– Тьфу, – надувалась Потаповна и уходила к себе в огород.
Егор и правда каждый день к забору своему выходил. Только один раз пропустил, заболел сильно. Пролежал три дня. А как отпустило маленько, наверстал. Идут люди мимо, глядь – четыре штакетины свежей краской блестят, за сегодня и за всё предыдущее.
Как-то вышел Петрович на улицу с кисточкой, а к нему гость с подарочком неожиданным.
– Слышь, Егор, а давай я тебе краску дам, – говорит ему Саныч. – Мы с мужиками вчера на базе сараи красили, так у маня пара банок осталась. У тебя вроде нет такой. Возьмёшь?
– Возьму, коль не жалко!
Стал забор Петровича ещё пестрей.
А там ему и другие деревенские принесли, новых оттенков добавили.
Как-то раз даже подарили фиолетовую да голубую. Соседи специально купили порадовать. В деревне такой никто ничего не красил, так пусть у него только будет!
Долго Петрович над забором своим трудился.
– А что ж ты делать-то будешь, когда он закончится? – спрашивали соседи.
– Мне хватит! – отвечал Егор.
Как-то раз проснулся он утром, налил себе чаю, сушек полный карман насыпал. Вышел на крыльцо – глядь, а забор-то поломан! Словно кто ногой саданул! И не один ведь раз, паразит, саданул, а много! Не случайно, явно из баловства. Это ж надо! Свои б не тронули, кто-то чужой по деревне шастал!
А он-то, Петрович, всё проспал! Не услышал… Ну что ж поделать раз сон такой крепкий у него, ори-толкай, не добудишься!
Посерел Петрович как небо перед дождем. Поломанные штакетины оторвал. Сходил к председателю. Тот тоже злой сидел как черт. В двух домах той же ночью окна побили, да в магазине их дверь покорежили, взломать пытались.
Шум? Да был, конечно, выскочили мужики, только тени в ночи увидали. И не догнали.
Взял Петрович досок взаймы, забор свой починил. Весь день к нему подходить люди боялись, такой злой был. А как стал красить, так голосок за спиной услыхал:
– Дядя Егор, жалко ваш забор! Красивый!
Полинка, внучка Потаповны, как бабочка неслышно подлетела. Косички с бантиками, платьице в горошек… Мотылёк и есть.
– Красивый, говоришь?
– Очень!
Улыбнулся Петрович, да как-то по-особому. Словно и ей, и не ей, а мысли своей какой-то улыбнулся.