Ибо крепка, как смерть, любовь… или В бизоновых травах прерий
TextНе такое подобие для нечестивых! не сравнивает их вдохновенный Давид с древами или с чем другим, имеющим свойство, признаки жизни! Другое, другое для них сравнение! Не тако, нечестивии, не тако, – воспевает царственный Пророк, – но яко прах, его же возметает ветр от лица земли[77]. Нечестивые! вы – пыль безжизненная, поднятая вихрем бурным – шумною суетою мира – с лица земли, крутящаяся в воздухе, несущаяся густым, заслоняющим солнце, всю природу облаком.
Не смотри на это облако! не верь обману очей твоих! для них пустая пыль, ничтожная пыль ложно представляется облаком. Закрой на минуту глаза, и пролетит облако пыли, носимое сильным мгновенным дыханием вихря, не повредив твоего зрения. Через минуту ты откроешь очи, посмотришь – где облако обширное? поищешь его следа, и нет облака, нет после него никакого следа, нет никакого признака бытия его.
Грозной песнию, грозными звуками продолжает Давид изрекать грозное, роковое определение на нечестивых. Сего ради не воскреснут нечестивии на суд, ниже грешницы в совет праведных[78]. Нет участия для нечестивых в воскресении первом[79], которое описал святой Иоанн в Апокалипсисе, в воскресении духовном, совершающемся во время земной жизни, когда прикоснется к душе вседетельный Дух и обновит ее в пакибытие. Воскресает душа, оживает в жизнь Божественную! Ее ум и сердце просвещаются, соделываются причастниками духовного разума. Духовный разум – ощущение живота бессмертного[80], – по определению духоносцев. Самый этот разум – признак воскресения. Так, напротив, плотское мудрование – невидимая смерть души[81]. Духовный разум – действие Святаго Духа. Он видит грех, видит страсти в себе и других, видит свою душу и души других, видит сети миродержителя, низлагает всякое помышление, взимающееся на разум Христов, отражает от себя грех, в каком бы видоизменении он не приблизился: потому что духовный разум – царство, свет Святаго Духа в уме и сердце. Не воскреснут нечестивии для духовного рассуждения! Это рассуждение – совет одних праведных, их достояние. Оно неприступно, непостижимо для нечестивых и грешных. Оно – Боговидение, и только чистии сердцем узрят Бога[82].
Путь нечестивых ненавистен Богу, столько чужд и мерзостен Ему, что Писание представляет Бога отвратившимся от него, как бы не знающим его. Напротив того, путь правды столько приятен Богу, что Писание говорит о нем: Весть Господь путь праведных[83]. И точно Он един весть этот путь! Блаженный путь! ты приводишь к Богу! ты сокровен в бесконечном Боге! твое начало – Бог, и конец твой – Бог! Ты бесконечен, как бесконечен Бог.
Путь нечестивых имеет грань, имеет горестный предел! Эта грань на краю глубокой, мрачной пропасти, вечного хранилища вечной смерти. И погибнет он – путь нечестивых – навсегда в этой страшной пропасти, приведши наперед к ней и погубивши в ней всех шествовавших им.
Весть Господь путь праведных, и путь нечестивых погибнет[84]. Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, не увлекается их образом мыслей, их нравственными правилами, их поведением, но в законе Господни вся воля его.
Так воспевает небесный, чудный Певец: к святой вдохновенной песне его прислушивался пустынножитель.
1847 год.Николаевский Бабаевский монастырь
Х
Это Натаниэль случайно открыл забытую в гостиной Мэдилин книгу, наверное, он совсем не собирался сейчас читать, но все-таки дочитал попавшуюся главу до конца. Там ведь было написано про Давида царя, а Давид был великим полководцем, и если что-то было написано про него, то это должно было быть что-то интересное. А потом он отодвинул книгу обратно.
– Сидит с раннего утра орел на вершине высокого утеса; сверкающие очи его жадно ищут добычи; потом он поднимается в синее небо, плавает, распростерши широкие крылья, в обширных пространствах; ищет добычи. Когда увидит ее, – стрелой, молнией, спускается на нее, другой стрелой подымается с нею, исчезает. Накормил он птенцов своих и снова на страже своей: на скале или в небе. Таково сердце, заразившееся язвою неисцельною любви к заповедям Бога! И в этой-то любви – блаженство.
Свт. Игнатий Брянчанинов
Такими были прерии. Прерии, в которых он вырос и которыми он жил, просторы и дали без конца и без края. Он понял. Наверное, он сейчас понял. Прерии возвещали о Боге. О том, что вся жизнь человека должна быть такая, словно вот этот орел в синем небе над бизоновыми травами… Всегда и во всем. Волей, Господней волей, заповедями Божиими…
«Основавший жительство свое на изучении Евангелия и на исполнении Евангельских Заповедей, основал его на твердейшем камне. В какое бы он ни был поставлен положение обстоятельствами жизни, подвиг его всегда с ним. Он непрестанно делает, он непрестанно подвизается, он преуспевает непрестанно, хотя дело его, хотя подвиг его и преуспеяние неприметны и непонятны для других»[85]. Натаниэль никогда не задумывался лишний раз о многом. Наверное, для него все было вот так просто. Прерии были прериями, и орел в синем небе – орлом.
«Яко право слово Господне, и вся дела Его в вере…» (Пс. 32, 4)
«”Все дела” Божии – в вере, а не в доказательстве. Если видишь небо и порядок в нем – это для тебя руководитель к вере. То же – если рассмотришь муравья, пчелу – везде видна мудрость Творца. Ничто да не приводит тебя к неверию. В том, что существует, нет ничего безпорядочного и неопределенного или случайного. Не говори – злая случайность или недобрый час. Это слова людей невежественных. Сколько волос на голове? Ни один из них не забыт. Видишь око Божие, как ничто и самое малое не избегает Его надзора»[86].
Рассветное солнце лилось через оконное стекло на пол и на стены комнаты. Рассветное солнце заливало светлоголового подростка, совсем также, как будет заливать когда-то потом где-то там, на Потомаке, того юного и доблестного капитана с такими же серо-голубыми глазами…
«Да убоится Господа вся земля, от Негоже да подвижутся вси живущии по вселенней»(Пс. 32, 8).
«”От негоже да подвижутся” – “пред Ним да благоговеют” “вси живущии по вселенней”. Никто не бойся чего-либо другого, кроме Бога. Звери ли свирепствуют? – Бога бойся. Человек ли ненавидит тебя? – Бога бойся. Диавол ли воюет? – Бога бойся. Вся тварь под властью “Того, Кого” повелевает Давид бояться. Почему и Соломон сказал, что “кроме Его не бойся никого”»[87].
Глава 5. Названые сестры
I
…Ярко оперенная стрела пронеслась в воздухе и вонзилась точно в намеченную цель. Хелен – она была самая младшая со всей семьи Лэйсов – подошла к дереву, вытащила стрелу из мишени и вернула ее обратно в колчан.
– У тебя получается прямо как у Натаниэля, – с улыбкой заметила ей Уинаки, Первый Утренний Луч, ее подруга из ближнего племени дакотов. Она была сестра Текамсеха, и поскольку их старшие братья были друзьями, эти юные девочки тоже сдружились между собой с самого детства.
– Мама всегда говорит, что это неважно, – отозвалась Хелен. – Кто лучше, кто дальше. Главное, делать то, что ты делаешь, как уж можешь и на совесть. А все остальное – это уже гордость и самомнение. У Натаниэля все равно получается лучше, – добавила она. – Он всегда стреляет без промаха, а у меня бывают и ошибки.
Это было не главное. Снова подумала Хелен, уже про себя.
«Пс.15:8. Предзрех Господа предо мною выну, яко одесную мене есть, да не подвижуся».
Вот что было главное. «А поэтому имей ум всегда в Боге – и во время сна, и во время бодрствования, при вкушении пищи и беседе, за рукоделием и всяким другим делом, по слову Пророка. Ибо Давид, при всем том, что был царь и имел попечение о всем царстве своем, всегда мысленно видел Господа пред собою в молитве своей. Надобно всякое дело совершать так, как бы оно делалось пред очами Господа, и всякую мысль слагать так, как бы Господь назирал ее. Как пред людьми стараемся соблюдать видимое для людей, так, и еще гораздо более надо быть уверенным, что имеем зрителем Бога, сказавшего: “еда небо и землю не Аз наполняю?” (Иер. 23, 24)»[88].
– Но все равно сразу видно, что вы брат и сестра, хотя вы оба и не похожи друг на друга, – сказала Уинаки, натягивая тетиву лука в свою очередь.
Хелен провела рукой по бархатной коже своего вышитого бисером колчана. Это была ее работа, она научилась этому рукоделию от Уинаки. Красивые бусинки матово поблескивали сейчас своим узорчатым орнаментом. Нелл улыбнулась. Тонкая, с серо-зелено-карими глазами, она лишь недавно повзрослела, но вместе с тем уже сейчас была словно точная копия своей матери в ее юности. Тот же взгляд и та же улыбка… А еще она становилась великолепной наездницей, стойкой и хлопотливой маленькой хозяйкой ранчо, сдержанной, молчаливой леди. Станет. Когда-то она станет. А пока еще ведь оставались всё только детские печали и радости или обиды. Как, например, вот эта. О том, что все равно ведь у Натаниэля получается лучше.
– Да, мы с ним брат и сестра, и это главное, – согласилась девочка со своей подругой. И добавила: – «Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним» (Быт.4:7), как сказал когда-то Господь…
II
– «Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним», как сказал когда-то Господь…
Она услышала в ответ серьезный голос Уинаки:
– А если тебя отдают в жены в чужую семью, а ты любишь другого? Как тогда велит ваша книга?
Нелл посмотрела на подругу. Вот, значит, откуда она была, эта затаенная тихая печаль в этих черных и больших глазах, словно казавшихся сейчас от этой печали еще больше. Хелен была чуть младше по возрасту и совсем пока и не думала об упомянутой сейчас стороне жизни, но за Уинаки, оказывается, все было уже решено.
Большие бархатные глаза Уинаки смотрели уже в другую сторону.
– Наверное, я зря сказала тебе, – заметила она. – Это все равно ведь самая обычная история. Как у многих, как у всех.
– Но мы ведь друзья, – серьезно ответила та.
– Как ты похожа на Натаниэля, – вздохнула индейская девочка. – Пусть и не самим цветом глаз, но вот этим светом в них. У тебя такой замечательный брат. И ты у него такая замечательная сестра.
– Нет, Нат всегда такой спокойный и доблестный, а я всего лишь мечтательная и восторженная дамочка, – вздохнула теперь и Хелен.
Хелен задумалась о чем-то своем. Уинаки Первый Утренний Луч не знала. Кроме блистательных успехов и умений в своей внешней силе, у Натаниэля был спокойный, сдержанный характер. Ко всему и во всем. Почему-то она всегда вспоминала на него: «На кого воззрю, токмо на кроткаго, и молчаливаго, и трепещущаго словес Моих» (Ис.66:2).
– Оставь, ты так здорово управляешься с лошадьми и стреляешь, и словно ни в чем не уступишь и любому воину дакота, – лишь дружески улыбнулась та.
– Только это все внешнее, Уинаки, – заметила Хелен. – А Господь видит мое сердце.
– Вот и старайся в своем сердце, – заметила та. – А Натаниэлю – свое, и тебе – свое. Ты просто многого еще не понимаешь. Какой ценой или каким талантом ему вся его доблесть. И какими испытаниями и оправданиями она еще ведь только будет испытываться.
Наверное, Уинаки была права. Как будто она все знала. Словно она читала книгу заповедей Божиих в звонах ветра и по рассветным краскам торжествующих по утрам солнечных восходов.
«Сердце знает горе души своей, и в радость его не вмешается чужой» (Притч.14:10).
– Пойдем уже к дому, Уинаки.
Они зашагали по тропинке. Уинаки вздохнула, невольно задумавшись сейчас о всех превратностях жизни. Сколкз Крылатый Сокол ненавидел Натаниэля. Она сама пойдет замуж за нелюбимого человека. А солнце заливало песок и траву. Где-то и в чем-то сокрыта, наверное, великая тайна. Потому что слишком яркий солнечный свет бывает ведь на этой земле.
III
Мэдилин не придала значения тому моменту, что Хелен очень быстро покинула вдруг общество матери и своей подруги за накрытым к чаю столом, даже и не успев притронуться к чашке. Конечно, непонятно, но девочка почему-то вспомнила, что именно сейчас ведь должна посмотреть на лошадей, собрала с собой узелок и убежала. Мэдилин лишь пожала плечами.
А потом они разговорились с Уинаки. О чем-то, не имеющем значения, о чем-то своем и родном обеим. В задушевном и тихом разговоре Уинаки как-то самим собой упомянула и о том, что она уже совсем скоро выходит замуж.
Мэдилин почувствовала в ответ невольную печаль. Время летит. Летит так быстро, что и не заметить. Вот вчерашние девочки становятся невестами и женами.
– Ты рада, моя дорогая? – заметила она. – Или это воля твоих родителей?
– Я люблю другого, – просто и печально сказала Уинаки.
Мэдилин с ответной грустью во взгляде посмотрела на нее. Мир, этот мир. В котором всё как всегда. Горесть и печаль. Боль и все скорбные чувства.
– Но я думаю, что всякие родители любят ведь свою дочь и не отдадут ее замуж за плохого и злого человека, наверное, это достойный избранник, как ты думаешь, Уинаки? – попыталась она найти свои слова утешения.
– Все так, миссис Мэдилин, – поддержала ее девочка. – Сколкз Крылатый Сокол, конечно же, станет смелым и великим воином и когда-то он мне, наверное, даже и нравился, хотя я и не понимала этого, потому что была еще слишком мала. Но в моем сердце уже всегда будет другой человек.
– Может быть, тогда все-таки можно уговорить отца и мать, и они поменяют свое решение? – предложила Мэдилин заведомо безумный, как она сама понимала, ход развития событий. Но она ведь должна была все-таки что-то сейчас сказать.
– Нет, моя беда не в воле моих родителей. Они очень любят меня, и хотя мы со Сколкзом остались последними дакота из своего племени, и эта свадьба просто не может не состояться, я знаю, что я упросила и умолила бы их, но я ведь люблю того, кто никогда не полюбит меня…
Уинаки помолчала.
Мэдилин как раз встала из-за стола и стояла спиной к ней, убирая сполоснутые чашки на полку. Поставила одну. Осталось поставить другую. Она невольно на миг забыла, зачем у нее в руках эта чашка, когда голос девочки прозвучал наконец снова.
– Я люблю Натаниэля, – сказала та.
Мэдилин передумала ставить свою чашку на полку. Она снова села к столу и налила чая. Помешала ложечкой.
Она не думала. Мэдилин никогда не думала так о своих детях. Они были еще детьми. Но они были уже выросшими детьми. Это был новый мир. Новые опасности. Она не сомневалась в чистом, горячем и нежном чувстве Уинаки. Первая любовь. Только где-то рядом ведь и такие взрослые страсти. Да, всё так, подумала Мэдди. Но Натти все-таки еще совсем мальчишка. Девочки взрослеют раньше. У Натаниэля все равно его лук и стрелы, и его дружба с Текамсехом, и словно бы и ничего другого вокруг. А еще он все равно должен был все знать: «А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем» (Мф. 5:28).
Наверное, она слишком задумалась. Молчание стало затянутым.
– Может, я не знаю своего сына, – начала Мэдилин, – но я почему-то думаю, что Натаниэль весь в своих приключениях с луками и стрелами и меньше всего может думать о том, чтобы у него появилась бы вдруг невеста, даже такая красивая и замечательная, как ты, Уинаки, Первый Утренний Луч…
– Вот всё ведь так и есть. Он не замечает и не видит меня, – тихо произнесла Уинаки. – И никогда не заметит и не увидит…
Мэдилин посмотрела на нее. Ее серо-зелено-карие глаза засветились таинственным, задумчивым светом. Словно просторами прерий и далями памяти. Горькой грустью бизон-травы. Но вместе с тем и тайным, сокровенным счастьем.
– Я понимаю, что ты меня сейчас не послушаешь, но знаешь, то, что ты думаешь, что твое счастье – это он, это ошибка и это ты придумала себе сама. Я тоже когда-то не верила, когда мне так говорили. Я говорила, что мама просто ничего не понимает. Я не буду тебе ничего говорить и ни на чем настаивать. Но я тебе просто расскажу одну историю. А правда это или нет – я думаю, ты решишь сама. Давай, нальем с тобой еще чаю? И там где-то ведь оставалась еще шоколадка. Из Милуоки, представляешь? Так вот. Это тоже было где-то под Милуоки. Жила одна девочка. И выросла, и полюбила. Горько и невпопад. Обычная история. Потом просто вышла замуж. И поняла, что только так, как получилось, только так и есть ее счастье. Была свадьба, как в сказке. Были дни и годы, и любовь, и забота. Будет вечность, и все будет точно так же. И нет никакого другого человека на свете. Сейчас уже выросли дети.
Мэдилин на мгновение умолкла.
– Сына зовут Натаниэлем, – закончила она.
Уинаки посмотрела на нее. Она думала, что слушала какую-то общую историю, какую-то легенду, нравоучение. Но концовка рассказа была так неожиданна и реальна. Вот только светлоголовый американский мальчишка, друг ее брата, был ведь таким милым и дорогим сердцу.
– Но я люблю Натаниэля, – уже со слезами в голосе заговорила она. – Я так рада, когда его вижу. Мне так больно, что все напрасно. Почему? Я думаю о нем, я всегда помню его. Почему? Почему все так больно? Крылья, у меня ведь были словно крылья. И больше нет. А я ведь никогда не полюблю так никого другого. Я буду всегда любить только его, – она закрыла лицо руками и заплакала. Тихо и горько.
Мэдилин, конечно же, не нашла слов. Она просто обняла ее. И сама смахнула невольные слезы. Крылья. Люди всегда ищут крылья. Как когда-то искала она. Но в крыльях – всегда обман, всегда ложь[89]. «Смотри за твоими водами (сердечными чувствами), чтобы они текли тихо, как сказал Пророк о водах Силоамских: “воды Силоамли текущия тисе” (Ис. 8, 6)»[90]. «С премудростию зиждется дом, – говорит Писание, – и с разумом исправляется» (Притч. 24:3)[91]…
– Дорогая моя девочка, – прижала она ее к себе, – где же мне найти для тебя утешение? Нет такого утешения в твоей печали, чтобы найти его от человека. Но мы не знаем, мы никогда не знаем, как все будет лучше. Не надо, Уинаки, милая, не надо. Всё обманы, всё миражи и страсти. А любовь – она у Бога. И никогда не перестает…
Уинаки что-то вспомнила. Она вырвалась и отбежала к окну. Слезы высохли, и теперь глаза ее горели сухим, горячим огнем.
– Не говорите мне таких слов. Я никогда не поверю в вашего Бога. Белые люди принесли много зла и горя на нашу землю. У них не может быть ничего хорошего.
Мэдилин вздохнула. Правда. Это ведь была правда. Слишком много зла и горя. Это ведь и была поэтому вся непримиримая ненависть Сколкза. Теми пятнами засохшей крови на той рубашке ее сына. Она помолчала и наконец все-таки нашла, что сказать:
– Мне очень грустно, Уинаки. Но есть другая вера в Бога. Не как у них. Правильная вера. Она так и называется – православная вера. «Правильно славить Бога…»
IV
Хелен между тем управилась с лошадьми в загоне, напоила их и вышла за ранчо, подумала и пошла к реке. Дома Уинаки, наверное, еще разговаривала с ее матерью и она решила не мешать их разговору своим быстрым возвращением. Девочка пристроилась у излучины, но ее одиночество очень скоро оказалось прервано появлением брата. Хелен поняла, что, как и предполагала, должна ведь задержать его.
– Подожди, Натаниэль, – позвала она. – Не спеши пока так к дому, там у мамы и Уинаки свои женские секреты и разговоры, и ты можешь им помешать.
– Ладно, – послышался его ответ, и усталая и покорная обреченность просквозила в этом голосе. – Правда, я очень устал и хочу есть, как самый голодный волк в прерии, но что теперь уже поделать, – согласился он.
– Ничего, Натаниэль, – просто заметила ему она. – Ты ведь тоже должен все знать, что есть такое слово – «терпение».
– Я понимаю, – отозвался тот. И продолжил уже с улыбкой: – «Жены ваши в церквах да молчат…» (1Кор. 14:34)
– Это в церквах, – с живостью отозвалась девочка. – А частным образом увещевать можно, вот так сказал святитель Иоанн Златоуст.
– Тебя не переговорить, – заметил брат.
– Но я не требую от тебя никакого подвига, – улыбнулась Хелен. – Я подумала, прежде чем прийти сюда.
Она потянулась в траву и достала принакрытую салфеткой корзинку. Лэйс принялся за принесенные ею пироги, а она посмотрела на него и вдруг заметила:
– Ты ведь перестал пропускать службы в последнее время. Ты теперь будешь так уже всегда?
– Наверное, – снова согласился тот.
– Я рада за тебя, – не удержалась Хелен.
Глаза Натаниэля насмешливо блеснули:
– Так рада, сколько бывает радости и об одном кающемся грешнике на небесах? – невольно поддразнил он сестренку.
– Перестань, Тэн, – серьезно сказала она.
– «Отборное серебро – язык праведного» (Притч.10:20), но я ведь не праведник, Нелл, – уже примирительно произнес он.
– Это не оправдание, и ты прекрасно знаешь об этом сам, – не приняла его примирительного тона Хелен.
– А ты видишь сучец в глазу брата твоего, – не остался в долгу уже и Нат.
Хелен с размаху швырнула в него своей шляпкой. Наверное, она швырнула бы и чем-нибудь потяжелее, если бы не понимала, что швыряться чем-нибудь тяжелым в людей никогда нельзя.
– Мы сейчас серьезно поссоримся с тобой, понял, Тэн? – пообещала девочка. – По закону прерий.
– Хорошо, Нелл. Прости меня, – неожиданно заметил Натаниэль.
Он не знал, почему он так сказал. Может быть, он вспомнил патерики[92]. Или просто надо было ведь что-то сказать.
Хелен невольно посмотрела на своего брата так, словно увидела его сейчас в первый раз. Обычно они ведь оставались в таких случаях каждый при своем мнении и всего лишь забывали каждый сам за себя все свои нечаянные обиды, и тогда в следующую минуту просто снова держались между собой как ни в чем ни бывало. Сегодня же Натаниэль взял на себя всю вину их, казалось бы, шутливой ссоры, но ведь в каждой шутке всегда есть своя доля обиды и насмешки. Хелен невольно оказалась растрогана его поступком.
Он сидел и уже думал о чем-то своем, смотрел на реку, на берег. Только Хелен почему-то увидела его сейчас так, как не задумывалась ведь никогда. Он был не просто ее старшим братом. Он был не просто Нат, Натаниэль, Тэн, Натти. Совсем ведь не просто. «Потому что Христос благоволил таинственно облечься в каждого ближнего нашего, а во Христе – Бог»[93].
Хелен решительно осудила себя. Она только сейчас все поняла. Узы кровного родства не давали ведь никакого права на всю случившуюся сейчас вольность и дерзость, которая имела быть и с ее стороны. Она вспомнила: «Святые иноки постоянно помнили слова Христовы: “Аминь глаголю вам: еже сотвористе единому сих братий Моих меньших, Мне сотвористе” (Мф. 25, 40). Не входили они в рассматривание, достоин ли ближний уважения или нет; не обращали они внимания на множество и очевидность его недостатков: внимание их обращено было на то, чтоб не скрылось от них каким-нибудь образом понятие, что ближний есть образ Божий, что поступки наши относительно ближнего Христос принимает так, как бы они совершены были относительно Его»[94].
Лэйс все также смотрел в другую сторону. Наверное, ему ведь было о чем подумать и кроме этого случившегося случайного и ненужного разговора. Конечно! Он жил своими прериями, своими приключениями и кто же знал, чем он там еще жил. Но прежде всего, но наперед всего он был светом и славой образа Божиего.
Хелен потянула Натаниэля за рукав. Она решила, что должна ведь сказать ему что-то важное, и поэтому это будет уже допустимая вольность. Потому что он все-таки был ее родным братом. И какая-никакая, но у них все равно была дружба.
– Я подумала, прости меня тоже, Тэн, – произнесла теперь и она[95].
Он повернулся и ничего не сказал. Слова были лишними. Слова были не нужны. Хелен положила свою руку на его протянутую ладонь, и он накрыл ее другой своей рукой. О чем они думали сейчас, он и она, может быть, об одном и том же: «Евангелие – священная и всесвятая книга! Как в чистых водах отпечатывается солнце, так в Евангелии изображен Христос. Желающий узреть Христа, да очистит ум и сердце покаянием! Он узрит в Евангелии Христа, истинного Бога, Спасителя падших человеков; узрит в Евангелии, какие свойства должен иметь ученик Иисуса, призванный научиться кротости и смирению у Самого Господа. В этих богоподражательных добродетелях он найдет блаженный покой душе своей»[96].
Сейчас все казалось так просто, так понятно. Они молча сидели над рекой, мальчик и девочка, брат и сестра, светлоголовый, с серо-голубыми глазами Тэн и темнокудрая Нелл… Словно дети из какой-нибудь старинной забытой сказки, еще не знающие ее начала, не знающие и конца, которым предстояло ведь найти в ней много приключений и повстречаться в жестоком противостоянии с силами зла, чтобы победить или погибнуть в этой борьбе. Только это была не сказка. Это была жизнь, и битвы, и зло были ближе и реальнее, чем казалось со стороны или чем представлялось и думалось им самим. «Смотри, какой был Давид! Не поешь ли ты его псалмы?»[97].
Мгновенье, все равно что вечность. Они разомкнули руки. И, может быть, это прошумел ветер в осоке или легла вдруг на воду тень пролетевшей птицы, но притаившаяся где-то рядом сказка вот так внезапно уже словно оборвалась, так и не начавшись. Они не знали. Они ничего не поняли. Они все поймут потом. «Мужайтеся, и да крепится сердце ваше, вси уповающии на Господа» (Пс.30:25).