По велению Ваала

© Ноэми Норд, 2024

ISBN 978-5-4483-1183-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

I. Круг Люцифера

Тень создана поглотившим свет.

Жизнь создана поглотившим смерть.

Женщина – чара изначального греха.

Ритуал очищения от этих чар тоже грех,

ибо он зрелище,

подобное публичным пляскам

голых куртизанок

под рукоплескания черни.

«Хроника Великого очищения»

1. Проклятие Джиорджины

Гиззо истязал себя не только постами, но и страхом.

Проклятие ведьмы сбылось. Лепра проникла в кровь, пустила корни в костный мозг.

Голод, молитвы и власяницы были уже бессильны.

Его могло спасти только чудо.

Или великое прощение.

Скрипя зубами, он шел в поселение прокаженных, падал на колени, мыл полусгнившие ноги больных и умащивал гнойные волдыри елеем.

Прокаженные со страхом смотрели на него сквозь неровные дыры в разлохмаченных колпаках, но благодарности в их глазах монах не находил.

Отверженные угадали тайну знатного доминиканца.

Заражен.

Проклят дьяволом, как все они.

Иногда инквизитору казалось, что больные насмехаются над ним и даже торжествуют. Прокаженные рады, когда их полку прибывает. Чем больше стая, тем легче выжить.

Когда-то все эти люди прошли путь покаяния. Дорога лепры привела их сюда, в отвратительный мир изгнанников. Было время, когда надежда еще теплилась в сердцах, и они также, как этот монах, падали на колени и омывали струпья чужих ног.

Но чуда не произошло.

Проказа – наказание свыше. Отменить ее может только всевышний. Об этом гласит библейская книга Иова.¹. Они выучили псалмы наизусть. Но кроме Иова господь никого не исцелил.

Прокаженные никогда не снимали полуистлевшую мешковину с лиц. Это запрещалось в присутствии гостей. По буграм на ткани и кровавым подтекам Гиззо легко мог угадать, насколько страшны и отвратительны спрятанные лица.

Глядя в зеркало, он сравнивал себя с прокаженными.

С виду болезнь была еще незаметна.

Гиззо подмечал у себя все те же тонкие черты, лицо еще не скуксилось в звериную морду, и отсутствие бубонов на лбу и щеках слегка утешало.

Но первые признаки заражения не оставляли сомнений: проказа.

Большой палец не чувствовал огня.

Иногда, оставаясь наедине с собой, Гиззо подолгу держал руку над свечой, и вонь от сгоревшего ногтя повергала душу в ад.

Атрофия начинается с кончиков пальцев. Потом онемеют губы, нос и крайняя плоть. Вслед за этим господь отберет у него человеческое лицо, превратив в животное.

В минуты отчаянья память воскрешала в сознании густой надорванный голос ведьмы:

– Будь проклят! Я заразила тебя! Ты прокажен! Бог не поможет палачу невинных!

О Джиорджине, венецианской ведьме, летающей на метле, в конгрегацию сообщила соседка.

Ведьму арестовали, привели в пыточную, раздели, приготовив для испытания новое, пока непроверенное, но, по словам главного механика, безотказное средство.

Мастер пыток водрузил на столешницу перед Гиззо странный прибор:

– Испанцы его называют «Фаллос Сатаны». Но в отчетах он значится, как «груша для внутреннего расширения». Покажи ее ведьме – сразу сознается.

Но Джиорджину механизм не устрашил.

Напрасно механик щелкал перед носом жуткими железными лепестками. Ведьма плевала на них и стояла на своем:

– Шабаш? Мазь для полета? Ничего не знаю!

– Тебя видела соседка.

– Нэта? Врет! Со свету сживает.

– Что-то не поделили?

– К мужу приревновала. Оклеветала меня, старая курица!

– А это что такое? – Гиззо поднес к носу ведьмы стоптанный деревянный башмак.

– О, нашлась потеря! Где вы его подобрали, преподобный?

– Это твой башмак, Джиорджина?

– Мой.

– Докажи.

– На подошве – метка. Сама вырезала ее, чтобы в гололед не скользить. Смотри: «ДЖ»?

– Когда потеряла?

– На прошлой неделе, после дождя.

– Где, не подскажешь?

– Он увяз в колее. Темно было, не помню, что пила. Гляди: хожу теперь в изношенных прошлогодних. Вот спасибо, нашли! Хоть какая-то польза от господина инквизитора!

– Стало быть, ты сознаешься, что обронила башмак, пролетая над домом Нэты?

– Ты смеешься, преподобный? «Пролетая над домом Нэты»! Но смеешься ты над собой. Посуди, с моими телесами разве я усижу на метле? – ведьма игриво покачала бедрами и, повернувшись к инквизитору задом, похлопала себя по раскормленным ягодицам.

От этих хлопков ее тело задрожало, как молочное желе.

Механик игриво крякнул в кулак, но, встретившись взглядом с Гиззо, смиренно опустил глаза.

– Не паясничай, Джиорджина. Дело серьезное. Ты должна указать место шабаша. А также выдать остальных соучастниц.

– Выдать не трудно. Да только сначала нужно согрешить.

– Ночные полеты – доказательство греха.

– На колдовской метле сидеть не пробовала, а вот за твой черенок с радостью подержусь.

– Чезаре, приступай, – приказал Гиззо мастеру пыток.

Когда ведьма, захлебнувшись криком, умолкла, Чезаре Ачилло сказал:

– Антонио, она готова.

Гиззо наклонился над посиневшим лицом ведьмы:

– А теперь, проклятая, повтори снова, что ты знаешь о шабаше и о той светящейся мази, которой обильно смазала черенок метлы.

Ведьма, приподняв голову над станком, искусанными до крови губами прошептала:

– Расскажу без утайки. Только тебе одному. На ухо. Иди сюда. Ближе, ближе, преподобный. Все узнаешь.

Когда Гиззо, наклонился к ведьме, она плюнула ему в глаз:

– Я прокаженная, доминиканец! Слышишь? Ровно через три года у тебя отвалится нос, а красивое личико превратится в морду зверя. От проказы нет спасения.

С этой минуты Джиорджина не замолкала ни на мгновенье. Она то выла, то рычала тигрицей, царапая воздух когтями, то хохотала от радости, забыв о железе, разрывающем утробу на куски:

– Ты сдохнешь, пес!

– Отвечай!

– Будешь выть перед смертью, как я!

Механик сказал:

– Антонио, я проверил грушу. Она действует безотказно. Жаль, что ведьма превратилась в волчицу.

– Она не созналась.

– Дай мне чертовку на ночь. Утром она будет кротка и, как папа римский, благословит ближнего на здравие и любовь.

В этот раз Чезаре применил усовершенствованную «защиту колыбели».

Он посадил дьяволицу на бревно, выструганное в виде клина. Даже у бывалых палачей нервы не выдержали, когда механик прокатил ведьму вдоль станка.

Три дня Джиорджина, подвергнутая новой пытке, вопила, как перед смертью. Кол, всаженный между ног, соединил вагину с аналом.

– Для колдуньи такая пытка пустяки, – объяснил механик.

Но «защита колыбели» так и не вернула ведьме разум.

Что только с ней не вытворял мастер пыток!

Жег паклю на голове, запускал жужелиц в уши, купал в ледяной воде, – ведьма, беспрерывно тянула на одной ноте:

– Сдохни, пес, сдохни! Убейся, утони! Проказа уже внутри! Проказа съест твои кости! Проказа снимет с тебя кожу!

Рассудок к ней так и не вернулся.

Судейский лекарь, поднаторевший в восстановлении здоровья еретиков перед походом на костер, в этот раз беспомощно развел руками:

– Медицина бессильна. Одержимость не пройдет.

– Мы не сможем отправить сумасшедшую на костер, – задумался главный инквизитор.

– Но мы можем зашить ей рот, связать и нахлобучить на рожу веселый колпак, – подсказал механик.

Джиорджина стала первой венецианской ведьмой, которой Гиззо подписал смертный приговор.

2. Давай, Чиэра, давай!

Инквизитор любил наблюдать, как дьявол пляшет вместе с ведьмами на углях, как щекочет их подмышки и пятки, заставляя совершать немыслимые кульбиты.

Сначала невидимый любовник сдирал с ведьм бумажную одежду, обнажая запретную плоть. Вслед за этим от жарких поцелуев на коже расцветали алые бутоны, и огненные удавы оплетали плечи, бедра и шеи.

Ведьмы вопили, извиваясь на полыхающем ложе, пока дьявольский пест изнутри испепелял вредоносные лона.

Чем меньше на земле женщин, тем меньше голода и нищеты. Голод – главная причина смуты.

Любая роженица подозрительна. Неизвестно что от нее родится на свет.

Любая повитуха – преступница. Родовые муки – есть приговор дочерям Евы. Они должны страдать. Да будет им по заслугам!

Мир грешен, благодаря женщинам. И даже новорожденные девочки подлежат особому наблюдению. Неизвестно которую из них изберет Сатана в свою рать.

Стойкое отвращение к женщине, как к предмету греха, возникло у двенадцатилетнего подростка, когда он застал мать с хозяином богатого магометанского дома, где она служила прачкой.

Однажды среди выстиранных полотнищ белья, халатов и шальвар, развешанных под солнцем, мальчик услышал настойчивый мужской голос:

– Давай, Чиэра, давай!

Мальчик раздвинул простыни, и сердце оцепенело.

Мать стояла на коленях перед хозяином, задравшим полы халата, и обнимала руками его голый зад.

Заметив сына, блудница нахмурила брови, молча приказывая: «Уйди!»

Мальчик остолбенел от страха. Увидев на лице матери молочную струю, он бросился прочь.

Магометанин оттолкнул мать:

– Придушу щенка!

– Беги, сынок! Беги! – мать еле поспевала за ними.

Антонио не помнил, как добежал до косы, как прыгнул в гнилую лодку. К счастью, он быстро бегал, успел далеко отчалить от берега, и камни, брошенные вдогонку, бесполезно пускали круги на воде.

Мальчик видел, как стремительно уменьшались две фигуры на берегу, как стенала и плакала мать, но вернуться не смог. Весел в лодке он не нашел, а плавал неважно.

Море кишело акулами, плавники сверкали над волнами, стая собиралась атаковать утлое суденышко.

Несколько раз лодка дернулась от крепких укусов, и мальчик распластался на днище, твердя, как молитву:

– Умри, Чиэра. Ты мне больше не мать!

Очнулся он далеко от берега, лежа в лодке, доверху заполненной водой.

По лицу стучали струи дождя, волны вздымались гребнями, сверкала молния.

– Если я выживу, то убью свою мать, – поклялся мальчик, вычерпывая пригоршнями воду.

Высокая волна подхватила и перевернула утлое суденышко.

Антонио приготовился к худшему, но вдруг почувствовал, как его ноги коснулись земли. Его ударило о прибрежные камни, он смог подтянуться, вцепиться в кромку скалы и удержаться от удара догоняющей высокой волны.

Он долго брел по отмели к берегу, а волны опрокидывали худенькое тело, норовя унести обратно в море.

Он шел, пока не упал.

Монахи александрийского доминиканского приюта обнаружили бесчувственного мальчика в песке, привели к себе, растерли холодное тело, напоили горячим супом и вином.

– Кто, ты, отрок, какой веры?

Антонио без утайки рассказал о бегстве из дома, о матери, о магометанине, об увиденном грехе. Он умолчал лишь о клятве, которую обещал выполнить в случае своего спасения.

Его очистили и приняли в монастырь.

– Расскажи снова про мать, – надрывались от хохота монастырские братья, кривляясь и двигая бедрами, пока новый послушник, скрывая слезы под одеялом, шептал то ли Всевышнему, то ли Сатане:

– Я отправлю на костер свою мать. Я верну ее себе. Я выжгу заразу из ее сердца.

Прочь, дурные воспоминания!

Пора подумать о настоящем. Только оно способно изменить будущее. Конец приближается. Медленно и неизбежно.

Конец всего.

Братья Доминика удивлялись неистовому смирению молодого послушника. Издевки старших подросток гасил беспощадными постами и самоистязанием.

Игумен докладывал главному настоятелю о неистовом отроке:

– Он терзает себя жаждой, бдением, холодом и жарой. От власяниц кожа облезла до костей. Не грешен рукоблудием.

– Он одержим?

– На исповеди отрок поведал о блудной матери. В его сердце нет прощения даже к ней.

– Где мать его сейчас?

– Ее уже нет в живых. Он сирота.

– Он знает об этом?

– Ему не сказали.

– Почему?

– Он должен пребывать в неведении о тайной проверке.

– Ненависть к матери закалит сердце воина.

– Есть только одно сомнение…

– Докладывай!

– С десяти лет доминиканцы наблюдают за сиротой. Рвение отрока во славу господа сначала удивляло. Тянулся не к амвону, а к чаду пыточных. Не доверяя квалифицированным палачам, собственноручно орудовал воронкой и строппадо, неустанно пытал ведьм, изобличал ересь и ложь.

– Это неплохо.

– Братья по монастырю поражены зверской ненавистью отрока к женщинам. Однажды после упреков за чрезмерное пристрастие к испанским сапогам Антонио отшутился: «Ноги ведьме теперь ни к чему. Из пыточной одна дорога – на костер».

– Отрок не без чувства юмора! Это похвально.

– В нем нет прощения даже к матери.

– Он слишком юн, чтобы прощать.

– Антонио уже сейчас усерднее некоторых святых в постах и молитве. Но то, о чем он просит Всевышнего – большая тайна даже для исповедальни.

– Он скрытен?

– Чую, много слез прольется на земле, когда юнец возмужает.

– Не время печалиться о количестве пролитых слез. Уаджеты² дьявола пронзают сердца верных агнцев и наполняют вселенную тьмой. Чувствуется скорое пришествие Сатаны. Злобного гения способен остановить лишь яростный воин и холодная душа.

– Но…

– Дай распуститься мрачному цветку.

Гиззо так и не встретился с матерью.

Она погибла на следующий день после его бегства.

Всю ночь напролет несчастная простояла, протянув руки к морю, пока высокая волна не сжалилась над ней.

В четырнадцать лет Антонио вступил в орден Святого Доминика.

В восемнадцать он изложил старшему игумену план усовершенствования системы всеобщего доносительства.

«Каждый следит за каждым», – так назывался проект.

«Ткач должен следить за ткачом, страж за стражем, банкир за банкиром, а сосед должен наблюдать за соседом.

Таким образом каждый мирянин будет охвачен пристальным вниманием святой конгрегации, в результате чего тайные иудеи, содомиты, марраны, колдуны и повитухи не ускользнут от беспощадного суда и наказания».

– Браво, Антонио, – сказал настоятель. – Ты юн душой, поэтому столь требователен к особой чистоте ближних.

Юноша смиренно поклонился:

– Лишь сеть особого плетения сулит богатый улов. Удачная охота приблизит крах мирового заговора.

– Ты на верном пути.

– Я мечтаю сразиться с источником греха.

Антонио Гиззо был замечен в высших кругах.

– Брат Антонио, похоже, ты скоро обойдешь всех нас, – сказал старший игумен. – Я слышал мельком, что твои плечи скоро обнимет алая сутана. План всеобщего доносительства понравился кардиналу. Как там, напомни, брат?

– Каждый следит за каждым, брат за братом, послушник за послушником…

– А кардинал за кардиналом?

Вскоре на стол великого кардинала Караффы³ легло донесение о молодом монахе из школы шпионажа в Валенсии. Кардинал, собирающий поход на ведьм в северных провинциях, достойно оценил смотр молодых инквизиторов.

Настоятель Александрийского доминиканского монастыря положил рекомендацию Антонио Гиззо отдельно от прочих:

– Это особенный ученик.

– Знаю. Помню. Один из тех, которых давно ожидал. Лишь верный сердцем и духом хранитель способен начать борьбу с Искусителем.

Караффа, прочитав рекомендательное письмо, задумался.

Да. Он. Антонио – избранник.

Строг в постах. Хитер. Умен.

Родом из Боско, что под Александрией.

Не равен отребиям, пришедшим в братство с целью – насытить удовольствием плоть.

Все желания от дьявола. И даже одержимость покончить с дьяволом – нашептана им же самим.

Карьера, тщеславие, спесь – естественны, как голод нищего. Юнец холоден к семи грехам, а это – похвальное и редкое качество души⁴.

Настоятель заметил некоторые признаки гневливости в сердце юноши. Но гнев смирен пытливым умом. И сдержанностью. И наблюдательностью.

– Лучшего кандидата возглавить поход против венецианских ведьм не найти, – так доложил Караффа папе о молодом инквизиторе.

– А испытательный срок?

– Неистовая душа уже немало испытала.

Антонио был не из тех, кто скрывал натуру за маской благочестия, но и он в детстве охотился на котов, чтобы тайно от матери повесить их.

Он видел, как дрочили в темных углах палачи на стоны замученных ведьм. Как сладострастно вздымались уды под полами ряс, когда жертва со связанными руками извивалась на дыбе, а волосы лона, дымились, источая дух мясобойни.

Иные собратья не гнушались вставить в жареное мясо, особо злобствуя в ночь перед костром.

Этот шабаш охотники называли Последняя Метла.

Они с большим желанием нанимались охранять от самоубийства приговоренных ведьм и забавлялись с ними до утра, суля несчастным опиум перед сожжением или тайный мешочек с порохом на шею.

Гиззо препятствовал незаконным сделкам и всегда успевал заменить отраву на тальк, а порох на золу.

Он тщательно изо дня в день записывал «Хронику Великого Очищения».

Эта книга должна была стать достойным ответом глупцам – литераторам, опорочившим «Молот Ведьм».

Ее строки лучше факелов зажигали сердца охотников.

«Ведьма должна страдать и раскаиваться на костре. Она зло. Ей нужен шанс искупления греха».

«Возрождение добродетели невозможно без огня. Об этом знали древние».

«Огонь – есть лучшая форма очищения», – сказал Гераклит».

«Все переплавит костер. Чуму, проказу, дурные мысли, ненависть и память. Особенно – память. Она что-то вроде колдовства. Видения разума, обращенного в прошлое. Но только из прошлого перекинут мост в будущее».

Иногда воспоминания сводили Антонио с ума. Он не мог выбраться из заколдованной темноты. Он не выполнил обещание. Мать ушла от наказания. Умерла своей смертью. Бог так и не прибрал ее, не очистил.

Гнилое пятно греха душило сердце Антонио.

После шпионской школы Гиззо с остервенением бросился расчищать вверенные ему северные провинции.

Караффе доложили:

– Возможно, новый инквизитор переусердствовал в чрезмерном гонении.

– Он молод, а значит горяч.

– Из Милана и Венеции в сторону Германии потянулись подводы с беженцами. Люди в спешке бегут. Народ одержим паникой.

– Дичь далеко не убежит от умного охотника.

Каждый день радовал Гиззо добычей, пока в его руки не попала венецианская ведьма Джиорджина.

Прошло три года – и проклятие свершилось.

– Я болен, Чезаре, – сознался он собрату по школе. – Проклятие сбылось.

– Не расстраивайся, – сказал механик, а лучше обратись к магам.

– Ты говоришь про италийских магов? Не слышал о таких.

– Настоящие колдуны вьют гнезда вдали от Ватикана.

– О ком ты говоришь?

– На примете у конгрегации есть два продвинутых в гоэции ученика аббата Иоганна Тритемия⁵. Агриппа Неттесгеймский⁶ и Парацельс из Феррары.⁷.

– Почему эти маги не преданы суду?

– Орден за ними давно следит, но трогать колдунов запрещено. Светские дворцы – их крыша и приют.

– Чем они мне могут помочь?

– Говорят, Парацельс недавно откопал в песках Калахари то ли философский камень, то ли рецепт бессмертия. Так что проказу излечить – плевое дело.

3. Клементина и Парацельс

Клементина.

Эта женщина повсюду сопровождала мага-врачевателя Парацельса.

Над странной парой университетская публика подшучивала.

Он едва не карлик, урод.

Она стройная пальма.

Казалось, по принципу подбора супружеских пар, известному со времен Кадма, женщина наимудрейшего мага должна быть очаровательной дурой. Но темная лошадка удивляла. Ум Клементины был гибок, замыслы грандиозны, а цепкая память восхищала

Умна?

Да.

Влюблена без памяти?

Сметлива.

Впрочем, постельные тайны этой пары не интересовали инквизитора.

Парацельс повсюду таскал девчонку за собой. Страшился потерять сокровище, как собственную голову.

В долгих странствиях по свету она заменяла ему библиотеку, на память без рецептурного справочника знала тайные консистенции лекарственных смесей.

Стоило врачевателю сказать: «Приготовь-ка, милая, к завтрашнему дню две пинты конголезского антихворина и четыре унции порошка Рамсеса», как тут же прилежная ученица приносила на пробу магу наисложнейшие составы с точностью до мельчайшей цветочной пылинки.

За девчонку Парацельс заплатит любую цену. Будь то сундук золота или даже свиток Будды, который он выманил у ламы за (всего-то!) ароматный бальзам для ванн.

Повозка Парацельса странным образом забуксовала на полпути, обломив колесную ось, и он вместе с Клементиной вылез из кареты.

– Какая ночь! – сказала она, шаря туфелькой по колее.

– Через полчаса начнется фаза Меркурия Трисмегиста. Пора магических озарений, – ответил Парацельс.

– Я тоже люблю это время.

– Когда сфера божественного разума пересечется со сферой природы, зверь тщеславия заставит бренный разум работать с неистовой силой. Воскури, дорогая, к вечеру свечи из агатовой пудры с ладаном, пятилистником и мозгом лисы.

– Взгляни, Теофаст, какая луна! В полной красе. Мы редко бываем на природе.

– Я тотчас вспомнил о селенотропине. Возможно, мы найдем его у дороги, ближе к колее. Селенотропин всегда смотрит в сторону луны, и также, как он, на диск луны вперяют взор иссоп и трава ночного сфинкса.

– Пойдем пешком!

– Возчик догонит нас, когда починит ось.

– Да, милый, да! Ночь прекрасна! – вздохнула Клементина и вдруг вскрикнула, – Ах! Дряни!

Лужа, как живое, некстати разбуженное существо, откликнулась на крик таким оглушительным хором, что Клементине пришлось отступить, зажав уши.

Парацельс еле догнал спутницу.

– Зря, бежишь, дорогая магиня! Не гнушайся общением с миром древнейших тварей. К ним стоит присмотреться получше. Человеку есть чему поучиться даже у самых ничтожных.

– Но лягушки…

– Лягушки – феномен сексуальной революции в мире природы. Не случайно перуанцы их кровью лечат половое бессилие. Но самое удивительное то, что квакушки во время секса меняют пол.

– Как такое возможно?

– Это у них что-то вроде ролевых игр.

– Человеку подобная сверхскоростная трансмутация даже не снится!

– К земноводным эротоманам всегда было приковано внимание магов. Вот как, например, в деревнях изготавливается любовный амулет. Отлавливаются две особи, помещаются в дырявый глиняный кувшин и в момент совокупления, который длится у лягушек часами, эту парочку зарывают в муравейник.

– Я слышала про этот способ. Над ним смеются студенты.

– Смеются? Потому что пробовали, а не получилось. В каждой магии есть свои хитрости. И соблюдать их нужно обязательно. Например, в случае с любовными лягушками.

– Я слушаю, учитель.

– Что происходит в запертом воинственном лягушачьем вавилоне, догадаться легко, но подглядывать нельзя. Вот что главное! Нужно, сломя голову, бежать прочь, так как в сферу страдания земноводных лучше не попадать.

– Я знаю, что лягушки выделяют кожей яд, который может повредить разум.

– Они ароматами предупреждают о смертельной опасности и при истязании испускают мощные ферменты, которые ломают пружины атакующего организма. Лишь через сутки, а лучше после грозы, несчастные кости можно извлечь. На дне кувшина отыщутся два спаянных совокуплением малых тазика и хрящевидный крючочек пениса.

– Ностальгические чувства по замученной парочке могут перевернуть душу.

– Даже в минуту душераздирающей трагедии самец не бросит даму, скончается в судорогах мук. Добыть такой талисман трудновато, но, нанизанные на веревочку и повешенные на шею импотента тазики жертв, в момент наступающего посрамления живо напомнят картину упорного соития во время неистовой атаки насекомых в облаке муравьиной кислоты. А воображение в таких случаях – лучший допинг.

– Какие звезды! – воскликнула Клементина. – Хочется поэзии, вагантов! Ты помнишь, Теофраст, университетские сборища? Я напилась на спор, а потом поучала желторотых первокурсников цитатами из Гонголлина и Диофанта.

– Да, дорогая, помню твой позор. Туго пришлось девичьим ребрам и бедрышкам в руках невоздержанных студентов. Они лапали тебя, облизывали с ног до головы и ржали, передавая друг другу твой труп. Лишь мое появление отрезвило юных кобелей. Но лучше бы нам продолжить недавний спор.

– Какой спор?

– Начатый до крушения нашей повозки.

– А, это когда я положила ладонь на твое колено, и ты сказал, что трехдневную лихорадку лучше всего лечить настойкой из чеснока, сурепицы и собачьей петрушки?

– Нет-нет. Я говорил, что из чеснока, сурепицы, собачьей петрушки, толченого жемчуга и гвоздики горгоны.

– Так я снова повторю: седьмым ингредиентом должна стать желчь трясогузки, растертая с манжеткой. А также ничуть не повредят девяносто девять капель змеедера с сонной травой.

– Ты уверена, прилежная ученица?

– Конечно, и объясню почему. Эти компоненты включены в рецепт четырехдневной лихорадки, которая включает трехдневную, а значит, должны повторяться, ибо ценно.

– Нет, дорогая, мир трав и снадобий разнообразен. В нем хватит места каждому целебному средству. И надо знать, что хворь может не устрашиться проверенного средства, стало быть, встречай ее во всеоружии, ошеломив, бей наповал. Вот почему каталог целебных трав и ядов так подробен и богат. —

– Рассказывай. Полезно это знать.

– Нет в мире ни единого стебля, который красовался бы на земле, как паразит или нахлебник. Один корень – от горячего. Другой – от холодного. Одна трава жжет и разогревает, другая – дарует лед к вискам и крепкий сон.

– Я слушаю, учитель!

– Внимай и впитывай душой, все что скажу. Как звезды и планеты наверху подчинены строгой божественной иерархии, и каждое светило точно знает свое место и сферу распространения лучей власти, так и на теле человеческого существа каждая планета избрала свое единственное месторасположение.

– Но как на деле это использовать?

– Польза от этих знаний великая. Марс, например, любит голову и тестикулы. А значит, лучшее средство после хмельной разгульной вечеринки – окунуть их в ледяную воду, либо в сухое вино, дабы тяжесть в висках тут же сошла на нет…

Он не успел договорить. Позади послышался топот копыт. Догоняла карета.

– Вот и повозка!

– Возничий наш просто мастер. Быстро отремонтировал.

– Это не наша карета. Осторожно, дорогой, – сказала Клементина, поспешно отступая в колею.

Карета остановилась.

Из нее выскочили незнакомцы в плотных масках. Они бросились к магу, повалили навзничь, окунув лицом в пыль и не позволяя выхватить шпагу.

А Клементине зажали тряпкой рот.

Парацельс видел, как ее тело, объятое руками похитителя, вдруг обмякло, повисло мертвым грузом, ноги подогнулись в коленях и безжизненно поползли по земле.

К обездвиженной даме подоспели еще двое похитителей и, приподняв несчастную, бережно уложили в карету.

Маг, вываленный в пыли, вскочил, отряхивая колени и злобно изрыгая проклятия вслед похитителям.

Но карета уже скрылась в клубах пыли, и ни одно из магических заклинаний так и не подсказало Парацельсу, в какой гнусной берлоге укрылись разбойники.

Одно утешение: Элоим Савоох, вызванный на рассвете второго дня луны в круг Марса, провозгласил:

– Жива!

Жива или мертва, но Клементина пропала. Исчезла навек.

Вселенная придавила Парацельса жерновами зла, смешав демонов тела с демонами потустороннего мира.

Он запил. И запил по черному, доводя порой целебные суррогаты в реторте до состояния бурлящего вулкана.

– Клементина жива. Но жив ли я сам? – шептал он, погружаясь в химический бред.

Через пару недель в дверь к магу, заглушающему тоску приличной дозой опиумной дури, постучал посыльный.

Переданное письмо сулило встречу с ненаглядной супругой.

– Вам надлежит сей же час отправиться за мной, – сказал добрый вестник.

– Как! Что? Куда? Сейчас, сейчас, сейчас! – и Парацельс, прихватив из тайника изрядное количество монет, отправился выкупать у разбойников свою любовь.

– Золото есть дерьмо, – приговаривал маг на ходу.

Мало кто знает, что каждый второй золотой флорин со времен великого Теофраста Пиренейского в сердцевине жидок и текуч, а на заре дает испарину в виде танзанийской ртути.