Что там, за дверью? Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 24

– Простите, – прервав монолог посреди фразы, хозяйка пансиона подняла, наконец, на Полину взгляд и мгновенно оглядела ее с головы до ног, будто магнитным щупом прошлась, определяя, нет ли на теле гостьи взрывоопасных предметов. – Простите, миссис Батурин, я слишком много разговариваю, а что вы хотите, сижу тут одна, бывает, сама с собой начинаешь беседовать. Здесь, конечно, есть с кем, но… Не всякий, с другой стороны, любит, когда… О Господи, я опять… Зовите меня миссис Элиза, договорились? И не обижайтесь, милая, ваш английский не хуже любого другого. Даже мистер Блэр вчера в парламенте сказал такое, что я бы непременно решила, будто это француз или, хуже того, американец. Садитесь вон в то кресло, хотите чаю, я сейчас позвоню мисс Кардифф…

– Нет, спасибо, я на минуту, – у Полины разболелась голова от слов, от полумрака, от томной, вязкой ауры этого заведения. Она подошла ближе, но садиться не стала. – Я только хотела спросить… Понимаете, я ищу человека. Знакомого. Он приехал позавчера. То есть, обещал приехать. Вы не знаете ли…

– Знаю, – кивнула миссис Элиза, – конечно, знаю. Правда, он не сказал, что он ваш знакомый, а между тем, это ему, несомненно, помогло бы.

– Да? – сказала Полина. – Кто это? И где он?

– Кто? – миссис Элиза бросила на Полину короткий, но выразительный взгляд, полный сомнения. – Это вам лучше знать, милая, ведь он ваш знакомый, верно? А где – ясно, где можно найти подобных типов: в заведении у Джорджа Прескотта. Извините, но в свой пансионат я бы его не поселила, даже если бы была свободная комната, вы понимаете, что я имею в виду, поскольку знаете этого человека.

– Я его не знаю! – воскликнула Полина.

– Да? – удивилась миссис Элиза, оставляя, наконец, вязание и переключив на Полину все свое внимание. – Если я не ослышалась… у меня, конечно, давно проблемы со слухом…

– Я не сказала, что знаю этого человека, – объяснила Полина. – Это знакомый наших знакомых из Лондона. Мне даже имя его неизвестно. Просто наши лондонские знакомые попросили узнать, где его можно найти.

Объяснение выглядело неубедительным, и Полина поняла бы миссис Элизу, если бы та сказала: «Милая, придумайте версию получше». Но хозяйка сказала лишь:

– Понимаю. Сейчас люди сводят знакомство, будто это то же самое, что сесть в трамвай. В молодости я любила кататься, садилась на Пикадилли и ехала до Стренда, и даже умудрялась не всякий раз платить за билет. Впрочем, – оборвала она себя, – это было так давно, не уверена, что в те годы уже были трамваи.

Произнеся эту странную фразу и закатив глаза к потолку, миссис Элиза с силой всадила обе спицы в моток ниток и сказала:

– К Джорджу не ходите, там одни мужчины. Если вас интересует этот человек, я позвоню, и Джордж позовет его к телефону.

Это был, пожалуй, худший вариант из всех. Полина не представляла, о чем стала бы говорить по телефону с человеком, даже имени которого она не знала.

– Не нужно, спасибо. Я только хотела узнать, приехал ли он. Приехал – значит, все в порядке. Он ведь сам нас найдет, если сочтет нужным, верно?

– Конечно! – энергично кивнула миссис Элиза. – Никогда не следует навязывать свое общество подобным типам. Сами найдут.

– Всего хорошего, – сказала Полина и поспешила к выходу.

– Джон Смит его зовут! – крикнула вслед миссис Элиза.

Джессу надоело, видимо, сидеть в машине, и он расположился на траве – возможно, это был цветник, во всяком случае, кое-где поднимались стебли, увенчанные желтоватыми блеклыми соцветиями, не похожими ни на что, известное Полине. Садовник поспешно поднялся на ноги, отряхнул с брюк невидимые пылинки и открыл перед хозяйкой дверцу.

Полина не торопилась садиться, она все еще не решила, как ей поступить – являться в заведение Джорджа, действительно, было рискованно, мало ли что о ней станут потом говорить наверняка подвыпившие мужчины. Можно попросить Джесса, но тогда нужно придумать, для чего ей понадобились сведения о некоем Джоне Смите. Странное имя. Все равно что Иван Петров. Нарочно не придумаешь. Или – именно нарочно…

– Миссис Полина, – сказал Джесс, участливо глядя на хозяйку из-под тяжелых бровей, – если вам что-то нужно в деревне… или кто-то, если быть точным… то я могу помочь, я ведь здесь всех знаю, и не только людей, но каждую собаку, и они меня тоже, вот с кошками проблема, я их терпеть не могу, наглые твари, так они отплачивают мне той же монетой, в прошлом месяце кот миссис Летиции, что живет вон в том коттедже…

Похоже, Джесс не собирался заканчивать фразу, а может, специально тянул, давая хозяйке время решить, чего же она хочет и зачем приехала в Селборн, если, судя по всему, не собирается ни в магазины, ни на рынок, куда, собственно, ни разу еще не заглядывала.

– Спасибо, Джесс, – прервала Полина. – Вы действительно могли бы… Вы ведь бываете у Прескотта?

– У Джорджа? Вы имеете в виду «Короля и свистульку»?

– Наверно. Это отель?

– Слишком сильно сказано, мэм. Слишком сильно. Просто забегаловка, где приятно посидеть в хорошей компании. Есть у Джорджа несколько комнат на втором этаже, он их сдает, но мало кто у него останавливается, слишком шумно, приезжие предпочитают заведение миссис Элизы, вы с ней уже познакомились, верно?

– Да, – кивнула Полина. – И я не… В общем, Джесс, вы могли бы оказать мне большую услугу, если… Понимаете, муж просил меня кое-что выяснить…

«Почему я приплела Макса? – подумала Полина. – Муж приедет, Джесс ему непременно проговорится, Макс начнет спрашивать… Господи, почему я сначала говорю, а потом думаю?»

Садовник смотрел на нее вопросительно, и Полине не оставалось ничего иного, как задать, наконец, нужный вопрос:

– Кто приехал в деревню два дня назад, понимаете, Джесс? Не на прошлой неделе и не вчера или сегодня. Если бы вы зашли к Джорджу и поинтересовались… У миссис Элизы я уже спросила.

– Мне не нужно заходить к Джорджу, мэм, чтобы ответить на ваш вопрос, – улыбнулся Джесс. – Если вас интересовало именно это, то незачем было покидать усадьбу. Вы бы меня спросили, я бы ответил. И все.

– И все, – повторила Полина. – Что значит – все?

– Миссис Полина, – терпеливо объяснил Джесс, – я здесь родился, и родители мои здесь родились, и дед с бабушкой по материнской линии, я здесь не только всех людей знаю, но каждую собаку, а кошки…

– Да-да, – быстро произнесла Полина, – вы уже упоминали кошек.

– Прошу прощения. Я хочу сказать, что на прошлой неделе приезжал к нам инспектор из Сити, что-то по почтовой части, у мистера Бетвуда, начальника нашей почты, были неприятности, но вас это, видимо, не интересует, а на этой неделе только Джон Смит, славный малый, лет ему около тридцати, тощий, как дорожный знак, он у Джорджа и остановился, шум ему, должно быть, не мешает, он и не спит почти, все время сидит в углу и тянет портер, портер у Джорджа что надо, а деньги у Смита, должно быть, есть, во всяком случае, не на заработки он сюда приехал, говорит – отдохнуть от лондонской пыли.

– Давайте поедем домой, – сказала Полина, – и вы мне по дороге эту историю доскажете.

– Прошу вас, мэм, – Джесс подал Полине руку, и когда она устроилась на сиденье, обошел машину и сел на водительское место. – Домой так домой, как скажете, а к Джорджу я могу вечером заглянуть и с Джоном поговорить, если мистера Батурина этот человек интересует, наверно, у них деловые отношения, тогда понятно, чего он здесь торчит третий день, ни с кем почти не разговаривая.

У Полины разболелась голова, а Джесс говорил и говорил, мотор урчал, и ветер уносил слова, сливавшиеся в подпрыгивавший поток, в котором трудно было что-то разобрать, а утонуть – запросто. Полина закрыла глаза, она не сумела выспаться ночью, ее клонило в сон, и если бы боль прошла, она, наверно, прямо сейчас и уснула бы.

– Прошу вас, мэм, – услышала она голос Джесса и обнаружила, что машина стоит у подъезда, садовник открыл ей дверцу и протянул руку, чтобы помочь выйти.

– Спасибо, Джесс, – сказала Полина. – Прекрасная была прогулка.

В холле ее встретила мисс Баркер и с осуждением сообщила, что обед давно готов, и, чтобы не подогревать его вторично, хорошо бы…

– Спасибо, Глэдис, – сказала Полина. – Я только переоденусь.

После обеда она прилегла в холле на диване и задремала под тихое урчание телевизора, а когда проснулась от переливов мобильника, был уже вечер, по Москве показывали «Время», ночной выпуск.

С Максимом Полина говорила вяло, она даже не поняла, откуда муж на этот раз звонил – то ли все еще из Праги, то ли из какого-то другого города. «Я люблю тебя, Линочка». – «И я люблю тебя, Макс». Слова стали такими привычными, что потеряли первоначальный смысл. «Спокойной ночи, Линочка». – «Спокойной ночи, Макс». Что те слова, что эти…

– Я заменила белье, миссис Полина, – сказала, заглянув в холл, Глэдис. – Если хотите лечь…

– Нет, спасибо, – отказалась Полина. – Попозже.

– Если я вам сегодня не нужна, – сказала Глэдис, – то я бы хотела отлучиться.

– Конечно, – кивнула Полина. – Я вполне управлюсь сама.

В спальню она не поднялась. Заперла за Глэдис дверь, проверила, закрыта ли дверь черного хода, и все окна на первом этаже проверила тоже, принесла из спальни подушку и плед и устроилась на диване. По телевизору показывали фильм, который Полина любила с детства – «Служебный роман», – и она уснула под перепалку Новосельцева с его любимой Мымрой. Придет Кадарос, – подумала она, засыпая, – а меня нет…

* * *

Проснулась Полина от того, что на лоб ей упала тяжелая дождевая капля. И еще одна – на щеку. «Господи, – подумала она сквозь сон, – не нужно было ложиться на веранде, теперь я промокну».

Еще одна капля упала Полине на лежавшую поверх пледа руку, и она открыла, наконец, глаза. Конечно, лежала она не на веранде, и капать могло только с потолка. Наверно, пробило трубу. Очень странно, потому что перед их переездом дом основательно ремонтировали, нужно будет утром сказать Джессу, но что делать теперь?

Полина нащупала выключатель, свет оказался таким ярким, что ничем не отличался от полной тьмы, и пришлось ждать, пока привыкнут глаза, а когда зрение к ней вернулось, Полина закричала так, как, возможно, не кричала никогда в жизни. И сразу умерла – то есть, не умерла, конечно, поскольку продолжала смотреть на черное пятно на потолке, откуда на нее продолжали падать тяжелые багровые капли, уже запачкавшие и ночную рубашку, и плед, и простыню, и руки. Она не умерла, но лучше бы это случилось, потому что жить, глядя на окровавленные ладони было невыносимо. Черное пятно на потолке было пятном крови, и что же тогда происходило в спальне?

Кадарос, – поняла Полина. Он пришел, не застал ее в постели и сделал единственное, что способен сделать призрак. Эти пятна не смываются. Даже если все отстирать, они появятся вновь на следующую ночь. И на потолке тоже, и так теперь будет всегда, дом этот проклят, Господи, почему я согласилась здесь жить, должна была знать, дура, что в английских замках, даже если им от роду полвека, водятся привидения, и лучше было поселиться в Лондоне, в многоквартирном доме на Стрэнде, там, по крайней, мере…

Что?

Полина стояла посреди холла и не могла оторвать взгляда от пятна, которое становилось все больше. Кровь капала и капала, наверху что-то гулко упало и покатилось, кто-то бродил по спальне из угла в угол, топая коваными башмаками.

Ни за какие блага в мире Полина не поднимется наверх, ни за какие блага в мире не останется в этом доме, ни за какие блага в мире не будет говорить с привидением, способным напомнить о своем присутствии таким ужасным, таким варварским, таким бесчеловечным способом.

Она потерла ладонью о ладонь, повторив жест леди Макбет, и только размазала кровь. Видеть это было невозможно, Полина бросилась прочь из комнаты, ванная была в противоположном конце коридора, Полина заперлась на ключ и крючок, открыла оба крана – горячий и холодный, – но куда-то подевалась латунная затычка, и вода вытекала, а подставлять руки под кипяток или под ледяную струю Полина не хотела, минута промедления привела ее в чувство, она поднесла к лицу ладони…

Крови не было.

Она посмотрела в большое зеркало – одежда ее была в беспорядке, но крови не было ни на рукавах, ни на подоле, нигде.

Неужели все это только приснилось?

Заставить себя вернуться в холл и убедиться в том, что на потолке нет кровавого пятна, Полина не могла. И не собиралась. Ни за что. Утром придут Глэдис и Джесс, посмотрят и скажут о том, что увидят. А до того…

Провести остаток ночи в ванной? Сидя на маленьком стульчике и терзая себя мыслями о том, что, возможно, кровь уже пропитала одеяло, постель и теперь струйкой стекает на пол?..

В шкафчике рядом с шампунями, кремами и жидким мылом лежали несколько упаковок аспирина, стояли бутылочка йода, ацетон, перекись водорода… Вот! Полина достала упаковку экстракта валерианы, ею самой купленную в вестибюле станции метро «Спортивная», положила в рот две капсулы, нашла в шкафчике одноразовый стаканчик и плеснула в него немного кипятка и холодной воды, запила, эти простые действия привели Полину в состояние относительного равновесия, ноги больше не подкашивались, а происходившее на втором этаже отсюда слышно не было, и казалось, что в доме все спокойно, все и было спокойно, ей просто приснилось, нужно вернуться, посмотреть и убедиться…

Она так и сделала.

Не совсем. Полина подошла к двери в холл, но войти не осмелилась, в коридоре было холодно, она только сейчас обнаружила, что стоит босиком, а сверху опять стали слышны размеренные шаги, и Полина, будто под гипнозом, направилась к лестнице. Нет! – кричали все ее чувства. Остановись! – шептал разум. Но какая-то сила в ней, о присутствии которой Полина даже не подозревала, оказалась сильнее и чувств, и тем более, разума, и шаг за шагом она приближалась к лестнице, а потом поднималась по ступенькам, а потом шла по коридору к спальне, окно в торце почему-то было открыто, а ведь она точно помнила, как закрывала все окна в доме. Из окна почему-то тянуло не холодом, а влажным южным ночным теплом.

Дверь в спальню была заперта – Полина сама заперла ее вечером, взяв плед, – нужно было повернуть торчавший в замочной скважине ключ, и это последнее движение она сделать была не в состоянии.

– Пожалуйста, – сказал замученный голос за ее спиной, – возьмите себя в руки, так невозможно разговаривать.

Полина обернулась – Крис Кадарос стоял у лестницы, такой же полупрозрачный, как вчера, разве что одежда на нем была другая, широкая хламида, развевавшаяся, как флаг на ветру.

– Пожалуйста, – повторил призрак, – успокойтесь.

– Зачем? – воскликнула Полина. Или ей только показалось, что она что-то воскликнула, а на самом деле губы ее были плотно сжаты? – Зачем это?

– Что? – спросил Кадарос, приблизившись на шаг, но все же оставаясь в некотором отдалении.

– Кровь!

– Кровь? – переспросил призрак, покачал головой и сказал медленно и внушительно:

– Дорогая миссис Батурин. Я не пользуюсь этим варварским методом. К тому же, обстановка не та. В доме не происходило убийств. Здесь вообще никто не умер за полвека. Это естественная реакция организма на… гм… как бы объяснить попроще? Я нервничал, не застав вас, это так естественно, верно? Вы почувствовали мое состояние…

– Вы думали о крови? – была это мысль или Полина все-таки говорила вслух? – Хотели отомстить?

– Глупости, – решительно сказал призрак. – Вы ощутили мои эмоции, и в вашем подсознании они трансформировались в привычное представление о том, что способно сделать привидение. Есть природный закон, не помню, как он формулируется, в физике не силен, простите. На теле и одежде пятна не остаются, а на полу и потолке – это действительно навсегда… Что с вами?

Полина оседала на пол, она чувствовала, что ноги у нее подгибаются – медленно-медленно, время будто притормозило бег, и тяжесть исчезла тоже, Полине казалось, что она стала воздушным шариком, но воздуха в ней было слишком мало, и шарик опускался, коснулся пола и зашипел…

– Невозможно работать, – сказал, склонившись над ней, призрак. – Почему люди так боятся привидений?

– А вы… – сказала Полина, удивившись тому, что еще не потеряла способности говорить и даже немного соображать. – Вы при жизни привидений не боялись?

– Хороший вопрос, – одобрил Кадарос. – Извините, что не могу помочь вам подняться. Вы можете сами?.. Прекрасно. Теперь поверните ключ… Входите. Да входите же, это ваша спальня, в конце концов, а не моя! И дверь заприте, если вам от этого легче. Не беспокойтесь, я войду через стену. Присядьте на постель, а лучше ложитесь, так вам будет удобнее.

Полина присела на краешек кровати, протянула руку, чтобы включить ночник, но желание расплылось, рука опустилась на колено, и в темноте остался видимым только белесый контур человеческой фигуры.

– Вы обещали узнать о человеке, прибывшем два дня назад, – напомнил Кадарос.

– Да… Его зовут Джон Смит. Он поселился у Джорджа Прескотта.

– Джон Смит, – повторил призрак. – Имя не хуже прочих. Спасибо, миссис Батурин.

– Оставьте меня, – пробормотала Полина. – Уйдите. Я сделала то, что вы просили. Не могу больше.

– Миссис Батурин, – сказал Кадарос, – если полиции понадобится ваша помощь в свершении правосудия, разве вы ей в этой помощи откажете?

Полина молчала. То, что говорил призрак, не имело смысла.

– Не откажете, – продолжал Кадарос. – Это ваш гражданский долг.

– Я не гражданка Великобритании, – сказала Полина.

Призрак пожал плечами, сочтя это высказывание в высшей степени неуместным.

– Убита душа, – внушительно произнес он. – Человеческая душа! И это требует… нет, не отмщения, хотя можно говорить и об этом. Справедливости! Разве нет? С вашей помощью мне удалось обнаружить, что убитая душа вернулась в мир под именем Джона Смита. Этот человек страдает, уверяю вас, он хочет, чтобы ему помогли вернуться, но вернуться он не в состоянии, и только мы с вами, а точнее – только вы можете помочь ему обрести покой, который у него уже был и которого его лишил безжалостный убийца.

Сколько слов, – думала Полина, – чего он еще от меня хочет?

– Чего вы хотите? – спросила она. – Что я должна сделать, чтобы вы ушли… навсегда?

– Восстановить справедливость! – воскликнул призрак. – Вы должны отправиться в заведение Прескотта, найти Джона Смита и убить его.

– Как?!

– Лучше всего ножом, – объяснил Кадарос. – У вас ведь нет огнестрельного оружия, верно? А яд в данном случае непрактичен, вряд ли Смит станет пить приготовленный вами напиток, он сейчас чрезвычайно подозрителен, поскольку подчиняется только подсознательным импульсам, а они…

Полина сидела, закрыв глаза, слышала приглушенное бормотание, но смысл не то чтобы ускользал, смысла в словах Кадароса не было изначально, а если не открывать глаза, то не было и самого Кадароса. В спальне темно. Если дождаться утра, то и голос исчезнет. А пятно она замоет. Если нужно, снимет доски и заменит другими.

– Вы слышите меня? – спросил голос Кадароса так отчетливо, будто возник в голове Полины. – Конечно, слышите. Миссис Полина, у нас очень мало времени до рассвета. Вы должны…

– Нет!

– Послушайте меня, – голос звучал громко, наверно, Кадарос подошел совсем близко, сейчас он коснется ее своей бестелесной рукой…

Полина открыла глаза и не увидела призрака. В спальне было темно, и только какое-то едва заметное сияние… Полина повернула голову – Кадарос перешел к противоположной стене и стоял под пейзажем неизвестного художника, доставшимся Полине вместе с прочей утварью.

– Послушайте меня, – продолжал Кадарос, – и я уверен, что вы согласитесь.

– Вы следователь или убийца? – вырвалось у Полины.

– Конечно, следователь, – оскорбленно сказал призрак. – Вы не понимаете, что такое следственные действия в мире, к которому еще не принадлежите.

– Не дай Бог…

– Ну, – философски заметил Кадарос, – все вы здесь будете, это неизбежно… Я вам кое-что объясню, чтобы вы избавились от естественных сомнений.

Призрак подошел ближе, но, почувствовав мысленное сопротивление Полины, остановился посреди комнаты, будто соляной светящийся столб.

– Смотрите, – сказал он. – В мире, который вы – и я, когда был жив, – называете потусторонним, не существует плоти, здесь живут души, которые, конечно, так же смертны, как и люди в материальном мире.

– Душа не может умереть, – сказала Полина.

– Еще как может! – воскликнул призрак. – Эти ваши предрассудки, эта ваша религиозная зависимость!

Если бы Полина могла смеяться, она рассмеялась бы Кадаросу в его вязкое, расплывающееся серо-зеленое лицо. Если бы она могла связно изложить свои мысли, то объяснила бы ему, что никогда не испытывала почтения ни к одной религии – ни к христианству, потому что в его истории была инквизиция, ни к исламу, потому что мусульманами были нелюди, взрывавшие себя в автобусах, метро и на вокзалах, а после этого попадавшие в мир Кадароса, где, возможно, находили если не семьдесят, то десяток-другой гурий, ублажавших их мужское нематериальное естество. Глупости какие – обвинять ее в религиозной зависимости!

– Конечно, душа умирает, – продолжал между тем Кадарос, то приближаясь к Полине на шаг-другой, то отступая будто под давлением ее отчуждающего взгляда. – Умирает, потому что есть смертельные душевные болезни. Я мог бы многое вам рассказать об этом, поскольку изучал проблему, прежде чем приступил к работе сыщика. Но это завело бы нас… Время, миссис Батурин, неумолимо… Вы слушаете, или то, что происходит в вашей смертной душе, вам сейчас важнее моих слов?

Полина молча кивнула. Пусть говорит. Пусть говорит скорее и уходит. Пусть уходит, она все ему пообещает, лишь бы он исчез. Пусть исчезнет, а утром она уедет отсюда навсегда. Поселится в отеле, а Максу все объяснит потом, когда он приедет. Муж увидит пятно на потолке в холле и на полу в спальне и все поймет сам.

– Умирая, душа переходит в мир, следующий за нашим, – говорил Кадарос. – Мир, в котором нет ни духа, ни, естественно, материи, а одни лишь разумные эмоции, очередная стадия бесконечного развития во множестве измерений Вселенной. Это естественный путь, как в вашем мире – путь плоти от рождения до смерти. Умирают, в конце концов, и эмоции, переходя в мир чистых идей. Я не знаю, что происходит с идеями, это меня не интересовало, я ведь практик. Действительно, что случается, когда умирает идея?.. Важно вот что: поскольку душа смертна, то ее можно убить. И тогда делом занимаюсь я, это вам понятно?

– Да, да, – сказала Полина и повторила еще несколько раз, чтобы он больше не обращался к ней с риторическими вопросами: – Да, да, да!

– Прекрасно, – одобрил призрак. – Преступление, которое я расследую, относится к разряду общественных, то есть особо опасных. Когда убитая душа переходит в мир эмоций, это процесс невозвратный, как невозвратна в вашем – бывшем моем – мире смерть человека. Мне, как сыщику, нужно найти, вычислить, догнать, обезоружить душу, совершившую преступление. Но… Слушайте меня внимательно, миссис Батурин, я понимаю, что именно этот момент привел вас в замешательство и к нежеланию мне помочь в моей миссии. Изредка… Я не специалист в физических процессах, но знаю, что это случается с вероятностью около одного шанса на три миллиона… Так вот, изредка умершая или убитая – как в нынешнем случае – душа не переходит в мир эмоций, а возвращается в материальный. В ваш. Материализуется, как выражался в мое время граф Калиостро. Это и произошло – убитая душа вернулась в материальный мир, разумеется, в том ограниченном пространственно-временном интервале, который допускается принципом неопределенности. Поэтому, миссис Батурин, я и ограничил ваши поиски деревней и двухдневным интервалом.

– Смит…

– Да, именно.

– Но…

– Должна быть восстановлена справедливость! – воскликнул Кадарос. – Я не судья, я следователь! Я должен найти преступника или – это самое разумное и естественное, согласитесь – вернуть ситуацию в исходное состояние. Я могу – с вашей помощью – спасти погибшую душу. Если душа, назвавшая себя Смитом, вернется, то назовет своего убийцу. И я завершу дело. А суд решит… Вы понимаете теперь, как много от вас зависит, и как много вы можете сделать для правосудия?

– Убить – ради правосудия?

– Ради правосудия, – спокойно сказал призрак. – Миссис Полина, этот человек, Джон Смит, не должен жить среди людей. Он не знает, что с ним произошло. Он сидит сейчас в своей комнате в заведении у Прескотта и мучается мыслями о том, что с ним случилось, кто он и откуда. Он объясняет свое состояние полной амнезией.

– Вы хотите сказать…

– Да, конечно, те редкие случаи, когда появляются люди, не помнящие себя, собственного прошлого… Когда я был жив, я знал одного такого. Бедняга, он наложил на себя руки и правильно сделал, он лишь вернулся туда, откуда… Но Смит – не тот случай. Я знаю его характер, я изучил его дело. Он не покончит с собой. В конце концов, он окажется в тюрьме или в сумасшедшем доме! Убив его, вы…

– Тогда окажусь в тюрьме я, – мрачно сказала Полина. – На всю жизнь. Или даже…

Она не знала, существует ли в современной Британии смертная казнь. Раньше здесь вешали, это точно, Полина читала у Агаты Кристи. Как это… «Убийца должен висеть в петле, – сказал Пуаро»…

Господи, – подумала Полина, – о чем я?

– О чем вы? – с недоумением спросил призрак. – Вас никто даже не арестует. Поймите – живого человека по имени Джон Смит не существует. Он и сам не помнит себя. Если Смит умрет…

Кадарос говорил долго, Полина перестала его слушать, ей показалось, что в комнате начало светлеть, она не видела циферблата стенных часов, а наручные лежали на тумбочке, слишком далеко, не дотянуться, но если начался рассвет, значит, скоро эта белесая нечисть исчезнет, и можно будет немного вздремнуть – если удастся, конечно, – а после завтрака сложить чемодан и уехать в Лондон. Навсегда.

– И тогда правосудие восторжествует, – сказал призрак.

Полина молчала. Лучше не пререкаться. Пусть говорит. Скоро рассвет, и он уйдет. А что скажет Глэдис, – подумала Полина, – когда увидит утром пятна крови на потолке в холле и на полу в спальне?

Где-то далеко прокричал петух. Уходи, – молила Полина. Кадарос не шевелился. Чего он ждал? Ответа? Согласия? Отказа? Почему Полина должна вершить на земле их потустороннее правосудие?

– Миссис Батурин, – напомнил о себе призрак.

Петух прокричал еще раз, и Кадарос растворился в воздухе, как кусок рафинада в теплом чае.

Когда Полина поняла, что она в комнате одна, ей стало страшно. Удивительно, но страшно ей стало только сейчас – от одиночества, от тоски, от того, что она начала уже понимать, от ожидания и еще от чего-то, что она не могла определить и что начало вдруг копошиться в ее сознании, разбуженное даже не словами призрака, а одним его присутствием.

– Мама, мамочка, – бормотала Полина, сползая с кровати и пробираясь к двери, старательно обходя то место на полу, где, по ее предположениям, должно было растекаться кровавое пятно, но все равно ей казалось, что она в эту лужу вступила и теперь оставляла в коридоре и на лестнице следы, которые невозможно будет оттереть.

Она прошла мимо холла и заперлась в гостевой комнате, где прилечь можно было только на голой, без простыней, одеяла и подушек, кровати. Полина свернулась калачиком и провалилась в глубокий колодец, как Алиса, падавшая сквозь землю.

* * *

– Миссис Батурин, что с вами?

– Ничего, – пробормотала Полина, выбираясь из колодца на поверхность и не понимая, куда она попала: назад, в Англию, или к антиподам.

– Вам помочь? – участливо спросила Глэдис. – Как вы меня напугали! Приготовила завтрак, поднимаюсь в спальню, а вас нет, спускаюсь в холл, подушка с пледом на полу, а вас нет и там, я уж хотела позвать Джесса, вдруг слышу, как вы стонете… Что-то дурное приснилось, да, миссис Батурин? Я больше никогда не оставлю вас одну, да и мистер Батурин скоро приедет – в конце недели, верно я говорю?

– Вы ничего не заметили? – сказала Полина.

– А что я должна была…

Полина заставила себя подняться и, опираясь на локоть кухарки, поплелась в холл. Войдя, она бросила взгляд на потолок – при дневном освещении пятно выглядело светлее и похоже было не на кровь, а скорее на несмытую грязь. Плед и простыня лежали на полу скомканные, но не такие грязные, чтобы требовалась немедленная стирка. Никаких следов крови.

Полина облегченно вздохнула и сказала:

– Джесс может отвезти меня в Лондон?

* * *

Садовник с утра отправился в Селборн за покупками, и машину вел Харви, типичный английский флегматик, не то чтобы знавший цену слову, но скорее полагавший, что каждое слово бесценно, и потому открывать рот следует лишь в том случае, если жизни угрожает непосредственная опасность.

Полину это устраивало. Харви дотащил чемодан до машины и положил в багажник. Когда ехали по главной улице Селборна, Полине казалось, что люди смотрят вслед. Может, так и было на самом деле. Она не собиралась останавливаться у заведения Джорджа. Лучше проехать это место побыстрее и не оборачиваться. Несколько мужчин стояли у входа, среди них мог быть и…

– Харви, притормозите, пожалуйста, – сказала Полина.

Почему она открыла дверцу и вышла из машины, приподняв широкую юбку, чтобы не зацепиться подолом? Почему направилась к мужчинам, молча ожидавшим ее приближения?

Почему? – думала она. Так получалось само, будто ею управляла посторонняя сила. Или потусторонняя.

Она не сопротивлялась. Она никогда в жизни не сопротивлялась тому, что получалось само, помимо ее сознания.

– Доброе утро, джентльмены, – сказала Полина.

Мужчины подняли шляпы и нестройно произнесли слова приветствия. Взгляды были откровенны и, должно быть, непристойны, Полину это не занимало. Она вошла в открытую дверь – Джордж стоял за прилавком, наливая пиво клиенту, еще двое мужчин облокотились на стойку бара, за столиками у окна кто-то читал газету, и молоденькая официантка, улыбаясь до ушей, внесла из кухни поднос с тремя тарелками.

– Доброе утро, мистер Прескотт, – сказала Полина.

– Доброе утро, миссис Батурин, – почтительно произнес хозяин заведения. – Рад видеть вас у себя.

Он тоже смотрел на Полину откровенным и, должно быть, непристойным взглядом.

– Ваш постоялец, – сказала она, – мистер Смит…

– Так он себя назвал, – кивнул Джордж. – Не думаю, что это настоящее имя.

– Мне нужно поговорить с ним, – сказала Полина. – Где я могу его найти?

– М-м… – протянул Джордж, – вверх по лестнице и направо, первая дверь. Вы уверены, миссис, что…

Полина повернулась, едва не задела локтем поднос официантки, и направилась к крутой деревянной лестнице, упасть с которой было так же легко, как переступить порог.

Я так хочу, – думала она. Не Кадарос. Плевать на его правосудие. Он не может командовать мной с того света. Он ушел с петухами. А я хочу знать.