Каба́

«Как будто не мне говорит,– резко подумал Игорь.– Как будто не мне, а кому-то другому. Может, себе. Может, кому-то из присутствующих. Или маме? Или кому-то, кого нет в комнате…»

Отец поднял голову и посмотрел Игорю в глаза.

– Игорюня. Желаю тебе, чтобы ты жил в ладу с собой.

В горле встал ком. Игорь Мещеряков внезапно осознал, что слишком возомнил о себе с этими проклятыми книгами. Посчитал себя слишком умным. Слишком начитанным. По-любому умнее и начитаннее предков. И если маму он часто не догонял, то отца он вовсе недооценивал, считая того поверхностным и плоским. И сейчас у него защипало в носу от раскаяния. Потому что отец оказался не просто проницательным. Он оказался достаточно зорким, чтобы оценить внутреннее состояние сына и передать ему, как эстафету, слова бабушки.

– За тебя, Игорюнь! – заключил отец и поднял пластиковый стаканчик с коньяком.

– И за стариков, которые гундят,– добавила тетя Нина. Она выглядела очень серьезной и меланхоличной.– И которыми мы все тоже постепенно становимся.

Отец опрокинул стаканчик и хлопнул себя свободной рукой по колену.

– Пороговая третья пройдена!– возвестил он, ни к кому конкретно не обращаясь, а Игорь непроизвольно вдруг вспомнил Алика-Фонарика.

– А я тебе говорю: записывай себя!– откликнулся дядя Саша. – Камер везде натыкай и записывай. А утром – прокручивай.

Отец перевел взгляд на тетю Свету и пояснил, чтобы та тоже была в курсе и не сидела, как ворона Кагги-Карр. Раз уж она примкнула к их импровизированному сообществу (судя по ее мышлению, ненадолго).

– После третьей рюмки ничего не помню. Без исключений. Такой уж организм. Не важно, что я там пью, любой напиток подходит. Даже пиво. После третьей бутылки то же самое. Наутро в голове чистое поле. Если выпью одну рюмку или две, то все норм. Три – отрезает! Мне вот пацаны говорили, что у многих так, но потом постепенно они что-то все равно вспоминают. А у меня бесполезно, даже если мне рассказывают подробности, ничего не могу вспомнить. Только верить словам остается. Хех! Так что тост Игорюне я завтра по-любому вспомню, а то, как тебе все это рассказываю, – уже не вспомню. В следующий раз могу начать заново рассказывать.

Игорь прикусил ухмылку. Было дело, проходили. Так-то астральные провалы отца его не слишком напрягали, да и маму тоже, но пару раз отец Игорю доставил. Однажды мама куда-то слиняла и оставила их вдвоем. Отец пил пиво и хотел посидеть в инете, но Игорь разве даст? Игорь тогда еще не настолько зомбировался книгами и чем-то напоминал живого ребенка, если приглядеться: крутился рядом, пихал невзначай под локоть, приставал с вопросами, а когда исчерпался – начал канючить какую-нибудь историю. Отец мазался-мазался, потом сдался.

– Игорюнь, я тебе рассказывал, что бабушка во время войны партизанила? Нет? Ну, слушай тогда. Она совсем молодая была, даже школу не успела закончить, а тут война. Многие деревенские в партизаны подались, многие погибли. На возраст не смотрели тогда, все воевали, кто мог. Книга есть такая, «Молодая гвардия» называется. Ты когда подрастешь, почитай. Там про бабушку не написано, но она такая же была. Помнишь, мы с тобой на железку ходили в деревне, где перегон? По этой железке немцы свои составы с оружием гоняли, а бабушка с другими деревенскими их подрывала или под откос пускала. А потом она попалась. Привели ее в деревню, заперли в сарае, утром казнить хотели. Только сторож там – он тоже деревенский был. Отпер сарай ночью, и они вдвоем сбежали. Такие дела. Ну а скоро и война закончилась.

Игорь Мещеряков в глубочайшем кризисе отвял от отца на весь оставшийся день. Как же так, пораженно думал он в своей комнате. Как же так, почему ему никто ничего раньше не рассказывал?! И бабка с дедом, как назло, в этом году слиняли в деревню, так что их теперь не прижать. Почему среди всех бесчисленных бабушкиных историй не нашлось места, чтобы открыть Игорю хотя бы клочок той правды, той истории, которая навеки помечена в календаре пятью черными годами?

На другой день он едва дождался, когда отец пробудится после вчерашнего собеседования с пивными бутылками, и притиснул к стенке уже его. Отец смотрел на Игоря поначалу насупленно, потом недоуменно, под конец – озадаченно, даже немного испуганно.

– Игорюня, а ты с чего взял вообще? Так-то бабушка 40-го года рождения… Когда война началась, ей годик всего был… Да и немцы до деревни не доходили, даже не бомбили эту область…

«С того взял, что ты сам мне вчера рассказывал, гадский папа!»– хотел завизжать Игорь, но не сделал этого по причине: а) субординации, б) был слишком огорошен тем, что ему насвистели, в) мама уже что-то такое говорила, вспомнилось ему. Что-то насчет не воспринимать слова отца в подпитии серьезно. Точно! Может нагородить горы, но к утру даже не вспомнит, и совесть чиста,– так она сказала. Так что очарование легендой закончилось, едва начавшись. Игорь поплелся удрученно в комнату, отец поплелся удрученно за минералкой.

– Пошлите покурим! – пробурчал заметно охмелевший дядя Радик, и народ как по команде зашевелился.

Игорь, воспользовавшись суматохой, улизнул в свою комнату.

Он нацепил новые оранжевые наушники, врубил альбом Апуланты «Как и все остальное» и вновь погрузился в созерцание соцсетей. На букридере его поджидал початый «Колдовской мир» Эндрю Нортон, но читать сейчас все равно нереально. Могут вызвать к очередному тосту. Дядя Леша, бухнув, имеет свойство забуриваться к нему в комнату, поговорить за жизнь. Придется ждать, когда все рассосутся по норам.

Через какое-то время Игорь вышел в туалет, а на обратном пути столкнулся с тетей Ниной. От близости с ней в животе Игоря вновь включился перфоратор.

– Как каникулы?– поинтересовалась тетя Нина, недвусмысленно преградив ему путь в коридоре.– Расслабляешься?

– Типа того.– Игорь кивнул, принуждая себя смотреть ей прямо в черные глаза. Они с тетей Ниной были почти одного роста.– Пока расслабляюсь. Читаю, в основном.

– Читал Чейза?– Тетя Нина изящно оперлась округлым бедром о стену. Перфоратор в животе переключился на космические обороты.

– Пока не дошел. Планирую почитать. Читал Гарднера.

– Чейза почитай. Гарднер – детсад. Или Дэшила Хэммета.

– Да я чет на фэнтези подсел. Эндрю Нортон.

– Тоже ничего,– одобрила тетя Нина.– Я в детстве думала, что Эндрю Нортон – мужик.

– Так в Википедии же написано вроде…

– Угу. Тебе сколько лет, гений? У нас интернетов не было.

Игорь слегка покраснел. Он уже с родителями попадал впросак по поводу разницы поколений.

– А в школе как?– продолжала допытываться тетя Нина.– Слышала, проблемы у тебя?

– Пытаюсь решать понемногу…– Игорь скривился.– С физикой засада.

– С физикой я тебе помогу,– буднично заявила тетя Нина, и Игорь вылупился на нее.– Чего так смотришь, у меня «отлично» было по физике. Могу даже дневник засветить, он у меня сохранился. Так что подтяну к школе, не вопрос. Напиши мне Вконтакте, если хочешь. Только учебник с собой прихвати.

– Родители просили?– насупился Игорь.

– Родители не просили,– серьезно успокоила тетя Нина.– И ты сам им не говори. Потом скажу, почему.

Она обошла его, обдав запахом духов и еще чем-то нестерпимо женским и дьявольским, и исчезла.

Игорь заскочил на кухню, чтобы скоммуниздить кусок пиццы, если еще осталось, и увидел маму, курящую на балконе в одиночестве. Пицца тут же забылась. Тетя Нина забылась! Все-таки мама – его главная эрогенная зона, как ни крути, только в ментальном смысле. Предки так-то не дымили. Отец вообще никогда не курил, мама позволяла себе изредка, когда выпьет. Как сейчас. Повинуясь импульсу, Игорь решительно отворил дверь и вышел на балкон.

– Игорь, не дыши дымом,– тут же отреагировала мама. Черт, она даже не обернулась, сразу поняла, что это он. Может, она датчик ему вмонтировала?

– Я спросить хотел,– сказал Игорь и остался. Мама промолчала, продолжая курить. Игорь встал рядышком, вдохнул запах дыма и выглянул во двор, на детскую площадку. На застекленной лоджии оставалось достаточно свободного места. Когда-то тут громоздился скарб со всего мира, но потом однажды отец сгреб всю эту рухлядь и увез в деревню. Игоря детские игрушки за компанию. А позже, когда продавался дом, все это добро куда-то делось. Игорь не знал, куда.

– Раджив Ганди не свалил еще?– спросила мама, стряхнув пепел с балкона.

– Незнай, я не заглядывал,– отозвался Игорь. – Почему папа с ним дружит? Он мутный и бухает.

– Пацанские игры.– Мама небрежно повела бровью.– Один накосячил, другой выручил. Теперь любовь по гроб жизни.

– В смысле?– Игорь ни черта не понял. Мама в подпитии – тот еще сфинкс.

Она помолчала. Видимо, раздумывала, продолжать ли свою милую беседу с четырнадцатилетним уже сыном, или хватит с него. Потом пояснила:

– Папа когда с войны вернулся, сам не свой был. Пил часто, занимался всякой хренью. Колобродил где попало. Спутался с гавриками, те позвали его на дело. Радик узнал и отговорил. И перед гавриками отмазал как-то. Потом гавриков по тюрягам рассадили, а папа уцелел. Вроде как благодаря дяде Радикулиту. Тот теперь и пользуется. Папа же у нас добрый. Все эти подробности мне бабушка рассказывала, отец вроде как стремается. Нашел, тоже мне, повод для стыда.

Удивительно, сколько всего, оказывается, происходит во время празднования дней рождений. Игорь не знал эту историю с папой. Не мудрено, если даже мама узнала ее от бабушки. Гребаный Раджив Ганди! По сути, четырнадцатилетнее существование Игоря в этом мире тоже можно вменить в заслугу дяде Радику.

– А почему они переехали? Бабуля с дедом? Мы же вместе жили…

– Так они всегда хотели,– хмыкнула мама. – Как только мы с папой поженились, они уже тогда замыслили слинять в свою деревню. Потом решили тебя дождаться, когда ты родишься. А потом первое время из-за тебя не уезжали. Слишком полюбили.

У Игоря защипало в носу. Он никому никогда не признавался, до какой степени он был шокирован их смертью. Мама перегнулась через перила и высунулась в окно, чтобы проверить, нет ли кого внизу. Ее блузка с открытыми плечами слегка отвисла, и Игорь обнаружил, что на маме нет лифчика. Он еще успел мельком подумать о тете Нине, прежде чем быстро отвел взгляд. Мама выбросила окурок, который спиралью полетел вниз, но тут же закурила новую сигарету. Из чего Игорь заключил, что время балконных посиделок еще не вышло.

– Мам, а твои родители живы?

Мама взглянула на него. Не сказать, чтобы вздрогнула там, или опешила, или удивилась. Но посмотрела внимательно. Изучающе.

– С чего вдруг интерес?

– Да просто… С Петровым говорили, он как-то спрашивал. А я даже ответить не смог.

– И как там у вас, с сыном Петра?– тут же переключилась мама.

– Ну…– Игорь смешался от неожиданности. Как? Он по правде и не знал, как.– Ну, мы общаемся…

– Договорились до чего-нибудь?

– Да вроде нет…– Игорь понял, к чему мама клонит, но крыть было действительно нечем.

– Может, ну ее, эту канитель?– спросила мама, больше сама себя.

Игорь вдруг испугался. Он осознал, что вопрос вполне может решиться здесь и сейчас, на балконе, и уже бесповоротно, – как обычно решает мама. Нужно было что-то предпринять. Он не готов пока расставаться с Петровым. Перспектива расставания его ужаснула, и он не знал, почему.

– Мы же только начали!– запротестовал он.– Он говорит, не нужно торопиться.

– Разумно.– Мама кивнула.– И очень по-деловому.

– А что с родителями твоими?– поспешил Игорь. Маме явно наскучило, она хочет вернуться к гостям.

– Они умерли давно. Погибли.– Мама совершила последнюю затяжку, потом отбросила щелчком окурок, уже не заботясь, стоит кто-то внизу или нет.– На машине разбились.

Игорь, честно говоря, прифигел. Нет, он догадывался, конечно, что с ним в доме соседствуют тайны. Но не думал, что до такой степени. Сегодня ему 14 лет, и он впервые узнает о том, что его дед с бабкой со стороны матери погибли в автоаварии. Это было круто даже для его конспиративной мамы.

– А почему ты не рассказывала?– рассердился он.

– Я вообще никому не рассказывала, только папе. Даже твои бабушка с дедом не знали. Я всегда отмазывалась, когда они спрашивали про родителей.

– Но почему?– недоумевал Игорь.

– Мне нравилось помнить их живыми. Хоть мы и не очень хорошо ладили, мне нравилось помнить их живыми. Если бы я начала со всеми говорить об их смерти, они умерли бы во второй раз. В памяти. Не знаю, понимаешь ты или нет…

Вновь вся конструкция мира пошатнулась. Игорь понимал это, как никто другой понимал, но косяк его в том, что он и тут был уверен в своей исключительности. Он считал своих родителей неспособными на подобные чувства. Он был уверен: родители не знают своих детей. А дети? Что знают о родителях дети, что стремятся знать? Они живут параллельно в одной квартире почти незнакомцами.

– А почему ты сюда переехала?

– Так из-за тети Нины! – рассмеялась мама.– Мы с ней переписывались в «аське». Потом она позвала меня к себе. Я сначала у нее жила, потом мы с твоим папой познакомились. – Мама оглядела его скептически.– Пошли, разведчик, у меня где-то фото родителей заныкано. Раз уж ты родословной увлекся, покажу. Только с возвратом. Не вздумай заляпать чем-нибудь, оно у меня одно. Заляпаешь – в дзюдо вернешься.

Мама хохотнула, открывая балконную дверь, а Игорь в который раз покраснел, как рак. Вдвоем они вернулись в гостиную, где уже вовсю играла музыка. Игорь не стал заходить внутрь, созерцая в дверях процесс празднования его собственного дня рождения. Нормально празднуют день рождения. Дядя Саша танцевал со своей молодой женой и защитницей четвероногих. Тетя Нина скучала, залипая на смартфон. Отец с дядей Радиком уселись прямо на пол и о чем-то жестикулировали. Дядя Радик уже «в слюни». Тупой Кот исчез с горизонта. Вероятно, какал. Дядя Леша любил серить в гостях, заседал с расстановкой и надолго, нервируя хозяев.

Мама что-то коротко спросила у тети Нины, та совершила неопределенный жест рукой и что-то ответила; обе рассмеялись. Потом мама шуганула дядю Радика с насиженного места и залезла в шкаф. Ковырялась она там достаточно долго, Игорь уже начал сомневаться, что его ждет удача. Но вот мама обернулась с обещанным фото в руках.

– Держи.

Игорь взял фото. Серьезно кивнул, давая понять, что помнит мамины напутствия и будет предельно аккуратен. Потом понес семейную реликвию к себе.

Это было обычное цветное фото формата 10х15, однако Игорь с первого же взгляда на него подумал, что с ним что-то не так. На снимке трое: двое взрослых по краям и одна молодая девушка в центре. Маму Игорь узнал сразу. Он понял, что уже этого само по себе достаточно, он увидел то, что всегда хотел увидеть. Он был прав, он не выдумывал, он не играл в конспиролога и не бредил зелеными человечками. Мама – она не та, какой кажется. Он всегда это чувствовал, и сейчас он получил подтверждение. В ее смеющихся глазах бушевал огонь и бунт. Она носила юбку намного короче тех, что носит сейчас, каблуки намного выше тех, что носит сейчас, ее прическа была взбалмошной и растрепанной, не такой уложенной, как сейчас. Но главное – это огонь, который шел из ее глаз.

Игорь перевел взгляд на ее родителей, на своих деда с бабкой, которых он никогда не знал. Он вглядывался в их лица и честно прислушивался к своему сердцу. Он пытался поверить Петрову, который утверждал, что человек имеет потребность – в дружбе, в самопожертвовании, в любви. Но этой потребности не было, и Игорь ничего не чувствовал, на снимке улыбались чужие люди, и от того, что они дед с бабкой, чужими они быть не переставали. Кажется, мама больше похожа на деда. Дед был одет в строгий костюм, пиджак еле сходился на его внушительном животе, бабушка была в цветастом платье, явно не повседневном. Наверное, они на каком-то празднике,– очень трудно определить, потому как фото сделано на улице и фоном служат стены зданий.

Вдруг он понял, что не так с фото. Кажется, это называется «диссонанс». В то время как люди на фото выглядели достаточно четко, стены зданий за их спинами казались размытыми. Словно в дымке. Словно в мареве. Они как будто пиксельные были. Игорь вглядывался в феномен некоторое время, потом пожал плечами. Кто его знает, эти фото-фокусы. Особенно если это касается старых некачественных фотоаппаратов типа «мыльниц».

Он перевернул снимок и увидел на обороте надпись от руки.

АРЫК, 2000

Игорь хмыкнул. Так вот как назывался город, откуда мама сбежала. Немудрено, он бы тоже сбежал.

Он положил снимок в ящик стола, намереваясь отдать его завтра, и вернулся к наушникам. Скоро народ начнет расходится, а он сможет вернуться за чтение. Сегодня он намеревался отложить Нортон до лучших времен, а скачать и почитать что-то из Джеймса Чейза.

Глава 12. У Петрова- 4.

– Игорь, ты веришь в Бога?

Сегодня Игорь был далек, как никогда. Стоило тому войти в кабинет, как Петров понял: что-то случилось. Он не стал накалять с ходу и разрывать парня вопросами. А когда Игорь усаживался в кресло, то непроизвольно поморщился. Как от боли. И тогда Петров понял.

– Не особо,– признался Игорь и, помолчав, добавил:– Я верю в людей.

– В людей? Ты?!– Петров не сдержался и тут же прикусил язык. Дебил. Мало ли что он там думает об Игоре. Игорь не должен этого знать.

Впрочем, парень и бровью не повел.

– А чего такого? Ну да, я верю в людей. Если несколько человек объединятся, они могут сдвинуть горы. Тысячи людей могут перевернуть мир. Человечество, задавшись целью, может переделать всю реальность. Не просто покорить космос, как в книжках, оно может переделать все. Саму суть мира. Я думаю, что нет никакого бога, потому что люди – они и есть боги. Только они не хотят думать об этом.

– Боятся ответственности?

Игорь мотнул головой.

– Боятся, но не ответственности. Многие же пытались, но потом пожалели. Сколько было изобретателей, которые вдохновились нестандартными идеями. Альтернативные двигатели, бесплатные лекарства, продление жизни. И где они все? Я думаю, что-то вдруг начало случаться, что-то нехорошее, и они испугались. И это никакие не теории заговора, я не верю в рептилоидов. Умники пишут о том, что нельзя зарывать талант в землю. Говорят, нужно идти к своей мечте. Но оглянитесь, кто доходит? Почти никто. Принято думать, что известные и богатые люди добились, но откуда людям знать, о чем мечтали известные и богатые в детстве? Не исключено, что о другом совсем. Все когда-то пытались, но что-то начало происходить вокруг, и они перестали. Выбрали другой путь, другую специальность, другое мировоззрение, я не знаю…

– И чего же они боятся по-твоему?– осторожно поинтересовался Петров, отчетливо понимая, что сейчас они переходят к истинным причинам Игоря лунатизма. Вытесненное честолюбие и желание быть уникальным налицо, как он и подозревал. А также страх, который к этому привел.

– Каба,– пошевелил Игорь одними губами.– Они боятся Кабу. Может, они называют ее по-другому. Я знаю ее под этим именем, потому что так мне бабушка рассказала. Но не суть, как называть, хоть пирожком. Она приходит ко мне во сне иногда. Не бабушка, в смысле. Каба.

Повисла пауза. Каба… Интересно. Уже большой шаг вперед. Обычно требуются неимоверные усилия, чтобы вытянуть на поверхность детские страхи, и по большому счету они неоформленные и расплывчатые. А тут четко сформированный образ и имя. Очень хорошо! Остается только понять, что в действительности скрывается за этим образом и именем.

– Опять был приступ?– мягко спросил Петров.

Игорь кивнул, залипая по обыкновению в окно. Так принято у него в кабинете психолога, он не любитель буравить глазами собеседника. А еще под летней футболкой, на правом боку, прятался очередной синячище. Кололо ребра, и Игорь искренне надеялся, что ничего не сломано. Очередной приступ, и очередное падение во сне.

– Колокольчик не помог?

Игорь удивленно посмотрел на него. Потом замешательство сменилось досадой.

– Не было колокольчика, так ведь?– подсказал Петров.

Игорь помешкал, мотнул головой. Колокольчика не было. Как наверняка не было выкрученных ручек на окнах, закрытых наглухо входных дверей и спрятанных ключей. Что это, коллективное бессознательное? Такие вот безынициативность, инертность, равнодушие и задвигание – продукт библейских сказок, что нужно поменьше напрягаться, верить в лучшее, или вообще зажмуриться, и Бог спасет?

– Что за Каба такая?– спросил Петров.

– Может, и не Каба,– был ответ.– Я просто ее так называю, потому что ее бабушка так называла.

– Фольклор?– предположил Петров.

– Ну да, он.– Игорь хмыкнул.– Только без черных гробиков.

– Тогда тебе стоит поведать мне эту историю.– Петров неуловимым движением коснулся телефона, чтобы проверить, идет ли запись. Шла.– Чтобы мы понимали друг друга.

– Есть подозрение, что это может быть заразным,– предупредил Игорь. – Если расскажу… Как в фильме «Звонок».

Петров позволил себе легкую улыбку.

– Я переживу. Мне снился Слендермен.

Игорь оторопело воззрился на него, но спрашивать ничего не стал, только кивнул. Потом заговорил:

– Когда-то была одна деревня. Жил в ней парень по прозвищу Крив. Так его все и звали, потому что он был косой на один глаз и почти этим глазом не видел. Как настоящее его имя – никто не знал. Крив работал плотником, жил на краю деревни и ни с кем особо не общался. И была одна девушка по имени Людмила. Красавица, и все при ней. Крив был тайно влюблен в Людмилу, но боялся своих чувств. Он боялся, что если кто-то узнает о его страсти, его просто засмеют. И сама Людмила засмеет вперед всех. Он бы этого не вынес. Так что Крив умело прятал свою любовь и предпочитал после работы слоняться по лесам.

Так и шло какое-то время, пока Крив не наткнулся в лесу на камень. Он сразу же сообразил, что за камень ему встретился. Ходили слухи, что есть в лесу непростой камень, который исполняет желания. Родители в детстве рассказывали. Старожилы судачили под пивко. Нужно загадать желание и вытесать его на камне. И камень все исполнит, чего бы ни пожелал. Крив обошел камень со всех сторон, выискивая надписи, которые могли оставить другие люди. Никаких надписей не обнаружилось, но на камне все-таки было высечено одно слово. Крив понятия не имел, что это значит. На камне было написано: КАБА.

Крив подумал, что надо попробовать. Конечно, это может оказаться любой дурацкий камень из лесу, но что он теряет? Терять ему нечего. Отсутствие других пожеланий было объяснимо: это глухие места, народ сюда не забредает, только разные не совсем везучие по жизни фрики, вроде него, тут и лазают. Вывод не совсем логичный, ведь в деревне говорили о камне, значит, кто-то им таки должен был воспользоваться. Однако умным Крив никогда не был, и сейчас он тоже загорелся просить совсем не ума. У него счастливым образом обнаружились в заплечной сумке кое-какие инструменты. Он понятия не имел, что следует писать, да и грамоте был обучен через пень-колоду. Тогда он просто-напросто взял на вооружение это одно-единственное слово на камне и высек также одно-единственное слово: ЗРЯЧИЙ.

Потом он постоял какое-то время в ожидании фейерверков и чуда. Чуда не произошло, вообще ничего не случилось, Крив разочарованно побрел домой и завалился спать. А утром его поврежденный глаз полностью восстановился. Крив возликовал и тут же подумал о Людмиле. Теперь-то ему можно не бояться, что его засмеют, теперь он не кривой дуралей какой-нибудь, а вполне себе парень. Но тут его ждало первое разочарование. Для жителей деревни он как был Кривом, так и оставался. Ну да, глаз алмаз теперь, Бог-то есть на небе, видать, осенил своей милостью лишенца-Крива, да и посты тот бдит усердно. Народ пошептался и забил. Никто не стал набиваться Криву в друзья, никто не вспомнил его настоящее имя, все продолжали звать его Кривом, и Людмила как смотрела мимо, так и продолжала смотреть. Так что облом по всем фронтам.

Крив психанул и потопал к камню. Он ведь теперь рубил фишку; не получилось с глазом, попробует что-то еще. Да он теперь все что угодно может пожелать, камень-то работает! Когда он пришел к камню во второй раз, то вдруг увидел, что слово ЗРЯЧИЙ исчезло. Теперь, как и раньше, на камне оставалось лишь одно слово. КАБА.

Крив подумал, что бы это значило, но ничего толкового не придумал. Наверное, так это работает, решил он. Камень всасывает в себя слова, проглатывает пожелания и исполняет их. Ладно, он ничего не имеет против. Крив достал инструменты и высек новую смс-ку: БОГАЧ. И со спокойной совестью отправился домой, где завалился спать.

В ту ночь Каба пришла к нему впервые. Я не знаю, почему именно после второй просьбы, почему не после первой. Вроде бы это называется индульгенция. Ну типа первый раз бесплатно, а за второй – выкладывай наличку. Если бы Крив ограничился только своим глазом, могло бы ничего не случиться, и сказке конец. Когда я слышал эту историю от бабушки, мне не пришли в голову все эти нестыковки. А когда пришли, спрашивать уже было некого, бабушка умерла. Да и вряд ли она знала, пересказывала мне, как сама услышала от кого-то. В общем, приходит к нему во сне Каба и говорит, мол, мил человек, пора и честь знать. Он типа тоже должен кое-что для нее сделать. И это сущая мелочь по сравнению с его собственной просьбой. Он всего лишь должен прийти к середине деревни, черпнуть там горсть земли и принести к камню. Только и всего. Криву не пришло в голову спрашивать, за каким фигом ей земля с середины деревни,– ну, это же во сне все было. Он ничего не понял, но обещал исполнить.

А утром случились две вещи. Крив проснулся, и его ноги были в грязи и исцарапаны. И руки в грязи, как будто он в земле рылся. Он вспомнил свой сон и понял, что он уже каким-то образом отработал свое обещание Кабе. Во сне, ночью, он пошел к середине деревни, черпнул там горсть земли и отнес к камню. Крив всполошился весьма! Не самое приятное чувство – понимать, что бродил по ночному лесу, без оружия, без элементарной палки, как нетопырь. Тут бы всему и конец, потому как даже в тупорылую башку Крива пришло понимание, что он куда-то явно не туда вляпался. Но вдруг в дверь постучали. Приехал посыльный из города. Какой-то тридевятый родственник Крива умер и оставил ему наследство. Криву нужно срочно ехать в город подписывать бумаги. И, как говорится, все завертелось.

Игорь перевел дух. Петров поднялся из-за стола и прошел в дальний угол к кулеру. Он был поражен тому, как вдруг в Игоре проснулся великолепный рассказчик. Черт, да Петров нищий перед его красноречием! Он налил воды в пластиковый стаканчик и передал стаканчик Игорю. Тот отпил половину и продолжил:

– Какое-то время Крива не было в деревне. Он занимался наследством, еще какими-нибудь делами в городе. Все думали, что не увидят его больше, а чего ему теперь делать в глухомани? Но Крив вернулся. Он же в Людмилу эту был влюблен, вот и вернулся. Они за все время ни разу не поговорили с глазу на глаз, ни разу не встречались в общей компании, вообще не пересекались. Крив не знал ее, но все равно был почему-то в нее влюблен.

Потом он вернулся и поселился в своем прежнем доме. Деньги у него теперь водились, но дом он перестраивать не стал, слишком привык к нему. Только забросил плотницкое дело и приоделся, чтобы выглядеть осанистым. Когда он перестал быть кривым, ничего особо не изменилось. Когда же он разбогател, люди стали заискивать. Стали величать его господин Крив. Крив не противился и бучу не поднимал, он и сам привык к своему прозвищу, как к своему дому. Вот только Людмилы все эти изменения не касались. Она оставалась к нему равнодушной.

Крив подумал-подумал и опять двинул к камню. Воспоминания о той ночи, когда он бродил по лесу как лунатик, поблекли. Люди же умеют себя уговаривать. Крив решил, что просто не повезло ему тогда. Трудный день выпал, переволновался. Что до Кабы – ничего удивительного, что Каба приснилась. А кто должен был присниться – камень? В общем, пришел Крив к камню и уже без удивления обнаружил, что слово БОГАЧ исчезло, камень поглотил его. На камне рисовалось все то же первоначальное слово. КАБА. Как строка запроса. Крив привычно достал инструменты и вырубил рядом новую команду: ЛЮДМИЛА. Он вернулся домой, лег спать. И на всякий случай он все-таки лег в постель одетым, в обуви и с заплечной сумкой.

Ночью пришла Каба. Она сказала ему, что и он тоже должен для нее кое-что сделать. И это сущая мелочь по сравнению с его собственными нездоровыми запросами. Он должен отправиться к церкви, подойти к бревенчатым стенам, срезать ножом деревянную стружку и отнести ее к камню. Если он это сделает – что ж, Людмила будет его. Крив заверил, что сделает. Отчего бы не сделать, стружка, только и всего! Когда он проснулся, то обнаружил, что держит в руках нож. Он уже исполнил обещание и снова ходил к камню во сне. Второй раз оказался не таким уж травматичным, Крив начал привыкать. Он убедил себя, что Каба позаботится о нем, и ему ничего не грозит ночью в лесу. Ей же нужна эта дурацкая щепка!

С того момента дела с Людмилой пошли на лад. Никто в деревне не удивился особо. Людмила была первой красавицей, а Крив уже стал местной легендой: и глаз себе выровнял, и разбогател. Вполне логично, что Людмила его присмотрела, посчитали люди и на том успокоились. Очень скоро Крив и Людмила поженились. Он обещал жене все-таки перестроить свой дом попросторнее, ну а пока Людмила переехала в его скромную хату. Она и тогда не стала звать Крива его настоящим именем, а звала его или «дорогой», или «хозяин».

Проблемы начались почти сразу же. Крив был богатым, но он понятия не имел, что нужно делать с богатством, он мог только тратить. Он был женат, но он понятия не имел, как обращаться с женой. Он ведь никогда с девушками не общался, откуда ему знать, и телека тогда не было.

Игорь хмыкнул и допил остатки воды. Петров не пошевелился, завороженно слушая.

– Поэтому у Крива всегда были проблемы: то деньги вдруг пойдут на убыль, то жена разозлится, то в деревне слухи про него расползутся, то еще что. Чтобы сохранить позиции, ему не оставалось ничего другого, кроме как шастать к камню раз за разом с очередными хотелками. Возвращаясь, он шел спать в одежде в другую комнату. Людмилу он вряд ли мог этим обмануть, она сразу стала о чем-то догадываться, но молчала. То ли боялась, то ли сама договорилась с Кабой втихушу, мы не знаем. Поначалу ответные просьбы Кабы были действительно мелкими, она просила все время какую-то фигню. То попросит нарвать травы у соседей. То попросит срезать бубенчик у коровы. То попросит принести старую подкову, которая валялась возле кузнецкого дома. То попросит вырвать кусок ветоши с крыши старосты. То выкопать у кого-нибудь пару картофелин. То попросит отрезать локон волос у Людмилы. В общем, какой-то бредовый ужас, меня бы все эти дурацкие просьбы еще больше пугали. Крива, похоже, не особо, на то он и Крив.