Вернувшийся к ответу

Секретарь обкома, услышав эти слова, стремительно поднялся с айвана и бормоча: «Спасибо, я не голоден», – хотел ретироваться. Но не тут-то было. Строгим, даже властным голосом, кто бы мог ожидать такого от субтильного старца, старик сказал: «Уважаемый хан сказал «кушать», значит, надо кушать». Тут же появилась большая пиала с дымящейся шурпой. Вероятно, хорошо знакомый с местными порядками, секретарь обкома снова уселся на кошму, обжигаясь, стал безропотно хлебать горячий суп. Когда с шурпой было покончено, он облегченно вздохнул и поспешил к своей машине. Его никто не задерживал. Не успели осесть клубы пыли, поднятой обкомовской машиной, как у айвана резко затормозил военного образца «газик» и оттуда выбрался грузный мужчина, одетый в полувоенного покроя светлый костюм. На ногах его были мягкие шевровые сапоги, из-за голенища одного из них торчала рукоятка узбекской плетки – камчи. Это и был владыка здешних мест Ахмаджон Акилов.

Акилов долго, до неприличия, в упор разглядывал Аркашку, потом изобразил улыбку, больше напоминающую оскал, произнес:

– Таких молодых гостей давно у меня не было. Но если мой брат тебе доверяет, значит, и я тебе доверяю.

Слово «брат» он произнес с подчеркнутым пиететом, и Аркадий понял, что речь идет о Рашидове.

– Будешь сначала отдыхать, потом работать или сначала работать, а потом отдыхать? – спросил Акилов, говоря по-русски с заметным акцентом и явно подбирая слова.

– Если вы не против, – Аркадий перешёл на узбекский язык, – я бы сначала поработал.

– Хоп, – одобрил директор. – С дороги все-таки надо перекусить чего-нибудь, а потом и поработать можно.

Он направился в сторону машины, потом остановился и через плечо бросил:

– Ужинать вместе будем.

***

После обеда журналист, в сопровождении юркого мужичонки, отправился осматривать спортивный комплекс. Борцовская арена была выстроена в виде старинного амфитеатра. Вероятно, спортивные поединки, по замыслу архитектора, а может, и не только архитектора, должны были напоминать ристалище гладиаторов. Сопровождающий поведал уважаемому Аркадию-ака, что завтра начинается приезд гостей, послезавтра – турнир. На турнир пригашены из разных союзных республик борцы классического стиля в ранге олимпийских чемпионов, чемпионов мира и Европы.

– Не ниже чемпиона Европы! – особо, с придыханием подчеркнул сопровождающий. – Таково было требование уважаемого хана.

– А что, товарищ Акилов такой почитатель классической борьбы? – поинтересовался Марков.

Его спутник опасливо оглянулся, хотя поблизости никого не было, сказал с придыханием:

– Уважаемый, вам лучше об этом его самого спросить.

Уже позже Аркадий узнал, что в объединении существовал категорический запрет что-либо говорить об Акилове за его спиной. Никакой информации! Расправа над ослушниками свершалась стремительно и жестоко. Побродив по арене еще несколько минут, Аркадий поинтересовался, откуда он может позвонить в Ташкент, чтобы передать информацию о предстоящем турнире. В правлении объединения ему выделили кабинет с телефоном. Он набросал на листке бумаги несколько строк рутинной информашки и продиктовал ее стенографистке Танечке. После чего сопровождающий довел его до машины, подобострастно поклонился и исчез так мгновенно, будто его и не было.

– Куда мы едем? – спросил Аркадий, когда машина поднималась по крутому горному серпантину и уже уши закладывать стало.

– В рай, – коротко и вполне серьёзно ответил водитель.

– Так-таки в рай, – попытался журналист разговорить водителя, но ответом его не удостоили. Понимая, что в этом зазеркалье свои незыблемые порядки, он больше с расспросами приставать не стал.

Подъехали к железным воротам, которые автоматически распахнулись, и машина беспрепятственно въехала… в рай. «Во всяком случае, если рай существует, то он должен быть именно таким», – подумал Аркашка. Повсюду росли экзотические, он таких сроду не видел, деревья, кустарники и цветы, воздух был насыщен ароматом фруктов и цветов, по дорожкам важно прогуливались павлины, щебетали на ветках деревьев птицы. У крылечка причудливого домика стоял человек и радушно улыбался.

– Уважаемый Аркадий-ака, меня зовут Фазылбек, – сказал он на русском языке без малейшего акцента. – Я, можно сказать, ваш гид по этому райскому уголку. Сначала пройдем в ваши апартаменты.

Ему выделили три роскошно обставленные комнаты – гостиную, кабинет и спальню. В кабинете на столе даже стояла портативная пишущая машинка «Эрика» – Аркашка вздохнул, он давно уже мечтал о такой, да где ж ее достанешь.

Вышли из дома с другой стороны и оказались у бортика каплевидной формы огромного бассейна, наполненного прозрачно чистой водой. Фазылбек кивнул в сторону невысокого строения:

– Там у нас тренажерный зал, финская сауна и турецкий хамам – все в вашем полном распоряжении. Вы только скажите, какую температуру предпочитаете. Сейчас в гостиную вам принесут холодные закуски и напитки. Вы, конечно, можете заказать любое блюдо и те напитки, которые пожелаете, – ваш заказ будет выполнен. Но примите во внимание, что вас сегодня ждет обильный ужин. Советую попариться, поплавать в бассейне, перекусить и поспать. К приезду уважаемого хана вас разбудят с таким расчетом, чтобы вы успели собраться. В вашем распоряжении горничная, которая, если будет желание, может вам сделать массаж. Если эта горничная вас по каким-то причинам не устроит, мы ее заменим.

Н-да, такого сервиса ему еще видывать не приходилось.

Оставшись один, Аркадий призадумался. Ради чего его привезли в эту сказку наяву? Ради стострочного репортажа о том, как с десяток бугаев завтра будут пыхтеть, кряхтеть и пердеть, доказывая, кто из них сильнее? Нет, здесь явно что-то не так. Не найдя, однако, никакого ответа на свои вопросы, Аркашка, решив, что в данном случае, вопреки пословице, не утро вечера мудренее, а вечер будет мудренее утра, отправился в бассейн. Все купальные принадлежности, включая великолепный махровый халат, разумеется, новенькие, ждали его в раздевалке.

Вдоволь наплававшись, он еще заглянул в турецкую баню – хамам, но скорее из любопытства, париться ему не хотелось. Равнодушно глянув на закуски, он еще не проголодался, отправился в спальню, решив, что перед предстоящим ужином действительно следует набраться сил. Едва он растянулся под прохладной простыней, в комнату вошла невысокая стройная девушка в коротеньком шелковом халатике, явно надетом на голое тело. Она протянула ему наполненный стакан.

– Это айран с горным медом, – пояснила девушка. – Очень хорошо для сна, – и тут же спросила: – Вы желаете массаж сейчас или после сна?

– А как ваше имя?

– Мавлюда, но если вам удобнее, то вы можете называть меня по-русски – Люда.

– Спасибо, Мавлюда. Я, пожалуй, отдохну.

Едва девушка вышла, Аркадий стремительно вскочил и стал тщательно обследовать спальню, ища микрофоны и скрытые камеры, не очень-то представляя, как эта спецтехника должна выглядеть. Ничего не обнаружив, он залпом выпил айран с медом и спустя минуту уже безмятежно спал.

Машина времени

(Оглядываясь на будущее)

Опергруппа и следователи Генпрокуратуры Союза, расследовавшие в Узбекистане так называемое «хлопковое дело», прилетели в объединение «Заветы Ильича» поздно ночью. Однако Акилов, предупрежденный своими могущественными покровителями, уже успел скрыться. Обыск в правлении практически ничего не дал, в директорском сейфе лежало несколько банковских упаковок, тысяч сто-сто пятьдесят, не больше. В подвале обнаружили тюрьму, где, по показаниям там побывавших, морили голодом и секли плетью непокорных.

Группа отправилась в горы. Подивились на «райский уголок», павлины все так же безмятежно расхаживали по саду. В сопровождении местного информатора поднимались все выше и выше, до тех пор, пока не раздались автоматные очереди. Готовый и к такому повороту событий, отряд спецназовцев, сопровождавший оперативников и следователей, принял бой. Последним отстреливался тот самый старик, что когда-то встречал Маркова. Кстати, был он не так стар, как предпочитал выглядеть. Бобо, так все звали старика, отстреливался до последнего патрона, последний пустил себе в лоб. В расщелине, которую он с таким остервенением защищал, нашли десятки килограммов золотых слитков, множество ювелирных изделий, деньги в рублях, долларах и английских фунтах.

Акилова поймали через несколько дней. На суде он заявил, что все обнаруженные ценности – это не более чем провокация КГБ. Его адвокат упирал на то, что при изъятии были нарушены самые элементарные правовые нормы, не было понятых и даже оперативная видеосъемка не велась. По поводу тюрьмы и телесных наказаний Акилов заявил с усмешкой:

– Ишак с места не тронется, пока его плетью не огреешь. Так и человек. Разве будет он хорошо работать, если его не стегать?

Отсидев шесть лет, он вернулся уже не в Узбекскую Советскую Социалистическую Республику, а в суверенное государство под названием Республика Узбекистан. С месяц о нем не было ни слуху ни духу, потом он во всеуслышание заявил, что намерен создать новую политическую партию. Методично посещая всех богатых людей края, он просил денег на свое новое движение и на приобретение оружия. На вопрос, для чего нужно оружие, отвечал коротко: «Для охраны новой власти». Новая власть в добрые намерения мятежного «хана» не поверила, он получил шестнадцать лет лагерей и отправился в места не столь отдаленные, откуда вернуться ему уже не было суждено.

***

…«Хан» приехал в двенадцатом часу ночи. Мавлюда разбудила Аркашку за час до этого, проводила в бассейн, поплавала рядом с гостем, пообещала после ужина сделать «волшебный массаж» и исчезла. Аркадия проводили в просторную комнату, где потолки были украшены причудливыми узорами искусной резьбы по ганчу. «Хан», обложенный шелковыми цветастыми подушками, возлежал на пушистом ковре возле невысокого столика – дастархана. По углам комнаты стояли свёрнутые красные знамена – такие вручали коллективам за успехи в труде на благо социалистической родины. Знамен было множество.

– Если не нравится ужинать лежа, можем перейти в европейскую гостиную, – предложил Акилов.

Андижанская школа не прошла для Аркадия даром.

– Не пристало гостю в доме хозяина свои порядки устанавливать, – сказал он, опускаясь на ковер, придвигая подушки и подгибая под себя ноги.

– Молодой, ташкентский, а обычаи заешь, – одобрительно хмыкнул Акилов и тут же, придав своему голосу строгость, спросил: – Хозяина откуда знаешь?

– Ну что вы? – развел руками Аркаша. – Откуда я могу знать такого человека. Когда маленьким был, жил на той же улице, где жила семья Шарафа Рашидовича, – о том, что он продолжает дружить с Володей Рашидовым, Аркашка предпочел умолчать.

– А… Так, значит, хозяин твоих уважаемых родителей знает, – удовлетворенно заметил Акилов, решив, что нашел, наконец, отгадку. Он придвинул к себе пузатую темную бутылку с надписью «Martel". – После того как этот коньяк попробовал, другой пить не хочу. Мне его теперь ящиками привозят из Парижа, – заявил он бахвалисто. – Но ты, может, что-то другое желаешь пить?

– Полностью доверяю вашему вкусу. Не пробовал никогда этот коньяк, но раз вы его пьете, значит, это достойный напиток.

Акилов довольно усмехнулся. Этот мальчишка нравился ему все больше и больше – умеет оказать уважение, это дорогого стоит.

В свое время Марков объездил все районы Андижанской области, побывал, работая в «Звезде Востока», и в других регионах, так что с разнообразием узбекской кухни, как ему казалось, был знаком. Ошибался. Никогда ему не приходилось пробовать таких крохотных перепелок, нафаршированных рубленым мясом ягненка и нежнейшими кусочками курдючного сала, такой таящей во рту самсы с торчащими наружу бараньими ребрышками. Необычного вкуса были лагман и самса, а шашлыков было столько видов, что Аркашка уже и счет потерял. А Акилов, потчуя радушно, все подливал и подливал в пиалы французский сорокаградусный напиток, все больше и больше раздражаясь, что гость пьет с ним на равных, не пьянея так же, как и он сам. Каким-то, даже не седьмым, а семнадцатым чувством уловил Аркаша раздражение хозяина, как и причину его. Решительно отодвинув наполненную в очередной раз пиалу, нарочито заплетающимся языком, он произнес:

– Больше не могу. Я и так из последних сил держусь. Если еще выпью, потеряю лицо, потом стыдно будет перед таким человеком, как вы. Никогда себе этого не прощу.

Настроение «хана» сразу улучшилось. Он предложил гостю пройтись, и они вышли в сад.

– Мой повар знает, если я с гостями выхожу в сад, значит, пора в плов рис запускать. Мои люди хорошо изучили мои привычки, иначе бы их здесь не было, – самодовольно произнес директор.

После получасовой прогулки вернулись в комнату. Здесь уже было чисто прибрано, даже успели проветрить. Кое-как выдержав пытку пловом, поблагодарив хозяина в самых изысканных, какие только сумел из себя выдавить, выражениях, он в сопровождении Фазылбека отправился в спальню.

На пороге Фазылбек угодливо осклабился: «Неужели Мавлюда не пришлась по вкусу уважаемому гостю?» Пьяно покачнувшись, Аркадий ничего не ответил и, нарочито заплетающейся походкой поплелся к кровати. «Провокаторы хреновы, на сладкую булочку подцепить хотят», – подумал он, уже засыпая.

***

Больше всего работы на турнире было у фотографов. Трое тучных мужчин, обвешанных японскими «Никонами», беспрестанно щелкали затворами – уважаемый Ахмаджон Акилов возжелал сфотографироваться с каждой из знаменитостей по отдельности, а также в группе, и возле борцовского ковра, и сверху – так, чтобы была видна панорама новой арены. Ну а награждение участников – само собой. Каждый из именитых спортсменов получил в подарок конверт с деньгами, как выяснилось, там было по тысяче рублей, цветной телевизор «Рубин», жеребца ахалтекинской породы и шитый натуральной золотой нитью национальный узбекский халат – чапан. Почетного гостя, представителя «нашей уважаемой партийной газеты», тысячерублевым конвертом и жеребцом обошли, но телевизор и золотошвейный чапан под звуки карная и сурная, под жиденькие аплодисменты собравшихся, вручили.

***

Сидя в самолете, Аркашка с озлоблением думал о том, что утром надо писать репортаж об этом чертовом турнире, восхищаться мастерами борьбы, организаторами всей этой показухи. Ну не напишешь же о том, как всемирно известный олимпийский чемпион, знаменосец советской сборной, мужеством которого восхищались болельщики всей планеты, подобострастно улыбался, принимая конверт с деньгами, эту лошадь и телевизор, и как он вместе с еще несколькими атлетами раскачивали Акилова, подбрасывая его в воздух.

Перед самым отъездом из Андижана Аркашке удалось купить редчайшую по тем временам книгу американского писателя Роберта Сильвестра «Вторая древнейшая профессия». Издали ее, видимо, потому, что некто сделал вывод: обличитель нравов лживой американской прессы тем самым подчеркнет, что в советской печати такое невозможно никогда. Помнится, открыв книгу, Аркадий прочитал на первой же странице эпиграф:

«Газетное дело не искусство, а ремесло. Эта профессия почти столь же древняя, как … словом, это вторая древнейшая профессия».

Понимая, что ничего иного, кроме восторженного репортажа, он написать не имеет права, Аркадий с горечью подумал, что грань между первой древнейшей – проституцией и второй – журналистикой практически почти неуловима. Мерно гудели моторы воздушного извозчика-тихохода «Ан-24». Скорее бы добраться до дома и залезть под струи горячего душа. Ему отчего-то казалось, что он весь вымазан какой-то липкой грязью. И еще он боялся, что отмыть эту грязь не сумеет.

Он собирался рассказать обо всем в подробностях Тимофееву, но редактор лишь руками замахал, не желая знать, что там было, в этом объединении у Акилова, от которого лучше держаться подальше и знать поменьше.

– Николай Фёдорович, – жалобно проговорил Марков. – Они мне чапан подарили дорогой и цветной телевизор. Что делать?

– Да чёрт бы с ним, с этим чапаном, но как ты мог телевизор взять? Ты что, не понимаешь, что это взятка? – досадливо воскликнул главный редактор.

– А что мне оставалось делать? Они этот телик в самолет затащили, не бросать же его там…

– Поступим так, – решил Тимофеев. – Сейчас срочно соберем редколлегию, и ты все расскажешь.

– Мне кажется, у нас есть выход из этой щекотливой ситуации, – произнес один из авторитетнейших журналистов редакции Владимир Александрович Беляев. – Аркадий должен написать заявление в профком, что телевизор, полученный им за освещение всесоюзного турнира, просит передать в дар нашему подшефному детскому дому. А директора детдома мы попросим, чтобы она нам написала официальное благодарственное письмо.

– И заметочку надо будет об этом написать, на четвертую полосу, маленькую, незаметную, нонпарелью, но обязательно, – добавил Костиков.

На том и порешили.

– Есть еще один вопрос, – заметил Тимофеев. – Сегодня я подписал приказ о переводе товарища Маркова из отдела писем в отдел репортажа. И хотя внутренние перестановки – это прерогатива главного редактора и в согласовании не нуждаются, я решил вас, коли мы уже все собрались, поставить об этом в известность.

Вот это сюрприз! Вот уж подарок так подарок! Аркашка был готов на одной ножке выскочить из зала заседаний. «С тебя торт, – шепнула ему Ляля. – Я, правда, не хотела тебя отпускать, но шеф настоял».

Глава двадцать третья

У него началась новая жизнь. Новая, во всех отношениях. И совершенно прекрасная.

Поездка к наманганскому «хану» Ахмаджону вызвала в редакции множество пересудов. Корифеи из сельскохозяйственного отдела чувствовали себя не просто уязвленными, но и оскорбленными до глубины души – им, специалистам, аналитикам, знавшим аграрные проблемы республики лучше всех, ни разу не довелось побывать в этом «заколдованном» объединении, о котором ходило столько самых невероятных слухов. А тут какой-то мальчишка из отдела писем едет в «Заветы Ильича» и проводит там целых три дня, и возвращается с подарками от самого Акилова. Конечно, у редакционных мэтров были свои знакомые и даже приятели в аппарате ЦК партии. Так что уже вскоре стало доподлинно известно, что кандидатуру Маркова назвал лично Сам, великий и всемогущий Шараф Рашидов.

Все стало на свои места. Теперь понятно, как этот безвестный репортер областной газетенки мог в свои младенческие двадцать один год попасть в штат главной партийной газеты. Но сплетничать и строить догадки на одну и ту же тему вскоре всем надоело. «С Марковым лучше не связываться, у него есть «лапа», – решили коллеги, и судачить перестали. Впрочем, самому Аркашке было невдомек, какая буря разразилась по его поводу в редакции. Он слишком был поглощен собой и открывшимися перед ним возможностями, чтобы замечать, что творится вокруг.

***

Во время вечернего дежурства заведующий репортажем газеты напрямик спросил главного:

– Николай Фёдорович, посоветуйте, как лучше новенького использовать. У меня с разъездными корреспондентами просто беда, никого в командировки не выгонишь, все классики. Может, его в разъездные определить…

– Во-во, – в самую точку попал, – перебил его Тимофеев. – Внутренним распоряжением по отделу назначай его разъездным спецкором и гоняй в хвост и в гриву. Он нам потом спасибо скажет за такой опыт.

Спасибо?! Да Аркашка готов был от восторга броситься на шею своему новому начальнику, когда тот объявил, какую должность теперь занимает Марков и что в связи с этим в командировки он может ездить практически без ограничений.

***

И он поехал. Мотался по республике, изобретая все новые и новые темы для своих репортажей. В аэропорту и на железнодорожном вокзале его теперь знали и в лицо, и по имени не только начальники смен, но и все кассиры. Отец на день рождения подарил ему великолепную югославскую портативную пишущую машинку, и он таскал ее повсюду с собой. Даже в шумных многоместных номерах захолустных гостиниц он умудрялся вечерами писать свои репортажи и информации, чаще всего используя вместо письменного стола подоконник.

Когда однажды его кто-то спросил, как он умудряется писать в таком бедламе, где зачастую не только людской гомон, но еще и музыка гремит, Аркашка беззаботно рассмеялся: «Шум и музыка – это ерунда. У меня к окружающим только одна просьба, чтобы, когда я пишу, меня по голове не били».

Он писал очень быстро, и стиль у него был легким – как раз то, что надо настоящему репортеру. В этом даже не было особой его заслуги – скорость и стиль – это, скорее, как музыкальный слух – или есть у человека, или нет. Закончив очередной материал, спешил на почту, заказывал разговор с Ташкентом и диктовал свои опусы сменным стенографисткам – Танечке или Наденьке. Он звонил им так часто, что девушки даже шутку придумали: «Мы теперь не редакционные стенографистки, а стенографистки спецкора Маркова».

***

Как только Аркадий был назначен на должность спецкора, он первым делом позвонил давнем своему знакомому – директору зоокомбината Владимиру Савельевичу Левитину. Когда-то, в первые дни своей работы в «Звезде Востока», он делал репортаж из его хозяйства, и Левитин обещал отправить его в экспедицию со змееловами. Конечно, ни в какую экспедицию его тогда не отпустили, зато теперь – пришло его время…

Савельич слово сдержал, и уже вскоре вместе с пятью змееловами Марков отправлялся в пустыню Кара-Кумы. Сначала летели обычным «Ан-24», потом ползли, чуть оторвавшись от земли, на «кукурузнике», и еще долго тряслись в кузове грузовика. Разбили палатку, старший назначил дежурных – костёр возле палатки нужно было поддерживать всю ночь. Во время ужина преподали корреспонденту первые уроки безопасности, вручили ампулу с противоядием, на случай, если змея укусит.

– Если гюрза тяпнет – точняк поможет, – сказал старший. – А вот если кобра, тот тут как звезды встанут.

– Так что, против кобры это может и не помочь? – уточнил Аркадий.

– Да ты не бзди, тебя еще никто не укусил, – проворчал старший и отправился спать.

Утром ему выдали брезентовый комбинезон, высоченные, до самого паха, сапоги-ботфорты, широкополую панаму, москитную маску на лицо.

– Маска-то зачем, откуда здесь комары?

– Чтоб каракурт за морду не хватанул, – пояснили ему.

Бродить по зыбучим пескам Кара-Кумов в этой тяжеленной амуниции в сорокаградусную жару было сродни изощренной пытке. Но змееловы пришли сюда, как они высказались, не для зоопарка ужей ловить. Пойманных змей – и гюрзу, и кобру – в зоокомбинате потом «выдаивали», получая яд, бесценный для фармакологии. Опаснейшая эта работа, как и любой иной риск в мире, имела свои расценки. За ядовитую, но глупую, как считали змееловы, гюрзу платили пять рублей, за изощренную и коварную кобру – червонец. Пуще змей опасались смертельно ядовитого паука каракурта. Если змею можно было разглядеть, то каракурт своей окраской сливался с песками и был неотличим в пустыне.

Репортер бродил по пустыне вместе со змееловами десять дней. Приехав на грузовике в небольшой городок Заравшан, разместились в местной гостиничке, ожидая «кукурузника». Воды в гостинице не было, отправились в городскую баню. После баньки старший велел Аркашке: «Сбегай, молодой, в хозмаг, купи эмалированное ведро». Эмалированных не было, купил обычное цинковое. Притащил в гостиницу. Старший укоризненно покачал головой, проворчав: «Экая ты бестолочь, сказано же было – эмалированное. Ну, да ладно, авось не успеет прокиснуть». Аркашка не понимал, о чем речь идет, покуда из купленных только что бутылок не полилась в ведро водка – двадцать бутылок, ровно десять литров.

В экспедиции был строжайший сухой закон: в пустыне расслабляться нельзя было ни на секунду, это грозило смертельной опасностью. Теперь, в городе, где ни змей, ни каракуртов, можно и оттянуться. Водку черпали из ведра солдатскими кружками, закусывали сухой конской колбасой по восемьдесят копеек за килограмм и плавлеными сырками «Дружба», как же без них.

***

Репортаж «Черный песок» ему удался. Яркий, сочный, образный, он передавал и суровую мощь пустыни, и характеры людей, не испугавшихся в эту пустыню прийти. Материал был перепечатан в журнале «Огонек», а вскоре раздался звонок из киностудии «Узбекфильм». Редактор студии Лариса Самарцева, гроза всех сценаристов, елейным голоском, оказывается, и она умела быть вежливой, осведомилась, удобно ли будет товарищу Маркову завтра в одиннадцать часов утра встретиться на студии с директором и председателем союза кинематографистов Маликом Каюмовичем Каюмовым.

Товарищ Марков утром собирался улетать в очередную командировку, но ради такой встречи все свои дела отложил. Он давно уже мечтал написать сценарий для документального фильма, но все его заявки бесследно исчезали в бездонных ящиках стола той же Ларисы Самарцевой.

Каюмов встретил его приветливо:

– Читал, читал в «Огоньке» и в нашей газете твой «Черный песок». Лихо пишешь. А сценарий написать сможешь? Я тебе дам нашего лучшего оператора-документалиста и отличного режиссера. Ну как, согласен? – напористо спрашивал Каюмов.

Конечно же, он согласился, еще бы ему не согласиться, когда он так давно об этом мечтал.

– Хорошо бы, если ты со сценарием за месяц уложишься, ну максимум – за два. Мы тогда успеем и отсняться, и смонтироваться до кинофестиваля. Ты уж постарайся.

В кабинете Самарцевой он высказал свое удивление:

– Мне Каюмов сказал, чтобы я со сценарием за месяц уложился. Да я тебе завтра принесу.

– Ишь ты, прыткий какой. Все месяцами пишут, а он завтра принесет. Ладно, возьми для образца несколько классических сценариев. Только ты должен знать: ни один сценарий никогда и никому не утверждают с первого раза. Опытные авторы пишут сразу три варианта, в каждом кое-что незначительное меняют. Третий вариант, как правило, утверждают. Все, дерзай. И приходи не раньше, чем через месяц. Иначе тебя не поймут. Каюмов, во всяком случае, не поймет первым.

– Так уж и всем утверждают только третий вариант? – усомнился Аркашка.

– Всем, не сомневайся. Константин Симонов свой сценарий к фильму «Голодная степь» вообще пять раз переделывал. Зато потом они с Маликом Каюмовичем за эту картину Ленинскую премию получили.

***

Фильм «Черный песок», с легкой руки Малика Каюмовича, вышел, даже получил какую-то премию на всесоюзном кинофестивале. Но Аркадий свою картину не видел. На премьере в Доме кино ему побывать не удалось, он, как всегда, был в командировке, да и потом не сложилось.

… Как-то раз, зайдя в комнату внука, баба Сима, ей тогда уже было далеко за восемьдесят, увидела на столе открытый пакетик с множеством мелких острых белых зубов. Она позвонила на работу внуку. Аркашка торопливо объяснил ей, что это зубы гюрзы, но уже не ядовитые, опасаться нечего. Она повесили трубку, нашла ненужную тряпицу, с опаской завернула в нее пакетик и брезгливо снесла на помойку.

***

В те годы он еще не понимал, разве что начинал подспудно догадываться, что смотрит, вернее вынужден смотреть, на окружающую его действительность глазами того «дирижёра», который властно руководит оркестром. И любая самостоятельно исполненная нота воспринимается как нота фальшивая, а значит – вредная. Пройдет много лет, и однажды, на каком-то семинаре по советологии в США, эксперт ООН Аркадий Марков убежденно скажет: «В Советском Союзе одна-единственная машина ни разу не дала сбоя – это идеологическая машина».

«Железный занавес» наглухо отделял советских людей «от тлетворного влияния Запада». Поэтому народ свято верил, что нет на свете напитка лучше, чем водка «Московская», еды вкуснее, чем колбаса «Любительская», фабричные пельмени «Сибирские» и обуви прочнее и красивее, чем ботинки ленинградской фабрики «Скороход». «Советское – значит отличное», – твердили газеты и лозунги. И народ свято верил, что если товар маркирован продолговатым «знаком качества», то можно не сомневаться – товар качественный.

«У нас самые лучшие в мире фильмы, самые душевные песни, а также в области балета мы впереди планеты всей», – убеждали, убеждали, убеждали газеты – и убедили.

Газетчиков использовали как инструмент идеологического гипноза. И чем талантливее был журналист, тем более убежденно мог он внушить своему читателю все, что нужно было «родной коммунистической партии». И как ни старался репортер Аркадий Марков в своих репортажах отражать только то, что он видел, и он не смог избежать общих тенденции советской печати. Он сам не заметил, как научился верить в то, что утверждал своими газетными материалами.

Машина времени

(Заглядывая в прошлое)

Как-то утром, это было еще в бытность его работы в Андижане, Маркова вызвал к себе редактор.

– Вот, из Москвы служебка пришла, – сказал Сафаров. – С завтрашнего дня понижаются цены на чулочно-носочные изделия. Нужно подготовить полосу откликов читателей. В сегодняшний номер. Один справишься?

– Целую полосу? – удивился Аркашка и торопливо заверил: – Справлюсь, конечно.

– Но ты понимаешь, что нужно?

– Конечно, понимаю.

Сафаров вздохнул. Ему так не хотелось, чтобы этот хороший, явно талантливый паренёк уже сегодня понимал, что от него требуется.

А Аркашка шел по улице Ленина, на ходу придумывая план будущей полосы. Он заходил в уже знакомые ему организации, останавливал людей на улице, сообщая всем «радостную» новость о понижении цен на чулки и носки. Предпочитал при этом беседовать с женщинами – их легче было убедить, что понижение цен на чулки немедленно и благотворно отразится на семейном благосостоянии. Мужиков могла обрадовать разве что новость о понижении цен на водку, но этого ждать не приходилось. Заглянул он и в гастроном. Но там беседовать на эту тему было явно не ко времени. Какая-то визгливая тетка, надрываясь во всю глотку, орала, что опять вместо мяса привезли сплошные кости, да еще и вонючие, а куры, что лежат на витрине, явно издохли от старости.

Побродив по городу не больше часа, Марков вернулся в редакцию, лихо настрочил отзывы андижанцев, жизнь которых отныне будет легкой и беззаботной, так как родное советское правительство, денно и нощно заботясь о их карманах, понизило цены на чулочно-носочные изделия. Писал он об этом легко, бездумно, тщательно следя только за тем, чтобы нагнать строку до размеров газетной полосы. В тот день он сделал еще один шажок, чтобы из подмастерьев перейти в сонм профессионалов второй древнейшей.

***

Заняв должность разъездного спецкора «Звезды Востока», Аркадий Марков обрадовался не только неограниченной возможности ездить. Раз и навсегда избрав для себя хлопотную специальность репортера, он убеждал себя еще и в том, что репортаж – это самый честный жанр журналистики. «Моя задача простая, – говорил он, немного при этом кокетничая, в кругу друзей, – пришел, увидел, написал». Он и сам хотел в это верить, хотя с каждым днем понимал, что в партийной газете, как, впрочем, и в любой иной газете Советского Союза, требования и каноны одинаковы ко всем жанрам.