Золотой жёлудь. Асгарэль. Рассказы

– Ох, Серёженька, это было заповедное место! И недалеко от центра, и будто окраина – дальше начинался Хамовнический вал, казармы, мы ходили туда смотреть, как милиционеры гарцуют на лошадях. Жилые бараки, а дальше – Воробьёвы горы… «Красная Роза» всегда гудела, как улей, этот гул станков был слышен на улице. Ещё помню, как мы ходили смотреть на ледоход на Москве-реке, а однажды – видимо, это был какой-то праздник – над рекой парил аэростат с портретом Сталина…

– О! – внук перебивает её, протягивая другую фотографию. – Ты с моей мамой на лесной поляне. Грибное лукошко у неё в руках. Как смешно раньше детей наряжали! Она здесь намного младше Даниэлы.

– Так это мы на даче. Как раз тот вынужденный отпуск был, когда меня на картошку хотели отправить.

В глазах у Лидии Николаевны проскальзывает молодое лукавство. Сергей знает эту историю. В министерство, где бабуля работала, пришла разнарядка – просили несколько десятков работников для двухнедельной командировки, помогать колхозникам собирать картошку. Выбор пал и на Лиду. Она отказывалась – у неё маленькая дочка. Разве можно мать отрывать от ребёнка? Но руководство было неумолимо.

И тогда бабуля пошла на хитрость. Она наняла одну молодую женщину, предложив той поработать в колхозе под её фамилией. А имя и менять не потребовалось – по удачному совпадению они были тёзками. Люди мало знали друг друга в огромном министерстве, и сначала подмены никто не заметил. Но тёзка оказалась пьяницей и любительницей быстрых романов, так что вскоре все заговорили о Лидке из планового отдела.

Женщину отослали обратно в Москву, а бабулю вызвали к высокому начальству, чтобы объяснила своё аморальное поведение. Обман, конечно, вскрылся.

– Да уж, смелая ты была.

– Не такая смелая, как Ася… И потом, ту историю всё равно замяли. Они ведь знали, что закон на моей стороне… Но где же Асины фото? Поищи, она точно должна быть на групповом снимке в школе.

Сергей перебирает фотографии до самого дна. Школьного снимка там нет.

– В следующий раз поищу другие коробки на антресолях, – успокаивает он бабушку. – Обязательно найдём. Просто сейчас времени не осталось, Даниэла ждёт.

– Конечно, конечно, Серёженька, иди! – сразу начинает суетиться Лидия Николаевна, провожая внука в коридор. – Ох, я тебе даже чаю не предложила! – спохватывается она. – Ты ел сегодня что-нибудь?

– Ел, конечно. Бизнес-ланч.

– Это что было?

– Борщ ел. Потом… индийские попподомы макал… в греческий хумус.

Бабуля ничего не знает про попподомы и прочую экзотику, а Сергей продолжает веселиться, подшучивая над её замешательством.

– Суши ел… и сашими.

– Вообщем, ерунды заграничной нахватал. Ну разве полезно это? – ворчит Лидия Николаевна. – Ладно уж… иди!

От внука приятно пахнет лосьоном, и она, не удержавшись, треплет его по мягкому ёжику волос. В этом знакомом им жесте – такое безграничное «я тебя люблю», что оба на мгновение смущаются.

– А почему ты об той Асе раньше никогда не вспоминала? – вдруг спрашивает Сергей.

– Да особенно нечего рассказывать. Дружили, дружили и… выросли из своей дружбы. Разными путями по жизни пошли. Такое у многих случается, – буднично объясняет Лидия Николаевна, но в её тоне сквозит осуждение. Это не она, а именно кто-то другой виноват, что такая крепкая дружба оборвалась.

  4.

  Кочевники в лёгком разноцветном тряпье совсем не принадлежали холодному осеннему дню. Они словно на минутку заскочили в московские серость и слякоть из мест, где благоухает летний зной и на вечнозелёных ветках крутят своими умными яркими головами большие птицы… Наверное, эти кочевники просто возвращались теперь в своё вечное лето, и путь их лежал через Тёплый переулок.

  Заросший бородой до самых глаз мужик вёл на цепи облезлого маленького медведя. Чёрная старуха и другой цыган с гармошкой сидели в повозке. Молодые женщины – коренастые, сильные, замотанные в шали – тащили за собой детей. У одной девчонки, Лидиной ровесницы, совсем не было руки, и Лида с брезгливой жалостью посмотрела на её обнаженную подмышку с редкими чёрными волосиками, начинавшуся сразу возле плеча.

  Лида даже во сне вспомнила, что это были крымские цыгане «кримэ». Они приехали в Москву наниматься забойщиками на строительство метро и всё лето жили возле Новодевичьего монастыря.

– Красивая, погляди, что у меня есть для тебя, – цыганка схватила Лиду за рукав и вдруг протянула ей красные туфли. – Примерь.

  Туфли сидели на Лидиных ногах, как влитые. Она задохнулась от радости.

– Спасибо.

– Погоди, погоди, – остановила её цыганка, под глазом у неё торчала бородавка. – Платить-то чем будешь?

  Денег у Лиды не было.

– Отдай мне своего братика, – вкрадчиво предложила женщина, подмигнув бородавчатым глазом.

  «Я этих людей больше никогда не увижу», – вдруг подумала Лида, догадавшись, что она спит, и сразу почувствов себя хозяйкой в этом мире. Ей всё здесь позволено, никто ничего не узнает и не заругает её за плохое поведение и недобрые мысли.

– Да берите его на здоровье!

  Цыганка хлопнула себя по широкому бедру, что-то хрипло крикнула соплеменникам, и те заплясали веселее. А похожий на чертёнка цыганенок шустро спрыгнул с повозки и колесом прошёлся перед Лидой.

  Наутро сон вызвал мимолетное сожаление – уж очень красивые туфли были, и в тот же день Лида забыла о нём. Но через несколько дней он всплыл явью.

  Подруги сидели у воды под стеной Новодевичьего монастыря, когда мимо них пёстрой и шумной группой прошествовали цыганки. Они только что прополоскали свои тряпки в пруду, теперь несли мокрые узлы обратно в табор. Одна подмигнула Лиде, и девочка узнала в ней женщину из своего сна.

– Что с тобой? – спросила Ася. – Ты стала белой, как простыня…

  Лида рассказала ей свой сон.

– Не переживай! – махнула рукой Ася. – Ты наверняка встречала эту цыганку прежде, просто не задумывалась об этом, пока она тебе не приснилась.

  Но Лида не смогла успокоиться. Дома она виновато посматривала на Альку. Вдруг цыгане украдут братика? Этот страх настолько овладел ею, что она не сразу испугалась, когда пришла настоящая беда.

  У них в доме несколько детей переболели этой заразой. Подхватил её и Алька. Сначала болезнь показалась нетяжёлой – малыш даже играл своими солдатиками. Но потом стало понятно, что она всё это время держала его в своих лапах, играла им, как хищная кошка, чтобы убить в одно мгновение.

  Пока до неузнаваемости отёкший братик неподвижно лежал в своей кровати, а мать по-деревенски выла над ним, от его лица жалуясь на до обидного коротенькую жизнь, у Лиды не выходили из головы эти проклятые красные туфли.

  Во время похорон моросил холодный дождь, старшие Семилетовы его не замечали. Лида, тоже, лишь чувствовала рукой горячую мамину спину, вспотевшую под тонкой кофтой.

– Мам, Алька-то из-за меня умер…

  Мать молча посмотрела воспалёнными глазами – у неё не было сил разубеждать дочку.

  Скоро мы уйдем с кладбища, подумала Лида, а он останется совсем один. Эта мысль показалась невыносимой. Она вдруг вспомнила, что забыла положить ему в гроб его любимых солдатиков. Игрушечные солдатики показались сейчас важнее всего на свете, важнее самого обряда, и она сначала тихо, потом все настойчивее потребовала, чтобы могилу разрыли.

– Ему там будет скучно без солдатиков! – кричала Лида, отталкивая отца и мать.

  Прошло девять дней после Алькиной смерти, потом сорок дней, а кошмар всё приходил к Лиде по ночам. Он имел вид Тёплого переулка, в котором не было для неё места.

  В этот раз Лида стояла перед жёлтым пятиэтажным домом, где жила Ася. Подъезд, медная ручка, до желтизны отполированная множеством ладоней – всё казалось знакомым. Она дёрнула ручку на себя.

  На лестнице послышались недружный топот и громкое сопение. Это по-праздничному одетые Коляскины, крепко держась друг за дружку, поднимались к себе наверх. Домна в красной косынке отдувалась, как паровоз – она тащила за собой родственников. Лица у всех были нездоровые, с зелёным оттенком.

  Коляскины оставили дверь квартиры приоткрытой, но ни Аси, ни её родных дома не оказалось. Лида собралась уже уйти, когда из комнаты Коляскиных раздались крики, бормотание, потом что-то с продолжительным грохотом упало, снова упало, наконец воцарилась тишина. Что случилось?

  Первым Лиде попался на глаза племянник Домны. Митенька неподвижно сидел на полу, прислонившись к этажерке. Рядом лежала его жена. Кудрявая голова молодой женщины была повернута в сторону, как у сломанной куклы.

  Сама Домна Коляскина сидела за столом своей большой сумрачной комнаты, положив кулаки на скатерть и бессмысленно уставившись на муху на ободке чайной чашки. Муха взлетела, села Домне на раскрытый глаз – баба даже не моргнула.

  Её муж Михеич перегнулся через старое кресло с потрескавшейся чёрной кожей. Лица плешивого пекаря не было видно, но, судя по его бессильно повисшим рукам, жизни в нём оставалось не больше, чем в остальных Коляскиных.

  Задребезжала ложечка в чайной чашке, словно кто-то раздражённо размешивал сахар. Звук устремился к Лиде, проник в её грудь, стал таким огромным и жёстким, что его невозможно было вытолкнуть наружу даже криком.

  Всё, что Лида могла теперь сделать – это пятиться к выходу, шепча единственную известную ей молитву: «Во имя Отца и Сына, и Святого духа, и ныне и присно… и ныне и присно…». Она давно не молилась, как мать её ни заставляла.

  «Аминь», – вдруг сказала Митенькина жена на полу. Коляскины оживали один за другим. Сзади подвинули стол: переваливаясь, Домна направилась к мужу, приподняла своего плешивого Михеича за шкирку. Он улыбнулся щербатым ртом и высоким, почти женским голосом обратился к Лиде: «Чего боитесь-то? Никто душу вашу не украдет – потому как души у человека нет. Хе-хе»…

  Чета Коляскиных бессильно сползла на пол, и Лида с опаской посмотрела на Митеньку и его жену. Она уже догадалась, что злой дух перелетал от одного тела к другому. Коляскины могли действовать, лишь находясь в общей связке.

  Но племянник и его жена не пошевелились, а густое и тяжёлое, не имеющее ни облика, ни имени, заходило вокруг Лиды. «Во имя отца и сына… и… Господи… – зашептала Лида, опускаясь на колени, – кто-нибудь!»

  По паркету заклацали, и в комнате появилась собака. У неё были крылья, и она бежала, по-птичьи растопырив их. Собака зарычала на угол, где висела аляповатая картинка, изображавшая детей с бонной в украшенной цветами лодке. По стеклу картины пошли трещины, картинка упала на пол, развалившись на картонку, дешёвую позолоченную рамку и горстку стекляшек.

  Дух устремился на кухню, загремел там посудой.

– Я прогоню его в землю преисподнюю! – крикнула собака.

  Вскоре с кухни послышался её жалобный визг, и оттуда вышла Ася. Она скорбно шла к подруге, не говоря ни слова, из её глаз текли слёзы.

– Скажи мне, что ты не с ними. Ася, скажи-и-и!

  Лида продолжала выть, даже когда её разбудили. Мать зажгла ночник, бросилась к заветной бутылочке со свячёной водой, набрала в рот, прыснула на дочь. Лида вздрогнула от этого холодного душа, но продолжила вой.

– О чём? О чём? Ну, доченька, хватит…

– Надо её к врачу, – сонно заметил отец. – Которую ночь уже…

  Мать ему не ответила. Обычно нещедрая на ласки, она прижала Лидину голову к своей груди, и они вместе сидели так на краю кровати, медленно раскачиваясь.

– Ты ни в чём не виновата. Алька от дифтерии умер… Не мучь ты себя и меня, сил моих не осталось, – тихо внушала мама.

Её ночная рубашка так по родному пахла свежим потом и хозяйственным мылом. Всё реже всхлипывая, Лида, как маленькая, заснула у матери на коленях.

  5.

– Она здесь?

  Светлана с подозрением осмотрела вешалку в коридоре, отыскивая на ней Машино пальто.

– Ты про Машу спрашиваешь? Она ушла на занятия вокалом, – ответила Лидия Николаевна.

– Зачем ресторанной певичке занятия вокалом? – презрительно усмехнулась дочь. – В ресторане, между прочим, за другое платят.

– Ну зачем ты так? Первый год не поступила девочка, у каждого случается. Ей же надо частные уроки оплачивать как-то… Галина Марковна говорит, что ученицы с такими данными у неё прежде не было, – возразила Лидия Николаевна.

Она на самом деле очень хотела, чтобы Асины мечты и таланты реализовались во внучке. Жизнь Маши представлялась ей жизнью Аси, потерянной и снова обретённой.

– На будущий год, Бог даст, Машенька поступит… А что случилось? – спросила старуха.

  Светлана, не снимая сапог, прошла в комнату, присела на диван.

– Они встречаются.

– Кто?

– Кто, кто… – с неожиданной грубостью передразнила Света. – Серёжа наш и девка эта, которую ты у себя пригрела.

– Как встречаются? – сразу ослабела Лидия Николаевна.

  Света устало потёрла своё лицо ладонями.

– Мам, ну ты же маленькая, хватит задавать наивные вопросы… – глухо произнесла она. – Люси в ужасном состоянии, хочет разводиться. Я её уговорила не рубить сгоряча, хотя бы ради ребенка. Может, съездят они с Сергеем в Англию – всё подальше от этой… и дурь с него сойдет.

– А вдруг, это совсем не то, что ты думаешь? Я сама спрошу Серёжу и с Машей поговорю.

– Ох, мама, и они тебе сразу всё расскажут… Гнать эту аферистку надо. Немедленно!

– Гнать? – вдруг рассердилась Лидия Николаевна. – Я, чтоб ты знала, в семье этой аферистки два года в войну прожила.

– Что-то я раньше об этом не слышала, – с недоверием бросила Светлана, но всё же стала ждать от матери продолжения истории.

  А Лидия Николаевна лишь упрямо повторила:

– Квартира моя, ты мне не приказывай.

– Хорошо, – дочь поднялась с дивана, – я иду в милицию. Скажу им – мол, так и так, пожилая слепая женщина стала добычей иногородней мошенницы! Они таких случаев много видели. Старых дур с квартирами в Москве навалом!

– Я из ума не выжила.

– Забыла, как тысячу долларов отдала? Похоже, это тебя не вразумило.

  Прием был запрещённый – Лидия Николаевна сердилась, когда ей припоминали ту историю.

– Я сама решу, кого приглашать, а кого поганой метлой вон из дома гнать! – оскорблённая старуха поднялась, стараясь крикнуть громко и грозно, но получилось жалко, дребезжаще. И вид у неё был, как у обиженного ребёнка.

– Что ж, пойду вон… Все, мама, несчастны из-за твоей глупости. Кроме Маши, конечно!

   Оставшись одна, Лидия Николаевна вернулась в комнату и, чтобы успокоиться, стала вслепую перебирать старые фотографии, которые Серёжа ещё осенью достал по её просьбе с антресолей. В голове у старухи творился сумбур.

  Если Света права, то Маши больше не должно быть в этом доме. Но как оторваться от девушки, которая стала ей подружкой. Ведь Лидии Николаевне кажется, что она с самой Асей беседует. С тех пор, как Маша появилась, прошлое прочно поселилось в её квартире, и она погрузилась в него. Иногда воспоминания мешаются со снами и с реальностью. Но она не сумасшедшая! Просто так легко запутаться во всём этом. И вдобавок лица дорогие постоянно перед слепыми глазами плывут – Вова, Света, Люси, Даниэла, Серёжа. Серёженька…

– Я всем предлагала его Володей назвать, и почему не захотели? – рассуждает сама с собой старуха, пожимая плечами. – Ну и ладно…

  Вова Римаков повстречался ей на безлюдной из-за метели улице. Лидия верит – это сама судьба раздвинула тогда снежную пелену, чтобы она и Вова смогли выйти навстречу друг другу…

Они спрятались от непогоды в подворотне. Вова дурашливо размахивал своей инвалидной палкой, изображал денди, словно и не было угрозы ампутации ноги после ранения, и рассказывал, как с другими раненными безногими мальчишками играл в госпитале в футбол.

– А что? Прыгали на костылях, голы забивали…

Они вдвоём долго так весело разговаривали, прикрываясь от колючего холодного ветра, а потом он вдруг пригласил её и Асю вместе встретить новый 1947 год.

  «Вова, Ася… Остались одни фотографии бурые, то кровавое время впитавшие… Большие и сильные погибают, а мелочь, типа меня, прячется в норках и выживает», – подумала Лидия Николаевна. А ведь она одинаково любила их обоих. И было время, когда Ася казалась ей самым дорогим человеком.

Ей вспомнилось, как одним августовским днем, только вернувшись в Москву после лета в деревне, она услышала Асин голос под раскрытым окном.

– Лида ещё не вернулась? – спросила Ася Лидиного отца, который, как всегда, по-турецки восседал с шитьём на столе.

    Ася так обрадовалась подруге, что попросила Лиду высунуться из окна, чтобы расцеловать её…

Лидия Николаевна заплакала – не о покойниках даже, а о себе, об ушедших детстве, юности. Всё, что было когда-то молодым и свежим, завяло или умерло, и от этого обрело грустную прелесть.

  Нет, Света неправду про Машеньку сказала. Просто дочь боится, что наследства не получит. Некрасиво это … А ведь жизнь недавно казалась удачной и состоявшейся. Света, Маша, Даниэла, Серёженька…

  6.

  Нагуляв аппетит прогулкой по незнакомому городу, они отыскали уютный ресторан. На ужин заказали обычное: Люси для себя – бокал домашнего вина и запечённую рыбу, Сергей – пинту желтого Бадвайзера и слегка недожаренный стейк с овощами.

  Люси была оживлена без видимой причины. Нервно посмеиваясь, жена попросила ещё вина, и ещё. Хотя два бокала – её максимум. «Дешёвая женщина тебе досталась, Серёжа», – шутила она в дни, когда ещё была уверена в своей женской привлекательности.

  В гостиницу он вел её за руку. Она спотыкалась, по-девчоночьи хихикала. Сергей всеми силами избегал сравнивать Люси с Машей, но всё равно посмотрел на жену чужими недобрыми глазами: пьяненькая, полноватая англичанка с покрасневшим лицом.

  Тотчас устыдившись, он напомнил себе, что причина – не в жене, а в нём самом. Идущая рядом женщина остаётся прежней, смешной и тёплой Люси. Да, она склонна к полноте и время от времени с этой полнотой борется (диеты быстро сходят на нет, в холодильнике снова появляются нормальные продукты, и Люси шутит над своей бесхарактерностью). Но Сергея несколько лишних килограммов в жене никогда не смущали.

Жить с ней легко, она обладает талантом наполнять мир вокруг себя такими же милыми, уютными вещами, не делая его при этом излишне материальным. Цветок в скляночке, полная любви записка, сладкий сюрприз под подушкой принадлежат ли вообще к материальному?

Сергей мог сравнить их дом с другими, не очень счастливыми, где ему доводилось бывать. Он вспомнил соседскую семью. Даже предметы кажутся там свидетелями битв – плохо склеенные вазы, зеркало и раковина в трещинах. Из соседской квартиры доносятся крики, хлопанье дверей. А его дом всегда был спокойным и счастливым местом. Именно благодаря Люси. Был…

  Сейчас она ждала, что муж разделит веселье или приласкает её, и добилась своего. Радостная возбужденность всё-таки передалась Сергею. В номере гостиницы они первым делом полезли в бар и, обнаружив там вино, выпили всю бутылку. Потом он лёг, а она засобиралась в ванную. «Мы так давно не были близки», – подумал он, глядя на её распахнутый халат и разбросанные по полу туфли и бельё.

  Люси, словно прочитав мысли мужа, плюхнулась рядом, шутя прикусила мочку его уха. Все показалось лёгким и прекрасным, как в самом начале их отношений, и Сергей потянул жену на себя, навалился сверху.

  Она состроила капризную гримаску, изображая, что задыхается под тяжестью мужа. Он почувствовал её грудь и сразу вспомнил, сколько радостей приносили ему жаркие и щедрые ласки жены.

  Сергей провёл рукой по Люсиному телу, нащупывая свой любимый изгиб, и вдруг остановился, обмяк. Он ожидал найти совсем иное: прохладную кожу, под которой – слегка выступающие рёбра и прочие милые жалкие косточки.

  Эта цыплячья хрупкость стала его наваждением, она вызывает в нём такое острое и противоречивое желание: защитить и в то же время до боли стиснуть худенькое, длинное, нерожавшее тело. И в попытке хоть какой-то близости ждать ответа, хоть намёка на него, и умолять о пощаде, и в отчаянии замирать, не находя ничего, никакого ответного телесного или душевного движения. А потом обвинять только себя в её холодности, и клясться себе, что это было в последний раз. Но стоит увидеть эти прозрачные глаза, эту улыбку, как наваждение начнётся сначала…

  Люси поняла всё одновременно с ним. Она обиженно свернулась клубочком на краю кровати.

– Сергей, впервые я не осторожничаю… Какой смысл притворяться?

  И, путаясь в чужом языке, переходя на родной, срываясь на крик, делая паузы, чтобы затолкнуть обратно слёзы, высказала накопившиеся обиды. Видимо, все ещё надеялась, что он начнет врать ей, что ничего у него с Машей не было и нет. Она бы с радостью приняла любое враньё. Да что говорить, она стала бы лучшим адвокатом мужа!

  Но Сергей лишь виновато погладил жену по плечу.

– Знаешь, я в последнее время даже не смотрюсь в зеркало, – снова всхлипнула Люси. – Больше не люблю себя…

  В порыве жалости Сергей прижал жену, стал баюкать её, как ребенка, думая: ну почему нельзя одновременно быть и счастливым, и порядочным человеком?

– Почему? – вслух спросил он.

– Почему, ты спрашиваешь? – отозвалась Люси. – Да потому что не хочу видеть эту печальную физиономию, которая словно говорит мне: да-да, не отворачивайтесь от собственного отражения, милочка, именно вас муж разлюбил… Серёжа, что с тобой? – испугалась она, посмотрев на мужа.

– Сам не знаю. Я не разлюбил, – он потёр мокрые глаза кулаком. – Я помереть хочу… Сразу все проблемы решатся.

– Пожалуйста, не говори так, – Люси спрятала голову у него на груди.

  Они помолчали, потом она спросила, не открывая глаз:

– Ты не знаешь, наши страны между собой воевали когда-нибудь?

– В Крымскую войну.

– И кто победил?

– Не помню.

В прежние, счастливые времена он непременно подшутил бы над Люси после такого вопроса. Припомнил бы ей предприимчивого прадедушку, который в начале прошлого века приплыл в Портсмут из Одессы. Поменяв фамилию и женившись на англичанке, этот одессит положил начало семейной линии Маршаллов.

Люси до замужества тоже была Маршалл. Сергей раньше смеялся, что при такой девичьей фамилии жены он всегда будет рядовым солдатом в собственной семье. А она не раз говорила, что именно прадедушкины гены помогают ей так быстро учить русский и осваиваться в Москве. Она полюбила чужую страну через свою любовь к мужу. Но теперь, когда Сергей причинял ей едва выносимую боль, она сердилась и на его родину.

– Вот вы, русские, называете себя романтиками, – обиженно сказала Люси. – А весь романтизм ваш в том, чтобы разрушить старое за одну секунду и взамен ничего хорошего не создать.

  Глаза её снова наполнились слезами. Сжав губы, она вдруг сильно ударила Сергея в грудь.

– Бастард, что же ты наделал! Ведь я тебя любила.

  Только сейчас он заметил, что она больше не носит обручальное кольцо.

Ночью Сергею приснился страшный и очень подробный сон. Он косил траву на даче, к нему присосалась клещиха. Сергей посадил её в банку, привёз в лабораторию проверить на энцефалит.

Там какой-то старичок, проходя мимо Сергея, дробно рассмеялся и програссировал, глядя на банку с клещихой: «Потррясающий зверрь!»

В руке у старикашки болталось ведро, на котором было небрежно выведено красной краской – «для полов». «Невооруженным глазом незаметно… но вы, конечно, помните, куда вам жену пришили», – лукаво сказал старичок.

«Что?» – «Легенду знаете? Женщина и мужчина раньше были единым существом. Благодаря четырем рукам это существо работало лучше. Два лица позволяли всегда быть начеку. На четырех ногах можно было далеко уйти. Потом боги рассердились. Хотя это всё ерунда… Вы, когда браком сочетались, речи о том, что вы теперь одно целое, слушали? Бумаги подписывали? На самом деле вы расписались в том, что вас друг к другу пришьют». У Сергея внутри словно вспышка произошла: к голове его жену пришили, он прямо сейчас это ощущал!

Он выскочил на улицу, побежал по какому-то бесконечному подземному переходу. Там оказалось ещё страшнее. Большинство встретившихся ему людей были именно теми самыми, четырёхрукими-четырёхногими. Один плюгавый мужичонка стоически нёс на шее бабищу, которая вдобавок лупила его по лысине. Другая женщина, с сумками и перекошенным от напряжения лицом, тащила на спине волосатого очкарика, вместе с креслом. Он сидел в нём с книжкой и вслух читал жене.

   Это была картина Брейгеля с увечными и убогими. Попадались трёхголовые, шестиногие – что-то там в ЗАГСе просмотрели. Ещё одни, хоть и сшиты были по справедливости, никак не могли договориться между собой: две пары рук в борьбе, две пары ног, готовые разорвать общее тело пополам. Но каким-то образом даже этим удавалось передвигаться. И самое страшное, он был одним из этих несчастных. Ведь Люсенька его на самом деле – клещиха кровожадная с мешком кожаным!

– Уйди! Оставь меня! – закричал он, лихорадочно пытаясь стряхнуть клеща с головы, и проснулся от прикосновений жены.

– Серёжа, плохой сон. Ты кричишь, руками машешь, – Люси старалась его успокоить. – Это из-за алкоголя, не надо нам так много пить…

  На следующее утро, словно и не было вчерашнего разговора и ночного кошмара, сразу после завтрака они отправились исследовать Баф. Город-курорт, вчера вечером показавшийся маленьким и заплесневелым от старости, при свете дня источал неподпорченную никакими дешёвыми реставрациями викторианскую красу.

  В бюро туристической информации Сергей и Люси купили книжечку- путеводитель. Следование ей напоминало игру: надо было обойти центр города, разыскивая на мостовой медные таблички с номерами. Каждый номер рассказывал историю. Игра оказалась очень кстати. Можно было не смотреть друг другу в глаза.

– Паб «Веселушка»… В этом здании Бью Нэш, знаменитый «король Бафа», разбогатевший на азартных играх, принимал высоких гостей, принцесс в том числе, – прочитал Сергей на мемориальной доске двухэтажного особняка. – Его любовница Джулиана Веселушка до сих пор появляется здесь в облике Серой Леди, проверяя, отвечает ли готовка установленным ею стандартам.

– Да уж, Веселушка, – хмыкнула Люси, разыскивая в путеводителе десятку.

Глаза жены были опухшими после ночных слез, но она снова старалась казаться счастливой.   Сергей с удивлением наблюдал, как в его мягкой и с виду такой податливой Люси впервые обнаружилась та стальная основа, которую её соотечественники с гордостью называют своей британской выдержкой.

Она продолжала улыбаться. Только теперь это была улыбка приговоренного, которому накануне казни принесли заказанный им обед и пообещали показать любимый фильм. Коротенькое счастье. Не бесконечное, которого ты ожидаешь в детстве или юности, и горько плачешь, когда оно не даётся в руки. А именно коротенькое, без иллюзий и капризов. Концовка всё равно известна, но почему бы от души не порадоваться последним минутам?

  Табличка с цифрой десять была вмурована в булыжники прямо под их ногами.

– А что в книжке сказано? – спросил Сергей.

– … Бью Нэш никогда не был женат, любовниц у него было множество – как грибов в лесу после дождя. Его даже называли «шлюшником», на что он отвечал: «нельзя называть шлюшником того, кто держит всего одну шлюху под своей крышей – так же, как нельзя называть сыроделом того, у кого в доме всего один кусок сыра»… И Веселушка это выносила? Наверное, тоже ему рога наставляла.

– Читай дальше, – потребовал Сергей.

– Джулиана (тут голос Люси взял торжественную ноту) оставила Нэша, но… спустя несколько лет, когда он состарился и потерял своё состояние, ухаживала за ним в этом самом особняке, давным-давно купленном им на её имя… После смерти Нэша в 1761 году Веселушка поклялась не спать с другими мужчинами. Она доживала свои годы отшельницей в дупле огромного дерева....

– М-да, повезло парню, – заметил Сергей.

– Я всегда буду твоей Веселушкой, – воодушевилась жена. Она изо всех сил старалась верить собственным словам. – Плохое уйдёт, Серёжа! Вот увидишь, мы будем счастливы… Ты слышал когда-нибудь такое – «у души не будет радуги, если в глазах не было слёз»?

– Впервые слышу, – вяло отозвался Сергей. Его мысли были далеко.

– Это старая индейская поговорка, – объяснила Люси.

  Мимо них прошла многодетная, вульгарно одетая мамаша с торчащим надо лбом одиноким бигуди. Она толкала перед собой багги с двойняшками и одновременно громко отчитывала семенившую рядом дочку. Люси с завистью посмотрела ей вслед.

– Знаешь, только что поняла, что я, со своими дипломами и иностранными языками в подмётки не гожусь вот этой тётке.

– Почему? – впервые рассмеялся Сергей.

– Она живет по законам природы, рожает, не мороча себе голову. И правильно делает, потому что эти законы мудрее любого из нас… А у меня только один ребёнок. Всё откладывала, всё время мне что-то мешало… И ещё страшно жалею, что не обвенчались с тобой. Может, всё иначе бы сложилось…

  Её веснушки, которыми он когда-то восхищался, обещая перецеловать все до единой, проступили на лице.

– Серёжа, я ведь ехала сюда с настроением make it or break it и надеялась хоть на какой-то знак. А ты?

  Сергей не успел ответить – у него зазвонил мобильник, и Люси, осёкшись, расстроенно наблюдала, как муж суетливо достаёт его из кармана, смотрит на имя звонящего так, словно это главное имя на земле, и, отойдя в сторону, тихо разговаривает.

– Это, конечно, была Маша, – с болью констатировала она, когда он вернулся.

– В данном случае неважно, – отвёл Сергей глаза. – Бабушка в реанимации, у неё инфаркт.

  7.

  ”В комиссию по Чистке партии

  От Гр. (Фамилия неразборчива) Домны Мефодьевны

  Заявление.

  Ставлю в известность Комиссии по Чистке партии о том, что Грошунин ругает советскую власть, а во время разговоров с женой Грошунина последняя сообщила мне о том, что её муж прячет дома оружие и на днях разбил бюст Товарища Сталина.

  В чём и расписуюсь. Домна Мефодьевна (Фамилия неразборчива)”

  Грошунина даже не арестовали. Возможно, друг-чекист дядя Юра помог ему. Пришедшие с обыском энкэвэдэшники оружия не обнаружили, а завёрнутый в газету разбитый бюстик Сталина при внимательном рассмотрении оказался осколками свиньи-копилки. Красного директора спасло ещё и то, что он в Москве почти не жил, много времени проводил в своем подмосковном хозяйстве…

  «Как я ненавижу, когда палец химозы начинает медленно двигаться вниз по списку и приостанавливается в самом начале, где «В» и «Г». Я в этот момент впиваюсь ногтями в коленку и глаза закрываю. Сегодня она опять выкрикнула мою фамилию, и я потащилась к доске… Вова Римаков подсказывал, и я кое-как отбарабанила. И зачем мне эта химия, если я собираюсь посвятить жизнь филологии?

  После школы играли с Лидой на чердаке. Я показала ей (жирно зачеркнуто). Она сразу устроила целый допрос: откуда взяла и есть ли в нём (зачеркнуто). Я всё рассказала и спросила, хочет ли она со мной дружить после этого. Она долго молчала, потом сказала, что папу ведь не забрали, значит он не враг народа. Я её предупредила, что если (жирно зачеркнуто) пропадёт, то значит, это она проболталась о тайнике, и взяла с неё клятву, что она …»