Read the book: «Жена фокусника»

Глава 1. Два слова

Я с нетерпением ждала звонка в дверь. Сказать, что я нервничала, значит не сказать ровным счетом ничего – у меня руки тряслись. Не сильно и, наверное, это было едва заметно потому, как Сонька моей паники не замечала. Да и, слава Богу. Но я-то чувствовала. Я волновалась как первоклашка первого сентября, как девственница в первую брачную ночь, как… да хрен сними, с метафорами. Жаль, что нельзя принять на грудь известное количество «фронтовых» – дело явно пошло бы не по плану, но зато гораздо легче. Я снова кинула быстрый взгляд на дочь – она, не замечая моей безмолвной истерики, безжалостно уничтожала мармеладных медведей одного за другим и смотрела, как по экрану бегают какие-то дикие существа, отдаленно напоминающие внебрачных детей табуретки и макаки. Такими мультяшные герои могли бы быть, если бы мультфильмы сочинял человек с нездоровой психикой в период обострения, под LCD или еще какой-нибудь, разгоняющей мозги, чепухой. Я уже давно перестала обращать внимание на то, что смотрит моя дочь. Жуть – до костей пробирает. Я лишь периодически сверяю её поведение, расстановку приоритетов и мысли на соответствие уголовному кодексу. Пока все в пределах нормы.

– Мам, а можно мне еще одного «Кроша»?

Я кивнула:

– Сейчас принесу, – я поднялась с дивана, забрала телефон и пошла на кухню. Честно говоря, я была рада улизнуть – не хотела показывать слабину дочери, и уж меньше всего мне хотелось, чтобы мое волнение передалось ребенку, который определенно не сможет понять, чего ради меня так колотит.

Действительно, чего ради? Мы встречаемся уже почти полгода. Это довольно приличный срок. Ну, ладно – достаточный, чтобы с уверенностью сказать – он не псих, не маньяк, не алкоголик и не наркоман, а в наше суровое время это уже более чем весомые аргументы, чтобы пригласить его ко мне домой. И не тогда, когда дочери дома нет, а именно в тот момент, когда она здесь. Достаточно, чтобы сказать: «Соня, познакомься – это Антон. Он мой друг и мы с ним встречаемся».

Встречаемся? Слишком взрослое, слишком всеобъемлющее слово, которое не даст ребенку совершенно никакого понятия о том, какого рода друг мамы стоит сейчас перед ней. И как же назвать «это» да так, чтобы ребенок семи лет увидел некий пунктир, который очень тонко, очень неточно и с кучей всевозможных оговорок, очерчивает претендента на (возможно!) маминого сожителя (какое слово дурацкое…) в очень далеком будущем?

Я разблокировала телефон, нажала иконку «сообщения» и написала: «Где ты? Опаздываешь». Нажала «отправить» и сообщение унеслось в бесконечный поток других смс, разлетающихся по всему свету, как пыльца неведомого растения. Открыла холодильник и нашла еще одну коробочку с детским молочным коктейлем, где развеселый кролик скалил на меня два передних зуба. Чего улыбаешься? Как мне, по-твоему, это назвать? Дружим? Гуляем вместе? Господи, глупость какая… Со взрослыми все просто: «Знакомься – это Антон», – и по тому, как по-хозяйски нежно этот самый Антон поглядывает на мою задницу, любой взрослый сам договаривает фразу: «Мы с ним спим». Все. Точка. С детьми это не работает. С детьми нужно…

В моей руке завибрировал телефон. Я посмотрела на экран.

«Антон».

Я напряглась. Очевидно, что-то пошло не так… Странно, раньше за ним такого не водилось. Я беру трубку:

– Ты где?

Но на том конце провода мне отвечает не низкий, с легкой хрипотцой голос Антона, а взрослый, женский, немного уставший и казенно-равнодушный:

– Девушка, вы молодому человеку кем приходитесь?

От наглости голоса и бесцеремонности вопроса у меня застревает ком в горле, но где-то на задворках сознания начинает подниматься волна:

– Вы кто? – спрашиваю я.

– Мы не нашли никаких документов. Пытались найти телефоны родственников, но так и не нашли номера ни матери, ни отца в записной книжке.

– Кто вы? Где Антон? – говорю я, слыша, как зазвенел собственный голос.

– Я медсестра. Молодой человек в БСМП. Он в травматологическом отделении. Без сознания. Как нам связаться с его родственниками?

Я чувствую, как подгибаются колени, слышу как оглушительным водопадом кровь грохочет в моих ушах, и как собственное горло, безо всякой команды со стороны мозга говорит:

– Никак, – говорю, я, слыша, как хрипнет мой собственный голос. – Он детдомовский…

Руки трясутся, и я никак не могу унять дрожь. Женщина, что говорила со мной по телефону – низенькая, светловолосая – старательно записывает с моих слов фамилию, имя, отчество, адрес проживания. Нет, я не знаю, совпадает ли он с пропиской. Да, он точно прописан в этом городе. Документы? Документы обычно лежат в машине. Я не знаю, где она сейчас. Нет, не знаю группы крови. Аллергические реакции? Не знаю. Курит. Пьет, умеренно. Операции? Не в курсе. Непереносимость медицинских препаратов? Не знаю. Нет, не знаю. Не в курсе. Не уверена, но, кажется, нет. Нет. Нет. Нет. Я не знаю. И пока из меня сыплются «нет» всех мастей, я ловлю себя на мысли о том, как же плохо я его знаю – я знаю, какие сигареты он курит, какой алкоголь предпочитает, знаю, что он любит телятину и не любит курицу, знаю, что его раздражает, когда курят в постели, знаю, что ему безумно нравятся мои ноги, знаю, что он любит в сексе. Но, вряд ли все эти знания сейчас пригодятся медицинскому персоналу. И в голове рождается весьма неуютный вопрос – кто же мы друг другу – близкие или чужие? Что считается настоящей близостью – знание того, какого числа выдан его паспорт, твердая уверенность в том, что если я приготовлю салат с сельдереем, он к нему даже не притронется, учуяв его еще с порога или абсолютное, топографически дотошное знание рельефа и всех особенностей строения его детородного органа? Я его знаю или нет? Где же эта чертова точка отсчета? Где ориентиры, буйки, светоотражающие полосы? Как мне понять, чего стоит все то время, что мы провели вместе? Это время – оно потеряно или накоплено? Можно полгода спать с человеком и оставаться чужими. Можно прожить с человеком в браке десять лет и так и не стать близкими людьми. Можно провести всего две ночи, чтобы узнать о нем так много, что никак не удается забыть…

Пошел вон из моей головы!!!

Женщина поднимает телефонную трубку доисторического телефонного аппарата и звонит куда-то. Она приглашает кого-то прийти на пост. А мне решительно нет никакого интереса, кто это и зачем она ему звонит, но мне есть дело до того, к кому я приехала. Я хочу увидеть человека, ради которого я оставила ребенка у соседки и понеслась на другой конец города. Женщина кивает головой и кладет трубку:

– Подождите (никаких тебе «пожалуйста» или «присаживайтесь»), сейчас придет лечащий врач.

Я кивнула и отошла от стола с высокой стойкой. Коридор пустой, что неудивительно – конец приемного времени. Здесь тихо, пахнет медикаментами и казенной едой. Меня перестало подкидывать, но кишки стали закручиваться в морские узлы. Эхо моих шагов отлетают от стен с неуютным звуком шариков от пинг-понга, и это странным образом пугает меня гораздо больше, чем все ситуация в целом.

В конце коридора открывается дверь и появляется мужчина – высокий, худой с узким, усталым лицом. Внешние уголки его глаз немного опущены вниз, и это делает его взгляд грустным. Белый халат на нем висит, несмотря на то, что по плечам сидит размер в размер. Он идет медленно, на ходу листая папку с бумагами, бегло просматривая исписанные листы. Когда до меня осталось лишь несколько шагов, он поднимает голову, но смотрит не на меня, а не светловолосую медсестру, сидящую за столом:

– Кровь пришла? – спрашивает он.

Та отрицательно помотает головой.

– Уже должна была. Сходи в лабораторию, – говорит он и тут же поворачивается ко мне. – Вы к молодому человеку из четыреста семнадцатой?

Я киваю. Он идет навстречу ко мне, медсестра поднимается и, обойдя стол, семенит короткими, полными ногами по коридору, направляясь к двери, из которой только что явился мужчина.

– Меня зовут Анатолий Маркович. Я лечащий врач.

– Марина, – сказала я, удивившись тому, до чего же спокойно звучит мой голос.

Он кивает:

– Вы кем ему приходитесь?

– Мы встречаемся.

Врач понимающе кивает и опускает глаза в бумаги. Вот – со взрослыми все просто.

– Документы привезли?

– Я даже не знаю, где они.

– Поищите?

– Постараюсь.

– Будьте любезны, а то он у нас оформлен, как бомж.

– Могу я его увидеть?

– Я настоятельно не рекомендую. Он пришел в сознание, но находиться под сильными обезболивающими, так что поговорить у вас не получиться. Выглядит он хуже, чем дела обстоят на самом деле, так, что вы скорее напугаетесь, чем получите объективное впечатление. Я бы вам не советовал.

– Ладно, – киваю я. – Что с ним? Объективно.

– Объективно… – он раскрывает карту и пробегается взглядом по одному листу, отгибает его, смотрит на бумагу под ним, возвращается к первой и снова наспех просматривает. – Жить будет. У него сотрясение средней тяжести, сломана правая нога и множественные гематомы. Но он молодой. Организм хорошо справляется.

– Анатолий Маркович, что именно с ним случилось?

– А что, полиция с вами не связалась? – удивленно вскидывает брови врач, поднимая на меня глаза.

– Нет, – отвечаю я, ошарашено.

– Его избили.

Я открыла рот, но стояла, не говоря ни слова. И лишь когда я услышала собственный выдох – прерывистый, предистеричный – поняла, что меня интересует только один вопрос:

– Кто?

– Я не знаю. Мы прибыли на место когда полиция уже была там. Неужели вам до сих пор не звонил следователь?

– Нет.

– Странно, обычно они первыми выходят на связь с родственниками.

– Мы не родственники.

– Ну, не суть. Мы же поняли, что вы близки хотя бы по тому, как часто ваше имя встречается в записной книжке. Поэтому медсестра и позвонила вам.

– Его телефон у вас?

Врач кивает.

– Погодите. Он же должен быть у следователя? Если они занимаются расследованием, телефон нужен им в первую очередь!?

– Значит, они научились обходиться без него. Слушайте, с этими вопросами вам не ко мне нужно обращаться.

– Да, да… простите, я просто… Где его нашли?

Врач смотрит в медкарту:

– Копылова сорок три.

– Это рядом с его домом. Что еще было при нем, кроме телефона?

– Ничего. Да и телефон был не при нем, а рядом с ним. Какие-то парни вызвали по нему «скорую». Повезло еще, что не сперли. Документы привезите.

– Да, да… – говорю я рассеяно, глядя в пол.

Трясти меня перестало.

***

Открыв его дверь, я поняла, что мне нехорошо – живот закрутило, по телу волной пробежал холод. Я вздрогнула, стиснула зубы. Шагнула за порог и какое-то время я просто стояла в коридоре, не понимая, что мне теперь делать. Чужая квартира хранит дыхание своего хозяина. Сколько раз я бывала здесь? Сто, двести, тысячу раз? Я не знаю, я не считала. Да и кто будет считать, когда вы в нескольких шагах от постели и едва успеваете снять с себя трусы? Но сейчас его квартира казалась мне чужой и холодной. Она смотрела на меня небрежно, презрительно, словно не узнавала меня, а я чувствовала себя вором.

Где же ключи от машины? Я повернула голову к прихожей, где на плечиках висела ветровка, а на небольшом столике лежал сложенный зонт и ключ, с узнаваемым круглым, сине-белым значком. Я схватила его и бросилась из квартиры прочь.

Машина Антона была припаркована практически у самого подъезда. Я поспешила к ней, все еще ежась от того чувства, что оставила во мне пустая квартира моего любовника, искренне надеясь, что уж машина-то не будет со мной так жестока. Я нажала кнопку открывания двери на брелке – сигнализация коротко пискнула, замки открылись, я дернула ручку и открыла дверь. Запах ванильного освежителя салона, волна тепла от нагретой кожи и отблеск солнца в лобовом. Я опустила взгляд на переднее водительское сиденье и почувствовала, как сердце разгоняется от нуля до ста, за две и семь десятых секунды, заглушая собой весь мир грохотом собственной крови ушах – на сиденье лежала записка, сложенная вдове. На ней, небольшими размашистыми буквами, написанными красивым, аккуратным почерком, всего два слова. Я закрыла глаза, чувствуя, как внутри поднимается девятибалльная волна, которую я еле сдерживаю, хватаясь за собственное горло, желая задушить себя прежде, чем посмею зареветь. Я чувствую, как ползут по щекам слезы, горячие, свинцовые. Всего два слова, мать его. Два гребаных слова, и всё мое будущее летит к чертям.

«Привет, Кукла»

Два гребаных слова.

Мелкий ублюдок. Щенок. Выродок.

***

Пока медсестра перелистывала страницы его паспорта, я смотрела на неё и чувствовала, что меня тошнит. Желудок подобрался к глотке, а его место занял кусок льда, который заставлял меня дрожать. Каждое неосторожное движение грозило вывернуть меня наизнанку, а потому двигалась я медленно, говорила тихо, и периодически закрывала глаза. Медсестра, посмотрев на меня профессиональным взглядом, оценила мое состояние на троечку, и предложила мне «Корвалол», вероятно списав мое состояние на счет Антона. Корвалол? Боюсь, он тут совершенно бессилен. Но, если у вас вдруг, по забывчивости (почему бы и нет?), где-нибудь в дальнем углу ящика стола завалялась таблетка «панацеи», я бы не отказалась. Интересно, а ей скажет о чем-нибудь такие сочетания латиницы и цифр, как С24… и что-то там еще? Я бы очень удивилась. Я отрицательно мотнула головой. Женщина кивнула, опустила голову и продолжила неторопливо заполнять недостающую информацию, то занося данные в компьютер, то записывая простой шариковой ручкой в его карте. Я смотрела на неё невидящим взглядом. Что мне теперь делать? Единственный вопрос, раздулся в моей черепной коробке, как огромный воздушный шар, который вытесняет резиновыми боками все остальное, занимая собой абсолютно все пространство, не позволяя мне думать ни о чем другом.

Что же мне теперь делать?

Завибрировал телефон, и я в буквальном смысле слова подскочила. Трясущимися руками я полезла в сумку, и пока я пыталась справиться с замками, бесчисленными отделениями и карманами, молилась Богу. Я практически уверена, что делала это про себя, но не удивилась бы, услышав собственный голос, отражающийся от высоких потолков и узких стен больницы: «Пожалуйста, только не 0715, только не 0715. Господи…»

Весь этот год, что прошел с той злополучной ночи, которую так щедро подарила мне «Сказка», номер заканчивающийся цифрами 0715 ни разу давал о себе знать, кроме одного единственного сообщения:

«С днем рождения, Кукла».

Вот так, никаких тебе нежностей, соплей и прочей никому не нужной мишуры.

Но этого оказалось вполне достаточно, чтобы я не сомкнула глаз всю ночь и заснула лишь под утро.

Сейчас руки мои ходили ходуном, и я никак не могла справиться с замком маленького кармашка, в котором всегда лежал мой гаджет. А телефон все звонил и звонил, вибрируя в моей сумке, словно псих. Он заставил мои руки покрыться холодным потом, он завернул мои кишки в узел, он заставил меня трястись. И я уже не о телефоне.

Замок поддался, телефон юркнул в руку. Я повернула его экраном к себе.

Муж. То есть, бывший муж.

Мой собственный выдох оглушительный и рваный, вышел из моих легких короткими толчками. Иконка с зеленой трубкой вправо:

– Привет, – говорю я. На том конце тихий голос. – Нет, мы не дома. Что ты хотел? Конечно. Да, да, не вопрос. Сонька у соседки, а я в больнице. Нет, нет. Я в порядке. Я… Я тебе дома расскажу. Во сколько ты приедешь?

***

Мы сидели на кухне, а Соня смотрела мультфильмы в зале. У неё уже был выпускной в детском саду и это её первое лето перед школой, а потому я разрешала ей ложиться спать чуть позже, чем обычно – ведь она уже почти взрослая. Лишь поэтому, в половину одиннадцатого вечера она все еще не спала. Мой же двухнедельный отпуск начинался с сегодняшнего дня. Неплохое начало.

– И все три недели она проживет там совсем одна? – спрашиваю я.

– Не одна. Вожатая и полтора десятка детей её возраста. И это только её группа. Сама понимаешь, лагерь набит битком – сейчас самый сезон. Оксана, – тут он неловко кашлянул, – говорит, что смена подобралась очень хорошая. Ребятишки замечательные.

Я кивнула. Понимаю, конечно, что мнение Оксаны должно было как-то воодушевить меня но, почему-то не воодушевило.

Что же за день такой? Почему всё и сразу, как из ведра? Прямо на голову…

– А если ей там не понравиться?

– Мы уже возили её туда. На несколько дней, правда, но она была в восторге. Она рассказывала тебе, помнишь?

– Я помню, помню. Просто, одно дело приехать туда на пару дней и совсем другое – на три недели.

– Ты знаешь Соню. Она контактная, общительная и очень хорошо сходиться с людьми.

– Я знаю, знаю… – тихо бубнила я, чувствуя, как по спине снова поднимается мерзкая, холодная испарина.

Именно сейчас я отчетливо понимала – я хватаюсь за Соньку не потому, что она нуждается во мне, а потому что я нуждаюсь в ней. Во мне говорит эгоизм. Мерзкий, жадный и беспринципный. Да, я рассчитывала на две недели рядом с ребенком и моим новоиспеченным кавалером в его новом статусе. Официальном статусе. Теперь, когда мои планы летят к чертям, я чувствую себя так, словно какая-то невидимая сволочь стоит за моей спиной и тихонечко поливает меня из лейки ледяной водой.

– И все-таки, если ей не понравиться?

– Заберу её домой.

– Почему ты?

– Не знаю. Я подумал, что ты тоже захочешь отдохнуть. Нечасто тебе выдается возможность полноценно отдохнуть, исключительно ради самой себя? Две недели где-нибудь далеко отсюда, без забот и хлопот. Египет, Турция, Таиланд? – он вопросительно вскинул брови и посмотрел на меня, видимо ожидая, что я не смогу сдержать улыбки от столь неожиданного, чертовски заманчивого предложения и такой нежной, трогательной заботы обо мне. Но все, что увидел – задумчиво сдвинутые брови и поджатые губы. Он скользнул взглядом вниз. – Марин, это конечно не мое дело, но… – вздох, полный неловкости голос, – может, я смогу чем-то помочь твоему молодому человеку?

Я посмотрела на него:

– Ты врач?

– Нет.

– Тогда, боюсь, ты ничем не можешь ему помочь.

– Ну, я могу позвонить кое-кому. Есть у меня…

– Я видела его лечащего врача – на кретина он не похож.

Все. Начинаю заводиться. Спокойно, Марина. Он не пытается тебя обидеть, он пытается помочь. Криво, косо, но все же от чистого сердца. Вроде бы. Блин, я уже не понимаю, где искренность, а где вранье.

– Слушай, я… Извини, я не хотела грубить.

– Да все нормально. Я бы в такой ситуации тоже…

«Нет, – думаю я и стискиваю руку в кулак, пряча её под стол, – ты бы не сорвался. Ты бы был примером для подражания. Демонстрацией стойкости и хладнокровности, взвешенности и титанического спокойствия. Ты бы, мать твою, возвышался над любой неприятностью, молчаливый, крепкий и надежный, как скала. Тихий и всепрощающий. Ты не такой, как я. Ты по-прежнему лучше меня. По-прежнему…»

– Слушай, если не хочешь – оставим все, как есть. Проведёте эти недели вместе…

– Нет, – сказала я, пожалуй, громче, чем хотела. Вдох, выдох, и уже тише. – Ты прав, ей там будет интереснее, чем со мной (и безопаснее). Просто, я хочу быть уверена, что с ней все будет хорошо.

– Там Оксана, я же сказал. Она с неё глаз не спустит…

– Оксана ей не мать! – закричала я (тише, Марина, тише!). – Ты меня извини, но Соня ей не дочь. Это, знаешь ли, огромная разница – свой ребенок и ребенок твоего мужика от первого брака. Это тебе она любовница, а ей она никто и звать никак.

– Знаешь, – замялся он, – об этом я тоже хотел с тобой поговорить, – он замялся, перебирая пальцами, опуская глаза вниз и елозя взглядом по столешнице, словно именно там найдется подходящие слова. – Мы подали заявление в ЗАГС.

Я закрыла глаза.

Отлично.

Спустя полчаса я закрыла за ними дверь. Мы решили (то есть так решил мой бывший муж), что он сам увезет её в лагерь. На общие сборы мы уже опоздали (они были вчера), но он прекрасно знает дорогу. Завтра они встанут в пять, выйдут в шесть и к десяти уже будут на месте. Четыре часа в дороге мою дочь не смутили. Её вообще ничего не могло смутить после слов «три недели в лагере». Она подскочила и начала прыгать по комнате, словно ей четыре года, а не полных семь. Она по очереди обнимала то меня, то отца, её глазенки блестели, рот растянулся до ушей и, не закрываясь, сыпал всевозможными звуками восторга. Сумку мы собрали быстро. Да и много ли нужно ребенку? И когда последняя пара трусов легла в небольшой чемоданчик и молния застегнулась, Пуговица уже нетерпеливо переминалась с ноги на ногу в прихожей. Слушая мои напутствия, она с полной самоотдачей кивала мне на любое сказанное мною слово, не слушая абсолютно ничего из того, что я говорю. Она уже была в дороге. Я понимала её – наверное, это одна из самых прекрасных вещей на свете – дорога туда, куда тебе очень сильно хочется. Единственное, на чем я настаивала настолько рьяно, что моя дочь меня услышала – один звонок или одно сообщение в день. На этом мы обнялись, я поцеловала её в нос, она стиснула мою шею и поцеловала в губы. Затем она выскочила за дверь, таща за собой тяжелого и неповоротливого отца, который на прощание повернулся ко мне:

– Можно совет?

– Валяй, – тихо ответила я. Сил у меня уже почти не осталось, и я очень хотела поскорее закрыть за ним дверь.

– Если все-таки поедешь отдыхать, выбери что-то поспокойнее. Может не Египет и не Кипр. Может тебе выбрать что-то потише, да поближе. Дом отдыха или база. На худой конец, санаторий какой-нибудь…

Я вздрогнула и поняла на него глаза. Я вцепилась в его лицо взглядом, пытаясь понять, что это сейчас было – совпадение или… Или что, Марина? Неужели ты думаешь, что он как-то связан с санаторием? Как-то связан с… Имя похотливой шавки буквально застряло в горле, цепляясь острыми шипами в глотку, не давая мне произнести себя. Меня снова окатило ледяным потом с ног до головы. Стало жарко и холодно одновременно. Санаторий? Неужели? Но спокойное лицо моего бывшего мужа, который вот-вот станет мужем уже совершенно другой женщины, не выражало ничего, кроме сочувствия, неловкости и вины. Этот «коктейль» мне знаком давно. Он говорит «Ну, пока». Он добавляет «Я позвоню, как только мы приедем». Он делает несколько шагов назад, ведомый крохотной ручкой и под грохот моего сердца, скрывается из виду.

Я остаюсь одна.

Сердце грохочет, воздух свистит в моих легких, по спине ползет капелька пота, и я чувствую её медленный ход от позвонка к позвонку, чувствую, как она скатывается по спине, преодолевая последние несколько сантиметров и, добравшись до пояса шорт, впитывается в ткань, становясь крохотным олицетворением моей паники.

Они оба знают меня слишком хорошо. Слишком. Гораздо лучше, чем мне хотелось бы.

Я закрываю дверь. Тихо. Чтобы ни одна живая душа не догадалась, как мне страшно.

Я стою перед закрытой дверью и истерично молчу.

Что же они знают обо мне? Нет, не так. Что же они знают обо мне одинаково? Очевидный ответ приходит самым первым, но ЭТО знание каждый из них получил сам по себе. Страшно другое – есть вещи, которые один из них знал задолго до того, как впервые протянул мне руку для знакомства.

Марина, ты сходишь с ума! Это паранойя!

Это уже не похоже на мысли, это – бегающие по тонущему кораблю, крысы.

Никакой связи быть не может. Мой муж знает, почему он развелся со мной, но никогда он не спрашивал, почему развелась с ним я. Никогда он не спрашивал, почему меня так бесило то, что Соня к нему тянется. Никогда он спрашивал меня, отчего меня так раздражает его влияние на неё. Более того, он даже не подозревает, что меня выводит из шаткого равновесия любая выигранная им битва за её расположение. Он считает её любовь чем-то совершенно естественным, и он слишком эгоистичен, чтобы заметить, что мои позиции не так крепки. Да, наши с Пуговицей отношения стали намного лучше, после того, как… Господи, даже вспоминать об этом не хочу.

Главное не то, какие ответы они знают, а то, какие вопросы задают. А вопросы у них точно разные.

И тут я вспоминаю картину, которая не давала мне спать месяца три – толпа вопящих мужиков, чьи слюни разлетаются в приступе бешенства. Они кричат, они скандируют, они неистово орут, тряся кулаками в воздухе, глядя на двух женщин в центре круга. Женщины дерутся, ломая ногти, выдранные волосы летят, как перья боевых петухов, и где-то в глубине этого клубка слышно неистовое дыхание и отчаянное желание жить. А потом одна из них толкает другую, поднимается на ноги и вцепляется в красивого молоденького добермана, разрывая ему яремную вену голыми руками.

Нет, они точно не знают друг друга. Потому что иначе этот мелкий гаденыш знал бы, что меня загонять в угол нельзя. Он знал бы это, потому что мой бывший муж это знает.

Была у нас ситуация, когда мы перешли все границы. Когда мы еще были достаточно влюблены друг в друга, но недостаточно мудры. Была ситуация, когда мы оба были неправы, но только у меня хватило ума довести дело до непотребства. Ведь я не так хладнокровна, как мой бывший муж.

Я закрыла дверь на замок. Только теперь до меня дошло, как же сильно я боюсь. Боюсь того, что осталась одна. Теперь в моей собственной квартире, которая внезапно стала крохотной, как тюремный карцер, у меня нет никого, кто вступился бы за меня. Я знаю – тут никто не поможет, и если шайка бездомных дворняг захочет, они придут сюда в любое время – с шиком и блеском, а может тихо и незаметно. Они придут, как захотят, и я ничего не смогу сделать.

Но я могу сбежать.

Я быстро зашагала в зал, села за письменный стол и открыла ноутбук.

Горящие туры. Куда? Да хоть куда, лишь бы как можно дальше отсюда. Итак, есть возможность улететь прямо сегодня ночью. Прекрасно! Цена заоблачная. Ну, это не так страшно, если речь идет о…

Хм, забавно, но чем именно я рискую? Интересно было бы все-таки обозначить круг ставок, потому как играть вслепую уж очень скучно.

Я тихонько захохотала. По-моему у меня начинается форменная истерика.

Ну что же, по мне так уж лучше смеяться, чем рыдать. Итак, если это щенок… Ага, вот отличный вариант! Пекин, две недели, все включено. Что у нас там с ценой? Огогошеньки, скажу я вам, друзья мои. Таких денег у меня просто нет в наличии. Едем дальше. Если похотливая дворняга доберется до меня, то с какой целью? Я помню, помню – если я не научусь жить без тебя – будет по-моему. Но что именно будет? Может, я зря преувеличиваю и все, что ему от меня нужно – это секс трижды в неделю. Тогда и я не против. Кто же откажется от молоденького любовника? Красивого, страстного, обаятельного? Псих? Ну что ж, у каждого свои недостатки. Я тоже не самой твердой психики, не самого большого ума, а посмотрите, какой на меня спрос!

Я захихикала снова. Мой смех напугал меня.

Что есть еще? Вот! Пхукет, две недели. Цена обворожительная и уехать можно прямо сегодня ночью. То есть утром, в пять тридцать. Отлично!

Я нажала зеленую кнопку «забронировать». На экране появилось окно, где под вращающимся кружком «глубокой задумчивости» было написано: «Пожалуйста, приготовьте паспорт для оформления брони».

Да не вопрос!

Я поднялась и зашагала в коридор к сумке, в которой лежал мой паспорт.

Мой телефон коротко звякнул.

Я застыла на полпути и нервно хохотнула. На моем лице застыла глупая улыбка – я не верила тому, что услышала. Еще сильнее и еще отчаянье я не верила тому, что подсказывало мне шестое чувство. Так и не добравшись до паспорта, я медленно вернулась в комнату, тихо переступая босыми ступнями, словно боялась увидеть там призрака. В каком-то смысле так оно и было.

Зашла в комнату и медленно прошла к столу. Телефон покоился на нем. Экран уже не светился, и лишь крохотный значок сообщения в маленьком кружке горел на фоне черного дисплея.

Я разблокировала телефон и нажала на сообщение.

Тишину моей пустой квартиры заполнил смех. Сначала тихий, тонкой примесью сумасшествия, он быстро перерастал в жуткий, совершенно безумный хохот, разливаясь по моему разуму полноценной истерикой. Я держала её руками, я запихивала её обратно в рот, скомканную в комок страха и неконтролируемой ненависти. Я боялась быть услышанной. Я сползла на пол, плача и смеясь. Я смеялась над мужчиной, что лежал сейчас в травматологии с переломанной ногой и пробитым черепом – еще вчера он был моим любовником, а сегодня я поняла, что не люблю его. Совершенно. Я ни разу не вспомнила о нем с того момента, как перешагнула порог дома, не проронила ни единой слезинки. Я плакала от радости потому, что моя дочь едет в дорогой машине с надежным, любящим отцом, подальше от всей той мерзости, в которую вляпалась её мать. Старый и слабый, страх вспыхнул во мне с новой силой так, словно никогда и не затихал. Он взорвался огромным атомным зарядом, и на фоне желто-белого гриба, поднимающегося к самым небесам, стало очевидно, что есть я – жадное, эгоистичное, себялюбивое животное, которое слишком любит себя, чтобы искренне любить кого-то еще. Я оплакивала только себя, и страха стало больше, чем я могла вытерпеть – мне жутко от того, что есть люди, которым позволено ВСЕ.

Один их них только что одним легким движением перечеркнул все, что я строила.

«Пхукет? Ты серьезно?» – тихо смеялось мне в лицо сообщение от номера, заканчивающегося на 0715.