Меж сражений и битв наш король возмужал,
И на золоте ел, и на каменьях спал.
Видит край он родной, и дома, и сады;
Королевский дворец – за холмом.
Видит – скачет навстречу им конь без узды,
Едет маленький мальчик верхом.
'Что стряслось?' – вопрошает мальчишку король,
Сердце сжалось от чувства беды.
'Все прекрасно, о, мой благородный король!' -
И унесся прочь конь без узды.
В гору путь, двор шумит…
Вдруг мрачнеют счастливые лица:
Пыль столбом – впереди по дороге спешит
Им навстречу младая девица.
'Что случилось?' – нахмурился было король,
Губы бледные мелко дрожат.
'Все в порядке, о, мой знаменитый король!' -
И со смехом умчалась назад.
Вот король и цвет рыцарства всходят на холм.
Слышен бой барабанов и труб медный звон.
Даль туманом покрыта, не видно ни зги:
Ни дворца, ни садов, ни солдат, ни страны…
Только кто поднимается с той стороны?..
'Кто там? Эй, отзовись!' – слабо крикнул король.
И ответа себе он не ждал -
Из тумана на лошади, черной как смоль,
Им навстречу он сам выезжал.
И растаял туман, и увидел король,
Что напрасно он шел, возвращался домой:
Во главе павшей армии, сам неживой,
В царство мертвых въезжал наш бесславный король.
– Хорошо, – покивал Ротмунд, улыбнулся, вслушавшись в слова и мелодию. – Все верно… 'во главе павшей армии…' А я вот здесь задержался, неловко как-то…
Сощурив глаза, спросил:
– Когда дань с меня соберешь уроками?
– Это срочно?
– Если нам с тобой не по пути – то да: я ухожу завтра из Города прочь.
– Я пойду в Лот-Лореан, мне доктор заказал купить посеребренные инструменты.
– Тогда не по пути: я через южные ворота.
– И куда?..
– Пока не знаю. Ветер подскажет.
Без предупреждения, элегантно, был совершен выпад. И раз – фрукт в ладони Иоакима распался на половинки. И два – клинки зазвенели, скрещенные. На 'три' в комнату влетел Берн, остановился на пороге, мотая головой, – отродясь такого не случалось.
– Все хорошо, о, мой доблестный комендант, – мы упражняемся во владении оружием, – успокоил его Ротмунд, выбивая меч Криега из рук Иоакима.
– Аааа… ну, тогда, ладно… – с сомнением в голосе протянул Берн и вышел.
Иоаким оставался в стенах замка до следующего вечера. Уроки перемежались застольем, беседой. Ночь он провел в помещении стражи. На утро – еще занятие, заключительное.
– Эх, жаль, что только три, – пожалел Иоаким, тяжело дыша, отдыхая после занятия. – Впервые встретил такого мастера!
– Просто на большее у нас не хватило бы времени, – справедливо рассудил граф Ротмунд, убирая меч в ножны. – Мастерство – дело времени. Его у меня было предостаточно.
Иоаким что-то вспомнил:
– У меня все еще ваши вещи: меч и перстень.
– Меч отдашь при выходе капитану Криегу – он выдаст тебе клинок попроще, из чего не следует, что похуже. А кольцо… поступай, как знаешь. Оставь себе. Вряд ли его купит кто-нибудь в Эрбенготе, разве что, попытай счастья у восточных купцов. Боюсь, камень несчастливый. Не даром, он красен как кровь…
– Спасибо, – Иоаким благодарно поклонился, – удивительно и щедро. Будут у меня дети – поведаю без утайки, каков из себя рыцарь Ульш Ротмунд, и в доказательство покажу перстень и пару приемчиков!
– Доброго пути, – завершил Юлиус затянувшуюся аудиенцию. Тренировка вымотала его, хотя проведена была на вид с блестящей легкостью. Надо набраться сил перед последним рывком – прочь, прочь из Города!
***
Лазарь собирался не спеша, зашил каждую завалящую бумажку в ткань, потом – сложил все в суму, парой десятков стежков намертво скрепил ее края, чтоб ничего не просыпалось, и надел через голову под вечную мышиную мантийку. Расплатился с хозяином постоялого двора, погулял до вечера по городу, посветился. Побывал у губернатора, который, впрочем, никого не принимал в силу нестерпимейшей головной боли. Пошнырял еще на местном рынке, завернул к мяснику. В дом он не зашел, остановился на пороге, подсматривая и подслушивая, благо семья Клоденов была очень занята выяснением семейных проблем и даже не заметила соглядатая.
– Да придешь ли ты в себя, придурок?!! – папаша Клоден взял сына за плечи и легонько тряхнул. У папани рожа красная – тяпнул шнапса, что ли, уже с утречка?..
– Ах, оставьте меня, отец! Пустите меня!
Тонкий, как щепка, экзорцист Города висел в ручищах отца и старался вырваться.
– Там никого нет!! – орал Анри Клоден.
– Нет, меня ждут! – отвечал Константин. – Я с ними беседую!! Зачем прерываете вы наш разговор?!
– Да с кем ты беседуешь?! С кем, во имя *?!
Лазарь вздрогнул: упоминиание Врага Господа было под запретом.
– С духами! С тенями умерших! С образами Природы!
Признание сына только раззадорило Анри, и тот обрушился на мучимого с новыми угрозами и рукоприкладством:
– Умалишенный!! – (затрещина) – Замолкни!!! – (подзатыльник) – Прекрати сейчас же!!!
– Это правда! Если вы меня не пустите, я позову, и они придут сюда!
– Да провались ты к *, кретин! – Анри вытолкал сына за дверь, еле Посланник успел отскочить в проулочек. Константин, покачиваясь, встал, отер с подбородка сукровицу. 'Тоска в глазах, на сердце тяжесть…' – подумал Лазарь, разглядывая из-за угла худого сероглазого всклокоченного парня в дешевой сермяжной рубашонке, штанах из некрашеной холстины и драных кожаных ботинках на деревянной подошве. На шее висел круглый камешек с дыркой – местный оберег от сглаза и мора. На широком поясе – мешочек для сбора пожертвований, явно не отягощенный звонкой монетой. Константин поковылял к Нолердену. Лазарь не стал больше за ним наблюдать.
В сумерки Лазарь не решился покинуть Город – стража, злая и опухшая, досконально проверяла каждого входившего и выходившего. Отложил уход на сутки, тем более, что торопиться теперь особо было некуда: документы все при нем, обстановка выяснена, логово некромантов ликвидировано – и как прикрытие, и как сборище еретиков, следов нет. Подумал: а не зайти ли к Ротмунду? Идея заманчивая. И опасная. Сейчас, как никогда четко, Лазарь понимал, что в Городе зреют (тьфу ты! Опять это сельское хозяйство, чтоб его!!) серьезные изменения. Бумаги важные, а Ротмунд их не получил. Даже не попытался. Иоаким – хват, сразу видно, гаденыш-бродяга. Спутал ли Зинавей карты графа?.. Нет, идти в замок – глупость, безрассудство. Даже если припрятать документы. Могут проследить. Но уходить не попрощавшись – дурной тон. Лазарь усмехнулся, нащупав в душе понятие 'вежливость'. Не ожидал ее там обнаружить. То ли Лазарю понравилась инсценировка операции 'Клубок Змей'. Нет, не восхитила, но заставила зауважать оппонента (а оппонент ли он вообще? Собственно, почему Лазарь так враждебен к этому зажившемуся созданию ночи?). То ли… хотелось потягаться в красноречии? Что-то выяснить еще, сверх полученной информации. Да, наверное.
Нет, Лазарь переломил нарождавшиеся личные желания, дожевал сочный фрукт, повыплевал косточки в ладонь. Посидел еще на лавке у ворот храма, обдумывая дальнейшие действия. Переночевал опять же в 'Веселящем шнапсе'. Хозяин никак не отреагировал на возвращение постояльца, молча подал ключ от той же комнатушки.
Ночью не спал. Вертелся с боку на бок, ждал недобрых гостей. Никто не наведался. Под утро озарила Лазаря мысль: сочинить записку и отослать графу. Безобидную, не требующую ответа, формальную – и все же, между строк, высказать все, что выкристаллизовалось за ночь. Сказано – сделано. Письмо передал через Франса. Упрямый ноберец, заспанный и хмурый, наотрез отказался выполнять поручение Посланника Инквизиции, заявив, что Лазарь хоть и духовное лицо, но он, Франс, не его слуга. Пришлось поговорить с Тома, чтоб тот повлиял на строптивого ученика. Пообедав и отужинав в старом добром кабаке 'Под серебряной лозой', покинул Город через южные ворота и двинулся по дороге на Цвилиг.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В ДОРОГЕ
На синем бархате неба, украшенном сизо-розовыми перьями облаков, вырисовался силуэт черного всадника. До ворот южной заставы оставалось три полета стрелы. Всадник, тяжело вооруженный, в матово поблескивающих вороненых доспехах, пустил коня шагом, хотя и до того ехал неспешно. Спина всадника была столь же пряма, как копье с полосатым флажком, упертое в стремя. Щит был зачехлен и приторочен к высокому седлу глубокой посадки. Всадник держался непринужденно, спокойно, но чувствовалась скрытая угроза в этой громаде. И рыцаря, и броню коня покрывала многодневная дорожная пыль.
Ему на встречу торопливо шел налегке одинокий человек. Завидев всадника, остановился.
– Здравствуйте, – приветствовал незнакомец рыцаря, – я смею предупредить вас, что в Городе сейчас неспокойно, лучше вам…
– Я Вердер Оберхольцер, прозванный Шварцриттером за цвет одежд и сердце, не ведающее пощады! – прогремело из-под забрала. – А ты кто, спесивый путник?!
– Да я, вообще-то, тоже рыцарь, только безлошадный…
– Может, по обочине пойдешь, сир Безлошадный, или ваша светлость считает, что дорога создана исключительно для него одного?!
– Дорога достаточно широка, чтобы разминуться, – с легким поклоном ответил пешеход.
– Я не собираюсь уступать дорогу какому-то нищему, заявившему, что он всадник без лошади! Я затопчу тебя!
– О, господин Оберхольцер, признаюсь, это не самое лучшее решение – с давних пор у меня проблемы с лошадьми. Потому и безлошадный. Они меня боятся.
– Чушь! – выкрикнул Шварцриттер и направил коня на путника.
Конь всхрапнул, заржал и поднялся на дыбы. Рыцарь выругался, в седле удержался, но седло не удержалось на месте – и всадник полетел в сточную канаву.
Шварцриттер взревел громче мамука, которому наступили на хвост (хоть о подобном Юлиусу слышать не приходилось – хвосты у мамуков короткие, чуть длиннее коровьих). Оберхольцер тяжело поднялся на ноги и выхватил оружие – огромную двойную секиру. Но в ход не пустил.
– Отвечай, кто ты?! Колдун?!
– Нет. Я же говорю: лошади меня не жалуют. А вы зачем в Ротебург-то ехали? Если не секрет, конечно.
Если бы в словах 'сира Безлошадного' Вердеру померещилась доля насмешки или, что хуже, сочувствия, – он побил бы путника. Нет, рубиться – привилегия воинов. В рыцарство странного встречного Вердер не верил. А вот в дурной глаз – это точно!
– Я – новый губернатор Ротебурга, – заносчиво ответил Оберхольцер, собирая в горсть поводья, вылезая из канавы. – Указом короля. Отныне власть над городами даруется короной. Прошли те времена, когда крестьяне и ремесленники могли своевольничать!
– Вот мы и разминулись, – отчетливо сказал заколдованный. И в самом деле, теперь они поменялись местами.
– Удачи, – пожелал странный путник, собираясь удалиться.
– Назови себя! Имя!! – заорал Шварцриттер, вновь берясь за секиру.
– Вам скажут. В Городе. Обязательно скажут. А мне понравилось быть сиром Безлошадным, Веселым Рыцарем. Кажется, это мое.
Шварцриттер рванулся к нахальному смельчаку, но не обнаружил того на дороге. Обегал вокруг немало куатремов – никого. Ни на лугу, ни на пути, ни в зарослях молодых деревьев.
А между тем, Юлиус Ротмунд и не прятался. Сбежал – да. Не от Шварцриттера. Из Города. Удивлялся, почему не сделал это раньше, озираясь на шпили башен. Пожухлая трава хрустела инеем. Нагнулся, поднял соколиное перо. Повертел в пальцах, сдернул капюшон и воткнул перо в берет. Вернулся на дорогу.
Лазарь размышлял, как бы упрочить свою дряхлеющую сопроводительную грамоту. Того и гляди, от частого употребления разорвется. Может, копию сделать? Нет, в скриптариуме ведь и чернила прольют, не ровен час. Останешься с промокашкой вместо документа. А если татуировку на грудь попросить мастера?.. Не потеряется, не сотрется. А, нет – народ завистливый, скорый на расправу – недолго и кожу живьем сдерут! Опасно…
Только представил разбойников – и на тебе! – прямо к нему приближается кто-то в черном плаще. Пригляделся.
– Господин Ротмунд?..
– Доброй ночи, Посланник.
Лазарь придирчиво осмотрел его с ног до головы.
– Откуда у вас перо сокола?
– С соколиной охоты.
Я скачу по ночам по болоту
На остове мертвой кобылы.
А что, вам это не мило?
Поэзия, Посланник, растворена в ночи. Ей пахнет воздух. Куда путь держите?
– Возвращаюсь в Дом Божьего Правосудия с отчетом о выполненном задании. А вы что же делаете за стенами Города?
– Я пришел к выводу, что засиделся в Ротебурге. Все, что мог, я ему дал. Довольно. Могу я сопроводить вас в вашем путешествии?
Странно, но Лазарь, очутившись в двух шагах от зловещего легендарного вампира, ни испуга не почувствовал, ни скованности.
– С целью?.. – Лазарь прихватил правой рукой револьвер под балахоном, левой – суму с документами.
– Я не буду вам помехой. Не волнуйтесь, – Ротмунд поклонился, отступив на шаг, одновременно протягивая и разворачивая какой-то листок. – Ваша записка?
– Моя, – Лазарь почему-то смутился.
– Она многое изменила в моем отношении к вам, – Юлиус выпрямился, рука с запиской безвольно опустилась вдоль тела.
– Да? Рад слышать.
Впереди замаячили зеленые кроны деревьев. У дороги вырос замшелый деревянный идол. Пустыми глазами он смотрел в небо, сочащееся слезами осеннего дождя. Высотой он был не менее двух человеческих ростов, в обхват – три сажени. Причудливая резьба вилась по его тулову, сбегала вниз. У идола было вытянутое лицо, плотно прижатые к груди, скрещенные руки. И вообще, это был не он, а она. Удлиненный нос, скулы в трещинах, скорбно и насмешливо сжатый рот. Волосы стилизованными кудрями спадали на спину. Древняя богиня сторожила вход в лес.
– Люди говорят, ее встарь красили золотом и приносили цветы к ее стопам… – просто так, чтобы не молчать, произнес Лазарь.
– Ты знаешь, кто это? – немедленно откликнулся Юлиус.
– Нет, – поежился Лазарь, приостанавливая шаг.
– Это Мать Фраз. В прошлом верили, что она помогала Создателю творить наш мир.
– Что за ересь! – поморщился Лазарь. – Эти дремучие олухи считали, что наш Создатель – женщина! Да как вообразить себе можно подобное?! Дикие люди! Хорошо, у нас есть Церковь, которая вырезает на корню подобные богопротивные верования!
Юлиус покачал головой, остановился перед идолом. Он нагнулся к земле, оборвал сорные травы, очищая оплетенные ядовитыми побегами ноги богини.
– Мать Фраз ведала страдания. Но она заставляла таких болванов, как мы с тобой, отвечать за содеянное. Она строга и к себе, и к нам. Не гневи ее глупостью, что произносишь. Мать Фраз, может быть, и не являлась богиней, но я знаю, что она существовала. Ты ведь не называешь принца Грэлля богом только потому, что ему поставлен памятник? Но ты считаешь, как все в Эрбенготе, что Грэлль заслужил это всей своей жизнью.
Лазарь ничего не возразил. Он с беспокойством проследил, что Ротмунд всматривается в очертания уже подступившего совсем близко леса.
– Дальше – Запретный Лес Эрудэмерн, там – Черный Народ, – прошептал попутчик, и Юлиус заметил, как его губы стали серыми от оцепеняющего ужаса. – Мы ведь туда не идем?..
– Там – мои братья. Это – Поющий Лес. Я слышу каждого…
'Я не пойду туда!' – едва не заорал Лазарь, но не заорал. Не стесняясь показаться трусом и справедливо полагая, что лучше перестраховаться, нежели погибнуть от безоглядной храбрости, граничащей с глупостью, он проверил застежку 'стража', достал револьвер, крутанул барабан, посмотрел, все ли ячейки заняты патронами, вернул механизм на место, бережно сунул в потайной карман на поясе. Юлиус с затаенным интересом наблюдал со стороны за приготовлениями спутника. Спросил:
– Ты думаешь, что пройти через лес Эрудэмерн опаснее, чем путешествовать со мной?
– Я успел убедиться, что ты скорее навредишь себе, нежели идущему рядом человеку. Твои братья могут не понять такого великодушия. Для них я – бурдюк колодезной воды в жаркий полдень.
Юлиус внимательно посмотрел на спутника и спокойно и просто сказал:
– Я пойду через Лес.
– Ладно, – поколебавшись, согласился Лазарь. – Идем вместе. Признаться, столько наслышан о нем, что мечтал хоть одним глазком увидеть его изнутри.
Дорога обрывалась сразу же у первого дерева. За первым деревом показалось второе, третье – небольшая роща. Долгие мхи покрывали землю ковром, вытеснив травы. Деревья становились старше, выше и дряхлее – узловатые, с расколотой сердцевиной, дуплистые, развесистые. Ни птиц, ни насекомых. Только странные звери с огромными глазами и цепкими, людскими пальцами выглядывали из крон, свесившись книзу головой. Лазарь вспомнил, что читал о них когда-то. Это лемуры – духи умерших. Все чаще приходилось перелезать через упавшие стволы и пни, но деревья стояли, плотно прижавшись друг к другу, так что лунный свет не проходил сквозь их кроны. И вдруг, приглядевшись, Лазарь ахнул: это были не деревья. Это были грибы невероятных размеров. Вот почему в Лесу чувствовался острый грибной запах. И ни звука. Моховой ковер поглощал шаги.
Не смотря на то, что дороги больше не было, между гладкими, словно полированными, ножками грибов-деревьев, оставался довольно широкий промежуток. Постепенно, привыкая к душной мгле, Лазарь стал различать, что среди тишины и мрака затаились бледные тени, что они следуют неотступно за путниками, не то паря, не то передвигаясь прыжками, достойными заезжих акробатов.
Так они шли, сопровождаемые незримым эскортом. Юлиус улыбался, его движения замедлялись. Вот он остановился.
– Что?
– Поют… Чуднό так поют…
Лазарь напряг слух и ничего не услышал.
– И что поют?..
Ульш не ответил. В его голове кружились и пели тени. Он никак не мог определить, один певец или их много. Стоило кому-то замолчать, мелодию подхватывал новый голос. Они шипели и визжали, рыдали и смеялись, они не умолкали ни на миг.
Старые,
наполовину замороженные в одиночестве,
быстрее и быстрее мы вели хоровод…
Заключенные в боль,
кричащие беззвучно…
мертвые в тумане…
наши печальные глаза говорят:
мы потеряли наш взгляд!
Мертвые души не знают покоя…
могилы одиноки и холодны…
но обещанный покой,
боюсь я,
мы никогда не обретем,
потому что то место
лежит далеко,
за мучительным светом…
Спрятанные меж благостных теней,
огражденные от дневного света,
вынужденные охотиться и убивать,
мы зовемся 'детьми ночи'.
Через тысячи столетий
мы шепчем из праха
о нашем бессмертии.
Ты можешь убить нас
тысячи раз,
но мы – те,
кто воскреснет вновь,
в муках.
Смерть и прах.
Трупные яды.
Для нас нет рая,
только ад.
После поцелуя мертвого любовника
ты падешь в оцепенении,
но с твоим вторым дыханием
ты станешь принцем в нашем мире.
День ото дня,
когда миллионы солнц
убивают своими лучами,
тьма гробниц сохраняет меня и мое…
Живой!
Посмотрите на живого!
Слепо танцуйте,
Теряйте равновесие!
Выберешь ли ты муку?
Или предпочтешь Покаяние?
Живой!
Посмотрите на живого!
Слепо танцуйте,
Теряйте равновесие!
Выберешь ли ты муку?
Или предпочтешь Покаяние?
Покаяние.
Живой и немертвый -
Танец живого и немертвого -
Это Покаяние.
Покаяние и мука.
Живой!
Посмотрите на живого!
Слепо танцуйте,
Теряйте равновесие!
Выберешь ли ты муку?
Или предпочтешь Покаяние?
Покаяние?
Свет и тьма,
Две главные тропы.
Умереть, чтобы воскреснуть.
Или жить в не-смерти…
Жить в не-смерти.
Одна для живого,
Другая для немертвого.
Немертвого.
Немертвого.
Немертвого.
Свет и тьма,
Две главные тропы.
Умереть, чтобы воскреснуть.
Или жить в не-смерти…
Жить в не-смерти.
Одна для живого,
Для живого,
Только для живого.
Другая для немертвого.
Для немертвого.
Жизнь с одной стороны,
Не-смерть с другой стороны:
Она на темной стороне.
"Я никогда не вернусь на твою сторону!
Я – один из немертвых!" -
Вот что сказал бледный мальчик.
Бедный мальчик!
Лазарь достал револьвер. Заколебался – отойти ли от Ротмунда или прижаться к нему спиной. Встал в некотором отдалении. Бледные силуэты между деревьев зашевелились, подступили ближе. В их рядах возникло некоторое замешательство – они не пускали к путникам своего собрата, безмолвно цепляясь за его шелестящее одеяние. Существо вырвалось и внезапно выросло перед замершими недвижно Лазарем и Юлиусом.
'Экая страхолюдина!' – подумал Лазарь.
Человеком назвать пришельца язык не поворачивался. На труп человека он еще более-менее походил. Совершенно белая кожа обтягивала кости; огромные выпуклые темные глаза; острые зубы; длинные, в несколько дюймов, ногти. Существо скрестило руки на груди, задрапировалось в кусок холстины. На голове у пришельца был венец, словно сотканный из паутины и капель росы. Венец светился, маленькие шарики-капли, скрепленные серебристыми проволочками, подобно бриллиантам в свете луны, переливались.
Юлиус услышал мягкую, плавную речь:
'Приветствую, брат. Зачем ты взял с собой, к нам, этого человека? Смотри, он глуп и слаб. Страх сковывает его. Он способен натворить множество неумных дел, обеспокоив сон братьев. Пусть стоит смирно. Я его не обижу. Я пришел с тобой говорить. Не с ним'.
– Посланник, не шевелитесь! – полушепотом приказал Ротмунд прицеливающемуся Лазарю. – Не смейте стрелять! Мы в гостях. Мы под защитой духов Леса, – обернулся к встречающему, поклонился.
Пришелец грациозно поклонился в ответ.
– Вас так много. Братья подобны тебе? Как тебя зовут?
'Юлиус, Юлиус! Не разочаровывай меня! Мы все разные. Мы не носим имен. Мы всегда знаем, мы чувствуем, кто из нас кто. А ты ничуть не изменился. Все такой же. Ничему новому не научился. Ты почти не отличаешься от своего сопровождающего, от человека…'
– Это плохо?
Лазарь чуть шею не свернул, стараясь наблюдать разом и зубастую бледную тень, с обезьяньими ужимками приплясывающую вокруг, и говорящего с ней Юлиуса, и таящихся за стволами эруду.
'Плохо ли это? Это странно. Милый юноша, большинство из нас так долго не тянули с перевоплощением. Мы рады, что, наконец, ты пришел к нам. Это поступок. Все прочее, на что ты тратил время, бесценное время, четыреста лет, четыреста лет – пустота'.
– Я так не считаю. И я не к вам иду. Вы знаете.
'Да. Мы знаем. Конечно, не к нам. Но ведь ты мог выбрать другую дорогу? А пошел этой. И не любопытство погнало тебя сюда. Долг. Ты уже осязаешь связь. Мы связаны с тобой. Ты связан с нами'.
– Я думал, вы мне ответите.
'А мы задарим тебя вопросами! Все ответы – в тебе. Не жди, что мы облегчим твою участь. Ты достаточно силен, но слишком осторожен. Это застопорило твое развитие. Твоя медлительность губит в тебе ростки нового знания. Ты несвободен. Нас это огорчает'.
– Да мне и так неплохо, – попробовал отшутиться Юлиус.
Лес жутко засмеялся.
'Шутник, брат! Всем плохо. Всем тяжело. Ну, да, Бог с тобой… Посмотреть на тебя хотел. А то советы расточаю, а кому советую – затрудняюсь сказать. Позволь пообщаться с твоим спутником. Предупреди, чтобы не делал резких выпадов – нам в Лесу ни к чему скандалы с Инквизицией'.
– Лазарь… ты не дури, ладно?..
Посланник попятился было назад, взводя курок, но остановился, расслабился. Поступил верно: существо не проявляло злого умысла и не причинило вреда. Дотронулось до щеки, провело легонько по коже кончиками ледяных пальцев. Аккуратно, не задев острыми ногтями. Улыбнулось.
– Мальчик, мы следили за тобой и, к нашему прискорбию, вынуждены сообщить, что на искупление содеянного тебе не хватит оставшейся жизни!
Лазарь оторопел. Не успел отозваться – существо сгинуло, как рассеивается утренний туман в лучах солнца.
– А вы и вправду, настоящий живой человек?.. – раздалось вслед Лазарю.
Когда он обернулся, на тропе уже никого не было.
Тонкие тени встретили собрата с интересом. Он помолчал и простонал:
– Братья! Нам следует пересмотреть современную концепцию естествознания! Живые люди действительно существуют!
И у Эруду начались научные прения…
В пути по Запретному Лесу прошел день. Эруду смеялись своей славной выдумке на разные голоса, и у Ротмунда от их хохота и воплей стоял звон в ушах.
За лесом куцая полянка обрывалась беснующейся рекой.
– Как пойдем?
– По мосту, – бесшабашно ответил Лазарь, шагая в никуда, прямо в волны.
– По какому мосту?..
– Он под водой. Я же иду. И не раз ходил. И, как видите, все в порядке.
– Да на фига такой мост?! – вскипел Ротмунд.
– Чтобы перейти реку, а не переплывать.
– Да его ж из-под воды не видно!
– Ну, потому его и зовут Брод Надежды. Кстати, там посередке он обрушился, идите осторожно…
– Безобразие!.. – буркнул Юлиус, кое-как удерживаясь на ногах, по колено в воде бредя по 'мосту'.
– Никогда не бывали в здешних краях? – посочувствовал Лазарь, ловко прыгая по камушкам.
– Не довелось… чертов мост…
– Что поделать, стихия своенравна: лет тому двести назад в горах случился обвал, перегородивший Агмарель, она прорвала образовавшуюся насыпь и поднялась на шестнадцать локтей над первоначальным уровнем. Говорят, она течет из озера, что на леднике Тотлаа.
– Хороша речушка… – прорычал Ульш, доставая меч и втыкая в трещину меж камней, чтоб хоть как-то утвердиться в увлекающем за собой потоке. – На равнине она совсем другая… Что еще любопытного пишут в инквизиторских летописях?
– Да немало ценной информации можно почерпнуть в писанине святых отцов Церкви! Жемчуга и самоцветы рассыпаны меж сермяжных страниц хроник! Вон за тем хребтом, лишь минуем перевал, долина Зинцграбе…
– Веселенькое какое название! Аж дух захватывает!! – отплевываясь от воды, фыркая и по-звериному отряхиваясь всем телом, успел ввернуть словечко Ротмунд, выбираясь на твердый грунт. – И чем знаменита эта дыра?..
Лазарь, тоже вышедший на скалистый берег, отжал воду из серого плаща, презрительно посмотрел на попутчика и невесело заметил:
– Знать надо такое. Тем более, вам!
Юлиус удивленно вскинул брови и почесал затылок, подгоняя кровь к мозгу.
– Гоцкое название среди угерских свободных поселений?.. Здесь был рудник, колония короля?..
Лазарь устало кивнул, вычисляя, сколько еще пилить по отрогам горной цепи до Обители.
– Но я никогда не слышал об этом месте! В Ротебурге ни один торговец не заикнулся даже, чтобы дела занесли его в Зинцграбе! (Тьфу, имя какое поганое, даже во рту горчит!) А я этот народ знаю, везде их носит, неугомонных… Выгоду ищут и в болотах, и в унылых северных снегах. Нет, место это давно не принадлежит короне. И вообще оно покинуто населением. И отрезано от мира. Я прав?..
– Ну, в общем, да… – Лазарь вдруг замялся и сник. – Такова предыстория. Да, там развалины шахтерского городка. Вот только не все население покинуло эти разрушенные временем постройки…
– Что же? Они не пускают путников? Там военная застава? Они стерегут выходы с перевала? Придется топать через ледник?.. Прости, не уразумею. Давай уже, не темни! В чем загвоздка?
Лазарь как-то совсем странно покосился на Ротмунда.
– Ты, что, и впрямь ничего не знаешь?..
– Нет! Говорю же, не знаю я этих гор! И мест этих не знаю!! И кто здесь живет – не знаю!!!
– Вот в этом-то и проблема, что не живет… – вздохнул Лазарь, наблюдая звезды.
Ротмунд, как стоял, мокрый и злой, посреди глыб льда, валунов и щебенки, так и сел на камень. В его голову разом ломанулось такое полчище сумасшедших голосов, что устоять на своих двоих он не нашел сил. Эруду со смеху помирали, благо, приближались к фактическому бессмертию. Юлиус скрипнул зубами и выдал на-гора:
– Там Изгнанник Запретного Леса… – выждал паузу, коротко спросил: – Через ледник?..
Посланник Великой Инквизиции пожал плечами. Подтянул ремни котомки, заправился черствой горбушкой.
– Как скажешь… – хмыкнул он разочарованно.
Юлиус забеспокоился за здравие лесных Братьев – его мозг не выдерживал их безумного веселья. Они уже успели пересмотреть ставки на результат совместного похода человека и Юного Брата, поспорить о выборе дальнейшего маршрута, о вероятности встречи Юлиуса и окопавшегося в Зинцграбе изгнанного восемьсот лет назад Последнего Первородного (он-то считал, что ушел по собственной воле), о результатах подобного столкновения. Ульш мысленно призывал их заткнуться и лучше поделиться подробным описанием изгнанника, на что Братья высмеяли его и действительно замолчали. От нежданно свалившейся тишины зазвенело в ушах и сжало тисками голову.
– Мы идем долиной Зинцграбе, – вынес он непререкаемый приговор, с трудом поднимаясь. На окоченевших, не сгибающихся ногах, доплелся до шумной Агмарели и, зачерпнув воды в горсть, омыл лицо, смочил ноздри. Тягучая кровь, смешиваясь с водой, сползала по нёбу в горло, жгла язык. Ульш утерся тыльной стороной ладони. Постоял на краю бесноватой реки, опасно нависая над черным взъерошенным потоком. Эруду в далеком лесу, казалось, притаились и ждут, чтоб радостно вскрикнуть, когда он прикоснется к телу реки и отдаст ей себя целиком. Ульшу представился один из мотыльков, летним вечером гибнущих в замковой бочке с водой. Их прозрачные крылья, раз прильнув к влаге, остаются удержаны незримой силой в плену умиротворенной, ленивой водной глади.
– Да, долиной, – повторил Ротмунд, осторожно отступая от заманчивой стремнины, все еще опираясь на меч. Когда он обернулся к Лазарю, то уже носил заслуженную, выработанную за века маску непроницаемой приветливости. – Кстати, а какой дорогой ходишь ты из Дома Божьего Правосудия?.. Не по льдам Тотлаа, ясное дело?..
– Господь содействует своим слугам, – не пожелал раскрывать секретов технически продвинутых мастерских Инквизиции Лазарь и покрепче зажал в сырой ладони рукоять револьвера.
Юлиус про себя подумал о драконах, смутно представил этакую ручную громадину, таскающую во славу Господа туда-сюда всякий сброд по приказу Великого Инквизитора. Улыбки не получилось. В лунном свете сверкнули лезвия обнажившихся клыков. Юлиус прикусил нижнюю губу и ускорил шаг, предпочтя открыть спину Лазарю, нежели впиться с лязгом в замысловатый лазарев Страж. В добавок не терпелось узреть самолично Последнего Первородного. Да и заря не заставит себя ждать, надо обеспечить себя какой-никакой защитой от солнца…
Быстрее, чем гонит Смерть свою тощую клячу, добрались они до поселения шахтеров. Долина начисто лишена какой бы то ни было растительности, перекопана карьерами, отовсюду исходит тяжелый серный запах. Того и гляди, провалишься сквозь размытый, источенный пласт земли в ствол шахты. И вот – выветренные стены, булыжная мостовая.
– Шутники твои хронисты! О том, что местные добывали в рудниках, в хрониках не упоминалось?.. – заматывая лицо обрывком рукава, спросил Ротмунд.
Посланник Инквизиции молча зарылся глубже в плащ.
– Если и дальше такая же 'расчудесная' картина, боюсь, дневной привал или придется отменить, или кое-кто до вечера не доживет, – проворчал Юлиус. Слова невнятно доносились из-под четырех слоев ткани.
– Пшш! Можно подумать, если привала не будет, нас останется двое! – энергично отреагировал Лазарь, кашляя.
– Уточняю: полтора. В голову напечет – приведешь в Обитель придурковатого урода.
Лазарь все ж таки не зря потратил годы на обучение в стенах Дома Святого Правосудия и его многочисленных филиалов. Замечание спутника позволило по-новому проанализировать доступные сведения. А вот скрытность у Лазаря оказывалась второсортной, с недочетами. Потому Посланник скользнул завистливым взглядом по неприметной, неблестящей, потаенной кольчуге. Вздохнул, что хороша, но не ему ее носить, снова закашлялся.