Вернувшийся к ответу

Виктор Иванович Губин никак не соответствовал представлению юнкора молодежной газеты Маркова об академиках. На его взъерошенной шевелюре не было академической шапочки, облачен он был не в мантию и даже не в костюм, а в ковбойку и какую-то довольно потертую несолидную курточку, говорил смешным фальцетом и беспрестанно курил папиросы, то и дело забывая стряхивать пепел в пепельницу и роняя его на собственные брюки.

– Так что же вас, молодой человек, интересует? – спросил академик и, видя, что молодой человек не в состоянии сформулировать, что именно его интересует, сам начал рассказывать о своем изобретении.

Из этого рассказа Аркадий, кроме слова «град», не понял ни единого другого слова. Он просто добросовестно законспектировал все сказанное Губиным. Когда академик завершил свой рассказ, то поинтересовался, нет ли вопросов, все ли ясно. Вопросов, как выяснилось, не было, по поводу ясности Аркадий благоразумно промолчал. После чего Губин, глубоко вздохнув, произнес довольно грустно:

– Правда, мой юный друг, это такая штука, что ее можно только признавать, ибо искажение правды есть ложь. К чему я это говорю, спросите вы меня. А вот к чему. Я воевал с фашистами, и фашизм мне глубоко ненавистен – на той войне я потерял родных мне людей, друзей, сам чудом жив остался. А фраза, которая сегодня известна каждому – «Все гениальное просто», – принадлежит не какому-то древнему философу или мыслителю, а фашистюге, одному из ближайших сподвижников проклятого Гитлера – Йозефу Геббельсу. И это, к сожалению, правда. Н-да, так к чему это я? А к тому, что, не считая себя гениальным, обращаю ваше внимание на непреложный факт – моя разработка чрезвычайно проста. Надеюсь, я сумел вас в этом убедить.

Академик глянул на часы, протянул руку и, прощаясь, добавил: – Не сочтите за труд, молодой человек, показать мне ваш опус, дабы избежать возможных ошибок, вызванных моим невнятным толкованием. Я, знаете ли, не привык интервью давать…

***

Промучившись неделю, Аркадий не смог выдавить из себя ни единой фразы. Перенесенный на бумагу конспект речи Губина являл собой полнейшую, на взгляд Маркова, абракадабру, из которой что-либо понять не представлялось возможности. На прощание Губин оставил ему свой служебный телефон. Набравшись храбрости, Аркаша после нескольких попыток дозвонился до академика и попросил его еще об одной, хотя бы коротенькой, встрече, сославшись, что кое-что все-таки хотел бы уточнить.

Позже, спустя годы, Марков, всякий раз вспоминая эту историю, так и не мог сам себе ответить на вопрос, почему академик, мировая величина, пошел навстречу ему, мальчишке.

– Дело в том, что я послезавтра уезжаю, и довольно надолго. – сказал Губин по телефону. Помолчал, потом добавил: – Ладно, приезжайте завтра, только не в академию, а ко мне домой, часикам эдак к двум.

– Так завтра же праздник, День Победы, – удивился Аркадий.

– Вот потому что праздник, потому домой и приезжайте. Жена грозилась гуся в духовке запечь.

Когда Аркаша сообщил, что приглашен к праздничному обеду в дом академика Губина, отец недоверчиво хмыкнул, а мама и баба Сима всполошились и стали что-то обсуждать. На следующий день они всучили своему любимцу весьма объемистую сумку, в которой были произведения их кондитерского искусства – печенья, вишневый штрудель, рогалики с маком и даже мамина «коронка» – торт «Наполеон». Аркадий пытался отказаться, но его и слушать никто не стал.

Подарки семьи Марковых пришлись весьма кстати. Нина Сергеевна, жена академика, руками всплеснула от удовольствия, когда увидела содержимое сумки: «Ну, надо же! Какие ваши мама и бабушка кудесницы. А у меня, признаться, с пирогами да пышками ничего не выходит. Проходите к столу, Аркадий, мы больше никого не ждем. Мы с Виктором Ивановичем оба фронтовики и этот праздник привыкли вдвоем отмечать».

Виктор Иванович, нарядный, уже сидел за столом. На спинке стула красовался пиджак с многочисленными фронтовыми наградами академика. Открыв бутылку вина, Губин наполнил рюмки, сказал глухим голосом: «В нашем доме первый тост – за тех, кто не дожил до этого дня». Он поднялся и со словами: «Вечная память», – осушил свою рюмку. Аркашка смело последовал его примеру.

Под гуся, который Нине Сергеевне несомненно удался, выпили еще по паре рюмок, после чего Виктор Иванович и Нина Сергеевна стали вспоминать разные эпизоды, по большей части смешные и курьезные, своего фронтового прошлого, достали из шкафа фотоальбом. Аркашка слушал как завороженный. Глянув на часы, академик обратился к гостю:

– Так что ты хотел уточнить, давай спрашивай, а то мне еще в дорогу собраться надо.

Осмелевший после трех рюмок, Аркадий заявил бесстрашно:

– Вот вы, Виктор Иванович, в прошлый раз про правду говорили, и я вам правду скажу – я ничего про ваше изобретение не понял. А раз я ничего не понял, то и своим читателям о вашем приборе рассказать не могу.

Губин взглянул на паренька так, словно увидел его впервые. Неожиданно он широко улыбнулся и заявил:

– Молодец. Как говорят на флоте: «Так держать!» Никогда не бойся признаваться в своих ошибках. Каяться не надо, а признаваться и исправлять – необходимо. Ну ты это, я надеюсь, с годами и сам поймешь, раз уже сегодня такое решение принял. А теперь о деле. Может, оно и к лучшему, что ты ничего не понял, – и, увидев удивленный взгляд паренька, пояснил:

– Дело в том, что моим изобретением заинтересовалась оборонка, так что оно того и гляди теперь под грифом «сов. секретно» окажется. Поэтому ты напиши просто … – и академик Губин продиктовал Маркову несколько четких фраз, из которых ясно было только то, что все газеты давно уже опубликовали, – изобретен новый, очень важный для народного хозяйства прибор.

Впрочем, прибор, изобретенный академиком, теперь интересовал Аркашу меньше всего. Фронтовые рассказы Губиных – вот что его будоражило, и он разразился целым очерком, в котором одним-единственным абзацем отметил, что герой войны Виктор Иванович Губин стал академиком и его очень важное изобретение удостоено Ленинской премии.

В этот день, не отмеченный никакими семейными памятными датами, родился, еще сам об этом не ведая, журналист Аркадий Марков.

Глава седьмая

Поезд номер пять «Москва – Ташкент» прибыл к станции назначения точно по расписанию. Участник – увы, не лауреат, а просто участник всесоюзного конкурса альтистов Аркадий Марков вышел на привокзальную площадь, вдохнул привычный с детства знойный воздух родного города, закинул на плечо сумку с немудрящими пожитками и столичными подарками и на своих двоих отправился домой. Трамваи и автобусы по раннему предрассветному времени еще не ходили, о такси ему и мысль в голову не приходила, а пройтись по любимому Ташкенту каких-нибудь полчаса-сорок минут – никаких проблем.

На последнем курсе музучилища Аркадий поменял специализацию – переключился со скрипки на альт. Долгое врем альт называли «скрипкой неудачников». Если про музыкантов сочиняли анекдоты, то альтисты в них всегда выглядели ленивыми тугодумами. Но Аркадию на эти анекдоты и подначки было наплевать. Альт, как ему представлялось, требовал куда как меньше усилий, чем скрипка, и, следовательно, оставлял больше свободного времени для газетных дел.

Новоявленный альтист Марков на конкурс в Москву отправился, провалился с треском, да иначе и быть не могло – на новом инструменте он играл без году неделю, на что тут было рассчитывать. Впрочем, провал на конкурсе струнников музыканта Маркова ничуть не огорчил, мысли его были заняты совершенно иным…

Около пяти утра он заявился домой и, конечно же, всех разбудил. Семейство собралось в палисаднике, баба Сима затеяла любимому внучеку яишню жарить; Аркаша достал из сумки традиционные подарки, без которых ни один периферийный житель из столицы не возвращается – конфеты «Лимонные дольки», сыр, сырокопченую колбасу. В тот самый момент, когда Аркадий делился своими впечатлениями о Третьяковке, раздался страшный гул. Нет, не так. Сначала жутко завыли собаки. Потом раздался этот леденящий душу гул, шедший откуда-то из-под земли, в воздух поднялись клубы желтой пыли, и, когда пыльный столб осел, Марковы увидели, что их комнатушки большой нет. На ее месте высилась груда кирпичей, а над этой грудой нелепо раскачивался вишневого цвета абажур с бахромой, который висел у них под потолком.

Стрелки всех городских часов замерли на цифрах 5 – маленькая и 25 – большая. Страшное, силой больше девяти баллов, землетрясение, разрушившее полгорода и унесшее сотни жизней, произошло в Ташкенте 26 апреля в 5 часов 25 минут, когда огромный миллионный город едва начинал просыпаться. Если бы Аркадий в то утро не приехал из Москвы и семья по этому поводу не собралась в палисаднике, вряд ли бы из них кто-то остался в живых.

Соседи собрались в центре двора. То, что большинство женщин были в ночных сорочках, а мужчины – в «семейных» трусах, – никого не смущало. Вид у всех был понурый – в Безымянном дворе не уцелело ни единой комнаты, хотя жилище Марковых пострадало больше всех. Просто чудо, что никто не погиб, хотя у многих были ушибы, ссадины, кровоподтеки, которые тут же, во дворе, промывали, перевязывали. Внезапно раздался чей-то смех, а через минуту хохотал уже весь двор. Один из соседей, выскакивая из дома, успел схватить… телевизор. Устроив его на общем столе посередине двора, сосед уселся напротив и тупо уставился в экран.

– Миша, шо там показывают? – спросил его кто-то из соседей, что и вызвало общий смех.

Потом сообща отправились осматривать жилище Марковых, вернее то, что еще несколько минут назад было комнатой, а теперь – кирпичной грудой. Так же сообща пытались разбирать завалы, чтобы спасти документы, кое-что из одежонки раздобыть – но какое там! В этом кирпично-песочном месиве ничего не уцелело. Как-то отрешенно Аркашка вспомнил, что в углу комнаты он, уезжая, пристроил футляр со скрипкой. И хотя он на ней уже давно не играл, ему отчего-то стало жалко именно скрипку, которая вряд ли уцелела.

***

Посередине улицы «Двенадцать тополей» поставили огромные солдатские палатки. В полуразрушенных домах людям жить было запрещено – синоптики предупреждали, что возможно повторение подземных толчков, и они действительно продолжались. Самым популярным человеком в городе стал никому доселе неизвестный скромный кандидат наук Валентин Иванович Уломов, начальник местной сейсмологической станции. Его выступления по телевидению все ждали с таким же напряжением, как в годы войны – сводки Совинформбюро.

Подземные толчки продолжались, и журналисты на крыше сейсмостанции установили круглосуточный пост. Кто-то из газетчиков водрузил на сейсмостанции плакат: «Трясемся, но не сдаемся». Один раз Маркову удалось уговорить Раю, чтобы на ночное дежурство к Уломову отправили именно его. Валентин Иванович оказался человеком простым и общительным, он доступно рассказал Аркашке про характер подземных толчков, и тот потом написал довольно толковый материал.

У него вообще теперь была совсем иная жизнь. Сверстники разъехались – все пионерские лагеря Советского Союза, всякие там санатории и здравницы без ограничений принимали детей Ташкента. А в сам разрушенный землетрясением город потянулись бесконечные эшелоны со стройматериалами.

Приехавший в те дни на гастроли в СССР югославский певец Джордже Марьянович захотел непременно дать концерт в Ташкенте, сбор от которого передал на строительство города. Ему написали немудрящий куплет на мотив популярной тогда песенки, который он к полнейшему восторгу зрителей по многу раз исполнял на бис:

«Полшестого утра город спал, как всегда.

Вдруг в Ташкенте случилось несчастье.

Объявил Левитан, что в стране непокой,

Что Ташкент развалился на части».

А дальше следовал припев:

«Что это? Что это?

Месится цемент.

Это строится красавец –

Молодой Ташкент».

На заседании Политбюро ЦК КПСС было принято решено на примере узбекской столицы продемонстрировать всему миру крепкую и нерушимую дружбу советских народов. Может быть, и даже наверняка, идея носила чисто пропагандистский и идеологический характер. И что с того? В невероятные, фантастически короткие сроки на месте разрушенного Ташкента был по сути построен новый, суперсовременный город. Лучшие архитекторы страны считали за честь представить здесь свои самые смелые проекты жилых домов и общественных зданий.

Сработала и поистине гениальная идея «хозяина республики» – Шарафа Рашидова. Он официально заявил, что каждому приезжему строителю, который захочет остаться в Ташкенте, в строящемся им доме будет предоставлена квартира. При условии, что человек будет продолжать трудиться на стройке. Вместе с оборудованием и стройматериалами, привлеченные возможностью обзавестись собственным жильем, в узбекскую столицу хлынули полчища молодых строителей, так что в рабочей силе недостатка не ощущалось.

Утром, наспех проглотив какое-нибудь подобие завтрака, Аркадий мчался в редакцию. Получив очередное задание, отправлялся разыскивать то или иное СУ – стройуправление – или СМУ – строительно-монтажное управление. На уговоры хоть на пару неделек поехать куда-нибудь к морю – когда еще такая возможность представится? – он только отмахивался. Его заметки, пока еще небольшие репортажи, интервью появлялись теперь на страницах молодежной газеты чуть ли ни ежедневно. От переходных и даже выпускных экзаменов школьники Ташкента в тот год были освобождены, так что ему просто пришлось каким-то из дней выкроить пару часиков, заехать в училище и получить диплом об окончании.

***

Следовало подумать о поступлении в вуз. Он хотел поступать на филфак, но с его более чем «скромными» оценками шансов на поступление в университет было немного. Так что оставалась консерватория.

Рая Могилевская его утешала:

– Журналист – это прежде всего эрудированный, широко образованный человек. Вовсе не обязательно обучаться литературе, чтобы уметь писать. Ты посмотри, сколько прекрасных писателей среди врачей – Чехов, Аксенов… Кстати, подающая надежды наша землячка Дана Рудина, она же тоже в консерватории учится. А какие прекрасные пишет рассказы…

Данку Рудину Аркашка знал прекрасно. Эта нескладная длинноногая девчонка в вечных ситцевых платьях со своими рукописями обивала пороги всех газет, а потом ее рассказ напечатал журнал «Юность» и каждому, кто хоть что-нибудь смыслил в литературе, стало ясно, что на писательском небосклоне зажглась если пока еще и не звезда, то очень яркая звездочка.

Дана закончила то же музыкальное училище, что и Аркадий, только на год раньше, и теперь уже перешла на второй курс консерватории. Когда он сдавал документы, то встретил ее в приемной комиссии. На его сомнения Рудина лишь рукой махнула:

– Правильно тебе твоя Могилевская говорит. Какая разница, диплом какого вуза у тебя будет, главное в нашей стране – это «корочки». Тебе что, кто-то запрещает сотрудничать с газетой или рассказы писать? Кончай, Аркашка, дурью маяться. Надо поступить, все остальное потом приложится.

Глава восьмая

Не приложилось.

В первые сентябрьские денечки, когда азиатское солнце светит еще во всю свою мощь, но уже не обжигает зноем, а лишь ласкает теплом; когда воздух насквозь пропитан приторно сладким запахом дынь и поздних фруктов, когда по утрам в комнату через открытое окно врывается бодрящий ветерок, таким вот ранним утром Аркаша, сидя в прокуренном строительном вагончике, торопливыми записями заполнял странички видавшего виды блокнота. С начальником стройуправления Толиком, Анатолием Ганиевичем Тешабаевым, Марков познакомился еще в мае, в первые же дни строительства разрушенного Ташкента. Тешабаев был старше Аркадия лет на десять, но держался на равных, положением начальника не кичился, и уже со второй встречи они легко и непринужденно перешли на «ты». В этот день молодой журналист приехал к своему новому другу до начала рабочего дня – знал, что потом Анатолий закрутится по своим многосложным делам и даже минуты для разговора выделить не сможет. А его управление в самом конце августа построило в том самом месте, где был эпицентр землетрясения, роскошную, таких еще в Ташкенте не видывали, школу. Со стеклянными галереями, большим бассейном и двумя спортзалами, просторным светлыми классами и ярким красочным мозаичным панно во всю фасадную стену. А в конце сентября должны были сдать большой многоэтажный дом, куда предстояло заселиться учителям этой чудо-школы. Поглядывая на часы, Тешабаев торопливо диктовал журналисту цифры, фамилии и с явным наслаждением затягивался первой утренней сигаретой.

В строительный вагончик начальника управления ввалился огромный парень в испачканных глиной кирзачах и пропыленном рабочем комбинезоне. Он заговорил неожиданным для его мощной фигуры писклявым жалобным голосом:

– Анатолий Ганиевич, свадьба через неделю, а Ризаев ничего не дает: ни фаты, ни колец, ни продуктов. Сейчас заходил к нему, так он вместо мяса мне свиную тушёнку предложил. И еще смеется, гад…

– Вот Аркадий, рекомендую, – Тешабаев жестом остановил поток излияний парня. – Лучший бригадир нашего управления – Савельев, мой, кстати, тезка – Анатолий. Приехал из Артемовска. Бывший монтажник-высотник, верхолаз. А теперь передовик среди каменщиков. И не только среди каменщиков. Еще и на личном фронте передовик – успел здесь с местной девчонкой познакомиться, а теперь вот, извольте видеть, женятся. И правильно, я тебе скажу, делают. В соответствии с правительственным постановлением Анатолию предоставляется квартира, тем более что он теперь семейный. И не какая-нибудь однушка, а полноценная двухкомнатная квартира. Так что живи и радуйся.

– Да где ж радуйся, Анатолий Ганиевич, когда этот гад Ризаев ничего не дает, – снова завелся Савельев и стал загибать пальцы, перечисляя: – Ни колец, ни фаты, ни продуктов…

Марков слушал, ничего не понимая: кто такой этот самый «гад Ризаев» и почему он должен давать бригадиру свадебную фату, обручальные кольца и продукты.

– По решению союзного совмина сюда, в Ташкент, поступают не только все необходимые стройматериалы и оборудование, но и, как говорится, товары народного потребления. Дефицитные, заметь, товары, – пояснил Тешабаев. – Распоряжаются всем этим дефицитом ОРСы – отделы рабочего снабжения. Им же поступают всякие там причиндалы, необходимые для свадеб, ну, знаешь, как в магазинах для новобрачных. Народ-то у нас в основном молодой трудится, так что свадьбы – дело, как говорится, нередкое. А эти орсовцы весь дефицит налево пускают, а работягам – на тебе, Боже, что мне негоже. Ты вот загляни к ним, сам увидишь – на прилавках только сапоги кирзовые да тушёнка, и то ее наверняка уже жрать нельзя, полгода назад привезли, а она у них на самой жаре стоит, без всякого холодильника. Вот бы ты, товарищ корреспондент молодежной газеты, бабахнул фельетон, как местные торговые работники издеваются над молодыми строителями. Чем тебе не тема?

– Тема действительно классная, только кто ж меня в этот ОРС пустит? – усомнился Аркадий.

– А я вот тебе анекдот расскажу, – неожиданно предложил Анатолий Ганиевич. – К известному иллюзионисту Кио приходит какой-то чувак и говорит: «Игорь Эмильевич, я классный аттракцион придумал. На арене в темноте свет мгновенно вспыхивает и в центре вы – в ослепительно белом фраке. Свет на мгновение гаснет, снова вспыхивает – вы в черном фраке, гаснет, вспыхивает – вы в красном фраке. Ну, как?» «Эффектно, – отвечает Кио. – А как это сделать?» «Ну, на то ты и Кио, – отвечает чувак, – сам думай».

– Это ты к чему? – спросил Марков Анатолия.

– Ну к тому, что ты сам журналист, вот сам и думай, как тебе в ОРС попасть.

Со стройки Аркадий поехал не на занятия в консерваторию, а прямиком в редакцию. Рассказал Рае о том, что узнал сегодня в стройуправлении. Могилевская загорелась мгновенно и решительно потащила Аркадия к главному редактору газеты Юрию Рыбкину. До этого главного Аркадию приходилось видеть всего пару раз, да и то лишь мельком, в редакционном коридоре. Он не без робости переступил порог кабинета, где огромный стол был завален рукописями и газетными полосами, остро пахнущими типографской краской.

– Это Аркадий Марков, – представила его Раиса, – наш юнкор, – и уточнила: – Теперь уже студент.

– Ага! – радостно воскликнул Рыбкин, будто с нетерпением только этой встречи и ждал. – Ну ты, старичок, молодец, отгрохал про академика Губина очерк – будь здоров. Мне даже из президиума Академии наук звонили, благодарили. Да и о строительстве Ташкента ты бойко пишешь. У нас в штате поработать не хочешь? – огорошил главный редактор вопросом.

– Да я… Конечно, – сбивчиво заговорил Аркадий, не смея поверить, что вот здесь, прямо сейчас сбывается его самая заветная мечта. Сбывается то, о чем он грезил, не смея пока еще даже надеяться, что это когда-то осуществится. – Я, правда, в консерваторию поступил в этом году…

– Эка беда, – хмыкнул Рыбкин, – переведись на заочное.

– Я по классу альта учусь, у нас нет заочного отделения.

– Ну, знаешь, старик, это уж твои проблемы. А таких предложений, как я тебе сейчас сделал, два раза не повторяют.

– Я понимаю, я согласен, – торопливо проговорил Марков, мысленно костеря себя за то, что влез с этим дурацким разговором про консерваторию.

– А с чем вы, Раиса Семеновна, собственно пришли? – построжал главный.

Могилевская изложила суть того, что Марков узнал сегодня утром на стройке.

Юрий Иванович вышел из-за своего огромного стола, подошел к Аркадию, положил ему руку на плечо, пытливо глянул в глаза:

– Похоже, я в тебе не ошибся, музыкант. Но в одиночку тебе с этой проблемой не совладать. Мы сейчас вот как сделаем. Я позвоню в горком комсомола, в «Комсомольский прожектор», у них есть официальные полномочия, они помогут тебе с нужными документами ознакомиться. А ты отправляйся снова на стройку, только желательно не в одно управление, а в несколько. Походи там по этим орсовским магазинам, посмотри, что и как, думаю, картина везде одинаковая – ворье они, эти торгаши. Поговори со строителями, они тебе много чего понарасскажут – не сомневаюсь. Только знаешь что, ты б оделся как-нибудь попроще, ну не так пижонисто, да и постригся заодно, а то у тебя «скрипач» на лбу огромными буквами написано. Все понял? Тогда будем считать это твое задание – испытательным. В тот день, когда твой материал будет опубликован, можешь выходить на работу. Как, согласен?

***

Масштаб воровства в строительных ОРСах масштабу самого строительства ничуть не уступал. В этом Аркадий убедился доподлинно. Со всех концов страны, что занимала тогда, как горделиво подчеркивалось всюду, шестую часть земной суши, шли в Ташкент самые что ни на есть дефицитные товары. Рыдая от беспомощной злобы, начальники торгов всех союзных республик перераспределяли львиную часть импорта в узбекскую столицу, сюда нескончаемыми контейнерами шли рижские дефицитные портативные транзисторные радиоприемники «Спидола», минские мебельные гарнитуры, которые, по мнению многих, ничуть не уступали румынским и польским; в невероятных количествах поступали самые деликатесные рыбные консервы, включая супердефицитные тогда балык и печень трески, шоколадные конфеты московских и молдавских кондитерских фабрик, одежда и обувь стран Восточной Европы, даже Финляндии и Австрии. Объемы поставок были грандиозны. И из всего этого огромного потока товарного великолепия до обычных работяг не доходило ровным счетом ничего. Торгаши рассуждали цинично, но весьма, со своей, разумеется точки зрения, здраво. Строительство в Ташкенте, такими темпами, как оно ведется, продлится никак не больше трех, ну от силы – пяти лет. Закончится великая стройка, закончится и великая поставка товаров. А значит, что? Значит, надо успеть. Не зря же сказано: для кого – война, а для кого – мать родна.

В один из магазинов ОРСа, как раз в управлении, где начальником был Тешабаев, Аркадий зашел уже на следующий день. Как ему и предрекали, на прилавках в изобилии стояли кирзовые сапоги, рядом высились груды консервных банок с тушёнкой. В изобилии были трехлитровые банки с помутневшим березовым соком. Аркадий извлек из папки свой редакционный бланк, удостоверяющий, что он нештатный корреспондент молодежной газеты. Директор долго вчитывался в коротенький текст, потом вернул бланк Маркову и спросил: «Чего хочешь?»

– Мне надо взглянуть на документы и…

– Пошел на хер, – не дослушав, перебил его директор. – А еще раз придешь, ноги поломаю. Ты что думаешь, бумажку приволок, так я от страха обосрусь. Иди, иди, в другом месте дураков ищи, – и он расхохотался, обнажив два ряда золотых коронок.

– А ты уволить его не можешь? – спросил Аркадий Анатолия Ганиевича.

– В том-то и дело, что не могу. ОРС не в моем ведении, у них своя контора и прямое подчинение. Рука руку моет – слыхал про такое? О! – оживился Тешабаев. – Кажется, я смогу тебе помочь. Сегодня вечером мы собираемся в чайхане. У одного нашего бригадира сын родился. Он раньше в ОРСе работал, простым грузчиком, так что нагляделся там всякого. Поговори с ним…

Бывший грузчик Дима был не особо разговорчив, но кое-что все же рассказал. Система работает безотказно. На каждый товар имеется своя наценка – от вышестоящей инстанции к следующей наценка, естественно, увеличивается. Пока, допустим, банка печени трески дойдёт от городского склада главного управления рабочего снабжения до орсовского магазина в стройуправлении, то есть низового звена, то она уже будет стоить не сорок копеек по номиналу, а все девяносто, а то и рубль. По какой цене её будет сдавать завмаг – никого не интересует. Он свои копейки, рубли, сотни тысячи, в зависимости от ценности товара, уже куда надо внес. Фиксированно. Так что в дальнейших действиях его никто не ограничивает и не контролирует. Продавай кому хочешь и по какой хочешь цене.

Ребятам из «Комсомольского прожектора», хоть у них и впрямь были кое-какие полномочия, все же документов удалось раздобыть немного. Но и тех хватило, чтобы ужаснуться масштабам этого невиданного, беззастенчивого и безбоязненного воровства.

Назвав свой, первый в его пока еще только начинающейся журналистской жизни фельетон «Кривое зеркало» – заголовки у него тогда еще изрядно «хромали», – Аркадий, просидев над своим творением всю ночь, отвез его в редакцию, оставил на столе у Могилевской и отправился к Тешабаеву. Вагончик начальника СУ оказался закрытым, и Марков отправился разыскивать друга. Он шел вдоль отвального котлована. За спиной раздался какой-то шорох, но Аркадий не успел оглянуться: в этот момент почувствовал легкий толчок в спину. Вернее, ему показалось, что толчок был легким. Позже установили, что огрели его по спине найденной поблизости доской, из которой к тому же торчало острием множество гвоздей, – орудие преступления заготовили заранее. Сознание, он, видно, потерял сразу и без сознания уже скатился на дно котлована. Нашли его через сутки, да и то случайно. Перед тем как вывалить битый кирпич из кузова самосвала, никуда не спешащий водитель решил перекурить. Выщелкнув окурок и наблюдая за траекторией его полета, водила зорко углядел на дне котлована что-то блестящее. Любопытство взяло верх над осторожностью, шажочек за шажочком он спустился вниз, где и обнаружил полуприсыпанного песком Маркова. А блестели часы на его руке. Плоские, очень модные в те годы, часы «Полет», что в честь поступления в консерваторию подарила любимому Аркашеньке баба Сима. Чем и спасла своего внука.

Машина времени

(Оглядываясь на будущее)

Худсовет проходил вяло. Высказываться никому не хотелось, потому что в зал нежданно-негаданно явился сам великий и ужасный Малик Каюмов, директор киностудии «Узбекфильм», Герой Соцтруда, лауреат Ленинской премии, народный артист СССР и обладатель еще невероятного множества званий и регалий. Тот самый Малик Каюмов, который, будучи начинающим оператором-документалистом, 21 июня 1941 года, то есть за день до начала Отечественной войны, снимал в Самарканде вскрытие гробницы завоевателя Тамерлана, Тимура, Амира Тимура, сына Тарагая из монгольского рода Барлас, что родился в 1336 году в узбекском городе Кеш.

Завоевав немало земель, Тамерлан правил большей частью Средней Азии, Месопотамии и Кавказа, а также территориями, где находятся современные Сирия, Афганистан и Пакистан. Великий хромой не был потомком Чингисхана и не имел права носить титул хана, а поэтому довольствовался статусом великого эмира. Видать, буйному полководцу это не давало покоя, и он, женившись на дочери какого-то из потомков Чингисхана, все же присвоил себе титул «ханский зять». Упокоился завоеватель Тимур, прожив около семидесяти лет, в древнем Самарканде. Гробница его считалась неприкосновенной, ходили легенды, что того, кто только посмеет к ней прикоснуться, ждут невероятные несчастья, смерть и разрушения. Советские археологи, безбожники, не верящие ни в какие предсказания и приметы, забили на это проклятье и в 1941 году начали раскопки вокруг захоронения Тимура. Вооружившись кетменями и любимым оружием пролетариата – увесистыми камнями, – местные узбеки попытались отогнать богохульников-ученых от захоронения, но грянули выстрелы бравых красноармейцев, местные вынуждены были ретироваться, раскопки продолжились.

Кто-то из идеологов страны Советов решил, что данное событие необходимо запечатлеть на кинопленку. Дабы не гнать оператора из Москвы, велели привлечь к съемкам местную киностудию. Но ни один из старых и опытных операторов не согласился отправиться в Самарканд. Они все, до единого, либо срочно заболели, либо скоропалительно уехали в отпуск. Нашли одного-единственного, тогда еще всего несколько дней проработавшего на студии, оператора по имени Малик Каюмов. Он и снял раскопки, о которых газета «Известия» 21 июня 1941 года сообщила: «Сегодня продолжились раскопки в мавзолее «Гур-Эмир». Антропологи и химики подвергли тщательному исследованию останки Тамерлана. Ученые обнаружили, что на черепе сохранились остатки волос. Определена возможность восстановить достаточно точный портретный облик завоевателя». Ученый мир не успел восхититься открытием советских археологов – 22 июня гитлеровская Германия напала на СССР. В Узбекистане никто не сомневался – проклятие сработало, и еще четыре с лишним года уносило жизни миллионов людей по всему миру.

Малик Каюмов тем временем стал прекрасным оператором, он работал с выдающимися режиссерами и сценаристами, киностудию возглавлял и по регалиям, и по праву.

Так сложилось, что сценарий своей первой документашки Аркадий Марков написал с легкой руки Малика Каюмова, и теперь мэтр не упускал возможности поинтересоваться творчеством своего «крестника». Вот и сейчас, когда худсовет смотрел фильм про Афганистан, снятый по сценарию Маркова, директор киностудии собственной персоной заявился в просмотровый зал. Потому и молчали члены худсовета – что толку говорить, когда все равно будет так, как скажет Каюмов. Он поднялся со своего места – высокий, костистый, все еще крепкий, – зажал в зубах папиросу, сигарет не признавал, сказал своим глухим голосом: