Собрание сочинений. 3 том

12

Женщины сидели на завалинке после хозяйственной управы и обсуждали новости. Время самое подходящее, картошку посадили, сенокос ещё не приспел, мелочь в огуречнике продёрнули от мелкой надоедной травы и свободны.

– Артюха Беспалый, слыхали, приехал из города на родину, а дома-то тю-тю, даже чаю попить негде. Подался к дружку своему Филе Косомудому.

– Не скажи, Артюха прикатил, как барин, на легковой, сын привёз или зять.

– Ага, раскатила губу, зять тебя повезёт. Зять – он любит взять, так вот.

– А чего Артюха прикатил? На пенсию вышел?

– Сказывали, что вышел, по горячему, он при заводе на все руки, дали пензию в пятьдесят годов.

– Ну и что, что пенсия? Он же не будет её с Филей пропивать. Стало быть, дело есть у него тут, вот и прикатил.

Подошла Парасковья Михайловна:

– Не то судите, бабы, Артём Лавёрович, он же мне кумом доводится, приехал домик присмотреть и вернуться на родину.

– Ещё чего ты ни говаривала, кума Парасковья! Как это – из города и в деревню?!

– Ну, не совсем и деревня, кумушка, а район, сын говорит, что большое строительство будет, завод какой-то собираются, асфальт, дома двухэтажные. Это вечор был в совхозе секретарь райкома, новый, по фамилии Ганюшкин. Так он сказывал.

Артём прибыл без предупреждения, Филимон работал на стройке, поднеси-подай, пришёл домой, а тут гость. И Серафима вроде довольна, хороший полушалок ей Артюха привёз, она вырядилась и ходит по дому, как курица цветная.

– Сыми! – рявкнул Филимон, – оставь на праздник.

– А у меня и так нонче праздник, два мужика в доме, можа, чо и перепадёт.

Филимон развёл руками:

– Дура, братуха, с дурой живу век. Ты привёз чего, а то ведь у меня запасов не быват, ты в курсах.

Артём засмеялся:

– Деревня! Так и ходите без нижнего белья. Конечно, привёз, цельную фляжку первача. Давай на стол командуй, да поговорим потом.

Серафима быстро собрала на стол огурцы и грузди прошлогодние, яиц сварила с десяток, картошка была в сковороде ещё с утра. Артём достал из мешка коральку колбасы, в доме вкусно запахло чесноком и приправами. Налили по стакану, Серафиме тоже поднёс гость рюмку:

– Ты, Симка, не старишься совсем, а Филька полысел и облез, как после пожара.

Сима хохотнула:

– Филя от вина облез, оттого и здоровья не стало.

– Чего тебе моё здоровье? На ногах стою, роблю, что по силам. Здоровье!

Выпили ещё по стакану, и Филимон повёл друга смотреть, какие дома продаются. Первый Артём забраковал сразу, даже не заходя – велик:

– Нахрена мне эта кубатура, тут только дров надо будет три машины на зиму.

Второй домик вроде понравился, но толковый Филимон прихватил с собой стальной щуп, ткнул в окладник, и чуть не насквозь.

– С этим, Артюха, связываться не будем, на него ещё год надо робить.

Гость облюбовал избу, большую, на высоком месте, продаёт молодой хозяин, мать померла.

– А ты чей будешь?

– Матрёны Кулибакиной сын.

– А Матрёнка?

– Говорю вам, что померла.

Покупатели отошли в сторону и велели молодому обождать.

– Филя, я же после войны к Матрёне хаживал, и парень этот сын мне будет, точно.

– А ты у него спроси, какое отчество?

– Не, она на меня не записала бы. Слышь, сынок, а отец твой где?

– В Караганде.

– Он что, шахтёр? Он наш деревенский?

Парень психанул:

– Ты избу смотри, если собрался покупать, а с родней я сам разберусь.

– Сколько просишь?

Парень назвал сумму, Артём улыбнулся:

– Завтра в сельсовет сходим, расписку напишешь, чтоб с печатью. Понял?

Парень оставил гостям замок от избы и ушёл. Мужики вошли, ещё раз все осмотрели, Артём остался доволен:

– Матренка, помню, хорошая была баба, да я уж женился. А парень мой, увидишь, братуха, мы с ним сойдёмся.

Утром оформили бумагу и стали обмывать покупку. Филимон перестал ходить на работу, впал в запой, просыпался, наливал стопку и снова проваливался. Не нашёл бутылку, крикнул Серафиму, та налила стакан воды и подала, на всякий случай отодвинувшись от кровати. Но Филимон выпил, закусил огурцом и упал с храпом. В другой раз, среди ночи, поднявшись до ветру, он услышал в маленькой комнатке хихиканье Серафимы и покашливанье Артёма, но решил шум не поднимать, сходил, помочился и снова упал на продавленный диван. Утром он уже ничего не помнил.

Через неделю Артём перевёз свои вещи из города, Василиса побелила стены, вымыла потолок и пол, повесила занавески. Переездом она была крайне недовольна, тем более, что муж теперь пропадал в доме друга своего Филимона. Филимон из запоя вышел, но с товарищем принимал по маленькой. После бани они выпили литровую банку самогонки, и Филя вдруг заплакал:

– Артюха, я тебя как брата принял, а ты мою бабу тискашь.

Артём нисколько не удивился и не испугался, он икнул и согласно кивнул:

– Филя, но ты же совсем куда-то пропал, вот Симка и попросила пособить. По-дружески. Какие у тебя ревности, Филя, ну, хочешь – пойди к моей Василисе на ночь. Пойди, я не в обиде. И ты без слез. Я тебя вторую неделю пою, а ты бабы пожалел для друга. По рукам? Я ещё одну флягу привёз, ты не теряйся, мы с тобой гульнём за мой переезд на родину.

Филимон вытер рукавом слезы и принял мутный стакан.

– Я Серафиму утром исхлестал, платком завязалась, мотанулась к дочери в город. Пущай поживёт до посевной, потом явится.

Артём поставил стакан и посмотрел на друга:

– А посевная-то к чему?

– Да я про огород.

Всё лето Филимон болтался по селу, председатель совета не один раз угрожал свести в Лебедевку, так называлась деревня, где лечили дураков и алкоголиков заодно, но все обходилось. Филимона с работы уволили за систематические прогулы и пьянку. Провели рабочее собрание, хотели отправить в лечебно-трудовой профилакторий, но мужики заступились, учитывая почти коммунистическое прошлое Бастрыкова. Филя получил расчёт и загулял. Через неделю, когда он перестал ходить в туалет и лёгкую нужду справлял прямо на диване, Серафима уволилась из совхоза и уехала к дочери. Обрадовавшийся Филя кинулся к своему гомонку, он был пуст. Пошёл к другу Артёму, но там Василиса спустила на него такую лайку, что лучше бы не заходил. Артём, убегавший по делам, вошёл в положение и сунул товарищу бутылку самогонки. Филя похмелился, а тут подошла старушка, учительница.

– Филимон Савельевич, мне дрова привезли, но больно толстые, не могли бы вы их расколоть? Сколько стоит, я заплачу.

Филимону колоть дрова сейчас не хотелось, потому он сказал:

– Две бутылки водки натурой, и завтра ваши дрова будут мельче спичек.

Через час старушка принесла две бутылки. Два дня Филимон не выходил из дома, потом все-таки пришлось, похмелье выдавило. На улице встретились трое знакомых:

– Пошли в котельную, там тепло, и кто-нибудь обязательно придёт с бутылкой.

Филя сел у самого котла, но дрожь не проходила. Кочегар, кидавший в топку уголь, сжалился:

– Тебя чего так корёжит, вчера сильно перебрал или в запое?

Врать не было смысла, и он признался:

– Другую неделю пью, и не жрамши, пукнуть нечем.

– Я тебе дам хлеб и луковицу, поешь.

Только он начал есть, в котельную вошли двое хорошо одетых мужчин:

– Что это за сборище? Кто здесь старший?

Кочегар отложил огромную клюку и снял шапку.

– Старший я, напарник убежал домой, на минутку, у него жена больная.

– А это что за тип?

Кочегар так и отвечал:

– Этот тип зашёл погреться.

– О, да там ещё двое, – заметил проверяющий мужиков на лежанке. – Посторонним покинуть помещение, а кочегара – запиши его фамилию – лишить премиальных.

Гости вышли.

– Начальник наш с председателем райисполкома Ганюшкиным.

– Попадёт тебе?

– Да нет, начальник смирный, сейчас проводит бугра и домой, ну, скажет когда-то на собрании.

Через минуту в котельную влетел молодой парень:

– Ребята, тут все свои? Нет стукачей? Признавайтесь, а то поздно будет.

Кочегар пошевелил клюкой:

– Ты кого пугать собрался? Ты видишь, тут народишко из последних сил, а ты с криком.

– Так вот, братцы, надо мне пару человечков, кое-что перетащить. Естественно, всем перепадет.

Двое покрепче пошли с ним и через полчаса вернулись с двумя ящиками водки. Кочегар сразу сказал:

– Стоп, ребята, так не пойдёт, прячьте, где угодно, здесь шмон будет в первую очередь, и бутылки распить не успеете.

– Пошли ко мне, – оживился Филимон. – Я один, места хватит.

Когда все спрятали в сарае, где когда-то жила корова, сели за скромный стол с хлебом и груздями серафимовой засолки, выпили по первому, Филимон спросил:

– Ребята, а ящики откуда?

– От верблюда. Две машины вчера привезли, мы до темноты разгружали, вот пару ящиков заныкали, а продавщица настолько замёрзла, что ей вообще все по боку. До ближайшей ревизии не хватятся, так что пей, батя, как своё.

Филя выпил, но рассказ этот ему не понравился, и парни вроде свои, но признать не может. Посидев с полчаса, ребята собрались уходить:

– Слышь, батя, водка в коровнике, в сене, смотри, не проболтайся, а то сядешь на одну скамейку. Понял?

Едва дождавшись рассвета, Филя побежал в магазин. Продавщица, ещё сонная, только что открыла дверь:

– Во, нарисовался, первый покупатель. В долг не даю.

– Да нет, слушай, Зина, у тебя вчера два ящика водки увели грузчики. Ты только тихо, иначе они меня порежут. Я тебе на санках привезу под половиком, чтоб не видно было, а ты ворота открой, чтобы не через магазин.

Зина перепугалась:

– Да ты что, дядя Филимон, а у тебя-то как они оказались?

Филя отвернулся:

– Пили вместе, вот и спрятали у меня. А мне тебя жалко, деньжищи-то за два ящика – ого-го! Ну, пошёл я.

Когда сдал водку, на душе полегчало. Зина, добрая душа, дала ему бутылку как премию, а про водку научила, что была, мол, милиция и все сгрузила.

Филимон согласился:

– Сверяться в милицию они не пойдут, вот и все дела.

Только вернулся, вошли те двое.

– Хозяин, непонятки, водчонки-то нет.

Филя сел на лавку:

– Сдал я вашу водку, ребята. Продавщицу мне жалко стало. Вам по бутылке оставил, возьмите на похмелье. Одно то хорошо, что искать вас не будут.

Парни сели на лавки:

– Ну, дедок, учудил. Ладно. Но ящик водки за тобой, мы будем наведываться, ты не забывай.

Филимон пить и есть бросил, совсем пропал мужик, те приходят, требуют, а дать нечего, и из дома взять – шаром покати.

С таким горем и пошёл он на край деревни дровишки бабульке учительнице расколоть, и встретился ему на пути Поликарп Евдинович. Поздравствовались и разойтись могли, только Поликарп Евдинович остановился:

– Не глянешься ты мне, Филимон Савельевич, вроде и трезвый, а лица нет. Ты не заболел ли случаем?

– Да нет, здоров, хотя какое здоровье? На душе мутно.

– Случилось чего? Говори!

Филя и рассказал всю историю про водку, про парней этих, про горе своё.

– Ты после работы ко мне зайди, только трезвый, с пьяным нам дела не решить.

Филимон расколол дрова и зашёл к Поликарпу Евдиновичу. Какая красота! Живёт один, а порядок – не у каждой женщины такой найдёшь. Сел под порогом. Хозяин под руки провёл в передний угол, положил на стол свёрток денег.

– Вот это все за два ящика водки, часть за выпитое отдашь Зине, а остальное этим крохоборам. На них бы милицию, но это долгая история, и мы с тобой стары по судам да следствиям болтаться. Путь подавятся этой водкой, бессовестные они люди.

Филимон денег не берет:

– Поликарп Евдинович, а как же я с тобой расчёт буду вести?

Хозяин засмеялся:

– А никак! Забудь про это горе, да больше не связывайся, а то ещё на старости в каталажку попадёшь.

На том и расстались.

13

В День Победы его тоже посадили за стол рядом с Поликарпом Евдиновичем, налили фронтовые сто грамм, говорили речи. Он вообще боялся этого мужика, если на улице встречал, непременно переходил на другую сторону. Какой-то он был укоризненный, слова не говорил, а упрёк в неправедной жизни так и пер от него. Филя даже подозревал, что Поликарп из святых, что по земле ходят, вот ты посмотри, при жизни бабы своей никто за ним ничего не замечал, даже специально одну науськивали, уж она и так перед ним, и этак, а он только усмехнулся, дурочкой её ласково назвал и ушёл. Дела на отсевках было, когда всей деревней за совхозный счёт гуляют. А когда вместе с бабой где появлялся, стыдно было смотреть, как молоденькие, он ей – Кристюшка, она ему – Полинька, да с улыбочкой. Не заведено так в деревне! Конечно, больше всего Филимона возмущало, что Поликарп не пьёт, так, для уважения рюмку пригубит, и все. И не скажешь, что лечился или больной какой, вон какой производитель.

– Ты не переживай, Филимон Савельич, я тебя сегодняшним днём осуждать не стану, выпей за ребят наших, кто не вернулся, кто тут уж помер, не дожив веку. Меня вот пронесла война почти на руках, десять раз у смерти на очереди был, а выскакивал. Конечно, ребята пособляли, без товарищев на фронте и дня не протянешь. Хочешь – мой пай возьми, только на ногах домой уйди, чтобы люди не смеялись.

Филимон в тот вечер набрался крепко, пришёл домой, не сам, конечно, пионеры привели. Спал, как всегда, на диване, просыпался рано, потому что похмелье ко сну не располагало. Проснулся, открыл глаза и увидел цветущую сирень, она почти все окно заслонила. Крупные бутоны были так жизнерадостны, что Филимон заплакал:

– И чего же я творю, сволочь такая, жизни не вижу, детей своих не вижу, внуков не знаю, бабу…, бабу, говорят, в городе мужики потаскивают. Да что же это, Господи! С осени пить начал, и вот уже сирень цветёт, а я все в одной поре. Нельзя мне на белом свете жить, нету мне места. Эх, мама-мама, зачем ты меня на свет родила? Зачем на войне не убил какой-нибудь немец?

Филимон пошёл в кладовку, нашёл шёлковый шнур, отрезанный когда-то от совхозной катушки, сделал петлю и вернулся в дом. Была такая думка, что пока пишу письмо, может, страх появится, жить станет охота, но короткое письмо «Никого не виню, только водку. У жены прощения не прошу, не стоит того, а дети как хотят. Все. Пожил на этом свете Филимон Бастрыков, покуролесил, терпленье кончилось. На том прощаюсь со всеми. На похоронах ни слез, ни венков, только собутыльники, кому не стыдно. Хоронить не на что, так что извиняйте».

Шнур долго выравнивал, чтобы наверняка зависнуть, а то тут один давился, пришли, а он, сволочь, на цыпочках стоит и орёт на все деревню. Все отровнял, на табуретку встал, ещё раз дёрнул надёжность крюка и подогнул колени.

В то же утро в столярку принесли мерку с Поликарпа Евдиновича. С вечера он засыпал, а уже в полночь – хоть глаза зашивай, нету сна. Включал «Спидолу» и слушал незнакомые и непонятные звуки тихой музыки, которые так совпадали с его состоянием покоя и тревоги одновременно. Он никогда не слышал оркестра, только на Параде Победы, когда шёл в составе своего фронта рядом с незнакомыми героями. Поликарп Евдинович открыл шторку и увидел сияние, потом огонь.

«Что же там гореть может? Да это же Киричонкова избушка полыхат, Господи!»

Он накинул фуфайку и выскочил на улицу. Никого. Побежал к избе, она вовсю пылала, и только жалобный крик перебивал треск горевших стен. Поликарп Евдинович пнул дверь, она открылась, рванул вторую, в избу, она слетела с обгоревших петель косяка, он метнулся на стон и схватил кого-то на руки. Два шага не успел до порога, когда упал потолок. Их так и нашли, Поликарпа Евдиновича с пьяным, как показало вскрытие, младшим Киричонком на руках. Два других так и не очнулись, задохнувшись в дыму.

Деревня гудела. Киричат никто не жалел, их проклинали, что такой человек погиб, пытаясь их спасти. В человеческих эмоциях смешались жалость и жестокость, поклонение и презрение, слезы и гнев. А тут ещё Артём Лавёрович подбежал:

– Филимон удавился!

И без того потрясённый народ ахнул: столько смертей в деревне в один день не бывало. Председатель сельсовета объявил, что Поликарпа Евдиновича хоронить будет государство, на тот случай деньги отпущены.

Народ, хоть и в такой беде, но не мог удержаться:

– А Киричата, думашь, себе на погребенье оставили? Вон и Филимон Бастрыков на своё потомство не расчитыват, так что раскошеливайся, председатель!

Поликарпу Евдиновичу могилу выкопали рядом с Кристиньей Васильевной. Женщины нашли коробку с наградами, их у старика оказалось много, решили подушки не шить, а все медали и ордена нести на одной подставке. Из района приехал первый секретарь Ганюшкин, сказал краткую речь, хотел ещё парторг, но мужики сказали, что речей много не надо, покойник этого не любил, и стали закрывать гроб. Подошёл паренёк, сказал, что ребята пришли с охотничьими ружьями, и патроны без дроби, чтобы сделать салют для дедушки. Власти разрешили, и, когда гроб опускали в могилу, три выстрела в разнобой прогремели над Поликарпа вековыми соснами.

Киричат положили в одну могилу рядом с непутёвым и злосчастным отцом. По Филимону думали долго, хоть и пил в последнее время, однако орденоносец и столько лет был передовиком. Все решила приехавшая Серафима, гроб прямо из анатомки увезли на могилки и тихонько закопали. Деревня долго ещё жила разговорами об этих ужасных случаях.

14

Ганюшкин понимал, что не просто зависим от водки – жить не может, не выпив. Сто граммов утром, в течение дня бутылка, на вечер вторая. Трыль дважды приглашал для серьёзного разговора, один раз угадал точно, Фёдор собирался домой и залпом выпил стакан водки. Конечно, непьющий Трыль все понял, стыдить и ругать не стал, сказал спокойно, что надо что-то делать.

– А выбор у тебя небогатый: либо ты совсем не пьёшь и работаешь, либо я тебя сниму с должности, и тогда не обижайся, подставляться не буду. Ну, подумай ты сам, Фёдор, ты же молодой, все впереди, вот уйду – первым секретарём станешь. Следить за тобой не буду, но после первого же случая сниму. Все, свободен.

Федора этот разговор не на шутку встревожил. В одну из поездок в область постарался утрясти поскорее все неотложные дела и заехал в областную больницу. Определив по большому списку в вестибюле, где принимает нарколог, вошёл в кабинет, сел напротив доктора, который поднял голову от бумаг и испуганно посмотрел на неожиданного пациента.

– Приём окончен, молодой человек. И я не вижу вашей карточки.

– Доктор, у меня несколько вопросов, так сказать, инкогнито. Пью, давно, с юности, теперь уже не обхожусь без бутылки в сейфе. Я работаю в сельском районе, один из руководителей, понимаете, люди уже замечают, скрываться бесполезно. Запах, вид – все выдаёт. А тут после одного недоразумения первый секретарь прямо сказал: «Завязывай с этим делом, иначе простишься с работой». Что мне делать?

Доктор развёл руками:

– Дорогой мой, прежде всего, нужно личное желание пациента избавиться от дурной привычки.

– Простите, но это называют и болезнью…

– Зависимость, неконтролируемая зависимость. Много без чего человек не может жить: пища, вода, воздух. Попробуйте выдохнуть и задержать дыхание – ничего не получится. Когда алкоголь становится активным участником жизненных процессов в организме, тогда без него невозможно обойтись. Хотя я знаю случаи, когда человек выходил из запоя с нашей помощью и с того момента ограничивал себя: ни грамма спиртного. Сколько дней вы можете обходиться без спиртного?

– В последние годы не было таких дней.

Доктор постучал пальцами по столу:

– Батенька, завидный у вас организм. Что я могу посоветовать? Есть лечебница в Челябинске, методика примитивная, но другой нет. Попробуйте обратиться туда. Кстати, тоже можно инкогнито. Простите, а как ваша семейная жизнь? Я имею в виду атмосферу, отношения.

Ганюшкин смутился: вроде не по теме вопрос.

– Мы остались с женой, дети живут самостоятельно. Честно говоря, дома плохо. Жена никогда слова ласкового не скажет, да я и не жду. С первых дней все пошло наперекосяк, так и продолжается.

– Она как-то борется с вашими пьянками?

– Как она может бороться? Утром ухожу вроде трезвый, с похмелья, возвращаюсь крепко пьян, иногда даже водитель помогает войти в дом.

– Да, у вас стимула нет. Сколько вам лет? Сорок пять? Вы же совсем молодой человек, и до такого состояния себя довели. Хотите, один случай из практики? Не подумайте, я не призываю к этому, но все-таки. Был у меня пациент, тридцать восемь, тоже из начальства, по-моему, инженер на производстве. Бились мы с ним долго. Тоже в семье разлад, оно и понятно. И приходит ко мне ассистентом молодая женщина, встретились они здесь, в кабинете, и, представьте себе, он влюбился. Стал приходить чуть не каждый день, я деликатно оставлял их в кабинете, надо же им как-то поговорить. Влюбился окончательно! Семью оставил и перешёл к ней, сейчас живут душа в душу. Конечно, семья и дети – трагедия, но я с медицинской точки зрения: любовь лечит алкоголиков, установленный научный факт!

Ганюшкин потом к этому доктору часто заезжал, всегда трезвый, но опытный глаз не обманешь:

– Вчера принимали?

– Было.

– Да, сложное ваше положение. Я так понимаю, что вид ваш руководству не особенно нравится, потому о карьере придётся забыть, даже в нынешней должности, как я догадываюсь, в районе не последней, вы можете не удержаться. Вы согласны?

Фёдор Петрович кивнул и тут же спросил:

– Скажите, что делать, я на все готов.

– Я говорил о Челябинске, можно поехать туда, но предупреждаю: только при внутренней готовности раз и навсегда забыть о прошлом. Это очень непросто, но иначе нельзя. У меня там есть знакомый доктор, я напишу ему просьбу провести процедуру без дополнительных… ну, унижений, что ли.

– А точнее можно?

– Конечно. Все принятые на лечение проходят так называемую трудотерапию, любые хозработы в клинике. Дело в том, что лечение начинается после двух недель трезвости.

Он взял листок бумаги со штампом, что-то быстро написал своим неразборчивым врачебным почерком и подал Ганюшкину.

– Тут адрес и просьба. Остальное зависит от вас. Напоминаю: минимум десять дней трезвости. Желаю успеха.