Ибо крепка, как смерть, любовь… или В бизоновых травах прерий

IV

А детство заканчивалось. И не только у Уинаки. Натаниэль отправлялся осенью на учебу в Гарвард. Наверное, он еще сам не знал, хотел ли он или не хотел.

– Гарвард так Гарвард… – тогда просто сказал он.

Натаниэль не знал. Он правда не знал. Лучше было не думать. Лучше было оставить на потом. Он снова вернулся к оставленной было страничке раскрытой Псалтири. Еще строчку. Запомнить еще строчку, и другую, и, может быть, третью, и можно снова устремиться дальше. Как всегда. Когда пропадаешь и теряешься в рассветах и закатах и среди зеленой травы и синего неба, а завтра у тебя всегда и снова новый день. «Что воздам Господеви о всех, яже воздаде ми?» (Пс.115:3)

Натаниэль не знал, как он решил и нашел себе однажды это занятие – снова и снова порой стараться запомнить, запечатлеть памятью очередной стих, очередную песнь. Но Давид был великим полководцем, и Натаниэлю, наверное, немного представлялось, что если он вот так будет знать эти псалмы, то и он сам словно становится чуть-чуть таким же, как тот, совсем ведь так, словно и он сам чуть-чуть был великим полководцем. А потом он уже и забыл все это думать, но привычка осталась. И эта привычка все равно оставалась немного увлекательной и таинственной. Каждый новый псалом, каждая новая кафизма – они ведь ложились на память словно новые стрелы в колчан между другими такими же стрелами.

Он закрыл книгу и подошел к окну. Вот так он вырос. Мир менялся, жизнь менялась. Только он не стал вдруг разом взрослым, как ему казалось когда-то, когда он был малышом, что тебе исполняется шестнадцать – и ты вдруг разом другой и новый. Он был другим и новым, не таким, как ему было семь или десять лет, но и все же он оставался всего лишь Натаниэлем Лэйсом. Который просто любил это небо и эту зеленую траву. Он вспомнил. Гарвард. А потом посмотрел за окно. Наверное, немного манил и Гарвард. Но все-таки прерии – больше. Но на память уже легли новые строки. Простым решением. «Благословлю Господа на всякое время, выну хвала Его во устех моих…» (Пс.33:1)

V

– Гарвард так Гарвард, – тогда просто сказал он.

Лето. Пока еще стояло лето. Лето, словно целая жизнь. Но детство заканчивалось. И что-то менялось вокруг. Правда, эти изменения не имели уже к детству никакого отношения. Просто в ближнем поселке начал строиться военный форт. И в один из дней дакоты собрали свои палатки и ушли куда-то подальше в прерии. Лэйс не знал. Он как раз отлучался на несколько дней с отцом по делам ранчо. Потом вернулся и уставший, утомленный уснул. А потом был другой день. Который как-то незаметно пролетел дома. И не знала Уинаки. Она приехала погостить на несколько дней у своей названой сестры Хелен.

Мэдилин озадаченным взглядом окинула оказавшегося этим вечером на ее ранчо гостя и пожала плечами. Этот юный дакота никогда не бывал здесь. И еще это был слишком жесткий, враждебный взгляд для человека, решившего навестить своего хорошего друга. Но это были прерии. Мэдилин быстро справилась со своей озадаченностью. Громадная сторожевая собака, прекратив свой лай, расположилась теперь у ее ног и ждала конца разговора.

– Я понимаю, что вы меня не можете знать, но мое имя Сколкз Крылатый Сокол, и моя жена гостит у вас, – сухо сказал индеец. – Я пришел за ней.

Мэдилин молчала. Вот какой он стал, Сколкз Крылатый Сокол. Тот непримиримый мальчишка одних годов с ее сыном, которого она мельком видела когда-то. Грозный и невольно наводящий ужас воин.

«Нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним; а праведник смел, как лев» (Притч.28:1), – вспомнила она. Нет, что-то здесь было не так. В этом отношению к гостю. В этой ее тревоге. Опасность. Да, опасность. Но разве не сказал Господь ученикам своим: «Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак, будьте мудры, как змии, и просты, как голуби» (Мф. 10:16). Что-то было не то в ее понимании и восприятии ситуации. «Храните в себе мир. Знайте, что если в вас смущение, то это знак, что закралась к вам какая-либо фальшивая мысль»^[105]. Мэдилин прервала молчание.

– Но тогда вам придется подождать, Сколкз Крылатый Сокол. Уинаки с моей дочерью пошли в поселок к вечерней службе в церкви, – заметила она. – Уинаки говорила, вы ведь знаете, что она там бывает.

Миссис Лэйс раздумывала теперь над двумя своими решениями. «Не искушай Господа Бога твоего»? (Мф.4:7) Или – «Страннолюбия не забывайте, ибо через него некоторые, не зная, оказали гостеприимство Ангелам» (Евр. 13:2)? Мэдилин пыталась понять, какое из этих двух решений будет ведь ближе к сложившимся обстоятельствам. Всё то же самое: «Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак, будьте мудры, как змии, и просты, как голуби» (Мф. 10:16). «То же самое Евангелие повелевает быть осторожным с врагами своими, не вверяться им… Итак, самим Евангелием предписана осторожность в отношении ко врагам и по возможности мудрое с ними обхождение»^[106]. Но Гай, такая громадная сторожевая собака, сидела у ее ног, но в доме было оружие, но Уинаки – их друг, и Натаниэль – подумать только – все эти годы постоянно оказывался ведь рядом со своим врагом. И ничего.

Она приоткрыла ворота:

– Пройдемте, пойдемте тогда уже в дом.

Но Сколкз, как оказалось, еще не все сказал.

– А еще у меня дело к Натаниэлю. Натаниэлю Лэйсу, – добавил теперь он. – От его друга Текамсеха.

– Но почему Текамсех не попросил прийти кого-нибудь из его друзей? Митега, Вамбли-Васте? – не удержалась женщина от недоуменного вопроса.

– Я тоже думаю, что он так бы и поступил, – заметил тот. – Но мы покидаем эти края, все заняты, все в сборах и заботах, Текамсех и другие воины в прериях, выбирают дорогу, а я все равно должен был прийти за Уинаки, раз все решилось так неожиданно, и она оказалась здесь.

– Заходите же, Сколкз Крылатый Сокол, – вздохнула Мэдилин. – Мы ведь все-таки не можем вот так стоять здесь весь вечер, пока наконец не появится Уинаки. Это может быть очень долго.

– Вы очень отважны, миссис, – усмехнулся тот. – Вы ведь все понимаете, что я совсем не похож на приятеля вашего сына.

Глаза Мэдилин подернулись задумчивой дымкой. Она стояла такая спокойная и хрупкая. Она не боялась. И даже не вознегодовала на него. Сколкз не понимал. Она сама не понимала. Она понимала только: «Радуйтесь всегда в Господе; и еще говорю: радуйтесь. Кротость ваша да будет известна всем человекам. Господь близко» (Флп. 4:4,5).

– Это не отвага, – заметила она. – Это всего лишь обычное гостеприимство прерий. Потому что враг ты моего сына или друг, но сейчас ты ведь гость моего дома. Разве у вас, дакотов, не также?

Сколкз пожал плечами. Наверное, просто правда ведь нечего было ответить. Слишком великое мужество. Слишком неожиданная смелость. Хотя все ведь понятно, она ведь и может быть только такой, мать Натаниэля, Маленького Сына Волка. Такого смелого и такого спокойного. Подавшего ему руку на дружбу, все равно, что по рукаву рубашки была тогда вытертая на него и засохшая кровь.

Лэйс сбежал с лестницы, ведущей наверх. Мгновение они со Сколкзом смотрели друг на друга.

– Как ты сюда попал? – наконец нарушил молчание Лэйс. – Ты ведь не мой друг. Сюда приходят только мои друзья. Ты никак не можешь оказаться здесь.

– Я враг бледнолицых, но сегодня я пришел как друг, – сказал Сколкз. – Дакота оставляют свои края и уходят в дальнии прерии, но я должен был вернуться за Уинаки, и у Текамсеха оказалась ко мне небольшая просьба.

Он протянул с этими словами сложенный листок пергамента.

«Моему другу и брату Натаниэлю. Приветствую тебя, и даже если нам никогда и не придется увидеться больше, я всегда рад за тебя. Твой друг и брат Текамсех Крепкая Пантера».

Натаниэль быстро пробежал глазами эти строки, посмотрел на Сколкза, посмотрел за окно. Казалось, он забыл сейчас о его вражде, казалось, словно они были друзьями. Это было слишком неожиданно, слишком больно – эта новость.

– Не хотел бы я сидеть и ждать в этом доме, но, видимо придется, – своим обычным пренебрежительным тоном заметил между тем Сколкз Крылатый Сокол.

Он осмотрелся и сел у стола. Натаниэль устроился по другую сторону. Мэдилин удержала невольный вздох. Отчаянная тишина повисла над ними. Словно это два грозных и бестрепетных льва расположились вот так рядом, казалось бы, такие ведь равнодушные и безразличные один к другому, но вместе с тем готовые на все – броситься ли вдруг друг на друга или же раскланяться и разойтись каждый в свою сторону, в зависимости от обстоятельств.

Мэдилин толкнула дверь из комнаты, поставила чашки и блюдо с нарезанным пирогом. Глянула на Сколкза. Наверное, она устала ненавидеть. Устала бояться. А может быть, просто старалась всегда молиться? Она не знала. Но почему-то она чувствовала какое-то спокойствие. Была только боль и печаль за своего Натаниэля. «Твоя воля, Господи». И жалость ко Сколкзу. А она, что она сама? «Делай, что можешь полезного и что позволяет закон, твоим любимым; но всегда поручай их Богу»^[107], – вот такой ведь должна была быть ее любовь к своему сыну. «Христианин должен обращать особенное внимание на душевный недуг памятозлобия, изгонять его при первом появлении, не дозволять ему возгнездиться в душе ни под каким предлогом, как бы этот предлог ни показался праведным при первом взгляде на него. Если допустим действовать памятозлобию – оно опустошит душу, соделает все подвиги и добродетели наши бесплодными, лишит нас милости Божией»^[108].

«“Изми мя, Господи, от человека лукава, от мужа неправедна избави мя, иже помыслиша неправду в сердце, весь день ополчаху брани. Изостриша язык свой, яко змиин, яд аспидов под устнами их. Сохрани мя, Господи, из руки грешничи, от человек неправедных изми мя, иже помыслиша запяти стопы моя” (Пс.139:1–4). – Как ты думаешь, кто человек лукавый, муж неправедный, грешник, весь день ополчающий брани, с ядом аспида под устами? – Это диавол. – Когда святой Давид проклинает врагов, или правильнее, устами его Дух Святой, то в этих случаях надо всегда разуметь духов нечистых, врагов рода человеческого, отнявших у нас рай, хотящих отнять дарованное нам Богом искупление и спасение. В Писании диавол иногда называется человеком. Так Спаситель назвал посеявшего плевелы между пшеницею “врагом – человеком”. Книга Псалтырь – возвышеннейшая духовная книга. В ней глубоко и подробно описан внутренний подвиг воина Христова. Часто употреблены прообразовательные тени и иносказания, дающие книге таинственность и темноту (не без причины на ней завеса!). Не надо принимать ее буквально: буквальное разумение Писания убивает душу. Необходимо разумение духовное: оно оживотворяет, поставляет на стези правые, святые. Дух Божий, заповедуя устами Давида совершенную ненависть к невидимым врагам душевным, научающий нас прибегать молитвою к Богу о сокрушении и истреблении их, – в то же время требует от нас любви ко врагам нашим – человекам, требует прощения нанесенных нам обид от наших ближних, требует этого с заклинанием: “Господи Боже мой, – молится Псалмопевец, – аще сотворих сие, аще есть неправда в руку моею, аще воздах воздающим ми зла: да отпаду убо от враг моих тощ, да поженет убо враг душу мою, и да постигнет, и поперет в землю живот мой, и славу мою в персть вселит” (Пс. 7, 4–6). Здесь представлены две стороны, делающие зло: ближние, человеки, – и диаволы. Дух Святой научает нас, что мщением, воздаянием ближнему зла за зло, – словами то, или делами, или помыслами, – человек призывает на себя брань невидимого врага, побеждение, низложение им, потерю благодати. “Слава” – благодать Духа. “Молящийся за человеков, причиняющих обиды, – сказал преподобный Марк Подвижник, – сокрушает бесов; а препирающийся с первыми, сокрушается от вторых”. Все это и ты испытал самым опытом. Итак, отвергни все оправдания, которые все неправильны, потому что противоборствуют заповеди Божией; постарайся непременно стяжать любовь к врагам, и доколе не возможешь взять этой твердыни, “укрепи брань”, брань постоянную, повторяй приступы за приступами. То есть молись за тех, от которых терпишь напасти, и исполняй заповеданное Господом относительно врагов в конце 5-й главы Евангелия Матфея, – получишь непременно исцеление! В свое время начнет развеваться знамя победы, знамя Креста Христова, на стенах твоего Иерусалима»^[109].

«Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть?» (Мф 6:27), – вспомнила Мэдди, разливая чай по чашкам и грустно улыбнувшись на мальчиков. Вспомнила: «В сказаниях отеческих повествуется, что некто, будучи обижен другим, пришел к старцу и сказал: “Меня обидел один человек, и я хочу отмстить за себя”. Старец отвечал ему: “Нет, сын мой, предоставим отмщение Богу”; но когда не мог уговорить обиженного, то сказал ему: “Станем на молитву”. Во время молитвы старец начал говорить вслух: “Боже! Мы не имеем более нужды в Твоем попечении о нас; ибо сами хотим мстить за себя”. (Услышав это, брат) пришел в умиление и сказал: “Прости меня, авва, я не буду более мстить за себя”. Также и я говорю тебе, брат, если мы заботимся о жене и чадах, то Бог уже не печется о них. Если же оставим сии заботы, то Бог попечется и о них, и о нас».^[110] Мэдилин снова вышла, оставив дверь приоткрытой. Тонкий запах и вкус разлитого чая словно отдавались далью прерий. Сколкз посмотрел на Натаниэля:

– Текамсех Крепкая Пантера раскрывает секреты дакотов тебе, Уинаки Первый Утренний Луч делится своими секретами с твоей матерью. Хорошая же у вас дружба, как я погляжу. Уинаки с Текамсехом словно забыли, что есть кровь дакотов и кровь бледнолицых, и только один Сколкз Крылатый Сокол и помнит все.

– Это уже неважно, Сколкз, – просто сказал Натаниэль. – Всем нашим секретам друг с другом уже и наступил конец.

Он встал и подошел к окну. Словно забыл про Сколкза. В каких-то своих мыслях взял лежавшую здесь книгу. Провел ладонью по переплету. Положил назад. И стоял, просто смотрел куда-то на ближний лес где-то вдалеке. «Возверзи на Господа печаль твою, и Той тя препитает…» (Пс.54:23) Знакомые. Такие знакомые слова. Они теперь были с новым пониманием. А Сколкз тоже что-то вспомнил. Вспомнил про Уинаки.

– Бледнолицым мало наших лесов и прерий, нашей крови, они еще и отклоняют наших женщин от веры своих отцов, от наших тотемов. Что могла найти в этой книге моя Уинаки?

– Ты не поймешь этой книги, Сколкз, – заметил Лэйс. – Там нет закона мести.

– Это слишком гордые слова бледнолицего, когда он разговаривает с воином дакота, – сказал тот.

– Я не подумал. Прости, – Лэйс пододвинул книгу к нему.

Со всем своим пренебрежением ко всему, что было у бледнолицых, со всей своей ненавистью ко всей их жизни Сколкз Крылатый Сокол все-таки взял эту книгу осторожно и с уважением. Он почему-то понял, что ее просто нельзя взять в руки иначе. Святая Святых.

– Нет, – сказал он наконец, подняв голову. – Не знаю, что здесь нашла Уинаки, но я не понимаю. «Любите врагов ваших» (Мф.5:44), – сразу все понятно, что это неправильно.

– Это не то, что ты думаешь, Сколкз, – улыбнулся Натаниэль. – Это не значит, что ты должен кидаться на врага с обниманиями и целованиями. Это значит – поступать с врагами по справедливости. Как ты и сам помог мне ведь тогда на дороге. Кровь за кровь и жизнь за жизнь. И за друга, и за врага.

«Даждь кровь и приими Дух», – добавил он уже про себя. Сколкз бы не понял вслух. Но Сколкз или Текамсех. «Возлюби ближнего по указанию евангельских заповедей, – отнюдь не по влечению твоего сердца…»^[111]

А Сколкз задумался. Только что прозвучавшие слова Натаниэля почему-то оказались очень близки его сердцу. Но в этой книге ведь все равно было слишком много такого, что он никогда не поймет и не примет.

– Ладно, – согласился Сколкз. – Вот только сейчас ты мне уже ничего не скажешь. «А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» (Мф.5:39). Я не думаю, что такое безумие вообще возможно. Дакота должен быть воин и защитник.

– Это так написано, чтобы люди не кидались друг на друга по поводу и без повода, как будто они не люди, а дикие волки. А когда ты должен быть уже воином и защитником, надо читать в другом месте: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин.15:13).

Сколкз вернул ему книгу. Но невольно не удержался от того, чтобы не выказать свою враждебность:

– Как-то у тебя все слишком складно получается, я всегда думал, что эта книга для детей и женщин, а ты все говоришь так, что она и для воина. Только тогда она не для тебя, – насмешливо взглянул он на него. – Тебе только и класть душу свою за друзей своих. Я хорошо помню, как легко тебя победил. Все равно, как если бы ты сразу взял да и сдался.

– Я не сдавался, – возразил ему Лэйс. – Ничего я не сдавался.

– Да и ладно, – заметил Сколкз. – Все равно ведь сидишь, унижаешься и оправдываешься передо мной, – добавил он.

Натаниэль посмотрел на него и уже ничего не произнес в ответ. Лишь глаза блеснули на мгновение щемящей сталью. Сколкз уловил его на собственных же словах. Жестоко и честно. Теперь нечего было сказать. Оправдание – на оправдание, мерзость – на мерзость? Он молчал. Вместе с невольной вновь вспыхнувшей обидой на Сколкза. Ему мало своего торжества, он еще и насмехается? Только он забыл, что хорошо смеется тот, кто смеется последним. И забыл, что это ведь была его случайная победа. Все могло быть наоборот. Просто у всех и всегда бывают и победы, и поражения. Натаниэль собрался уже все это высказать вслух и просто уничтожить тогда хотя бы морально своего недруга. Но и все-таки только вздохнул и ничего не сказал. Говорить было нельзя. «Пусть он обижает, но ты не обижай. Слова его да будут для тебя упражнением в любомудрии. Если они не трогают тебя, это значит, что ты неуязвим. А если и страждет несколько душа, удержи прискорбное внутри себя. Ибо сказано: “во мне смятеся сердце мое” (Пс. 142, 4), то есть страсть не выказалась наружу, но усмирилась, подобно волне, разбившейся внутри берегов. Успокой свое лающее и рассвирепевшее сердце. Пусть страсти твои устыдятся присутствия в тебе разума, как резвые дети стыдятся пришествия достопочтенного мужа»^[112].

– Хорошо, Сколкз Крылатый Сокол. Я услышал тебя, – наконец отозвался он.

Услышал. Опустил голову. «Больши сия любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя. Если кто услышит огорчительное слово, и будучи в состоянии отвечать таким же словом, преодолеет себя и не скажет, или, если кто, будучи обманут, перенесет это и не станет мстить обманщику, тот полагает душу свою за ближнего»^[113].

Нат взял со стола книгу, словно был уже в комнате один. Наверное, так бы и прошел весь оставшийся вечер. Но Сколкзу не понравилась установившаяся тишина. И слишком озадачивало молчание Натаниэля. Он не знал, как когда-то сказал Антоний Великий: «Сын мой! великая слава – приобучиться молчанию. Молчание – подражание Господу нашему, Который “ничтоже отвеща, яко дивитися Пилату” (Мк. 15:5)». Зато знал Натаниэль. И решил уже молчать. Сколкз огляделся по сторонам и снова глянул на него. Неожиданно сам для себя вдруг подумал, что это, наверное, и правда очень правильные слова – «Любите врагов ваших…» Когда ненавидишь, то никогда ведь не замечаешь, что где-то переступаешь в своей ненависти грань мерзости и подлости и поступаешь так, как никогда бы не поступил, если бы увидел себя вовремя со стороны.

Наступившая тишина, наступившее молчание словно обличали теперь его, как будто он все ведь знал: «Фарисей! ты ведешь на казнь неповинного за преступление, которое ты сам для него вымыслил! Тебе принадлежит казнь, равно как и преступление! Неужели ободряет тебя то, что ученик Христов, подражая Христу, в молчании пьет чашу страданий, которую ты ему приготовил? Несчастный! устрашись этого самого молчания великодушного и таинственного. Как ныне ради Иисуса молчит последователь Иисуса: так на страшном, всеобщем суде возглаголет за него Иисус, обличит беззаконника, неузнанного людьми, и пошлет его в муку вечную. Фарисеи вымыслили преступления для Самого Богочеловека; они устроили для Него казнь; они купили Его кровь; они притворились непонявшими Его»^[114].

Когда-то Нат в своей синей форме капитана встанет перед собранием дакотов. Сколкз узнает по прошлой памяти это его молчание. Которое вот так может ведь быть громче всяких слов, громче любого крика. Вопиющим обличением несправедливому приговору. Только Сколкз не будет уже вчерашним ребенком и задавит это обличение в своей совести своей ненавистью. Но сейчас он все-таки не смог.

– Ты обиделся, Маленький Сын Волка? – прервал он его молчание.

Лэйс поднял на него уже прежний спокойный взгляд:

– Я должен был обидеться? – заметил он.

– Не знаю, – согласился Сколкз. – Но я не должен был говорить таких слов. Я все-таки пришел сегодня не как враг, а как друг. Давай книгу обратно, и будем читать дальше.

Глаза Натаниэля блеснули загадочным, таинственным светом:

– Ты не обидишься и не накинешься на меня сразу же с местью, если я тебе прочитаю сейчас что-то вслух?

– Нет. Обещаю. Слово прерий.

– Тогда слушай. Здесь написано: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями» (Мф.7:6).

– Это очень хорошо сказано, – невольно согласился Сколкз. – Побольше бы таких слов. Тогда, наверное, я бы понял эту книгу.

Натаниэль пододвинул к нему и блюдо с нарезанным пирогом.

– Возьми еще, Сколкз. У моей мамы всегда очень вкусно получается. Ты ведь просто никогда не был у меня.

Наверное, он забыл, что они враги. Сколкз тоже мог бы быть его товарищем. Недаром же он был другом Текамсеха. Друзья все равно ведь всегда чем-то похожи друг на друга. Сколкз и сам забыл о своей вражде. Но стук ворот и топот копыт, звонкие девичьи голоса прервали тишину. Сколкз поднял голову. Святое Евангелие закрылось. Святое Евангелие легло на стол. Святое Евангелие закрылось и словно растаяла, исчезла призрачным миражом вдруг коснувшаяся сейчас его сердца невольная дружба к Натаниэлю.

– Мне жаль, Натти Лэйс, – помолчав, сказал Сколкз, в первый раз в жизни назвав его этим уменьшительно-ласкательным именем, каким его обычно звали друзья. – Мне жаль, Шон Маинганс, Маленький Сын Волка. Но я был твоим врагом и всегда останусь им.

Он встал. Натаниэль тоже. Спокойный и серьезный. Сделал легкий полупоклон в его сторону.

– Ты говоришь, Сколкз Крылатый Сокол, – заметил он.