Путники замешкались перед единственным почти не пострадавшим от стихии и времени зданием. В очертаниях угадывалось, что это храм. Воздух вокруг был заметно чище. У ступеней журчал родничок и, диво дивное, росли крупные белые и фиолетовые цветы с острым пряным запахом. Лазарь рискнул высунуть нос из складок материи. Скинул у ручья заплечный мешок.
– А вот и место для привала! Интересно, дров не найдется ли? Сходи внутрь, может, повезет?
– Костер запалить хочешь?
– Да. Надо же как-то просушить вещи, одежду? Я весь промок, да и с тебя вода льется в три ведра, скажу я тебе по правде.
– А кто предупреждал на счет местных обитателей?.. Жечь огонь – привлекать лишнее внимание.
– Да я толком не знаю, есть ли тут кто, – признался Лазарь, однако, почти скатившись до шепота. – Летописцы подчас сильно страдают мифотворчеством…
– Не в нашем случае… – шепотом ответил Ротмунд, выпрямляясь навстречу неизвестному, что шел из тени храма к арке главных ворот.
Лазарь тоже услышал, вскочил. Шаги явственно раздавались под сводами забытой людьми и Богом церкви. Шаги неожиданно стихли. Юлиус напряг зрение, но никого не увидел.
Послышался сухой смешок, и в замерших путников полетели кости, доски, камни, стекла. Ульш и Лазарь отбежали чуть назад. Окрестность взревела тысячью глоток:
– Проваливайте, изгои! Здесь жизни нет и смерти нет! Одна тупая Вечность!
– Покажись, Последний Первородный!!! – заорал во тьму Ротмунд.
Все стихло. Шорох раздался совсем близко. Юлиус наполовину вытащил меч.
– Ты знаешь обо мне, странник?.. – голос исходил сразу со всех сторон, но не гремел и не угрожал. Обладатель голоса казался сбитым с толку и даже обрадованным. Говорил он на превосходном лицийском, поскольку Юлиус обратился к нему именно на этом языке, в волнении вспомнив родимые корни. Голос ничем примечательным не обладал. Он не был ни певуч, ни зычен. Немного хриплый, словно застуженный.
– Покажись! – настаивал Юлиус.
– А вот не покажусь! Я не хочу разочаровать тебя. Вдруг я совсем не такой, каким ты представлял меня себе?.. И, можешь торжествующе смеяться, я боюсь умереть. Вы двое, молодой человек и молодой Обращенный, легко одолеете меня, ветхого старца, в открытом бою. Я бы испил ваши соки и продлил свое угасание еще на срок, пока не придут в эти горы новые странники, но вы можете убить меня случайно, даже не заметив этого и никогда не поняв, что натворили. Парадокс! Вы можете меня погубить и звать, и проклинать, но я вам более не отвечу, а вы не поверите, что меня нет.
– Ты невидим? Ты не похож на человека? У тебя есть лицо, имя?
– Я, безусловно, человекообразен. Вот только моя человекообразность так глубоко спрятана, что редко кто может вообразить, что она у меня есть. Простите мне мое многословие, но, моя слабость – я болтун. И обрел сегодня слушателей! Так приятно! Нет, не покажусь. Чего доброго, сбежите, и я не успею вас пожрать!! Нет, я буду осторожен… – невидимый Первородный размышлял вслух, ничуть не заботясь, что теперь его планы не единственно его достояние. – Я страдаю здесь, всеми забытый, вдали от Эрудэмерна…
– А разве ты не сам ушел?
– Ах, да, конечно! – спохватился Первородный. – Твои Братья получили двойное наказание: я ушел, и – я ушел по их вине!.. Ты представить не можешь, Обращенный, как мне ненавистны твои Братья, Перерожденные! Как я жалею, что однажды явился их создателем! Давно бы их уничтожил, если бы не Игра, которую они затеяли… весельчаки и плуты! Поделать ничего не могу – она мне нравится. А без Эруду Игра рассыплется.
– Игра?.. Что за Игра?
– Тсс! Ничего не скажу, это против правил. Ты же в ней, кроха!
Лазарь деловито влез в разговор, удивив Ротмунда беглостью своего лицийского:
– Все прекрасно, добрые судари, но меня волнуют куда более насущные вопросы! Я имею право говорить?
– Валяй! – разрешил прячущийся в храме.
– Всего их наберется три: каковы ваши намерения, разрешите ли вы нам переждать день в этой постройке и разжечь костер?
– Вам нечего опасаться. В округе никого, кроме меня и вас. Только кости горняков, так хорошо меня встретивших в изгнании! А день Обращенному не угроза – это место зачаровано, здесь тьма не рассеивается сутки напролет. Костер – да ради вашего вечного Бога! Дровишек я даже вам еще подкину. А намеренья… Я буду продолжать беседовать и наверняка попробую не по-честному воспользоваться любым представившимся моментом, чтобы напасть. Но драться с вами я не собираюсь. Так что, если вы до последнего будете на стороже, мне, увы, не посчастливиться полакомиться вами…
Ротмунд уже не вникал в пустой трендёж Первородного, завалился на землю у разгорающегося пламени. Он чувствовал, что Первородный действительно слаб и даже не рискнет подойти к ним. Им ничто не угрожало.
День в безрассветной мгле прошел спокойно. Первородный болтал без умолку. Лазарь подремывал у огня. Ротмунд с интересом слушал байки седой древности, изредка спорил с невидимым собеседником и потихоньку кумулировал силы для очередного перехода.
Накрапывал дождь. Тучи висели низко.
– Вечер, – прервал себя Последний Первородный. – Вам пора в путь. Меня гложет любопытство. Вы правы, мне иногда охота позабавиться. Я покажусь на краткий миг. Я вас видел. Невежливо мне и дальше скрываться.
И он вышел к ним, высокий, лишенный возраста, человекообразный, и удивительно чуждый всему человеческому. Не похожий ни на Эруду, ни на Юлиуса. Не Перерожденный, не Обращенный. Истинно Первородный. Остановился совсем близко. Свободно мог совершить все, что вздумается. И не было бы сопротивления его воле. Иссушенный жаждой, но – хозяин себе, он выдержал. Что-то перетекло из его ладоней в руки рыцаря.
– На. Раз уж тебя не отвадить от дурных привычек, и ты намерен ходить среди людей. Вот мой подарок. Он не будет лишним. Позже я расскажу тебе легенду об этой вещи… А сейчас – идите.
Первородный крадучись убрался восвояси.
– Что это? – заглянул через плечо Лазарь, пытаясь рассмотреть вещицу, зажатую в кулаке Ротмунда.
– Я думал, этой вещи нет в природе, – развертывая подарок, заворожено прокомментировал Ульш.
– Карнавальная маска?.. колпак палача?.. что это?
Продолговатый, на вид – кожаный, предмет вмещал два матовых круглых стекла, твердый выступ посередине предназначался для защиты переносья, ниже – вырез для рта.
– Это Шлем Вёлунга, названный в честь мастера, изготовившего его.
– И что в нем такого особенного? Я видел такие на лотках у пустынных караванщиков. Обычный кожаный шлем, для скачек по песчаной местности, чтоб пыль в глаза не летела. У нас такие не в ходу.
– Такие да не такие.
Протянул Лазарю меч. Крепко взявшись за растянутый на ладонях, как хозяйки поступают с пряжей, шлем, приказал:
– Руби!
Лазарь замахнулся… Меч со звоном полетел в одну сторону, Посланник Инквизиции в другую, матерясь почем зря – неловко повернул руку при ударе. Шлему не сделалось ровно ничего. Лыбился наглой амфибией.
– Крутая штука, – уважительно произнес Лазарь. – А при чем тут желание быть среди людей?..
– Шлем Вёлунга заговоренный. Или там не знаю что еще… В общем, считается, что владелец без боязни может расхаживать при свете дня.
– Ясно. Только выглядит он не особо презентабельно.
– Это не важно. Все мне полегче будет… Капюшон натянул – и не видно, что там на башку нацеплено, зато впервые за четыреста с лишним лет погуляю в свое удовольствие на свету, праздник цвета! Наконец-то не сумеречное черно-белое зрение!
– А-а-а… а мне подумалось о другом… что проще пропитание раздобыть…
Они уже покинули долину, и спускались по осыпающейся тропе вниз. Снова была ночь, но уже настоящая, не магическая.
– Гм. Я все забываю, что больше не на иждивении Города, – вспомнил Ротмунд, и свирепо заскребло в желудке.
– Впереди деревня Сшулаг. Может, там чем-нибудь поживимся?..
– Хотелось бы! И я надеюсь, что, проделав большую часть пути, мы испытали уже все неприятности, и дальше будет легко и спокойно.
Куда там!!
В деревеньке Сшулаг, населенной преимущественно угерами, с небольшой примесью лициев, царило буйное веселье. Полыхали огромные костры до неба, народ плясал и пел. 'Тили-тили, туру-туру!' не смолкало ни на мгновение. Играли на гигантских трубах, звук протяжный и гулкий мог заставить пробудиться сказочных великанов в горах. Об оползнях и обвалах, видимо, деревенские не переживали. Дружно пели 'Тыц-тыц-тыц', 'Засох шавар, и сдохли гваарназы', а еще 'Шумел харвах, и гнулися туйваны, а ночка темная была…'
Путников закружили в хороводе, задарили угощениями. Зазывали в каждый дом. Лазарь был не прочь и покутить. Он заозирался на рыцаря. Тот ничего против не имел. Договорились встретиться на рассвете. Под шумок Ульш незамеченным посетил парочку хлевов, отчего, когда похмелье выветрилось из голов жителей Сшулага, пять коров обнаружились больными и несколько цыплят придушенными и обескровленными. Погром списали на ласок. Хотя откуда им взяться на такой-то высоте?..
Как и условились, собрались на рассвете. Оба довольные сверх меры, бодрые и отдохнувшие.
Настал час опробовать подарок.
Только шлем прикоснулся к коже, сработали скрытые крепления. Наверно, жеребенку не нравится быть взнузданным ни в первый раз, ни позже. Ротмунд замотал головой, зашипел, попытался содрать Шлем Вёлунга, но напрасно. Намертво шлем соединился с его черепом, укрепившись шестью скобами за коренные зубы и резцы.
В голове раздалась неспешная речь: 'Вот так, дружок. Спасение есть мука. Рычи и жалуйся, ты не первый, примеривший Шлем Вёлунга. Чуешь вкус пластин? Они солоны. Эта вещь, раз надетая, сохранит тебя от лучей дневного светила, но не отпустит тебя до конца твоих дней.
…С начала времен она принадлежала одному чокнутому Первородному. Как и дети его, Первородному не было жизни при свете дня, а по натуре своей он был страшно общителен и страдал от одиночества. Надоело Первородному таиться в ночи и, услышав в одном из северных районов, что в Пределе живет великий кузнец Вёлунг, он отправился в путь, чтоб заказать себе волшебные доспехи, защищающие от солнца. (Кольчужка-то на тебе его работы, меня не обманешь!) Предел, друг мой, – существовавшая полторы тыщи лет тому назад местность на краю Света. Тогда ведь не то что Эрбенгота или какой другой страны не было, а и вообще никаких государств. Люди жили в селах и стойбищах, одевались в невыделанные шкуры, немногим отличаясь от лесных дикарей. Предел – жестокий край. Именно, что край – кромка мира. С одной стороны об узкую полосу льда бьются волны моря, с другой – огонь земли бушует. Лучшего места для древних колдунов и не сыщешь! В Пределе стояла занесенная снегом землянка, от которой валил пар и дым на всю округу – ее очаг питался от земных недр. В ней, по слухам, и обитал кузнец Вёлунг. Вёлунг вопреки слухам оказался не богатырем три метра росту, а хромоногим карликом с большой уродливой головой. У карлика была всклокоченная черная бородища, красная плешь во весь череп, он пыхтел от натуги, ковыляя по кузне и подскакивая на каждом шагу, путаясь в кожаном фартуке. Он недовольно уставился на вошедшего Первородного. 'Ты, что ли, Вёлунг?.. Мне сказали, что ты – великан, а ты вон какой махонький!.. Наверное, и до наковальни не дотягиваешься?.. Может, ты – гном? Тогда тебе по гороскопу должна быть присуща веселая щедрость.' (Первые Эруду тоже любили шутить.) Вёлунг рассердился и недобро ответил: 'Я – великан! Просто я самый маленький из великанов! Говори, зачем пришел или проваливай! У меня и без тебя хлопот хватает!' Первородный заказал Вёлунгу доспехи и установил трехдневный срок для исполнения. Коротышка сначала уперся и, выкрикивая 'нет, нет и нет!', собирался вытолкать незваного гостя вон, вооружившись раскаленной до красна заготовкой, вытащенной из печи. Веселенькое было бы побоище, да Вёлунг поостыл немного, оценил, кто к нему пожаловал, и согласился. На следующий же день броня была готова. Все ладно, но вот загвоздка: шлем не удался, хоть ты тресни, от одного удара меча разлетается как глиняный горшок! Вёлунг хоть и кузнец, а торгаш тот еще, попытался клиента надуть, но только опозорился. Первородный расстроился и убрался вон из землянки Вёлунга, пообещав зайти назавтра, и если ничего не измениться, посадить его самого в печь – может, толк и выйдет?.. На следующий день шлем стал заметно лучше. Но опять не то: сквозь щели в забрале солнышко мстит нашему Брату. Первородный повторил угрозу и удалился. На третий день он получил желаемое. Вёлунг преподнес ему чудо-шлем, утаив, что над заказом в одиночку не справился, пришлось звать дядьев-хримтурсов, плести тончайшую кольчугу колдовским способом и наживлять на нее чешуйки из неведомого никому металла. А уж отделка-то, отделка! Эти превосходные линзы из вулканического стекла обладают таинственным свойством – они не пропускают свет солнца, однако, позволяя прекрасно видеть на любое расстояние и днем, и ночью. Что за волшебная работа! Ни пятна ржавчины, ни единого изъяна! А на ощупь – ну бархат и замша, а не сталь!.. Но Вёлунг желал Первородным и их детям еще больших мук. Он сделал шлем погребальной маской, лицом убийцы…
И ты его надел, польстившись на обман. Ты хотел обмануть Солнце.
Да. К Шлему Вёлунга надо привыкать. Веками. Что ж, у тебя найдется время.
Пару дней будет трудно говорить, а потом ничего, освоишься.
Иди, странствуй, служи людям. Безобразный хищник. Зверь, зверь! Служи им!'
Юлиус взвыл с досады, но поделать ничего было нельзя.
Солнце встало. Почудилось, что жжет. Нет, только почудилось. Шлем надежно защищал. Как и гибкая броня. Ее он вытащил из древнего захоронения в Локен-Фре, когда еще был безызвестным пехотинцем-наемником на службе одного лицийского князя. Человеком. Так петелька за петелькой, лицевая, изнаночная, плелась судьба.
– Эзаразный зерь, значит… я знаю теерь, за что тея изгнали, Эрародный! Загрызу! Шутник гаже Эруду. Отец семогущий! Ернусь и загрызу!! Хрррао-рау-раор-рррра!! Тьфу…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ИНКВИЗИТОР
Во время отсутствия Лазаря и Юлиуса в Городе произошло немало событий.
Начнем с прихода Патрульных. Предсказатели-лжепророки успели сбежать из Ротебурга заранее, дня за два, потому рассвирепевшие Слуги Господней Воли бросились терзать Константина Клодена, экзорциста. Пока что не костер и не пытки. Клетка позора. Колодки. Однако довольно для папаши Анри. На Главной площади воздвигли самопальный эшафот, привинтили клетку, в которой бродячие артисты выставляли напоказ диких животных, и каждые полчаса призывали Константина, разутого и раздетого, покаяться и сознаться в неверном истолковании Святого Писания, и отречься от своих крамольных методов исцеления болящих. Основой для обвинений послужили сочинения Святого Морфана Ирригийского, содержащих весьма точный состав преступных деяний, на которые может быть искушаем экзорцист. Вот некоторые выдержки сего досточтимого документа:
– экзорцист должен принадлежать к цеху и иметь при себе бумагу с печатью установленного образца, подтверждающую таковой его статут…
– экзорцист во время процедуры изгнания бесов руководствуется исключительно текстами поучений святых отцов Церкви и не привносит в их слова искажающий смысл…
– противно самой сути экзорцизм употребление экзорцистом слов и символов, незнакомых церковной традиции, упоминание имен собственных кроме имени болящего и Господа нашего, придание особого значения надписям и изображением, создание амулетов и сомнение в божественной сути Провидения…
– ежели паче чаяний болящий не исцелился, то экзорцизма могла не возыметь действия по причине малой веры экзорциста, либо малой веры присутствовавших, либо малой веры болящего, либо того, что страдания болящего суть необходимая ступень в самосовершенствовании…
Без малого всех пунктов обвинения набралось сорок сороков, что не облегчало положения Константина. Еды ему не давали, только воду. Впрочем, дальнейшие события вынудили Патрульных убраться вон, да с такой скоростью, что они часть вещей оставили на постоялом дворе, чего уж говорить о завершении судебных разбирательств.
Ганс Печник, или Ганс Истопник, слыл в Городе юродивым, дурачком. Был ли он таковым – выяснить затруднительно. Возможно, он и был идиотом, но вот восстание поднять сумел, так что, Шварцриттер оказался весьма возмущен встретившей его в Ротебурге действительностью.
Они вышли на площадь, обнесенную каменной стеной, выкрашенной в канареечный цвет. Парадный вход был обозначен мощными пилонами – серыми, безликими, громадными, внушающими трепет. На воротах стояли часовые, одетые в синее с желтым. Кирасы и шлемы матово блестели в свете луны.
Лазарь в который раз вытащил на всеобщее обозрение бумажку с зеленой печатью, что-то шепнул, и стража пропустила их без слов. Ротмунд спиной ощущал, что они еще долго провожали их взглядами.
Площадь за оградой была хаотично застроена двух– и трехэтажными зданиями. Порою, первый этаж полностью врос в землю. На узких окнах – решетки. Высокие черепичные крыши утыканы трубами дымоходов.
Площадь показалась в неверном свете луны гигантской и страшно пустой. Юлиус заставил себя следовать за Посланником. Они успешно добрались неведомыми тропами до почерневшего дома, от которого несло сыростью и гнилью. Дом оброс мхами и грибами. Вместо дверей – полуосыпавшаяся арка, ведущая в нутро, в утробу дома.
Тепло и духота мягко обняли вошедших. Лазарь поежился, Ротмунд быстро облизнул сухие губы. Посланник решительно повернул направо, налево, вниз по лестнице, на ощупь по коридору с низкими потолками. 'Зришь ли ты святое пламя веры?! Попробуй на вкус власть Господа нашего!' – гневно, издевательски, отзывался эхом на каждый шаг голос в мозгу Юлиуса. Ротмунд упрямо не замечал этих назойливых мыслей и, уж тем более, не отвечал злопыхателю. Он изначально установил для себя правило и ревностно его соблюдал: прислушиваться советов, но не говорить с незнакомыми существами, запрудившими его сознание.
Меж тем путь перегородил несомненно человек, но какой человек! Его кожа изъязвлена и сочится желтой сукровицей, глаза закатились, язык вывалился изо рта. Словно слепец, он вытягивал вперед руки. Его одежда изодрана. Он бос и хром, но, неким чутьем опознав присутствие чужаков, он прытко выбежал наперерез. Юлиус не испугался, скорее, опешил. Ничего более изумительного он не видывал. Отступил на шаг, откланялся:
– Доброй ночи, сударь. Мы ищем Великого Инквизитора.
Долгая пауза. Ротмунд уже задумался, не проскользнуть ли мимо покачивающегося взад-вперед, полуживого человека, как тот раскрыл гнилой рот и ме-е-е-еэдленно спросил:
– А вам кого?
Юлиус повторил. Еще пауза.
– А вам зачем?
Лазарь, убежавший вперед, вернулся и дернул Ротмунда за рукав куртки.
– Я знаю дорогу. Не тратьте время попусту.
– Кто это был?
– Это один из корпусных монстров. Их здесь пруд пруди.
– Корпусных монстров?..
– Да. Дом Святого Правосудия или, как его обычно называют, Дворец Инквизиции, – это множество корпусов, соединенных подземными туннелями, и в этих туннелях бродят корпусные монстры. Чего непонятного?..
– Все понятно. Эти бедняги – прокаженные? Они от природы увечные? Или…
– Чушь! Они здоровы! Их ни одна зараза не берет. Но, вы видели, какие побочные эффекты… Мы их изучаем. Они опасны, но если их не злить и вовремя избегать близкого контакта, то ничего страшного не происходит.
Чудище промычало вслед:
– А вы кто?
Сварливый голос рассмеялся: 'Юлиус, милый, ты как нельзя кстати добровольно прибыл в гости к Инквизитору! Твое-то бессмертие да здоровье этих скотов дают вкупе нечто невероятное! Чуешь?..'
Ротмунд доверял незримому советчику, напрягся и прикинул по времени, сколько займет вытащить меч. Тут же вспомнил, что Посланник вооружен куда лучше. Понадеялся, что голос в обычной своей манере испытывает терпение, смеется: у жителей Эрудемерна скверное чувство юмора – и шагнул вслед за Лазарем в распахнутый проем резных дверей.
Огромная комната была заставлена книжными шкафами. Взгляд Юлиуса цепко перечитал корешки книг. 'Законодательство' Рихарда Великого в 20 томах, 'Заметки о вреде колдовства', 'Странный случай на восточной границе', 'Как овладеть приемами ближнего боя на коротких клинках за три дня', 'Благая весть', 'Книга мира и благоденствия', 'Книга бытия', 'Исход', 'За грехи наши', 'Деяния святых отцов Церкви', 'О походе в Срединные Земли. Онфим Егуда', 'Допустимые наказания во искупление прегрешений', 'Магия. Начальный курс: Магия телесных сущностей', 'Природа солнечных затмений' Франкла, 'Собрание поучений и слов философов', 'За гранью мира сего' и другие не менее любопытные манускрипты. Бросались в глаза ярко раскрашенные полки: 'Донесения из Етерготской провинции', 'Донесения из Фрибенготской провинции', 'Донесения из Лот-Лореана'… особенно, черно-красная – 'Донесения из Ротебурга'.
В центре комнаты, за столом, сидел сухощавый мужчина, едва переваливший полувековой рубеж. Сидел он недвижимо, он хотел, чтобы его хорошо разглядели. Яйцевидная голова. Загорелая, красная лысина во весь череп, орлиный нос. Карие глаза сощурены, морщины на лбу. Впалые щеки. Вид дневного хищника. Homo lupus. Человековолк, человек – лиса. Он силится не улыбаться. Он ласков и добродушен, на лице высвечивается: 'уж не обессудьте, работа у меня такая, приходиться держать себя в ежовых рукавицах, быть строгим и несентиментальным'.
– Ага. Вот и вы.
От голоса Инквизитора Юлиус вздрогнул. Если инструментом овладения душами людей у Ротмунда был взгляд, то для Инквизитора таким инструментом был именно голос. Негромкий гнусавый фальцет с медовыми переливами. Капризный и переменчивый. С каждым словом он проникал внутрь, ввинчивался, зудел и впивался, делался колючим и въедливым, не теряя приятности.
У Инквизитора было тело пловца и пилигрима – короткое, узкое, мускулистое, плоское. Серый балахон наподобие Лазарева небрежно накинут на спинку кресла. На плечах Инквизитора свободно простерта мантия – парчовая, темно-изумрудная, с бардовыми лацканами. Ни каменьев, ни вышивки. Жилистое тело обтянуто белым свитером крупной вязки. На шее – клетчатый шарф. На мизинце левой руки – золотая печатка.
– Он исихаст, его лучше не трогать, – почтительно и с примесью благоговейного страха шепнул Лазарь.
– А что это за чин?
– Он ищет, в каком органе у человека содержится душа.
– И в каком?..
– У разных людей по-разному.
– Ну, что вы там жужжите?.. – прервал их Инквизитор. Обратился к Лазарю: – Молодой человек, можно вам сказать гадость?..
– Можете даже сделать. Я не обижусь.
– Спасибо. Как вы упрощаете мне мою службу! Почему вы задержались с отчетом?
– М-м-м… возникли непредвиденные препятствия… Докладываю: операция 'Клубок змей' прошла успешно; ставка некромантов ликвидирована; требуемые записи доставлены. Разрешите предоставить вам на рассмотрение?..
– Да, положите сюда, – милостиво указал ручкой на стопку бумаг. – Так, что за 'непредвиденные препятствия'?
– М-м-м… мы пошли прямым путем…
– Да? Странно… Ведь наименьшее расстояние между двумя точками есть прямая. Другое дело, если бы вы двигались по дуге окружности. Так? Курс тригонометрии в духовной семинарии преподавали?
– Шутить изволите? Мы же через Запретный Лес шли! А потом долиной Зинцграбе!
– Интересно… У нас нет достоверных сведений об этих регионах королевства. Если вы оформите свои впечатления по форме, мы примем их со вниманием и благодарностью.
– Экхм-гхм… Да, завтра будет готово… – Лазарь осенил себя священными знаками, вполоборота повернувшись к спутнику. – Позвольте представить вам рыцаря Юлиуса Ротмунда, почетного гражданина Ротебурга. Он был столь любезен, что покинул пост начальника налоговой полиции и сопроводил меня, скромного служителя культа, ревнителя чистоты веры, до самых врат Дома Божьего Правосудия. Прошу отметить, что господин Юлиус оказал мне неоценимую поддержку в делах Ордена и защищал от множества опасностей, что нас поджидали в пути.
– 'Полна чудес могучая природа, полна-полна…' – процитировал задумчиво Великий Инквизитор, взирая с любопытством, подперев подбородок, на Ротмунда, закутанного в плащ.
Ульш помедлил, пробуя сообразить, как действовать в подобной обстановке. То ли на колено опуститься – но Инквизитор не король. Или вежливость требует открыть лицо? Но проклятый Шлем не даст… Говорить ему не хотелось. За спиной хлопнула дверь. Лазарь и Юлиус отскочили в стороны, ожидая западни. Но за оружие не взялись. И правильно.
На пороге стоял грустный-грустный, обрюзгший и немолодой монах. Не вполне поседевшие черные волосы топорщились какими-то клочками, глаза в темных кругах бегали из стороны в сторону, наконец, остановились на Великом Инквизиторе. Визитер поспешно отвесил поклоны замершим Посланнику и рыцарю, те сдержанно ответили. Монах, явно в расстроенных чувствах, в нерешительности потоптался у входа, потом, словно крестьянин бросается в пылающий хлев выводить скотину, нетвердыми шагами направился к столу.
– Падре Зайнц? Всегда рад видеть.
– У меня донесение из свободного поселения Эрцен.
– Да? А у меня донесение на вас, преподобный Зайнц, – Инквизитор взял со стола бумагу, подержал перед светом, – от падре Вольфа.
Зайнц покачнулся и переменился в лице. До той поры оно отсвечивало желтоватым, теперь же окрасилось цветами побежалости, став зеленовато-серым. Наверное, виной всему витражные стекла…
– От Вольфа?.. как же так… да вы поймите, это, должно быть, ошибка какая-то… Вы знаете, сколько лет добропорядочной службы… тяжелая работа, эти эрценские смутьяны, эти отступники…
– Знаю, знаю, – Инквизитор поморщился. – Ближе к делу. Вы сказали, у вас доклад?
– Ээээ… донос, – поправил падре Зайнц, поежившись.
– Ну, так говорите, чего тут мнетесь?! Вы у меня не единственный посетитель!
– Да-да, я уже… – падре задохнулся и принялся вытирать лоб замусоленной тряпкой, вытащенной из сумки. Сделал еще два неровных шага и выложил на стол две толстые книги и несколько мятых кусков пергамента. – Это, – монах сглотнул ком в горле и указал на документы дрожащей рукой, – было отобрано у нерадивых слушателей Университета. Эти школяры на занятиях читают запрещенную литературу и высмеивают мою манеру ведения учебного диалога! Вы только посмотрите, что они пишут о богословии! – он нервно выхватил один из пергаментов, наклонился ближе и стал тыкать в текст пальцем: – Вот здесь, здесь, и здесь опять же! Это кощунство! И это повсюду! Они заявили отцу Теодору, что я 'несостоятелен как педагог'! Где и слов-то таких нахватались!!
– Успокойтесь, падре Зайнц, – мягко отодвинул его ладонью от себя Инквизитор. – Падре Вольф мне описал довольно подробно и этот инцидент, и многое другое. И, представляете, в чем-то я даже соглашусь с вашими 'нерадивыми школярами'. Вы не подумывали об отдыхе, о путешествии куда-нибудь к морю?..
– Ссылка?! – ахнул Зайнц.
– Нет же, какая ссылка? – с неудовольствием прогнусавил Великий Инквизитор.
Он не любил, когда перед ним так трясутся и теряют последние крупицы рассудка. Зайнц его начал злить и раздражать. Да, было время – Зайнц отлично работал. Но давно. Его отправили на щадящую, 'теплую' должность – поручили надзирать за настроениями студентов Эрцена. А он и обрадовался – завалил корреспонденцией, где уныло и педантично жаловался на проделки веселых школяров, нападки преподавателей и выдумывал ложные обвинения. Приходилось перепроверять все возрастающее числом и нелепостью сочинительство падре, посылать в Эрцен агентов, а это – время. Деньги, кадры! В общем, Зайнц утомил и Инквизитора, и Посланников, и свободное поселение. Его, Зайнца, еще можно было спасти. По сути, безобидный старик. Так думал Инквизитор, пока Зайнц был в значительной удаленности от него. Он даже отложил донос Вольфа, предпочитая смотреть на происходящее в Эрцене сквозь пальцы. А вот падре приехал, видя, что его не воспринимают всерьез, и совершенно зря. Теперь мнение Инквизитора о нем стремительно переменилось. И в гораздо худшую сторону.
Лазарь и Ротмунд замерли тоскливо в противоположных углах помещения. Присутствовать при таких сценах всегда несколько неловко, особенно, если тебе лично распекаемый не причинил никакого вреда.
В стене по левую руку от Великого Инквизитора открылась потайная дверь. Оттуда вышел высокий и плечистый голубоглазый блондин с вьющимися волосами. Инквизитор изобразил гримасу приветливости и чуть оживился:
– Господин Дорош? Вы закончили? И что, еретик сдался, не упорствует в своих заблуждениях?
– Нет. Он просто кончился. Мы его похороним как и подобает мученику…
– Господь Вседержитель! Опять?! Я же вам уже говорил, что с заключенными следует обращаться рачительнее, как так можно – 'кончился'?!
– Мы увлеклись… Я кусочек пальчика, Цайгер кусочек, я руку по локоть, он ногу по колено… Увлеклись, честно… Даже и не заметили, как еретик закончился… Вот все, что от него осталось…
Джош Дорош виновато потупился и с шумом поставил на стол скомканный мешок. Горестно вздохнув, вытер руки о коричневый шерстяной балахон и замер. Великий Инквизитор брезгливо отогнул край мешковины, заглянул внутрь и покривился. Махнул рукой:
– Закопайте. И будьте впредь бережливее. А то уже пятый инцидент за неделю. С вашей манерой работы мы скоро не напасемся золота на похороны невинных граждан. С вами да с Цайгером придется обновлять пантеон святых. То ли дело Кристоффель, жаль, его в прошлом году удар хватил от чар швелерской ведьмы…
– Мне идти? – Дорош стащил со стола поклажу и вскинул водянистые глазки на Великого Инквизитора.
– Да. Только этого, – Инквизитор кивнул на падре Зайнца, – прихватите с собой…
Зайнц вскрикнул и упал в обморок. Дорош бесцеремонно схватил его за руки и потащил в темный проход. Дверь с шумом захлопнулась и слилась со стеной, как и не было.
– Теперь перейдем к вам, господин Ротмунд. Для начала – представлюсь. Меня зовут Петрόстасос. Или, на местный лад, Петер Стасас. А вообще, зовите меня просто: Великий Инквизитор.
– Вы с Южных Островов?
– Да. Я там родился. А вы с Хехтом оба из Лиции. Ведь, правда, ваше детство прошло в предгорьях Локен-Фре?..
– Вам известно? Это было так давно…
– Когда вы приехали в Эрбенгот, вы были обычным человеком.
Инквизитор замолчал. Сказанное звучало и вопросом, и утверждением. Но ни допрос, ни обвинение не слышались в ней. Констатация факта.
– Не скрою, Инквизиция давно собирает сведения о вас. Вы – единственный из вам подобных, кто добровольно и верно служит людям, причем, успешно. У нас не было ни единого повода усомниться в ваших гуманистических взглядах. При этом вы остаетесь великим воином. Мы думали, что ваши слава – достояние прошлого. Но мы убедились, спустя четыре века вы не стали хуже владеть оружием, – Инквизитор удовлетворенно опустил тяжелые веки поверх тусклых глазных яблок, тут же вскинул испытующий взор на Юлиуса. – Задавайте вопросы.