо определяется количеством денег, которые удастся найти и вернуть законному хозяину. Меня абсолютно не волнует, кто и почему убил Михаэля Левингера, если это сделал не Хузман. Если это дело рук Хузмана, то заниматься поисками денег бессмысленно, гонорар все равно выплачен не будет. Поэтому первый вопрос, который может оказаться и последним: убил ли Хузман своего друга Михаэля. Твои соображения.

– Не вижу ни малейшего смысла, – пожал плечами Сингер. – Хузман уверен, что Михаэля кто-то похищал, и что деньги сейчас у преступников. Единственный, кто мог дать о них хоть какую-то информацию, – это Михаэль. Хузман хотел вернуть назад свою долю, значит, был уверен, что мы непременно захотим поговорить с Левингером. Нет, не думаю, что Хузман мог пойти на это нелепое убийство, тем более, что он был взволнован, ты сам видел, он просто не сумел бы все это организовать, да и времени у него не оставалось. Если, конечно, он не разыграл перед нами спектакль.

– Мог разыграть? – поинтересовался я.

– Нет, – отрезал Сингер. – Я с ним говорил больше часа. Он не актер.

– Хорошо, – сказал я. – Будем исходить из предположения, что Хузман не убивал Левингера. Второе: деньги во время вечеринки все еще находились в доме Левингеров. Мог ли кто-нибудь из гостей их обнаружить? Например, тот же Хузман? Увидел странные чемоданы, открыл…

– Чепуха. Денег в доме не было и быть не могло. Полиция все перерыла, никаких чемоданов с деньгами, иначе я бы знал.

Уверенность Сингера показалась мне, честно говоря, немного преувеличенной. Обнаружив чемоданы, Хутиэли мог постараться скрыть этот факт в интересах следствия.

– В таком случае рабочая версия такова, – сказал я. – Сара и Михаэль не желают делиться выигрышем с Хузманом и разыгрывают перед ним спектакль с похищением. Удрученный Хузман обращается ко мне. Левингер устраивает торжество по случаю выигрыша, и его убивают, имитируя пищевое отравление. Деньги в доме не обнаружены. Полиция непременно заинтересуется этим обстоятельством, Хутиэли вытрясет из Сары, где она с Михаэлем держали деньги, поскольку инспектор ведь тоже будет предполагать, что именно деньги стали причиной убийства. О пресловутом похищении, как и том, что половина выигрыша принадлежала Хузману, Хутиэли пока ничего не знает. Я не берусь проследить за ходом мысли инспектора, но не буду удивлен, если после похорон Михаэля он задержит Сару по подозрению в убийстве собственного супруга. По сути, ведь только она выиграла от его смерти. И именно она, будучи хозяйкой дома, могла отравить что угодно. И – кстати – перепрятать чемоданы. Я логично рассуждаю?

– Вполне. Гостей ты уже сбросил со счетов?

– По-моему, ты тоже. Никто из них не знал, что Левингеры получили деньги наличными. Никто из них ничего не выигрывал в случае смерти Михаэля. Отравить салат мог, видимо, любой, в том числе и кто-то из гостей – достаточно было улучить момент, остаться в кухне одному, высыпать в посуду с салатом этой дряни и перемешать. Дело десяти секунд.

– Опасно, могли увидеть.

– Могли, но кто-то же сделал это… Но чего не мог сделать никто: это отравить смертельной дозой яда именно ту порцию салата, которая оказалась в тарелке Михаэля.

– Почему – никто?

– Потому, что, я полагаю, Михаэль сам положил порцию салата в свою тарелку. И съел.

– Порцию могла положить в тарелку мужа Сара, этот вариант ты исключаешь?

– Нет. Могла, конечно. Или другая женщина, сидевшая за столом рядом с Михаэлем.

– Тебе известно, в каком порядке сидели гости?

Сингер хмыкнул и начал было листать свой блокнот, но вспомнил, видимо, что там нет соответствующего значка.

– Ты слишком многого хочешь, Цви, – сказал он. – Если ты полагаешь, что нам нужно заниматься расследованием убийства Левингера, я, конечно, соберу показания… Но, во-первых, Хутиэли будет очень недоволен…

– Не впервые, – вставил я.

– А во-вторых, уверен ли ты, что расследование убийства поможет нам обнаружить деньги?

– Ты полагаешь, что убийство с деньгами не связано?

– Безусловно, связано, хотя я и не понимаю – каким образом.

– Значит, придется заняться. И еще, Арье… Сумма достаточно велика… В связи с изменившимися обстоятельствами, я не возьмусь за дело о смерти Михаэля, если не будет письменного договора с Хузманом. Буду тебе благодарен, если ты приведешь Хузмана в мой офис часам, скажем, к четырем.

– Хорошо, – сказал Сингер, вставая. – Приступать к работе или подождать, когда ты подпишешь с Хузманом договор?

– Приступай. Если дело сорвется, этот день я тебе оплачу.

– Сто шекелей в час, – потребовал Сингер.

– В прошлый раз было девяносто, – сказал я, изображая возмущение. Сингер стоил больше, и мы оба это знали.

– Инфляция, – с прискорбием сообщил Сингер. – Ты видел индекс за апрель?

– Видел… Хорошо, я жду вас обоих в четыре.

* * *

Конечно, сумма была достаточно велика для того, чтобы приложить старания. Проблема же заключалось в том, что у меня катастрофически нехватало времени. Утренняя беседа с Сингером выбила меня из графика, я опоздал на важную встречу – на десять минут, но иногда точность, действительно, вежливость королей, – а потом не успел на беседу с клиентом, которую сам же и назначил, и в результате пришлось извиняться, суетиться, а в суде, куда я попал после всех приключений, пришлось еще выслушать длинную речь прокурора по делу, которое меня уже не интересовало, потому что было мной фактически выиграно, и я, вообще говоря, не думал даже, что обвинитель станет тратить время на произнесение долгой речи. В результате о Хузмане я вспомнил за пять минут до назначенного срока. В контору я не успевал. Сотовый телефон был отключен – я всегда это делаю во время судебных заседаний, – и, вполне возможно, я пропустил несколько важных звонков. В памяти аппарата я обнаружил, что Сингер, действительно, звонил трижды, и, выехав со стоянки у Дворца правосудия, я сразу (нарушение правил дорожного движения, но что поделаешь!) набрал номер детектива. Сингер поднял трубку немедленно.

– Наконец-то! – воскликнул он. – Твоя занятость иногда меня убивает.

– Если ты убит, – отпарировал я, – то голос твой звучит слишком громко. Убавь звук. Что-нибудь случилось?

– Я не могу привезти Хузмана в четыре, как договаривались.

– Привези в пять или шесть, я уже освободился.

– Ни в пять, ни в шесть. Хутиэли арестовал нашего клиента по подозрению в убийстве.

– Так, – сказал я и едва не въехал в борт красного «пежо», – он что, узнал о разделе выигрыша?

– Нет, не думаю. У инспектора совершенно иные соображения. К делу не относятся, но логика есть.

– Послушай, Амнон, я за рулем, и, если ты будешь продолжать в том же духе, непременно сделаю аварию. Будь у меня в офисе через четверть часа, можешь?

– Договорились, – сказал Сингер.

* * *

Тами – замечательная секретарша. Каким-то шестым чувством она всегда узнает о моем приезде за пять-десять минут, и, когда я открываю дверь своего кабинета, на моем столе стоит кипящий кофейник, а в чашку только что налит крепкий, как я люблю, кофе. Однажды я спросил Офиру, откуда ей становится известно о моем приезде, и получил исчерпывающий ответ:

– Служащему о приближении хозяина сообщает неожиданно возникающее ощущение опасности.

Каково? Обсуждение вопроса о причинах появления подобного ощущения я оставил на потом и никогда больше к этой теме не возвращался.

Сингер вошел через полминуты после меня, я успел сделать только один глоток.

– Хутиэли знает все, – исчерпывающе доложил он обстановку.

– Все? – удивился я. – И в том числе – почему сегодня в Тель-Авиве на три градуса жарче, чем обычно?

Сингер пропустил мои слова мимо ушей, иногда он бывает серьезен до неприличия.

– Первое: он знает, что в субботу Михаэля похитили, а в воскресенье выпустили, получив выкуп в четыре миллиона. Второе: он знает, что выигрыш был поделен. И третье: из всего сказанного инспектор сделал вывод о том, что единственный человек, который имел мотив и возможность для совершения преступления – наш клиент Хузман.

– Действительно? Какой же у него мотив?

– Он слишком легко согласился расстаться с двумя миллионами. Ни один нормальный человек, по мнению инспектора, не стал бы действовать подобным образом. Хузман непременно обратился бы в полицию. А он этого не сделал – даже после освобождения Левингера. Это раз. Второе: Хузман вполне мог рассчитывать на получение всего выигрыша. Это, по мнению инспектора, нормальное человеческое качество: рассчитывать на целое, имея часть. Следовательно, единственный, кто мог быть заинтересован в похищении, это сам Хузман. Он, возможно, его и организовал. А для отвода глаз потребовал не два миллиона, а четыре – чтобы у Сары не возникло подозрений на его счет. Хузман получил деньги, спрятал их, а потом испугался, что Михаэль не будет молчать, несмотря на данное им слово. И тогда он убил Михаэля, будучи уверен, что Сара, до смерти перепугавшись, никому не скажет о похищении мужа.

– Кто же рассказал, если Хутиэли известно о похищении?

– Сара. Возможно, Сара молчала бы, но Хутиэли задал несколько вопросов дочери – в присутствии Сары, конечно, и с ее разрешения. Ответы показались инспектору очень подозрительными, и тогда он «расколол» Сару, что при его опыте не заняло много времени. К тому же, ей затруднительно было бы объяснить, где находятся деньги, ведь в доме чемоданов не оказалось, а Хутиэли не стоило труда выяснить в банке, что в пятницу Михаэль взял наличными всю сумму выигрыша.

– Понятно… Он, значит, не сомневается в том, что похищение имело место?

– Никаких сомнений. Просто он все перевернул. Мы с тобой думали, что похищение инсценировали Левингеры, чтобы отнять два миллиона у Хузмана. А инспектор полагает, что похищение устроил Хузман, чтобы отнять два миллиона у Левингеров. И, если хочешь знать мое мнение, в этом случае убийство Михаэля выглядит более логичным, если можно говорить о логике убийства вообще.

– Что сказал Хузман?

– Ничего, кроме того, что говорить будет лишь в присутствии своего адвоката. То есть, тебя.

– Между нами нет зафиксированных отношений на этот счет, – заметил я.

– Ты дал ему слово.

– Да, – сказал я с кислым видом. – Угораздило же меня… Польстился на большие деньги, которые, не исключено, клиент попросту украл.

– Ты думаешь, что Хутиэли может оказаться прав?

– Я ничего не думаю. Думать я начну, когда ты дашь мне полную информацию о вчерашнем вечере. Надеюсь, ты ее имеешь.

Сингер полез в карман за блокнотом, а я закрыл глаза – не могу видеть, как бедняга разбирает собственные закорючки.

– Итак, – начал Сингер, – в салоне у Левингеров был накрыт большой круглый стол…

* * *

В салоне у Левингеров был накрыт большой круглый стол. Сара и Лиора возились на кухне, не столько помогая друг другу, сколько сплетничая. Бреннеры и Абрахам обсуждали, выйдя на технический балкон, достоинства и недостатки нового жилого массива в Герцлии, где никто, судя по всему, не собирался покупать квартиру. Авигдор и Шуля тихо спорили о чем-то своем, сидя на диване, а одинокая девица Дорит, положив глаз на хозяина квартиры, прижала Михаэля к книжным полкам и объясняла разницу между опытным любовником и умелым мужем. Сара, появляясь время от времени в салоне с очередным подносом, бросала на Дорит свирепые взгляды, а один раз, возвращаясь к кухню, даже толкнула гостью локтем, не подумав извиниться.

Хузман стоял в одиночестве у окна, выходившего на шумную улицу Бродецки. Настроение было паршивым, вечеринка представлялась бессмысленной до идиотизма. Два миллиона! Такой суммы он не видел никогда в жизни и не увидит впредь, тут и сомневаться не приходится! Пир на костях… Уйти бы подальше и колотить посуду…

– Марк! – позвал его Авигдор. – Иди сюда, мы с Шулей не можем разобраться.

– В чем? – сквозь зубы спросил Хузман, подходя к дивану и усаживаясь рядом с Шулей.